Текст книги "Кукловод"

Княжна задумчиво кивнула красивой головкой.

– Просвещение необходимо, – согласилась она. – Однако уже теперь в стране есть купцы, студенты, доктора, адвокаты, писатели, банкиры. Это же третье сословие, Саша! Ты забыл французскую революцию? Людовик своим упрямством довёл дело до взрыва и поплатился головой. Можно ли с этим шутить? Лучше дай собственной рукой и немного, а то ведь придут сами и возьмут – всё.

– Ну, у нас Мирабо и Дантонов^** нет, – отмахнулся Александр.

– А ты не жди, пока появятся, – с улыбкой сказала княжна, склоняясь над ним.

Такие разговоры происходили всё чаще, и по принципу «капля камень точит» оставляли след в душе и уме императора. Наконец, увлечённый перспективой грядущего процветания России, и желая рассеять революционные тучи на её горизонте, Александр пошёл на уступки нетерпеливой интеллигенции. Глядя на мир взглядом, затуманенным поздней любовью, он хотел ценой умаления своих монарших прав купить покой и счастье последних лет жизни.

Отрезвление наступило только после новых покушений. Оно было ужасным. Император осознал вдруг, что либеральные уступки, вместо того, чтобы укрепить трон, расшатали его. В салонах открыто говорили о необходимости установить республику, полиция была деморализована и пассивна, суды оправдывали революционеров, армия роптала. Над Россией вставало багровое солнце нигилизма. Осатаневшие народовольцы издавали угрожающие прокламации и готовили очередную попытку цареубийства. Даже самые близкие люди осуждали монарха за поспешный брак с Долгорукой, носившей отныне титул княгини Юрьевской.

Пришёл миг, самый чёрный миг в жизни Александра, когда он – одинокий, уставший, надломленный – с ужасом понял: его не одобряют ни люди, ни Бог. Свою жизнь, жизнь государства, он положил к ногам женщины, во всём потакал ей, пренебрёг долгом – и что же? Нигде нельзя скрыться от гнетущего протеста законной семьи, от недовольства петербургского света, от капризов молодой супруги. Что в сравнении со всем этим бомбы нигилистов…

Звук мощного взрыва прозвучал ровно в три часа. Спустя несколько минут раздался ещё один взрыв – более сильный, потрясший оконные стёкла в Зимнем дворце.

В это время княгиня Юрьевская была в своём будуаре и пудрилась возле зеркала. После первого взрыва она закрыла глаза, посидела так несколько секунд и недовольно поморщилась. После второго губы расползлись в довольной улыбке, и зеркало отразило женское лицо, обезображенное дьявольской жестокой гримасой.

Через некоторое время в коридоре зазвучали громкие встревоженные голоса, послышались чьи-то стремительные шаги, и в будуар, нарушая все нормы этикета, ворвался бледный, взъерошенный камер-лакей.

– О, Боже!.. – воскликнул он с порога рыдающим голосом. – Ваша светлость! Государь убит! Его тело доставлено во дворец! Они убили его!..

Княгиня, словно подброшенная пружиной, вскочила на ноги.

– Нет!.. – выкрикнула она, прижимая свои прекрасные руки к груди. – Этого не может быть! Где он?

– Государя отнесли в его кабинет…

– Быстрее, быстрее туда!

Лакей выбежал первым, следом за ним княгиня. На мгновение задержавшись возле зеркала, она молниеносными движениями растрепала волосы и привела одежду в беспорядок.

Император Александр Второй лежал на диване у стола. Он был в бессознательном состоянии. Рядом находились три доктора во главе с лейб-медиком, знаменитым Боткиным, но было очевидно, что императору оставалось лишь несколько минут жизни. Вид его был ужасен: правая нога оторвана, левая – разбита, голова и лицо в бесчисленных ранах. Один глаз был закрыт, другой смотрел перед собой без всякого выражения.

В комнату, заполненную членами царской семьи и высшими сановниками империи, ворвалась, расталкивая всех, задыхающаяся княгиня Юрьевская. Толпа расступилась, и её взгляд упал на полуголого, обожжённого, умирающего человека. Она кинулась к дивану, рухнула на колени, и, пачкая кровью розовый с белым рисунком пеньюар, припала к груди императора, истерически выкрикивая одно только слово:

– Саша! Саша!..

18

Этот рабочий день президент, как всегда, начал с обзора, подготовленного пресс-службой. Здесь было всё: и дайджест газет, и телерадиомониторинг, и аналитика интернет-сайтов.

Уже через несколько минут Бунеев раздражённо отбросил в сторону листки с обзором, и, сдерживая закипающее бешенство, подошёл к огромному окну. Созерцание стен Кремля служило для президента своего рода аутотренингом и обычно успокаивало. Но теперь привычное средство не помогало; президент почти физически ощущал, что его душит гнев.

Пресса в последние недели точно с цепи сорвалась. Не вся, разумеется, а та часть, которую – прямо или косвенно – контролировал Вадим Натанович Лозовский. А он, к сожалению, контролировал весьма существенную часть.

Первым и самым болезненным ударом стало выступление экс-президента Мельникова по «Масс-ТВ», немедленно продублированное всей прессой Лозовского и подхваченное западной печатью. Это была информационная бомба термоядерной мощи. Мельников публично каялся, что в своё время выдвинул и поддержал на выборах президента кандидатуру Бунеева. Выступление было составлено очень грамотно: достижения Бунеева извращались, ошибки преувеличивались. Усиление роли государства в экономике выдавалось за возврат к тоталитаризму, закрытие по суду экстремистской организации и её боевого малотиражного листка было названо примером удушения демократии. Подтекст интервью, корректного по форме, но чудовищно несправедливого по содержанию, проглядывался без труда: чего, дескать, ждать от бывшего чекиста!

Аппарат и правительство в полном составе чуть не разбил инфаркт. Да и сам Бунеев был ошеломлён до полной растерянности. Он честно выполнял все условия соглашения с Мельниковым. Он прикрыл его от парламентских нападок и обеспечил своим указом спокойную, привилегированную старость. Он оказывал экс-президенту почёт, советовался с ним, всюду подчёркивал его заслуги. То, как теперь поступил Мельников, не имело объяснения, и было, в лучшем случае, чёрной неблагодарностью. А в худшем… Дело в том, что нападки Мельникова почти текстуально повторяли разгромные интервью Лозовского.

Президент позвонил экс-президенту.

– Зачем вы это сделали? – спросил он без обиняков. Больше всего ему хотелось бы спросить: «За что?»

– А вы, Игорь Васильевич, сам Господь Бог? – бесстрастно поинтересовался Мельников. – Ошибок не допускаете? Считаете себя выше критики?

– Прекратите эту демагогию! – крикнул Бунеев, задыхаясь от возмущения. – При чём тут ошибки? Критиковать можно по-разному. Ваше выступление – это неслыханно! Приложили мордой об стол перед всем миром… Да как вы могли?

Старик хмыкнул.

– Вы, значит, голос не повышайте. Молоды ещё на меня шуметь… и как человек, и как президент, – спокойно сказал он. – А если чем недовольны, готов дать удовлетворение. Любое.

«Да он сошёл с ума. Или хочет вывести из себя», – невольно подумал Бунеев и вслух произнёс:

– Я думаю, нам надо встретиться.

– Встретимся. Отчего ж не встретиться, – сказал Мельников, звучно пожевав губами. – Поговорим, объяснимся… Но попозже. Я сейчас лежу, болею. Простыл. Дело стариковское, понимаешь. А как только поднимусь на ноги, сразу и приеду. Заодно пройду по местам трудовой кремлёвской славы… – он хихикнул.

Бунеев положил трубку с ощущением, что ровно ничего не понимает.

Выступление Мельникова стало как бы сигналом для оголтелой информационной атаки на президента. «Масс-ТВ» возобновило ежедневную десятиминутку обозревателя Гончаренко. По вечерам, перед началом очередной серии безразмерного криминального боевика «Крыша», тот появлялся на телеэкранах и объяснял российским избирателям, почему они ошиблись, проголосовав за Бунеева. Ему вторили «Открытое радио», «Ежедневные вести», «Бизнесмен», некоторые интернет-сайты. Внешняя и внутренняя политика, экономические, социальные и кадровые решения Бунеева – всё подвергалось концентрированной, тотальной, зубодробительной критике, особенно опасной и нежелательной в канун визита президента США.

Администрация Бунеева пыталось утихомирить зарвавшиеся СМИ по-хорошему, но безуспешно. Журналистский корпус под знаменем Лозовского шёл, как в последний бой, и можно было лишь гадать, сколько им за это уплачено. Формально закон о средствах массовой информации не нарушался, и в суд подавать было не на что. Вступать в открытую полемику – означало признать наличие серьёзной внутренней оппозиции. Рассвирепевший Бунеев дал команду ускорить разработку схем, по которым предполагалось банкротить обнаглевшие редакции – благо, на каждой из них висели долги. Но и это решение было вовсе не идеальным: юридические процедуры могли затянуться на месяцы, а главное, были чреваты неизбежным крупномасштабным скандалом…

Не менее, а в чём-то и более опасным событием стал учредительный съезд партии «Свобода России». Её председателем избрали депутата Безухова, который открыто работал на Лозовского. Съезд прошёл с огромной помпой, но ещё до него по всей стране начали стремительно открываться местные отделения партии, и каждое из них располагало хорошим офисом, штатом, транспортом, связью. Вышел первый номер общефедеральной партийной газеты, сделанный умно, грамотно и со вкусом. Похоже, Лозовский не зря обещал в интервью «Ньюсвик», что для «Свободы России» не пожалеет последнего доллара. А долларов у него, по разным оценкам, было не менее пяти миллиардов.

Министерство юстиции оказалось в дурацком положении. Регистрировать антипрезидентскую партию не поднималась рука, не регистрировать не было оснований. Замглавы администрации передал Бунееву осторожный вопрос министра: как быть? Бунеев посоветовал действовать по закону, а про себя с тоской подумал, что участие «Свободы России» в ближайших выборах неизбежно. Разумеется, вся возможная работа против новоиспечённой партии будет сделана, однако административный ресурс против ресурса финансового срабатывает не всегда. И в новом парламенте могут появиться несколько десятков жёстко-оппозиционных враждебных депутатов. Да сколько-нибудь ещё подтянут к себе или просто купят из других фракций… Да если ещё на антипрезидентской платформе задружат с левой оппозицией…

Но все эти неприятности, пусть и крупные, меркли, отходили на задний план перед ужасной вестью о гибели главы УБП Немирова.

Немиров погиб непонятно, жестоко, нелепо. Его тело со сломанными шейными позвонками обнаружили на одной из конспиративных квартир управления. В той же квартире нашли труп сотрудника УБП майора Яковлева. В отличие от Немирова, Яковлев умер без выраженных причин. Вскрытие установило, что внешних или внутренних повреждений, следов какого бы то ни было яда, в организме нет. Патологоанатомы сходили с ума, пытаясь понять, почему перестало работать здоровое сердце молодого сильного человека. Приемлемых догадок на этот счёт не было.

Следствие выяснило, что пять недель назад Яковлев получил очередной отпуск, после чего на службе, естественно, не появлялся. Где всё это время был и чем занимался, пока неизвестно. Дело осложнялось тем, что Яковлев был холост, вёл замкнутый образ жизни и планами на отпуск ни с кем не делился. «Отдохну, может, съезжу на море», – вот и всё, что он сказал сослуживцам, ставя традиционную «отвальную».

Сама же картина трагедии вырисовывалась довольно ясно. Встреча главы УБП и его сотрудника произошла поздно вечером, и, очевидно, по инициативе Немирова. Следов пребывания третьих лиц при осмотре квартиры не обнаружилось. Таким образом, генерала убил Яковлев, буквально свернув ему шею… Но каковы мотивы этого дикого преступления? Ведь, кроме всего прочего, майор был внебрачным сыном Немирова. Покойный максимально скрывал это, но шила в мешке не утаишь. Получается, что сын расправился с отцом, а потом умер сам – так сказать, в порыве раскаяния? Полная чушь…

Гибель человека такого уровня, как Немиров – это всегда потрясение, особенно если человека уважаешь и ценишь. Но Бунеев был не просто потрясён. В его душу закрался непонятный страх. Президент переживал трудное время, удары сыпались со всех сторон. В последние недели Бунееву начало казаться, что вокруг него сжимается какое-то кольцо. Он отдавал себе отчёт, что за каждым антипрезидентским действием прямо или косвенно просматривается воля, деньги, режиссура Лозовского. Смерть одного из ключевых и самых надёжных сотрудников президента, независимо от её причин, ослабляла Бунеева и объективно была на руку прежде всего экс-госсекретарю. Ведь не существовало более непримиримого врага у Лозовского, методично работавшего против него и упорного в своей ненависти.

От невесёлых размышлений Бунеева оторвала негромкая мелодичная трель селектора.

– Игорь Васильевич, девять часов. Подошёл Аркадий Витальевич Брагин, – доложил референт.

– Пригласите, – распорядился Бунеев, – и принесите чаю.

Вдруг остро захотелось выпить водки. Представился запотевший гранёный стакан и вилка с наколотым солёным груздем… Видение было столь явственным и аппетитным, что непьющий Бунеев, поднимаясь навстречу Брагину, невольно сглотнул слюну.

Аркадий Витальевич Брагин был помощником президента по вопросам национальной безопасности и работал в этой должности ещё при Мельникове. С Бунеевым, возглавлявшим тогда спецслужбу, они познакомились и начали сотрудничать года три назад. Придя к власти, новый президент произвёл решительную чистку аппарата, оставив на месте лишь тех, кто не был замешан в коррупции. Среди этих немногих оказался и Брагин – человек умный, опытный, порядочный, и, безусловно, лояльный.

Сегодня он выглядел, как всегда, хорошо – со вкусом одет, подтянут, свежевыбрит. Но Бунеев намётанным взглядом сразу определил, что помощник не в своей тарелке: и галстук повязан как-то небрежно, и говорит, чуть задыхаясь, и ежедневный доклад-обзор, против обычного, чересчур многословен.

– Это всё? – спросил президент, когда Брагин скомканно закончил.

– По текущим делам – да, Игорь Васильевич… – нерешительно сказал тот.

– А что ещё? Да не тяните вы резину, Аркадий Витальевич, – потребовал Бунеев. – Слепому видно, что у вас какие-то новости, или информация, и явно не рутинная. Иначе вы бы так не нервничали.

Брагин смущённо поправил очки.

– Не рутинная – это крайне слабо сказано, Игорь Васильевич… Дело в том, что через два дня после гибели Немирова мне позвонил некий Авилов, журналист.

Президент поднял брови.

– Тот самый, из «Правды по-комсомольски»? Ну, который писал по Чечне, по Лозовскому?

– Тот самый, Игорь Васильевич. Он сослался на рекомендацию одного человека, которому я, безусловно, доверяю, и попросил немедленно принять его вместе с заместителем покойного Немирова по науке – Сеньшиным.

– Помню его, – обронил президент. – Немиров представлял мне своих замов, когда я был у него на Юго-Западе.

– Авилов упирал на сверхважность информации, которой располагает. Мы встретились и проговорили три часа. Скажу откровенно, Игорь Васильевич: я не знаю, как относиться к тому, что мне рассказали. С одной стороны, похоже на бред. С другой – оба люди не рядовые, безусловно, ответственные, и на сумасшедших не похожи… Словом, я обдумал их информацию, изложил её на бумаге в виде служебной записки и всё-таки решил представить вам. Формально дело в моей компетенции, а, по сути, абсолютно выходит за её рамки. Вот…

Брагин протянул Бунееву несколько скреплённых листков. Внимательно посмотрев на помощника, президент взял документ.

– Вы меня заинтриговали, – хмуро сказал он и углубился в чтение.

Пока он читал, Брагин пил чай, разглядывал российский триколор, установленный за президентским креслом, и мечтал о сигарете. Но что делать – бывший борец, мастер спорта Бунеев, не курил сам и категорически запрещал это делать всем другим в своём присутствии.

Брагин был опытным аппаратчиком, однако сейчас волновался, как девушка на первом свидании – до дрожи в пальцах. Он прекрасно понимал, какую меру ответственности берёт на себя, подавая президенту записку такого содержания. После встречи с Авиловым и Сеньшиным первым движением души было сказать: «Чур меня!» – и выкинуть всё из головы. Мало, что ли, у него своих проблем, служебных и не только? Но, как добросовестный государев человек, Аркадий Витальевич не мог пройти мимо такой информации. Да если в ней хоть полпроцента истины… И потому он, сомневаясь и матерясь, два дня переводил бумагу, чтобы как можно чётче и короче изложить для президента суть дела, которое про себя назвал так: «Россия – Лозовский: кто кого?»

При этом Брагин почти не сомневался, что информация, при всей абсурдности, достоверна. Дело в том, что Авилов сослался на Марфу Ивановну Рябухину, а её-то Аркадий Витальевич помнил и знал хорошо.

В далёком и смутном восемьдесят девятом году, когда советская власть и КПСС уже трещали по швам, Брагин, как и все столичные партаппаратчики, пребывал в смятении. Всё рушилось, карьера и будущее вырисовывались в тумане, и неясно было, к какому берегу грести. Именно в те дни жена посоветовала сходить к модной гадалке-экстрасенше по фамилии Рябухина, и спросить у неё совета. Брагин чуть не упал со стула.

– Дура, – ласково сказал он, – какая, к чёрту, гадалка? Я же ответственный партработник. Что за провокационный совет?

– Это ты у меня дурачок, – ответила любящая жена. – Да у этой Рябухиной уже полгоркома перебывало. Мне жена третьего проболталась… По-твоему, один ты мандражируешь?

И вот однажды вечером Брагин навестил-таки Марфу Ивановну.

Рябухина, и в особенности поданный ею совет, произвели на Аркадия Витальевича неизгладимое впечатление. Совет был простой: установить контакт с опальным членом Политбюро Мельниковым, и во что бы то ни стало войти в его окружение. У Брагина отвисла челюсть. Изгнанный с партийного олимпа Мельников покоился в бездонной политической могиле без видимых перспектив выкарабкаться.

– Держись за Мельникова! – настойчиво повторила Рябухина. – Сейчас ему плохо, но скоро он взлетит. Кто был рядом в трудное время, не прогадает.

Рябухина не ошиблась. Довольно скоро Мельникова избрали народным депутатом СССР, потом депутатом России, потом председателем Верховного Совета, а потом и президентом… И всё это время рядом с ним на разных должностях был Аркадий Витальевич, после долгих колебаний внявший совету Марфы Ивановны…

Второй раз Брагин пришёл к Рябухиной трудной осенью девяносто третьего. Противостояние президента и парламента достигло апогея, судьба Мельникова, а значит, и его окружения, висела на волоске. Засланцы спикера атаковали ключевых сотрудников президента предложениями переходить на сторону Белого Дома, обещая золотые горы в случае согласия и неминуемое сведение счетов с отказавшимися. Многие колебались…

Рябухина встретила Аркадия Витальевича с некоторым удивлением.

– Зачем пришёл? Ты ведь Мельникова при любом раскладе не оставишь, и в мыслях у тебя такого нет…

– Не оставлю, – кивнул Брагин, внутренне ёжась оттого, что она прочла его мысли. – И без меня крыс на корабле хватает. Да и не о том речь. Хочу знать, чем эта война закончится, чья возьмёт. Может, впору уже завещанием заняться, – вымученно сострил он.

Рябухина успокаивающе, с оттенком симпатии, посмотрела на чиновника.

– Не переживай, – сказала она. – Для тебя всё кончится благополучно. Вот с Мельниковым хуже. Победить-то он победит, но какую цену заплатит…

Слова Марфы Ивановны Брагин вспомнил, когда президент, раздавив парламент, свалился с тяжелейшим инфарктом.

Ещё дважды Аркадий Витальевич обращался к Рябухиной, правда, по менее значимым поводам, и оба раза, следуя советам гадалки, благополучно выкручивался из аппаратных передряг. В благодарность, кроме гонораров, Брагин дал ей мало кому известный номер своего прямого телефона, и наказал обращаться по любому поводу и безо всякого стеснения.

Человек практического склада, совершенно далёкий от научных и околонаучных тем, Брагин всерьёз никогда не задумывался, каким образом Рябухиной удаётся заглядывать в будущее и давать предсказания, в правильности которых сам не раз убеждался. Для него было вполне достаточно, что Рябухина существует, и ей можно доверять.

Поэтому, когда позвонил журналист Авилов, известный Брагину лишь публикациями, и, словно пароль, назвал имя благодетельницы, Аркадий Витальевич в тот же день выкроил для него и Сеньшина «окно». И если бы не тень Рябухиной, казалось, витающая над ними во время встречи и беседы, Брагин бы ещё двадцать раз подумал, как отнестись ко всей ненаучно-фантастической информации, и надо ли доводить её на свой страх и риск до сведения президента…

Бунеев дважды прочитал записку Брагина, аккуратно отложил в сторону, и, навалившись грудью на стол, задумчиво посмотрел на помощника.

– Вот за что я вас ценю, Аркадий Витальевич, так это за добросовестность и дотошность, – мягко сказал он. – Любой другой на вашем месте отшил бы ребят на пятом слове. Максимум, на десятом… А вы все выслушали, запротоколировали, и даже вручили мне. Браво!

Брагин до боли сцепил зубы. Хотел, как лучше, а нарвался на издёвку. Вот и цена его дурацкой добросовестности и сентиментальности: как же, узнал о гибели Рябухиной, расстроился…

– Виноват, Игорь Васильевич, – наконец, произнёс он. – Видимо, я перестраховываюсь. Информация, конечно, более чем странная. – Он помолчал, и, решившись, добавил: – Но всё-таки, мне кажется, с порога её отбрасывать нельзя…

– А почему вы решили, что я собираюсь её отбрасывать? – неожиданно резко спросил президент. – Между прочим, я похвалил вас без всякой иронии. Вот если бы вы их отфутболили, я бы вам влепил служебное несоответствие… Но, чёрт возьми, как это всё воспринимать?

Он рывком поднялся из кресла и зашагал по кабинету. Брагин тоже было встал, но президент махнул рукой: сидите, мол.

Информация помощника странным образом ложилась в контекст давешних мрачных размышлений Бунеева и усугубляла их. Кукловод, столетиями ломающий жизнь России, может быть, и химера… да нет, наверняка химера… но Лозовский, Лозовский-то более чем реален и опасен.

При мысли об этом нечеловечески умном, хитром, ловком человеке, всё сминающем на своём пути, Бунеев иногда испытывал безотчётный страх. Президент не мог забыть странное чувство, пережитое во время одной из первых встреч с Лозовским. Тогда он вдруг ощутил, что в его голову хирургически осторожно вторгаются, вползают тончайшие холодные щупальца-черви. Скорее инстинктивно, чем сознательно, Бунеев использовал «китайский щит» – приём, освоенный ещё в спецшколе внешней разведки, с помощью которого как бы экранируешь свой мозг от внешних воздействий, включая телепатические. Ему сразу стало легче, беседа продолжалась, но Бунеев заметил, что по лицу Лозовского скользнула тень удивления и неудовольствия…

Президент вернулся в своё кресло и со вздохом спросил:

– Как поступим, Аркадий Витальевич, а? Вы же умный, придумайте что-нибудь.

Брагин уже успокоился. Он видел: несмотря на попытку острить, президент выбит из колеи, даже ошеломлён, а это значит, информация воспринята всерьёз. Стало быть, полдела сделано.

– Мне кажется, Игорь Васильевич, – сказал Брагин, тщательно подбирая слова, – было бы целесообразно самому принять Авилова и Сеньшина. Они убедительно просят об этом, но дело, конечно, не только в их просьбе. Мне кажется, такую информацию надо выслушать из первых уст. А главное, у них есть некоторые совершенно практические предложения, они хотят высказать их лично вам и просить помощи. И есть прямой смысл не откладывать встречу. Уж очень ситуация неординарная…

Поколебавшись, Бунеев кивнул головой.

Приняв решение, он вызвал дежурного референта с планом завтрашнего дня. Они долго колдовали над раскладкой, что-то отменяли, что-то переносили на другое время, и в итоге Бунеев распорядился:

– Вызывайте ребят на завтра. Буду ждать вас троих в пятнадцать. У нас будет полтора часа. Больше не получится: в половине пятого подъедет Мельников. – Бунеев криво, нехорошо усмехнулся. – Эту встречу я откладывать не хочу.

Разговор длился почти час, общение складывалось непротокольно, и собеседники сняли пиджаки. Они сидели в «диванке» – так окружение называло президентскую комнату отдыха, примыкавшую к основному кабинету. Царедворец Брагин с тихим ужасом наблюдал, как свободно ведут себя Авилов и Сеньшин с президентом, словно это был равный им человек. Время от времени Бунеева даже перебивали, а журналист (что взять с богемы?) раза два позволил себе чертыхнуться!..

– Мы можем практически стопроцентно судить, кто заказал Немирова, – напористо говорил Авилов. – Именно заказал, Игорь Васильевич. Нелепо и думать, что Яковлев сам по себе сошёл с ума настолько, что свернул шею родному отцу. Вот сравните: киллер, который пытался пристрелить меня, и Яковлев после убийства Немирова – оба вскоре скончались с абсолютно одинаковыми симптомами: отсутствием каких-либо симптомов. Кому я мешал своей книгой? Лозовскому. Кто у Немирова был враг номер один? Тоже Лозовский. Всё сходится.

– Допустим. Но я хочу понять, как он это делает, – угрюмо сказал президент.

– Он зомбирует людей, – ответил Сеньшин. – При помощи заклинаний и снадобий вуду, или применяя психогипнотическое воздействие, не так уж важно. Скорее, думаю, второе. Обработанный человек становится заведённым автоматом с жёстко запрограммированными функциями – найти объект, уничтожить, самоотключиться. А врачи потом сходят с ума: почему это, мол, сердце вдруг остановилось… Завод кончился – вот почему.

– И уж простите за такое предположение, Игорь Васильевич, типун мне на язык, но если он выбил человека из ближайшего окружения, тем более отвечающего за вашу безопасность, то следующая мишень, по логике, вы – добавил Сергей.

Брагин похолодел и неприязненно взглянул на Авилова. Он сам думал об этом.

– Почему вы так решили? – быстро спросил президент

Сергей пожал плечами.

– По-моему, вещь очевидная. Собственные рейтинги вы знаете лучше меня. С вашим избранием люди только-только поверили, что десятилетний бардак заканчивается. Какой-то просвет обозначился, надежда появилась. Если мой покойный учитель был прав, и персону Кукловода на этом этапе в России представляет Лозовский, то вы ему как кол в глотке. Считайте: второе избрание вам гарантировано, это ещё четыре года, а там, даст Бог, подберёте себе достойного преемника, подготовите, как надо – это заявка ещё на восемь лет… Что ж, Кукловоду всё это время вёсла сушить? Боюсь, покушение на вас неизбежно. Ещё раз извините…

– Тактичный вы, Сергей Иванович, спасу нет, – не выдержал Брагин.

Бунеев досадливо поморщился.

– Оставьте, Аркадий Витальевич. К сожалению, Сергей Иванович рассуждает вполне логично, и я склонен ему верить… Вопрос в другом: каким образом предполагаемое покушение может осуществиться? Зомби подошлёт? Наймёт снайпера? Ещё что-нибудь?

– Зомби, я думаю, можно исключить, – решительно сказал Брагин. – Я уже говорил с Полухиным. После смерти Немирова охрана президента предельно усилена, чужой к Игорю Васильевичу и на пушечный выстрел не подойдёт…

– А разве сын покойного Немирова был ему чужим? – возразил Сергей. – Мы должны осознавать, что ни от чего не застрахованы. Ни от чего! И не расслабляться. Хотя рутинные меры безопасности, конечно, полезны…

– Толку в них, – усмехнулся Бунеев. – Если уж он такой всемогущий, что ему стоит внушить мне, скажем, выброситься из окна? Или сделать, чтобы тормоза в машине отказали?

Сергей переглянулся с Валерием Павловичем.

– Всё не так просто, Игорь Васильевич, – сказал тот. – Могущество Лозовского огромно, однако не абсолютно. Я многократно анализировал известные нам его действия, и вот что получается.

Лозовский, безусловно, в состоянии подчинять себе людей и управлять их поступками. Думаю, он владеет в той или иной степени телепатией, телекинезом и телепортацией^***. Почти уверен, что он умеет левитировать^****. Не удивился бы, узнав, что ему по силам проникать в параллельные измерения – по крайней мере, на ментальном уровне.

Другими словами, Лозовский обладает реальной властью над материей и пространством. Но у него есть, по крайней мере, два слабых места.

Во-первых, энергетическая зависимость. Любое из названных действий, сверхъестественных с точки зрения рядового человека, безусловно, требует огромных расходов энергии. Думаю, организм Лозовского способен черпать и аккумулировать энергию прямо из окружающего пространства. Но в промежутках между двумя действиями, пока организм, подобно батарейке, накапливает новый заряд энергии, Лозовский вынужден вести обычную жизнь. Велик или мал этот промежуток, можно лишь гадать. Полагаю, что он измеряется днями.

Во-вторых, Лозовский действует практически в одиночку. Это не значит, что у него нет слуг или помощников. Но сообщников, наделённых сверхчеловеческими способностями и участвующих в реализации глобальных планов, у Лозовского наверняка не больше одного-двух. Например, запугивать Авилова и губить Рябухину являлся один и тот же тип – некий Хряков. А значит, Лозовский в своих действиях волей-неволей стеснён: при всей мощи не разорваться же ему на несколько направлений одновременно!..

– Это радует, – саркастически произнёс Бунеев. – Но насколько достоверны ваши рассуждения? Не обижайтесь, выглядят они очень умозрительно…

Сеньшин развёл руками.

– Кювье, Игорь Васильевич, в девятнадцатом веке вычислил внешность динозавра по единственной ископаемой косточке и безо всяких компьютеров, – невозмутимо сказал он. – У нас, к счастью, арсенал получше. Да и логику, как инструмент познания, никто не отменял.

Из той же логики вытекает одно обстоятельство принципиальной важности. Если я прав, сила, с которой Лозовский воздействует на тот или иной объект, пропорциональна расстоянию между объектом и Лозовским. Чем ближе предмет или человек, тем эффективнее влияет на него Лозовский. И наоборот. Стало быть, заставить вас выброситься из окна или, скажем, обрушить на вашу голову люстру – это вряд ли…

– Но вы сами упоминали, что после стычки с Лозовским Немиров чуть не застрелился, – напомнил Брагин.

– Верно. И я думаю, что Сергей Иванович прав: Немирова спасло только вмешательство Рябухиной. Очевидно, Марфа Ивановна посильно противостояла нашему оппоненту, нейтрализовывала его действия, и, как могла, страховала противников Лозовского – своих естественных союзников. Этим же, кстати, я объясняю, что пока она была жива, то есть до последних дней, Лозовский мог бороться против вас лишь обычными способами – информационными, политическими, и так далее. Теперь, к величайшему сожалению, Марфы Ивановны нет, и ждать можно чего угодно…