Текст книги "Русский сценарий для Голливуда. Библиотека приключений. Том 2"

9

Сопроводив к Отвесной стене Грудь-Колесом, Кукиш-Мякиша и Рябого, бывший лесничий, каковым он представился своим попутчикам, быстро направился восвояси. Он шел приметной только для его опытного глаза тропе в верховья Быстрой речки. Там, на берегу, метрах в ста от кристально чистого неистово бурлящего потока, справа по течению, стоял небольшой сруб. Он состоял из единственной комнаты с печуркой. В ней была грубо сколоченная из досок кровать, которую хозяин застелил шкурами лесных животных. Сосновый стол и табурет. Лесник вошел в жилище и, не долго думая, улегся на боковую. За многие дни утомительного пути он отмахал не один десяток верст по тайге и теперь ему срочно требовался хотя бы короткий отдых. Едва коснувшись головой подушки, которую, как и матрац, ему заменял мех соболя и лисицы, он тут же крепко заснул. Этот человек с лицом, до неузнаваемости изуродованным шрамами, спал с утра и почти до самого вечера. Затем, поужинав скудными припасами, снова отправился на покой. Видимо, дорога на материк и обратно так вымотала его, что он не покидал своего ложа до следующего полудня. Но, как у всякого, кто провел большую часть жизни в тайге, сон его даже в самой глубокой стадии был предельно чуток. Отшельник пробудился оттого, что лесное эхо донесло до него звук выстрела. Возможно, несколько дней тому назад он не услышал бы ничего. И, хотя, как до сих пор считал человек с лицом, обезображенным шрамами, в самом сердце таежной глуши подобное, вряд ли, могло произойти на самом деле, шум Быстрой реки заглушил бы и треск автоматной очереди, и даже разрыв лимонки, пущенной из гранатомета. Все зависело оттого, на каком расстоянии от жилища отшельника был бы произведен выстрел. Но за время его путешествия по тайге Быстрая речка неожиданно обмельчала.

Отшельник поднялся с кровати. Затем наклонился и извлек из-под нее охотничье ружье. Он вышел из сруба и, приложив обе ладони ко рту, издал звук, чем-то напоминающий рев напрасно потревоженного во время отдыха могучего медведя. Переминаясь с ноги на ногу, лесник не двигался с места, словно ждал чего-то. Потом он вновь «заревел». Подождал еще немного и через минуту, другую в ответ услышал утробный рык, но гораздо более свирепый и оглушительный, чем тот, который еще недавно издавал он сам. Человек с изуродованным лицом удовлетворенно хмыкнул, поскольку, судя по его реакции, добился того, чего желал и быстро направился к иссушенному летним зноем руслу водной стремнины. Вероятно, его удовлетворение было особенно полным оттого, что, несмотря на известную разницу между человеком и зверем, интеллектом разумного существа и инстинктом дикого и необузданного обитателя тайги, в их отношениях присутствовала редкостная гармония. Уже много лет подряд отшельник жил за пределами цивилизованного мира и сознательно избегал общества себе подобных. Но от этого он не настолько одичал, чтобы превратиться в нечто наподобие первобытного существа и, тем более, в типичного представителя ее лесной фауны. Наоборот, теперь ему казалось, что, несмотря на неразумное начало, в животных было гораздо более гуманного, чем в самих людях. Что природа во сто крат цивилизованнее, чем самый благополучный и образованный уголок земли, заставленный многоэтажными постройками из стекла и бетона, где есть тепло и свет, уют и комфорт. Цивилизованнее оттого, что потребности тех, кто населял ее, всегда совпадали с их возможностями. Конечно же, уродец ни в коей мере не сравнивал свое прошлое, которое когда-то присутствовало в его жизни, и настоящее, поскольку в этом, не было никакой необходимости. Но где-то в глубине его души тяжким грузом осело неприятие того, что принесло ему столько невзгод и лишений, которые он испытал, живя среди разумных особей. Он был горд оттого, что стал беспредельно независим в своих стремлениях и поступках, навсегда расставшись с убогими представлениями обо всем на свете, которыми, по его мнению, изобиловал мир интеллектуальных дикарей. То, чем он так дорожил прежде, уже не тревожило воображения жалкого уродца своей недоступностью. Его больше не волновали нищенская зарплата, убогая квартирка, которая годами тщетно дожидалась текущего ремонта, бесконечно серый и безрадостный быт. Ведь, в свой черед, за все это он платил расшатанными нервами и постоянным нездоровьем. А из рук вон отвратительное медицинское обслуживание, не прибавляло ко всему этому ни капли оптимизма.

Казалось бы, сама жизнь все расставила на свои места, и отшельник постепенно стал забывать, что такое болезни или гнилые полуфабрикаты из продуктового магазина. Бесконечная череда лживой и бесполезной информации и тупой рекламы, которыми до безобразия были напичканы средства массовой информации. И, все же, порой им овладевало непонятное беспокойство, словно прошлое, давая о себе знать, и, возвращаясь к нему в образах одной-единственной женщины и маленьких детей, которых он оставил когда-то в другом мире, полном несправедливости и откровенной жестокости, заставляло обращать в него его мысленные взоры. Но лица дорогих и близких ему людей с каждым годом, прожитым вдали от них, все больше теряли ясность своих очертаний, пока, наконец, с течением лет и дней не превратились в бледные и расплывчатые солнечные блики, которые, хотя и очень слабо, но все еще согревали сердце изгоя. Казалось, он отчетливо видел только руки, которые бывшие домочадцы протягивали к нему сквозь время и расстояние. Словно утренние лучи, преломляясь в кронах хвойных деревьев, они проникали сквозь них и тепло касались его, согревая тихой радостью и светлой печалью. Но порой, отшельник и сам толком не понимал, почему, вдруг, словно дождевые тучи на отроги скал, на него накатывали беспричинная грусть и тоска. И тогда, сутками не покидая сруба, он неподвижно лежал на кровати и сосредоточенно смотрел в потолок. Возможно, он жалел о том, что когда-то лишился дома и семьи, с которой по-своему был бы счастлив. Но все это он, скорее, чувствовал, чем осознавал. Общаясь с себе подобными только тогда, когда в этом возникала острая необходимость, чтобы пополнить запас спичек и соли, патронов для охотничьего ружья и кое-чего из еды, человек с изуродованным лицом не отягощал свой разум мыслями ни о прошлом, ни о настоящем, ни, тем более, о будущем. Постоянная забота о том, чтобы выжить в тайге, сделала его чем-то сродни ее обитателям и не позволяла полностью расслабиться ни на секунду.

Довольно стремительно и вместе с тем бесшумно уродец продвигался вдоль берега Быстрой речки, направляясь вниз по течению. Вскоре он достиг того места, где она раздваивалась. Здесь почти что высохшее русло, то, что уходило вправо и торило свой путь сквозь горный массив, открывало свободный доступ в Зеленую долину. И, все-таки, отшельник прошел мимо подземного грота, в который еще недавно закрывал доступ стремительный поток, и направился к Отвесной скале. Очень скоро он очутился в том самом месте, где более суток назад расстался с тремя вооруженными людьми, которых за умеренную плату препроводил к Зеленой долине. Обследовав площадку, где разбили лагерь геологи, лесник пришел к неутешительному выводу. Сильно примятая трава указывала на то, что возле Отвесной скалы недавно происходила, хотя и очень короткая, но жестокая борьба. Ползая на четвереньках по земле, уродец нашел пустую гильзу. Он решил, что стрелявший дал маху, а, значит, не попал в своего противника. Но тот был не один, поскольку пепел от потухшего костра и выгоревшая земля вокруг него сохранили следы, которые принадлежали, по крайней мере, трем различным людям. Тот, кто стрелял, тут же потерял сознание, скорее всего, от удара твердым предметом по голове. Это лесник выяснил после того, как обнаружил, что, схватив за обе руки, бедолагу волоком затащили в ближайший сосняк. Об этом свидетельствовали следы крови на траве. Видимо, лагерь геологов, по-прежнему, таил в себе угрозу для тех, кто совершил на него нападение. Поэтому, прихватив с собой чужое добро: съестные припасы, спальные мешки и все, что было ценного, они скоро исчезли в тайге.

С тех пор, как тайга стала единственным и надежным прибежищем для убогого отшельника, он знал о ней, если не все, то неизмеримо больше тех, кто бывал в девственной глуши от случая к случаю или черпал сведения о дикой природе из скучных учебников, написанных плохо сведущими в этом людьми. По утру, он отчетливо различал голоса жаворонков: старого и молодого, которые в один и тот же час с точностью до минуты распевали неподалеку от его сруба одну и ту же песню, но всякий раз на новый манер. Начинал всегда первый. Как видно, ему не хватало силенок, чтобы разбудить всю округу. Он часто прерывался, а то и вовсе замолкал на неопределенное время. Тогда песнь подхватывал молодой птах. Его дискант был тоньше, звонче и протяжнее, чем у родителя. Но, вдохновенно солируя, он частенько фальшивил и скатывался на полтона ниже или поднимался выше, порой давая «петуха». Когда, наконец, неопытный музыкант выдыхался, на сцене снова объявлялся старый жаворонок. С большим чувством и не менее большим мастерством он завершал великолепную и, возможно, с определенным умыслом прерванную им партитуру. Таким образом, под занавес все лавры доставались ему, и, пробуждаясь на рассвете, благодарные слушатели отвечали маэстро восторженными возгласами. Звонко щебеча, они перелетали с ветки на ветку и при этом энергично взмахивали крыльями, наполняя тайгу шумом, словно овациями.

Тогда, по-видимому, всерьез задетый за живое и, все одно, что, побыв у родника, и, не испив водицы, с чувством крайней неудовлетворенности, о чем свидетельствовало его упорное молчание, молодой жаворонок убирался восвояси. Вспорхнув в воздух, он внезапно исчезал в густых зеленых кронах. Подобный концерт на разные лады повторялся каждое утро. С усмешкой у рта и жгучим любопытством человек с изуродованным лицом наблюдал соперничество двух певчих, не отдавая своего предпочтения ни молодому, ни старому жаворонку. Пусть победит сильнейший – считал он. В конце концов, это – не смертельно! Возможно, отшельник был неправ, и его представления о том, что, распевая по утру, птицы невольно стремились к тому, чтобы превзойти друг друга, были ложными. Но поскольку он оставался, прежде всего, человеком, то ему казалось, что все и везде происходило сообразно только с теми понятиями, которые существовали в разумном мире. Как бы то ни было, тайга уже давно стала для отшельника открытой и особенной книгой. Одной из не многих, до сих пор не представленной на суд массовому читателю. И, возможно, лишь ему и некоторым другим, из числа избранных, счастливчикам на свой особый манер удалось не однажды перечесть ее от корки до корки…

Лесной житель знал, что дикая природа не любит, когда кто-нибудь из посторонних вторгается в ее пределы и нарушает вековой покой. В этот раз ему и самому было не по себе оттого, что люди снова пересекли ту незримую черту, которая отделяла его прошлое от настоящего. Человек с изуродованным лицом стоял в полной нерешительности. Он не знал, как ему быть дальше? Оставить все, как есть, и предоставить незнакомцам, не впутываясь в их дела, полную свободу, чтобы на свое усмотрение и, руководствуясь теми или иными соображениями, зачастую идущими вразрез со здравым смыслом, они решали проблемы, что вставали у них на пути? Или же, действуя согласно обстоятельствам, поступить иначе? Но это был его дом, порог которого переступили чужаки, даже не спросив у него на то позволения. И он, как хозяин, имел полное право, чтобы дать им от ворот поворот. Примерно такое чувство двигало отшельником, когда он увидел, что лесные гости пришли к Отвесной скале с недобрыми намерениями. Давно не имея ничего общего с двуногими существами подобного сорта, этот дикарь, наивный как дитя, поначалу согласился сопроводить тех троих, что представились ему, как геологи, к Зеленой долине. Тем не менее, согласившись, тотчас пожалел об этом. Все произошло слишком неожиданно и совершенно случайно. Они подошли к нему на железнодорожной станции одной захудалой деревеньки, где отшельник обычно отоваривался хлебом, солью и патронами для ружья. Попросили оказать им услугу и быть у них проводником, так как сами они плохо знали местность. Геологи развернули карту и ткнули пальцем именно туда, где близ Быстрой речки располагался горный массив.

– Нам сказали, что здешний населенный пункт – ближе всего к исследуемому нами району… – как бы, между прочим, сообщил знатоку таежных троп один из геологов, по виду атлет.

– Так и есть! – согласно кивнул уродец. – Но и осюда до ниго – пошти сто верст будит!

– Неужто, короче пути нет?

Отшельник отрицательно замотал головой.

– Короше – это токо на тррр!…

И он ткнул пальцем в небо. Лица геологов помрачнели от досады.

– Какой же ты – проводник, если волшебных троп не знаешь?! – с презрительной ухмылкой заметил тот, у кого все лицо было в мерзких прыщиках.

– Да, знает он, знает, не сомневайся! Так же, браток? – вклинился в разговор третий геолог.

– Внешне он казался значительно более щуплым, чем его атлетически сложенный товарищ, но примерно одного с ним роста.

– Да, ты не дрейфь, если время нам сэкономишь, то мы лишку тебе заплатим! – важно заметил широкоплечий.

В подтверждение своих слов он по очереди обвел взглядом своих товарищей. Те охотно закивали.

– Ну, да, ладноть, рэбяты! – сдался, наконец, на уговоры лесной житель. – Есть туть адин касой стежка-дорожка. Па нему подем. Только деньга – чур впиред мне!

– А – как же!

И атлетически сложенный геолог, для верности дважды пересчитав, тут же всучил проводнику требуемую сумму.

– Мы – люди всеми уважаемые и очень порядочные! – самодовольно и несколько нагловато заявил прыщавый. – Нам халявы не надо!

Он не заметил, как в глазах лесника на мгновение вспыхнули и погасли искорки сомнения. «Уш, больно бандитские у ных рожи! – решил про себя отшельник. – И, наверняка, аруже имеетса: вишь, как нахально себя видут, будто б никто им не укас!»

Всю дорогу к Отвесной скале бандиты горели неизбывным желанием, которое состояло в том, чтобы под конец пути свернуть малорослому и тщедушному проводнику шею и возвратить назад уплаченные ему за работу деньги. Но они не сделали этого. Не сделали по одной простой причине. Все трое отчетливо помнили, как под угрозой немедленной и жестокой расправы Ковалев взял с них слово, что, выдавая себя за геологов, они поведут себя соответствующим образом.

– Во время операции – не мокрушничать! – заранее предупредил Эрнест своих придурковатых сообщников. – Иначе!..

И, не договорив, он выдержал многообещающую паузу, в которой таилась угроза человека, который рассматривал чужую жизнь, тем более, жизнь бандита, лишь с точки зрения пригодности для осуществления собственных далеко идущих планов, но не более того.

Еще раз, представив себе ту нелицеприятную картину, которая, по всей видимости, произошла возле Отвесной скалы, отшельник почесал затылок. Ему совершенно не давала покоя тревожная мысль о том, куда подевались еще двое геологов? Ведь, они носили кованные ботинки. А те, что напали на лагерь, судя по всему, были в казенной обувке, отличавшейся одна от другой лишь по размеру. В глубоком раздумье он еще раз огляделся по сторонам, в надежде, что заметит хоть какой-нибудь предмет, принадлежавший либо хозяевам лагеря, либо тем, кто напал на него. В том затруднительном положении, в котором он очутился против собственной воли, всякая мелочь казалась важной. Она могла рассказать ему о многом и направить по единственно правильному пути. Человек с изуродованным лицом приблизился к огромному валуну, покоившемуся у подножья Отвесной скалы. Обошел его кругом, и только тогда вдруг заметил веревку. Она спускалась прямо сверху вдоль гладкой и скользкой, как стекло, стены. Теперь все становилось на свои места. «Как видно, двое из тех, кого он привел к Быстрой речке, взобрались по веревке на Отвесную скалу», – решил отшельник. В очередной раз, тщательно обследовав местность, он обнаружил в траве, доходившей ему до пояса, примерно с дюжину пустых жестянок из-под консервов, пустые бутылки, сохранившие запах спиртного. Он припомнил, как на пути от железнодорожной станции к Отвесной скале ему неоднократно попадались сломанные сучья низкорослых деревьев, обугленные ветви на выжженных клочках земли. Отшельник подумал о том, что за последние десять лет никаких следов, которые говорили бы о присутствии человека в радиусе примерно сотни верст, он и в глаза не видел. И совершенно ясно для себя следопыт вдруг осознал, что приход такого количества людей к Быстрой речке, увы, был не случаен. «Они все здесь ради одного и того же: им нужно золото!» – подумал он. Придя к столь неутешительному выводу, человек с изуродованным лицом направился туда, где русло Быстрой речки раздваивалось.

Едва он исчез в густом кустарнике, который, словно зеленое облако, стелился близ подножия горной гряды, из сосняка напротив появился человек огромного роста и могучего телосложения. Вскоре вслед за ним показалась хотя и немолодая, но стройная и грациозная женщина. Замыкал шествие мужчина высокого роста с холодным и высокомерным выражением на лице.

– Это – здесь! – сказал гигант и указал рукой на Отвесную скалу.

– Ну, наконец-то! – с видимым облегчением вздохнула женщина.

Человек, который вышел из тайги последним, достал из планшетки карту. Какое-то время он старательно водил по ней указательным пальцем.

Как читатель уже догадался, это был ректор Северков вместе со своими спутниками. Наконец, оставив это, по-видимому, совершенно бесполезное занятие, Игорь Максимович, сунул лоскут цветной бумаги, испещренной всевозможными знаками, туда же, откуда его извлек. Затем скинул с плеч рюкзак.

– Посмотрите-ка сюда! – с удивлением воскликнула Джейн Смит.

Двое ее спутников подошли к ней поближе и увидели у своих ног довольно толстый слой пепла от потухшего костра.

– Кажется, здесь уже кто-то побывал до нас! – сдержанно заметил Красногубов.

Женщина присела на корточки и поднесла ладонь к тому, что совсем недавно было костром.

– И пепел – еще теплый! Кто бы это мог быть?!

Джейн Смит вопросительно посмотрела вначале на Северкова, потом на Красногубова. Но в ответ тот лишь недоуменно пожал плечами.

– В тайгу народ всякий ходит! – заметил он со знанием дела. – Надо бы быть осторожнее и на всякий случай разбить палатку где-нибудь в другом месте.

– Не думаю, что нам стоит чего-либо опасаться! – уверенно возразил Северков. – Наверное, это какие-нибудь любители здешней природы отдых себе устроили. Вот и кочуют с места на место!

– Хорошо, если так! – засомневалась Джейн Смит.

Все, что могло помешать их предстоящей встрече с сыном, вызывало в ней невольный протест, внушало тревогу и опасение.

– А вы как думаете?

Красногубов в задумчивости покачал головой.

– Сельских сюда на аркане не затянешь: им в эту пору урожай собирать надо да к тому же скотину кормить. А городские за сто верст от дома, тем более, не пойдут: у них дачи есть. Разве, что фанаты, какие, на такое отважились или еще хуже того – сумасшедшие?!

Но, по-видимому, его разумные доводы мало подействовали на ректора. Наоборот, сердито нахмурившись, он еще упрямее стоял на своем.

– На отдых располагаемся здесь, и – точка!

Но исполин и его спутница более не спорили с Северковым. От совместного предприятия с ним каждый из них рассчитывал на свои собственные дивиденды. Они установили палатку и разожгли костер, чтобы приготовить пищу. Вскоре огонь жарко запылал, и аппетитный запах варева, какое готовится только в тайге, на лоне дикой природы, разнесся повсюду. Почуяв его, птицы встревожено загалдели. На время оставив заботы о том, где бы раздобыть пищу, звери замерли и притаились в лесной чаще. Внимательно прислушиваясь и жадно принюхиваясь, они ждали, что подскажет инстинкт: перепадет ли им хотя бы крошка с чужого стола? Но инстинкт упорно говорил обратное, и недовольные жители тайги, очертя голову, кидались прочь от дразнящего запаха. Следуя их примеру, птицы, вспорхнув с ветвей, летели в сторону противоположную дуновению слабого летнего ветерка.

Уже смеркалось. Расположившись возле огромного монолита, почти вплотную прилегавшего к Отвесной скале, путники ужинали. Они не заметили, как в стороне, шагах в тридцати от них, сверху по веревке спустился на землю вначале один человек, за ним – другой. Взвалив на себя тяжеленные рюкзаки, они неторопливо направились к пляшущим языкам пламени. После опасного спуска скалолазы рассчитывали, как следует, передохнуть, а затем вернуться за оставшимся на месте спуска грузом, ибо он стоил того.

Сидя возле костра и опершись спиной на огромный валун, Северков и Джейн Смит, заканчивали с ужином. За целый день, впитав в себя достаточно солнечной энергии, камень до сих пор излучал тепло. Красногубов, который располагался напротив своих товарищей, по другую сторону от костра, и вперед них расправился с ухой, приготовленной из рыбной консервы, никак не хотел расстаться с пустым котелком. Наконец, он аккуратно поставил его на землю. Но это плохо ему удалось. Котелок опрокинулся набок. Слегка наклонившись, Красногубов потянулся за ним рукой.

– Э-э-э!.. Вот так дела! Не помешаем?

Возле обломка скалы в нескольких шагах от Красногубова стояли двое незнакомых людей. Они смотрели на него в упор и, по-видимому, были крайне обескуражены и даже напуганы, найдя возле костра совсем не того, кого ожидали там увидеть. Красногубов, не сводя глаз с незнакомцев, внимательно следил за каждым их движением. Он не знал, что это были за люди, и каким образом они очутились здесь, в тайге… На какое-то время геологи забыли об ужине. Повернув головы в сторону незнакомцев и раскрыв рот от изумления, Северков и Джейн Смит не могли вымолвить ни слова. Ощутив, что напряженная пауза несколько затянулась, и что, разумнее всего, своевременно ее прервать, начав дружеский диалог, один из скалолазов поспешно сделал шаг вперед.

– Не помешаем?! – снова спросил он.

Он сказал это так, как будто бы и, в самом деле, был на седьмом небе от счастья, оттого, что где-то, почти на краю земли, в дикой лесной глуши, встретил людей, которых никогда не знал прежде, но к которым с первого взгляда почувствовал большое расположение. Ведь на то она и тайга, а не рай господний, что в ней всегда рады даже случайному встречному. И, не дай бог, случись что худое, разве, не поделится один человек с другим последним куском хлеба?! Разве, в трудную минуту не придет он на выручку к товарищу по несчастью?!

И, все же, первое и довольно благоприятное впечатление от знакомства совершенно чужих друг другу людей едва не испортил другой скалолаз.

– Братаны, а вы здесь нашего кореша, случаем, не видели? Он, как раз возле этого костра и шухерил! Неужели сбежал, скотина?..

Говоривший затравленно озирался по сторонам, словно подозревал неладное.

– Я гляжу, и вещички наши с собой упер, шнырь!

Северков внезапно поднялся на ноги и вплотную подошел к отчаянному сквернослову и его спутнику. Оценивающе, и в то же время с присущим ему высокомерием, словно перед ним были не люди, а какие-то жалкие лесные бродяги, посмотрел на незнакомцев.

– Но-но, полегче!

Но Грудь-Колесом, совершенно сбитый с толку, и, не понимая, как вместо Рябого у подножия Отвесной скалы теперь оказались посторонние фраера, бешено сверкнул глазами на ректора.

– А – ты, что за жук, чтобы рупор мне затыкать, а?! Я спрашиваю?!

– Кто – я, вы спрашиваете?! Я – Северков!

Но Грудь-Колесом это ни о чем не говорило.

– Ну, и – что?! – подозрительно глядя на ректора, спросил бандит, как будто бы в том, как надменно и вызывающе держался этот тип по фамилии Северков, скрывалась какая-то закавыка и, возможно, таилась опасность.

В чем именно она заключалась, Грудь-Колесом пока что не знал и потому решил, что впредь поведет себя осмотрительнее.

– Ну, вот что! – решительно сказал Игорь Максимович, переводя свой острый и проницательный взгляд с бывшего спортсмена на его спутника. – Нечего тут со мной перепираться!.. И в отличие от вас, я знаю, кто – вы такие! Не сомневайтесь, мы – в одной команде, которую возглавляю я!.. Поэтому играть будем по моим правилам!..

Из того, что сообщил этот высокомерный тип, Грудь-Колесом совершенно ничего не понял. «О какой команде велась речь?!» – лихорадочно размышлял он. Бандит растерялся настолько, что выпустил из своих рук инициативу, которая, казалось, в данной ситуации поначалу принадлежала ему. И, все-таки, доверительный тон, прозвучавший в интонации Северкова, требовал от Грудь-Колесом ответного проявления доброй воли по отношению к тем, кто теперь сидел у костра вместо Рябого. Таково было самое первое и необходимое условие мирного соглашения, чтобы в любую минуту вместо него вдруг не разгорелась кровопролитная ссора. Но, как видно, она не устраивала никого. «Неизвестно, в чью пользу она бы закончилась!» – мудро решил про себя Грудь-Колесом.

– Что-то никак я в толк не возьму, про какие игры тут – базар?

На это Северков лишь слабо поморщился.

– Ну, будет простачков из себя строить!.. Где – Ковалев?

Грудь-Колесом хитро прищурился.

– А на что он – тебе?!

– Раз спрашиваю, нужен, значит! Понял меня, дружок?!

И ректор, цепко схватив рукой под локоть ершистого собеседника, отвел его в сторону.