Текст книги "Русский сценарий для Голливуда. Библиотека приключений. Том 2"

25

Ковалев приказал Мише, чтобы тот, оставаясь у Отвесной скалы, все время держал на прицеле Артемьева и прочий сброд.

– Мы тебя чуть позже подберем! – пообещал он.

– А ты не обманешь?! Нет?! – засомневался Самохвалов, и лицо его как-то странно вытянулось и поблекло.

Миша гнал от себя прочь дурные мысли, но что-то подсказывало ему, что он видит Эрнеста в последний раз. Ковалев и Северков, пропустив вперед Угрюмова, а также Юрского и Барсукову спешно двинулись к вертолету. По дороге к нему Настя, то и дело, оглядывалась назад, туда, где в высокой траве лежало холодеющее тело Барсукова.

Вскоре лопасти вертолета медленно завращались, постепенно набирая обороты. Все ждали пока двигатель, как следует, разогреется прежде, чем машина будет готова к полету и плавно поднимется в воздух. Тем не менее, в отличии от сообщника Северков уже сидел в кабине пилота по правую руку от Угрюмова, который не торопился занять место пассажира в грузовом отсеке вертушки, бросая на него недовольные взгляды.

– Пора! – кричал он, надрывая горло и отчаянно жестикулируя руками.

Но Эрнест, казалось, не обращал на это никакого внимания.

– Да, ты в своем уме? – раздраженно воскликнул Северков, когда дверь багажного отсека распахнулась и на борт воздушной машины вперед Ковалева поднялись Настя и Николай. – Мы так не договаривались!

Но Эрнест лишь невозмутимо пожал плечами.

– Не волнуйтесь, профессор! Нам они – не помеха. Тем более, что маршруты у нас – разные. Мы полетим сами по себе, вверх, а они… сами по себе… Ха-ха!.. Вниз!..

И он заговорщически подмигнул Северкову. Напряжение последних дней слегка расшатало железные нервы ректора. Как бы его не раздражало дурацкое, порой жестокое и опасное поведение сообщника, этот циник, Ковалев, помимо воли заразил его своим идиотским весельем. Впервые в жизни изменив привычной сдержанности, сам не зная почему, Северков вдруг безудержно расхохотался.

– А вы, мой молодой друг, и впрямь, большой выдумщик! Ха-ха-ха!

26

Поначалу воинственно настроенный Миша Самохвалов чувствовал себя вполне уверенно. В отличие от людей, что стояли напротив, в руках у него было оружие, и при первой же опасности, если бы она угрожала ему, без сомнения, он сумел бы защитить себя, как и любой другой на его месте. Лишь одна мысль терзала его душу. Если Ковалев затаил на него обиду или злость, то он не сдержит своего обещания. Не посадит у Отвесной скалы вертолет и не возьмет на борт Самохвалова. Но Миша гнал от себя прочь все сомнения. Ведь теперь он и Эрнест были заодно. Поэтому Самохвалов выполнит свою работу, а Ковалев свою. И никто из них не останется в убытке. Так думал Миша, но не те, на кого он нацеливал свое оружие.

– Зря ты, парень, для других стараешься! – насмешливо заметил Артемьев. – Посмотри правде в глаза. Тебя, как последнего простака, обвели вокруг пальца. И никакого золота ты не получишь!

– Да кинули они тебя, сосунка! Как пить дать, через самый, что ни на есть, кинули!.. – поддержал ученого Красногубов.

Эти реплики донельзя сердили Мишу.

– Это мы посмотрим, кто из нас еще одной глупой елкой близ лесной опушки встанет или бледной поганкой под ней! – запальчиво возражал он.

– Если ты такой герой, для чего же тогда им заложники понадобились? Для перестраховки, что ли?! – вновь усмехнулся геолог.

При этих словах лицо Миши даже слегка побагровело от досады.

– А я скажу, для чего!.. – продолжал Красногубов. – Не доверяют они тебе, дурачок! А оставили здесь потому, что никто не хочет с тобой делиться золотишком-то! Так им намного больше достанется!..

– У меня есть золото! – не на шутку обозлился Миша. – Целый мешок!

– Ну, дает пацан!

– С ним не соскучишься!

– Глуп еще!

Такое откровенное издевательство окончательно вывело Мишу из себя.

– Да, заткнитесь вы, брехло! Да, я вас!.. Я…

Тут Самохвалов так разволновался, что весь его и без того скудный словарный запас мгновенно иссяк. В глазах мелькнула растерянность и страх. Почувствовав, что сдает позиции, и те, кто, одержав над ним моральную победу, могут сделать бесполезным в его руках оружие, Миша невольно попятился назад…

27

К горлу Данила снова подкатил тошнотворный ком, и от этого ему стало так дурно, что голова его закружилась, и он едва не лишился сознания. Костров почти не видел, как Сахар, Свистун и еще трое кентов с Калашами наперевес выросли, словно из-под земли, посеяв среди братков некоторую панику. Не слышал, как Пожилой Семьянин и все, кто пошел с ним против хозяина, затеяли трескотню, даже не подозревая, что их магазины начинены холостыми патронами. Болтаясь из стороны в сторону от слабости, точно рожь на ветру, Данил побрел, сам не зная куда. Но, не пройдя и нескольких шагов, упал. Оглушенный выстрелами он совершенно не понимал, что происходило вокруг него. С трудом привстав на четвереньки, Костров снова плюхнулся на живот. Оставив попытки обрести иную опору, он пополз. Вначале к ближайшим кустам. Затем дальше… Но тупая ноющая боль, от которой голова Данила буквально раскалывалась напополам, не давала ему покоя. Мысли его путались, руки и ноги, казалось, не повиновались совсем. И, все же, Данил полз и полз куда-то. До тех пор, пока сумрак тайги окончательно не скрыл его от посторонних глаз… Лежа на спине, и глядя на ветви ели, он вдруг почувствовал, как в животе его громко заурчало, забулькало… Его вырвало так, словно наизнанку вывернуло… Костров пришел в себя, когда на смену полубредовому состоянию, наконец, пришла некоторая ясность мысли, и он обнаружил, что – совершенно один, и вокруг него – только сосны, ели да частые заросли дикого кустарник. «Где – я? Что – со мной?» – напрасно спрашивал себя Данил. Осаждаемый приступом странной болезни его мозг, словно на время отключаясь, и, переставая воспринимать окружавшую его действительность, повергал Данила в забытье. Но это продолжалось недолго. Погрузившись в беспамятство в лесном сумраке, Костров очнулся оттого, что вдруг почувствовал, как он неимоверно голоден. Несколько дней кряду он почти не притрагивался к нормальной пище, которая с некоторых пор не интересовала его вовсе. С трудом поднявшись на ноги, Данил осмотрелся. Это было бесполезное занятие. Всюду простиралась тайга. Мощные стволы деревьев плотным кольцом обступали его. Костров прислушался, надеясь на то, что, возможно там, где было бессильно зрение, путь к спасению лежал через слух. Увы, из разноголосого пения птиц, которое раздавалось повсюду, он не узнал ничего нового. Что-то подсказывало Данилу, чтобы на какое-то время он затаился и ждал. Сам не зная почему, он так и поступил. Присел на траву под дерево. Прикрыл глаза. Ему показалось, не прошло и нескольких минут, как где-то неподалеку раздались странные, слегка приглушенные шорохи. Он напоминали шарканье подошв о землю и, по всей видимости, возвещали о приближении человека. То, что это был именно человек, а не животное, торившее тропу сквозь заросли тайги, Данил нисколько не сомневался. Он спешно укрылся за ствол сосны так, чтобы оставаться не видимым для того, чьи торопливые шаги отчетливо звучали уже совсем рядом. Костров зорко вглядывался в лесной полумрак. От напряжения его даже прошиб пот. Наконец, между деревьев замелькал силуэт человека. На секунду или две он остановился, чтобы перевести дух. Этого было вполне достаточно, чтобы Данил узнал Лушакова. «Что он-то тут делает?» – пронеслось в голове у Кострова.

– Эй, Данил! – негромко позвал Семен, словно боялся, что его услышит еще кто-нибудь.

Но прежде, чем Костров отозвался ему, снова где-то поблизости треснули сучья. Послышалось, как захрупал сухостой, вероятно, под чьими-то ногами. Лушаков со страхом кинул вороватый взор туда, откуда, как он предполагал, исходили таившие в себе смертельную угрозу звуки. Не медля ни секунды, Семен бросился наутек.

– Вон он! – крикнул кто-то. – Гаси, гаси его, гада ползучего!

Тут же затарахтела автоматная очередь. Лушаков громко вскрикнул. Видимо, одна из шальных пуль попала точно в цель.

– Туда! За ним!

И шедший впереди остальных двух преследователь указал рукой в полумрак. С места в карьер, они рванулись вдогонку Лушакову. Никто из них не увидел, как кто-то, чей силуэт осторожно отделился от дерева, тут же последовал за ними.

Превозмогая боль в бедре, куда угодила пуля, и заметно прихрамывая на раненую ногу, Семен изо всех сил спешил через хвойные дебри, чтобы уйти от погони. Он так торопился, что не заметил, как очутился на краю довольно обширной лужайке. Она вполне могла оказаться для него настоящей ловушкой. Лушаков не знал, насколько быстро он пересечет луг. И не станет ли, в очередной раз, его спина мишенью для тех, кто гнался за ним, еще до того момента, пока он вновь не скроется в густом сосняке. Но отступать было поздно. К тому же, Семен подвергся бы еще большему риску, если бы повернул назад, чтобы, все ж таки, попытаться укрыться где-нибудь в лесу. На это у него уже просто не было времени. К несчастью, не сделав и нескольких шагов на открытом пространстве, Лушаков, как видно, не рассчитал и второпях чересчур сильно оперся на раненую ногу. Нога подвернулась, он потерял равновесие и со всего разбегу грохнулся о землю. При падении удар пришелся именно на то место, куда вошла пуля и откуда бурным ручьем текла кровь. Лушаков так взвыл от боли, что на какое-то время все перед его взором померкло. Августовское солнце погаснув, превратилось в тусклое пятно, которое потом куда-то исчезло. Синее небо окрасилось в темный цвет, превратившись в беззвездную, зияющую прохладной пустотой, бездну, которая поглотила зеленые ветви деревьев, траву и цветы с кружащими над ними мохнатыми шмелями и большеголовыми стрекозами.

Свистун и двое кентов, словно злобные собаки, сорвавшиеся с цепи, накинулись на Семена.

Они охаживали его прикладами Калашей, куда ни попадя. Пинали ногами, обутыми в кирзовые сапоги. И только, основательно вымотавшись, наконец, оставили жертву в покое.

– Кончайте его! – сказал Свистун, держась рукой за бок, в котором юркое перо Курносого, словно автограф на вечную память об этом уголовном авторитете, оставило свой неизгладимый след.

Погоня за Лушаковым вконец вымотала вора, еще не вполне оправившегося после ранения. Тем не менее, Свистун с лихвой отплатил беглецу за доставленные хлопоты. Семен, словно предчувствуя конец, приподнялся с земли, чтобы встать на ноги и встретить свою смерть, глядя ей прямо в лицо. Но это ему не удалось. Руки и ноги его дрожали от слабости. Перед глазами стоял туман. Он так и сидел посреди густой травы и ждал конца, казавшегося ему уже неотвратимым. Секунды текли медленно. Каждая казалась Семену вечностью. И трое в образе людей, стоявшие перед ним, трансформируясь в мареве его сознания, виделись ему, то чертями, то ангелами из того самого мира, откуда проистекло на этот свет все живое и мыслящее. И, как бы ни силился, Лушаков, в полной мере, так и не осознал, кто же все-таки эти трое, пока сзади них неожиданно не появился четвертый… То ли демон, то ли сам бог?! Все еще не отдавая себе ясного отчета в происходившем, Семен поднял дрожавшую от напряжения руку и указал ею за спины братков. Свистун и двое кентов испуганно переглянулись. От непонятного предчувствия чего-то ужасного и неотвратимого, что вот-вот должно было произойти с ними, мороз пробежал у них по коже.

Держа в руке топор, Данил ждал. Ждал, когда братки обнаружат его присутствие для того, чтобы в последний момент нанести роковой удар. Вор и двое кентов спохватились слишком поздно.

– Вот тварь! – едва успел выругаться Свистун.

Лезвие топора, ослепительно сверкнув в лучах солнца, с шумом рассекло воздух. В ответ яростно и торопливо застрочил автомат, засвистели пули. Удары топора сыпались направо и налево, до тех пор, пока автоматная очередь не оборвалась также внезапно, как и началась.

Весь залитый кровью своих врагов Данил стоял посреди таежной просеки, бросив топор на траву. Разгоряченный неравной схваткой с ворами он с трудом приходил в себя. До сих пор, как будто бы наяву, он видел их лица, в которых застыли боль и отчаянье. Слышал безумные крики и тяжкие стоны.

– Данил! – позвал Семен.

Костров медленно, едва переставляя ноги, словно каждое движение давалось ему необычайно тяжело, подошел к товарищу. По нелепой случайности весь изрешеченный пулями Свистуна, которые предназначались Данилу, Лушаков лежал на боку. Глаза его были наполовину прикрыты, ноги подогнуты к животу.

– Что, братка, досталось тебе на орехи? – нарочито шутливо спросил Данил. – Ничего себе, выкарабкаешься, поди!

На это Семен изобразил на своем застывшем, словно стянутом гипсовой маской лице, что-то наподобие улыбки.

– Это… дудки!

– Не дрейфь, сейчас рану огляжу!

И Данил, встав на колени перед товарищем, протянул руку к его рубищу, чтобы своими глазами убедиться, что под ним все не так уж страшно, как это казалось самому Лушакову.

Но тут Данил неожиданно почувствовал, как холодеющая ладонь Семена легла на его руку.

– Обещай мне, Данилка!

Лушаков в упор уставился на Кострова почти уже ничего невидящим, и, оттого особенно пристальным взглядом, в котором еще теплилась едва приметная искорка жизни.

– Ну, еще бы! – сказал Данил, виновато отводя взгляд.

– Хочу, как все, чтобы хоть помереть по-человечьи!

– Нет базара! – без особенного энтузиазма заверил Костров своего товарища.

Данил был голоден, а запах крови так раздражал его, что он не удержался и поднес свою ладонь ко рту. Жадно слизал с нее кровь. Казалось, этого было достаточно, чтобы, внезапно разбудив звериные инстинкты, бешенство снова овладело им. Костров схватил топор и замахнулся. Он непременно ударил бы того, кто уже не мог оказать ему никакого сопротивления, но, заслышав в небе приближающийся гул, помимо воли вынужден был отказаться от своего намерения. Задрав голову кверху, Костров увидел над самыми верхушками сосен вертолет. Он стремительно приближался к просеке и буквально через считанные секунды уже кружил над ней. Повиснув над самыми верхушками хвойных деревьев, воздушная машина грохотала так, что и мертвого бы из гробы подняла… Непонятно как, но, не к месту будь сказано, один из кентов с рублеными ранами по всему телу, и впрямь, вдруг ожил. Данил это понял, когда прогремели выстрелы. Кент был слишком слаб, чтобы поразить цель. Лежа на земле, и, не выпуская из рук Калаш, он, как видно, собрал последние силы, чтобы, подняв его дулом кверху, просто нажать на курок и разрядить обойму в парящее над ним облако. Вероятно, таким образом, он хотел привлечь к себе внимание пилота и пассажиров воздушной машины. Это была защитная реакция его угасающего сознания, порыв безысходности и последняя попытка, во что бы то ни стало, ухватиться за спасительную соломинку. Но, в соответствии с правилом, гласящим: «Хотелось, как лучше, а получилось, как всегда», ставшим второй натурой русского человека, кент нажал на курок именно тогда, когда вертушка очутилась прямо над ним…

28

Вертолет неуклонно набирал высоту. Но, как только, поднялся над лесом, замер, словно выбирая нужное направление.

– Ну, чего на месте топчешься! – стараясь говорить громче обычного из-за шума мотора, напирал Ковалев на пилота. – Выше, курва, давай, выше! И – вперед! Вперед, без остановки! Нам тут больше делать нечего! Мы свое получили сполна. А теперь домой хотим, понял меня?! Нет?!

– Да, нельзя никак выше-то! – упрямо возражал Угрюмов. – Если бак с топливом потечет, тогда всем – хана! Я и машину посадить не успею!

– Ах, так! Мозги, значит, мне компостируешь?! За идиота меня принимаешь?!

– Это, как угодно, так и понимай! – буркнул в ответ Угрюмов.

Мало того, что он против своей воли попал в дурацкую историю, из которой все меньше надеялся выбраться целым и невредимым, так еще какой-то нахал обращался с ним, как со своим подчиненным.

– Ну, ты, Гастелло, смотри у меня!

Эрнест прекрасно понимал, что без пилота не обойтись. Но, на всякий случай, пригрозил:

– Вот доставишь на место, убью!

– Это еще, как сказать! – не сдавался Угрюмов.

Заметив на себе пристальный взгляд Юрского и Насти, Ковалев вышел из себя окончательно.

– Чего вылупились?! Думаете, я блефую? Как бы не так!

Злорадно ощерившись, словно, давно таясь в его скудных извилинах, и, изрядно притомившись взаперти, недобрая мыслишка, наконец, настойчиво потребовала выхода наружу, он решительно поднялся со скамьи, опоясывавшей грузовой отсек по периметру. Затем, пошатываясь, поскольку вертолет, болтаясь в воздухе, кренился, то влево, то вправо почти вплотную подошел к входной двери. Схватившись за ручку, до упора нажал вниз. В тот же миг дверь распахнулась настежь и, жалобно и протяжно заскрипев, едва не сорвалась с петель. Ветер, ворвавшись в грузовой отсек, ударил в лица пассажиров. Глянув вниз, Эрнест довольно ухмыльнулся. В тот же миг вертолет слегка качнуло. Поспешно отступив на шаг вовнутрь вертушки, но при этом, стараясь сохранять внешнюю невозмутимость, он нацелил Калаш на Николая и Настю. Затем молча указал на зияющее отверстие…

– Выход – там!

– Ты шутишь?!

Удивление и испуг мелькнули на лице Насти. По-видимому, Ковалев намеревался вышвырнуть их из вертолета, точно лишний груз.

– К… матери – шутки! Прыгайте вниз!.. Оба!..

– Вот с этим вместо парашютов?!

И Николай небрежно ткнул каблуком ботинка в мешок с золотом, который использовал вместо сиденья.

Всем своим видом он выказывал, что не воспринимает требование Ковалева всерьез.

– Если вы тотчас не закроете дверь в грузовой отсек, я сяду прямо посреди вон той поляны! – перекрикивая шум от вращения лопастей и грохота мотора, с отчаянием воскликнул Угрюмов.

Немного поодаль, впереди вертолета, и вправду виднелось небольшое по форме округлое пространство, свободное от деревьев.

В ответ Ковалев, насколько это было возможно, приблизился к пилоту. А так, как летная кабина и грузовой отсек разделялись между собой лишь перегородкой, приходившейся Эрнесту по пояс, ничто не помешало ему приставить дуло автомата прямо к виску Угрюмова.

– Еще – слово, и прыгать не надо будет никому!.. Мы все окажемся там…

И он кивнул головой в сторону прямоугольного отверстия, сквозь которое виднелись мохнатые верхушки деревьев.

Эрнест сказал это негромко, но так, чтобы Угрюмов мог отчетливо расслышать каждое произнесенное им слово. Тем не менее, все прекрасно поняли, что именно он имел в виду. Затем Ковалев хмуро посмотрел на Николая и Настю. Это был вызов. И не принять его, они не могли. Это означало бы струсить! И, более того, предать любовь, которую они испытывали друг к другу…

29

Вырвав из рук у Самохвалова оружие, который, по-видимому, вняв голосу разума, даже не попытался хоть как-то воспротивиться этому, Артемьев не медля ни секунды со всех ног кинулся к вертолету. За ним устремился Красногубов. Они бежали, не чуя под собой ног. Но, когда до воздушной машины оставалось совсем немного, она плавно поднялась вверх.

– Эй, там, на шхуне! – надрывая горло, закричал Артемьев.

Но гул вертолета, зависшего над верхушками сосен и елей, заглушил его отчаянные возгласы.

– Опоздали чуток! – с шумом выдохнул гигант, запыхавшийся от стремительного бега.

– Гляди-ка! Гляди! – воскликнул Артемьев и указал рукой на вертушку, хотя Красногубов и без того смотрел на нее не отрывая глаз.

Все увидели, как дверка грузового отсека вдруг распахнулась. Немного погодя в ее проеме показались Николай и Настя. Они стояли, крепко держась за руки.

– Да с ума они там все посходили, что ли? – с досадой вырвалось у ученого.

Что-то подсказывало ему, что для Юрского и его девушки добром это дело не закончится. Затем вертолет, точно муха какая его или пилота, управлявшего им, укусила, вдруг резко дернулся в воздухе, и, рванувшись вперед, исчез за деревьями…

30

Ковалев не сводил пристального и враждебного взгляда с Насти и Николая.

– Тебе, наверное, очень больно?! – плотнее прижавшись к Юрскому, спросила она, когда во второй раз с тех, как они покинули сруб, нечаянно с силой сжала его перебинтованную ладонь.

Но он отрицательно покачал головой.

– Это теперь не имеет значения!

– Воркуйте, воркуйте, голубки! – напрягая голосовые связки, чтобы его услышали, с издевкой заметил Эрнест. – Да, только не слишком долго. Некогда мне тут с вами прохлаждаться. Дела, знаете ли, дела…

Он был уверен, что Настя и Николай в последний момент сдрейфят и, ползая перед ним на коленях, станут молить его о пощаде. Еще какое-то время они молча сидели на мешках, набитых золотым песком. Не выдержав, Настя в последний раз нежно обняла Николая. Коснувшись губами его густо поросшей щетиной щеки, тихо прошептала:

– Я люблю тебя! Очень люблю, Коля! А – ты?

Потом она пружинисто поднялась на ноги и направилась к распахнутой двери, не выпуская руку Николая. Он послушно последовал за ней. С раскрытым от страха и волнения ртом Северков наблюдал эту немую сцену.

– Эрнест! – хотя и довольно громко, но в то же время неуверенно, произнес ректор, словно боясь, что ненароком навлечет на себя недовольство своего коварного подельника. – Может быть, не стоит так вот…

– Это – не вашего ума дело, господин профессор! – не дав договорить, бесцеремонно оборвал его Ковалев на полуслове. – Да и – вообще, идите вы к черту!

Под давлением Ковалева, решившись на прыжок в бездну, двое сумасшедших, казалось, уже не видели и не слышали того, что происходило вокруг них. Внизу, прямо под ними распростерлось необъятное море тайги. Хвойные остроконечные верхушки пихт, волнуясь из-за вращения металлических лопастей, почти касались днища воздушной машины. Николай и Настя, всецело сосредоточенные на предстоящем прыжке, вряд ли, обратили внимание на то, как люди, стоявшие внизу, что-то кричали им с самого дна поглотившей их зеленой игольчатой массы, беспорядочно и с ожесточением размахивая руками.

– Cчитаю до трех! – угрожающе прорычал Ковалев, щелкнув затвором автомата.

Подстегивая события, развязки которых Эрнест с нетерпением ждал, он опустил указательный палец на курок Калаша.

– Что – страшно? Если так, то я могу подсобить!

Угрюмов, все это время сидел, как на раскаленных угольях. Отчасти из-за того, что горючее, которого в топливном баке было и без того мало, таяло на глазах, а в большей степени из-за Ковалева. То безобразие, что он вытворял, не стыдясь никого, ужасно действовало ему на нервы. «Почему, ни с того, ни с сего, по его прихоти должны были погибнуть двое молодых и ни в чем неповинных людей?!» – спрашивал он себя и не находил ответа.

– Держитесь крепче, ребята! – словно бы донесшись откуда-то из глубины небес, вдруг с хрипом вырвалось из горла Угрюмова. – Я снижаюсь!

Он потянул за нужный рычаг, и воздушная машина резко пошла с места. Это было непоправимой ошибкой, какую, поддавшись эмоциям, допустил пилот. Вряд ли, двое влюбленных, решившихся на отчаянный шаг, слышали предостережение Угрюмова потому, что, иначе, подстраховались бы заранее. Стронувшись с мертвой точки, вертушка метнулась в направлении леса, удаляясь от Отвесной скалы. Стоя на краю пропасти, Николай и Настя потеряли равновесие. Опора неожиданно ушла у них из-под ног, и под ними разверзлась та самая зияющая бездна, в которой могли найти спасение лишь только те, у кого за спиной имелись надежные крылья…