Текст книги "Русский сценарий для Голливуда. Библиотека приключений. Том 2"

21

Наутро Северков получил от Ковалева исчерпывающую информацию обо всем, что произошло с его группой от начала геологоразведки и до того момента, как они встретились у Отвесной скалы. Игорь Максимович и Эрнест, удалившись шагов за полста от лагеря, разговаривали не особенно громко. Так, чтобы ни одно слово из сказанного ими не достигло слуха тех, кому это не предназначалось. То есть, в основном говорил Ковалев, а всегда невозмутимый Северков, ни чем не выдавая своих истинных чувств, лишь внимательно слушал о том, что приключилось с Эрнестом и его командой с момента отправки в геологоразведку и до настоящего вечера. Игорь Максимович узнал о том, как неожиданно к геологам присоединились Артемьев и Барсуков. Как, тщетно взывая о помощи, увяз в зыбучих песках Гарик. О Юрском. В последний раз его видели плывущим вдоль берега озера. Как Ковалев связал геологов по рукам и ногам и оставил на верную смерть в Зеленой долине. О предательстве Миши Самохвалова. О том, как совершенно непонятным образом геологи избежали гибели. Общую безрадостную картину довершало непонятное исчезновение Рябого и, наконец, бегство из лагеря человека, который выдавал себя за Елкина.

Все настолько запуталось, что, связывая факты воедино, Северков так и не построил последовательной логической цепочки, которая давала бы наиболее полное представление о том, что же произошло у Отвесной скалы и в Зеленой долине в его отсутствие, и какой выход из сложного лабиринта выше перечисленных Эрнестом событий являлся единственно правильным. Как оказалось, Игорю Максимовичу недоставало двух звеньев, ухватившись за которые, он без труда вытянул бы всю жемчужную нить изыскательской одиссеи и, придав ей дальнейшее развитие в нужном Северкову и одному ему ведомом направлении, овладел ситуацией. Этими звеньями были пленники Зеленой долины и человек, который выдавал себя за Елкина. Миша Самохвалов самостоятельно решил свою судьбу, вначале предав своих товарищей, а, затем, едва не лишив жизни Ковалева. Ученый Юрский, скорее всего, погиб. Пропажа Рябого, от которого за версту несло мелкой уголовщиной, Северкова ничуть не беспокоила. Он полагал, что этот тип, видимо, сбежал с золотом, которое доверил ему Ковалев на хранение. Жратву и кое-какие вещи Рябой также прихватил с собой. Остальное спрятал в тайге, чтобы лишить Ковалева и его спутников каких бы то ни было шансов на выживание…

Впрочем, сам Эрнест так не думал.

Тем не менее, прежде, чем приступить к поискам мнимого Елкина и остальных геологов, Северков, в первую очередь, решил побывать в Зеленой долине. Он хотел собственными глазами убедиться в том, что горы золота, которым словно божественный сосуд, доверху было заполнено уникальное месторождение, это – не выдумка, а неподвластная простому человеческому разуму реальность и, к тому же, истина, которая не требовала доказательств. И, хотя внешне Игорь Максимович, по-прежнему, казался невозмутим, втайне он считал Ковалева беспримерным глупцом и виновником всех недоразумений и несчастий, которые приключились с ним и геологами в тайге. По той холодной сдержанности, которая сквозила в каждом слове и взгляде Северкова, Эрнест прекрасно чувствовал, какое у ректора сложилось о нем мнение. Но ему на это было совершенно наплевать. Эрнест ощущал в себе достаточно сил, чтобы дать отпор всякому, кто отважился бы на то, чтобы подмять его под себя. Сделать из него, своего рода, козла отпущения, обвинив во всех неудачах, которые потерпела экспедиция в Зеленую долину. Еще неизвестно, как бы повел себя этот хренов ректор на его месте! Примерно, так размышлял Эрнест, испытывая тайную злость и досаду, и все больше раздражаясь на чиновника от науки. За короткий отрезок времени, считая от момента их встречи у Отвесной скалы, независимо от воли каждого отношения этих двух людей стали настолько напряженными и непримиримыми, что достаточно было небольшого эмоционального всплеска, неосторожно сказанного слова, как это тотчас могло вылиться в откровенную вражду…

22

Выполняя обещание, данное Алексу По, Джейн Смит шла впереди группы людей, с приходом Северкова и его спутников увеличившейся почти вдвое. Наконец, они дошли до того места, где одно из русел Быстрой речки устремлялось под громадную скалу. Едва переведя дух, авантюристы, не мешкая, тотчас продолжили путь, слушая, как на каждый их шаг гулко отзывался в мрачных сводах подземного тоннеля. Вскоре впереди забрезжил свет, и путники вышли на открытое место.

Августовские деньки стояли на редкость погожие. И рано утром, преграждая путь солнечным лучам, скалы отбрасывали на Зеленую долину прохладную тень. От этого вода в озере казалось темно-синей. Почти, что черной. Склоны, поросшие кустарником и хвойными деревьями, дикими и неприветливыми. А золотой песок, покрывшийся капельками росы, походил на желтую пламенную золу с ровным горением. Казалось, ее не потушит ни время, ни дождь, ни снег. Золотой пламень окунался в озеро, словно с целью поджечь его изнутри или разогреть до такой степени, чтобы вода в нем закипела. Тем не менее, водоем отнюдь не бурлил, хотя над ним, словно пар, нависала туманная дымка. Природа в Зеленой долине была столь очаровательна и дышала такой первозданной прелестью и нетронутой чистотой, что во всякой возвышенной душе непременно вызвала бы непритворный восторг… Именно так и случилось с Джейн Смит, которую, словно озерная волна, захлестнули воспоминая о далекой молодости. Прошло столько времени, а ей казалось, что как будто бы лишь вчера вместе с Яном она стояла возле этого озера и чувствовала на своих губах удивительно нежный и, в то же время, страстный поцелуй своего спасителя и возлюбленного.

– Это ж надо о о о! – воскликнул Ковалев. – А мы, как последние идиоты, на эту стену карабкались! Чуть шеи себе не сломили ы ы ы!..

И он кивнул Северкову, указывая на следы, четко отпечатавшиеся на поверхности песка. Одни, совсем маленькие, но достаточно глубокие, по-видимому, принадлежали человеку небольшого роста, который, продвигаясь к тоннелю, переносил на себе какой-то тяжелый груз. Причем, судя по оттискам подошвы его ботинок, проделывал он подобное трижды. Другие – огромные, вдвое глубже, чем первые… С бороздами от внушительных когтей! Они вели вдоль берега озера в направлении противоположном устью Быстрой реки.

Но Игорь Максимович, впервые жизни воочию увидев такое невероятное количество золота, и, от этого, против собственной воли, внезапно испытав настоящий шок, словно, и впрямь, совершенно не понимал, что так встревожило находившихся рядом с ним людей. С минуту или две он пребывал в полной прострации.

– Медве э э эдь! – наконец, сказал Красногубов, словно отвечая на немой вопрос, застывший на лицах тех, кто никогда прежде не встречал на лесной тропе дикого зверя. – Гигантский медведь э э эдь!

– Гигантский медведь э э эдь? – с тревогой перепросила Джейн Смит. – Которому ничего не стоит напасть на людей э э эй?

В ответ Красногубов неопределенно пожал плечами, так что невольно посеял в сердцах таежников немалые опасения насчет благополучного исхода их очередной диверсии в Зеленую долину.

– Кто знает, что у этого зверюги на уме э э э?

– Ну, так и – что же э э э! – храбрился Грудь-Колесом, которому перед спуском с Отвесной скалы Ковалев вернул пистолет. – У нас есть оружие и в случае чего о о о…

– Оружие, говори ы ы ышь? В такого ты и целую обойму всадишь, а он все-таки доберется до тебя! – резко оборвал Красногубов бахвала.

В нем, равно, как и чуть позднее в Кукиш-Мякише, он тотчас же, едва те и, в самом деле, точно спустившись с неба на землю, появились в лагере геологов, признал старых знакомых.

Но бывший спортсмен в ответ лишь презрительно оттопырил губы.

– А ты не такой, уж, и герой, каким казался вначале, Недоросток о о ок! Хе-хе, хе э э э!

Но Виктор так посмотрел на него, что Грудь-Колесом, не выдержав его взгляда, отвел глаза в сторону.

– Ты извини, братан, в тот раз ошибочка вышла а а а!

– О чем это – вы ы ы ы? – недовольно поинтересовался Северков, которому заносчивость Грудь-Колесом пришлась явно не по душе.

Посторонний и беспредметный разговор раздражал его тем сильнее, чем более абсурдной казалась ему та ситуация, в которой он оказался по вине Ковалева. Что теперь он ответит влиятельному чиновнику из министерства и тем, кто стоял за ним? Что, мол, доверил серьезное дело молокососу, сыну депутата, склонному к жульничеству и бандитизму, который едва не лишил жизни геологов. Потом набил до отказа походные рюкзаки золотом и был бы таков, если бы Северков не встал у него на пути?

– Ну, так, о чем – сыр-бор о о ор? – настойчиво потребовал объяснения Игорь Максимович, когда Грудь– Колесом оказался рядом с ним, и Красногубов не мог их слышать.

– Да, лох – он о о он! А мы его в свое время за крысу приняли! Серьезную предъяву сделали. Своих, мол, обокрал. К стенке приперли. А он, клоун этот, цирковой аттракцион нам устроил! На арапа взял! Тоже мне Поддубный выискался… Тачку нашу с колес на лопухи поставил! И был таков… Ну, лох, ну и лох о о ох!

Но Северков в нетерпении замахал рукой, словно подавая знак, чтобы Грудь-Колесом, наконец-таки, умолк.

– Да, заткнись ты ы ы ы! – прикрикнул Ковалев на сообщника. – Трещишь тут, как сорока а а а!

Вернувшись в лагерь, Игорь Максимович и вся его разношерстная команда, состоявшая из геологов и бандитов, которых непонятно каким образом нелепая случайность свела вместе, наскоро перекусили. Приказав, чтобы Грудь-Колесом и Джейн Смит оставались у Отвесной скалы для охраны имущества, и, не поставив их в известность о цели кратковременной отлучки из лагеря, Игорь Максимович вместе с остальными людьми, отправился на поиски пропавших геологов. Но, напрасно потратив силы и время, в сумерки следопыты вернулись в лагерь ни с чем.

– Я бы хотела знать, кого мы ищем? – как бы, между прочим, поинтересовалась Джейн Смит.

Северков невольно нахмурился. Он из принципа, а отчасти и из осторожности, ни за что не стал бы отвечать на этот вопрос. Но, поскольку опасался, что недомолвки еще больше усложнят его отношения с американкой, которые и без того были весьма напряженными, ограничился тем, что мрачно заметил:

– Мы ищем наших товарищей! Так случилось, что они заблудились…

– Да, но меня это уже не касается! – горячо возразила Джейн Смит. – Я в точности выполнила условия нашего договора. А теперь, очередь – за вами!

Игорь Максимович изобразил на своем лице что-то наподобие справедливого негодования. Как будто бы его, достойнейшего человека, незаслуженно заподозрили в чем-то нехорошем, тогда, как он лез из кожи вон, чтобы выполнить то, что было крайне необходимо. Ведь только в этом случае Джейн могла рассчитывать на обещанную ей встречу с сыном.

– А я и не собираюсь нарушать наш договор! – резко осадил Северков зарвавшуюся американку. – Но мы не можем бросить в беде своих друзей!

– Вот именно! – лицемерно подтвердил Ковалев, за благими намерениями до поры, до времени тщательно скрывая преступные замыслы.

На этом конфликт, казалось бы, исчерпал себя, и в лагере возле Отвесной скалы начались приготовления к ночлегу.

23

До самого рассвета, не смыкая глаз, отшельник, как мог, ухаживал за больными. Это была уже вторая ночь их пребывания в его сторожке. Он без конца менял им компрессы, напитывая их прохладной речной водой, за которой, когда на тайгу стали спускать сумерки, сходил на реку. По очереди поил несчастных отваром из трав. Они стонали и бредили во сне. Бились в лихорадке. Человек с изуродованным лицом заботливо укрывал их звериными шкурами вместо одеял. И, наконец, так вымотался, что не заметил, как, сидя на табурете, уронил голову на стол и задремал. Пробудившись, когда солнце уже поднялось над тайгой, отшельник с некоторым удовлетворением обнаружил, что его подопечные все еще спали. Но это был сон глубокий и умиротворенный. Они более не стонали и не метались в жару. Теплая постель и лекарство из особенного травяного настоя, казалось бы, сделали свое дело. Поэтому, несмотря на возможные осложнения, все говорило о том, что гости угрюмого лесника медленно, но верно, наконец, становились на путь выздоровления. Хозяин сруба вновь растопил печь и принялся кашеварить. Для себя он обычно не особенно старался. Обходился лесной ягодой, сушеными грибами и рыбой. Но на сей раз, он изъял из своих неприкосновенных запасов несколько банок мясных консервов, лук, свеклу, морковь и немного картофеля. Он также прикупил их в том самом селении, где неожиданно повстречал Грудь-Колесом и его сообщников. Вскоре в срубе запахло наваристыми щами. Когда они были уже почти готовы, отшельник обратил свой взор на спящих. Но никто из них не открыл глаз, с жадностью не втянул ноздрями аромат великолепного блюда. Тогда человек с изуродованным лицом принялся за еду один. Съев несколько ложек, он покинул сруб и вернулся в него только к вечеру.

Когда он вошел, все трое его гостей бодрствовали. При всем том подняться со своего ложа, чтобы приветствовать радушного хозяина, у них пока что не достало сил. Уродец расшевелил золу в печи. Подбросил в нее сухих поленьев. Они весело затрещали. Когда плита достаточно раскалилась, а из кастрюли со щами пошел пар, он полностью переключил свое внимание на больных.

– Кушать нада! Ага? – без конца повторял уродец, вливая подогретое им варево в рот беспомощным людям.

Скормив геологам миску супа, он принялся за ужин сам.

– Ничо, ничо! – довольно разглагольствовал хозяин сторожки, уплетая знатный супец за обе щеки. – Ишо адин луна, и тагда все будит харашо!

Живя вне общества людей, уродец почти разучился говорить. Он с трудом находил слова, чтобы выразить ту или иную мысль. Но троим его подопечным было предельно понятно, что имел в виду этот человечек, внешне так мало походивший на доброго доктора в белом халате из института имени Склифосовского. Тем не менее, это несходство лишь еще больше убеждало их в том, насколько внешность человека иной раз бывает обманчива.

24

Тот, кто ввел в заблуждение геологов, выдавая себя за ученого Елкина, брел по лесным дебрям, не разбирая пути. Он уходил все дальше и дальше от лагеря таежников, старательно запутывая следы, как будто боялся, что там его хватятся. А, хватившись, пустятся в погоню. Но была еще одна причина, которая вынудила его к тому, чтобы на время исчезнуть из поля зрения тех, кто остался возле Отвесной скалы. Тем не менее, о ней мы пока умолчим. Скажем лишь, что двое суток проскитавшись по тайге, неимоверно устав и жутко проголодавшись, к своей неописуемой радости бедняга, наконец, набрел на одинокую лесную хижину, прятавшуюся за стволами хвойных деревьев. Было раннее утро, и из печной трубы шел довольной густой дым. От него исходил дух человеческого жилья и уюта, который разносился на многие мили в округе. По-видимому, он-то и привел скитальца к лесному срубу. Кое-как передвигая ноги от усталости, человек подошел к жилью вплотную. Потянул на себя дощатую дверь, ухватившись за вбитый в нее гвоздь взамен дверной ручки.

Сидя на кровати за вплотную придвинутым к ней столом, геологи завтракали, когда дверь в сруб вдруг распахнулась. Ложки, которые сжимали в руках обитатели убогого лесного жилища, на полпути ко рту замерли в воздухе. Едва не расплескав, судя по запаху, соблазнительное варево, они обратили свои изумленные взоры на пришельца, пожилого человека лет шестидесяти. Вид у него был изнуренный, волосы всколочены. Одежда местами порвана. Впрочем, удивление на лицах людей вскоре сменило полное равнодушие, как будто бы неожиданное появление скитальца в срубе было в порядке вещей. Или же о подобном визите их известили заранее. Более не обращая на вновь пришедшего, которого они знали, как Ивана Андреевича Елкина, никакого внимания, геологи вновь принялись за еду. Отшельник предложил гостю единственный табурет, и совершенно без сил Елкин рухнул на него, чуть, было, не свалившись на пол. Отшельник наполнил еще одну миску вкусно пахнувшей едой и подал Ивану Андреевичу. Тот, не раздумывая, схватил чашку с дымящейся картофельной похлебкой и с большой жадностью принялся за пищу. Очень скоро он съел без остатка все, что в ней было.

– Можно я немного посплю? – спросил гость устало.

И не дожидаясь одобрения хозяина, Елкин соскользнул с табуретки и, словно облако, которое умаялось парить над землей, плавно опустился на пол из ошкуренных еловых жердей. Через минуту, другую он уже громко храпел…

25

Группа захвата во главе с генералом Дубасовым, чеканя шаг, покидала плац, когда из командирского барака показался Джек Скотт. На бегу, застегивая пуговицы рубашки и с трудом удерживая на себе походный рюкзак, он выглядел совершенно нелепо. Нагоняя солдат, юный американец едва не сшиб с ног Полякова. Терпеливо дожидаясь своего нерасторопного друга, он внезапно вышел к нему навстречу из-за демонстрационного щита, изображавшего солдата с акээмом наперевес во время несения караульной службы. В одном ряду с тремя другими он располагался вдоль плаца и служил наглядным пособием для обучения военнослужащих правилам ношения и пользования оружием. Жестом руки призвав Джека остановиться и перевести дух, Алексей достал штык-нож и вонзил кончик его лезвия в одну из деревянных стоек, к которым крепился щит. Затем ловко извлек из него пулю, выпущенную из пистолета Дубасова. Лишь мельком глянув на опасный трофей, Поляков тут же швырнул его в траву. Если бы кому-нибудь стало известно, что Дубасов промахнулся в Самсона, это могло обойтись Полякову очень дорого! Ведь, в конце концов, никто не заставлял его демонстрировать свое искусство стрельбы. Зная, что Дубасов неважный стрелок, Алексей на всякий случай подстраховал генерала, самолично всадив пулю в голову свирепого пса. Он оправдывал свой поступок тем, что спас жизнь ни в чем неповинному солдату. Никто из присутствовавших на плацу даже не заметил, как Поляков мгновенно выхватил пистолет из кобуры и выстрелил из него одновременно с Дубасовым. Два выстрела прозвучали, как один. Алексей оказался точнее, и той доли секунды, в которую все произошло, ему оказалось достаточно для того, чтобы произвести огонь прицельно, а не палить наобум, как это сделал важный военачальник.

– Почему вы меня не разбудили? – с досадой спросил Джек Скотт, когда вместе с Поляковым они, наконец, благополучно примкнули к группе захвата.

– Предстоит нелегкий день, и я хотел, чтобы после вчерашнего… ты, как следует, выспался! – ответил Поляков, снисходительно похлопывая юношу по плечу.

Джек Скотт обиженно насупился.

– Я вас прошу, Алекс, не обращайтесь со мной, словно с неразумным мальчишкой!

– А я и не обращаюсь!

– Но для чего было запирать снаружи дверь комнаты, где я спал, как убитый? Мне пришлось тарабанить в нее так сильно, что я, наверное, переполошил всю тюрьму!

На это Поляков лишь недоуменно пожал плечами.

– Могу тебя заверить, дорогой Джек, что я – здесь ни при чем!.. Видимо, охранник по ошибке запер дверь на засов. Такое здесь случается!.. Порядок есть порядок… И… К сожалению, не мы его устанавливаем!

Поляков достал сигарету и закурил, щелкнув массивной зажигалкой, золоченый корпус которой был искусно обрамлен мелкими драгоценными камушками.

– Но без тебя я все равно бы никуда не отправился!

Алексей сказал это так искренне, что заслужил признательный и почти восхищенный взгляд, которым одарил его наивный Джек.

– Я знаю!.. Мы же – друзья, Алекс! Ведь, так?!

– Конечно! – согласно кивнул Алексей и выпустил изо рта густое облако дыма.

На самом же деле, Поляков долго сомневался, стоило ли впутывать безусого юнца, к тому же, сына весьма состоятельного гражданина Америки, в очень рискованное предприятие?.. Никто не дал бы и пол ногтя гарантии, что оно не закончиться для некоторых его участников трагически! И в их числе вполне мог оказаться Джек!.. С одной стороны, ему было бы жаль Джека, к которому незаметно для себя он все более привязывался. С другой, чтобы при необходимости повлиять на его папашу, толстосума, вполне хватило бы и того, что сопляк оказался в одной компании с ним, бывшим агентом КГБ, а ныне ФСБ, на его территории. Причем в окружении людей, имевших доступ к секретам государственной важности. А, также, в компании девиц легкого поведения. Эпизод за эпизодом Алексей самолично отснял все, что происходило с Джеком за минувший день на пленку фотоаппарата, вмонтированного в корпус зажигалки. Для чего же было еще рисковать жизнью мальчишки? Но, наряду с легким презрением к доверчивости и наивности Джека, Поляков невольно чувствовал к нему что-то наподобие того, что обыкновенно возникает между отцом и сыном. Возможно, что в этом свою роль сыграла их вполне ощутимая разница в возрасте и то, что сам Поляков никогда не был женат и не имел детей. Помимо прочего, нравственная чистота и бескорыстие боя, его искренность и честность в вопросах мужской дружбы затронули за живое, казалось бы, очерствевшее с годами сердце матерого чекиста. Отчаянное стремление Скотта непременно участвовать в деле, об истинном характере которого он даже и не подозревал, несомненно, заслуживало определенного уважения. Все это заставило почувствовать Полякова невольную симпатию к Джеку. И он решил, что во время преследования беглых каторжников не спустит с мальчишки глаз. То есть, по мере сил и возможностей будет оберегать его от всякого рода непредвиденных случайностей…

Чрезмерную осторожность Дубасова, который в свое время прославился своей бесшабашной храбростью, участвуя в боевых операциях в Афганистане, Поляков приписывал его возрасту. По-видимому, с годами генерал стал мудрее. Понапрасну не рисковал. Впереди группы захвата он поставил отпетых негодяев, мотавших свой срок в лагере. Он небезосновательно полагал, что они, как живой щит, заслонят от пуль кинологов и охранников, а также остальных участников погони. По его расчетам, беглецы не станут почем зря палить в своих. На зоне им не простят братоубийственного размена воров. Поляков не мог не оценить по достоинству на редкость предусмотрительной стратегии и тактики Дубасова. Но, по его мнению, кроме этого в ней крылась еще какая-то известная ему одному хитрость. Какая именно, Алексей пока что не знал? Так или иначе, но он не совсем доверял генералу, который отдал Полякову строжайший приказ при первой же опасности, не колеблясь, открывать огонь на поражение. Не щадить никого: ни зэков, ни чужих, ни своих. Под «своими» Дубасов, конечно же, имел в виду охранников. Под «чужими» – всех остальных. В том числе, и геологов. Спеша на выручку своим товарищам, к слову заметим, что Юрский шел впереди немногочисленного отряда, показывая дорогу к золотоносному месторождению.

Джек Скотт, не особенно вдохновленный перспективой многокилометрового марш-броска по тайге, чтобы как-то отвлечься, с любопытством и в то же время, нескрываемым одобрением на ходу разглядывал хмурые лица солдат. В основном, это были молодые люди, немногим старше его самого, но уже познавшие вкус жестокой действительности и всего того, с чем они столкнулись, находясь за сотни километров от отчего дома, вдали от большой земли… Порой он бросал настороженные взгляды в сторону уголовников, одетых в серые робы. Но сильнее всех его впечатлял генерал Дубасов. Решительный и суровый вид этого человека производил на него большое впечатление.

– Алекс, долго нам еще вот так идти? – в нетерпении спрашивал Джек. – Когда же, наконец, все начнется?

– Ты задаешь много вопросов! – с неохотой отвечал Поляков. – Скоро сам все увидишь!..

И, помолчав немного, добавил:

– Но учти, это пока лишь что-то вроде генеральной репетиции!

– Еще как учту! – горячо заверил Джек, предвкушая немалое удовольствие от сознания того, что он являлся не только немым созерцателем, но и непосредственным участником тех невероятных приключений, которые впервые в жизни выпали на его долю.

Это было то ни с чем несравнимое и настоящее, о котором так много ему рассказывал дед. Наконец-то мечта Джека сбывалась! Он все увидит своими глазами. Крупным планом и вживую.

– Вот-вот, учти! – вновь предупредил Алексей, вкладывая в свои слова, по-видимому, вполне определенную, но пока, что мало понятную юноше, подоплеку. – Здесь тебе – не «Колумбия Пикчерс»! Тут все не понарошку, а в натуре!.. Понял?!

Но, вопреки всему, подобная иллюстрация якобы русского искусства, так тесно переплетенного с реальной действительностью, а, точнее, того, что не имело с ним ничего общего, отнюдь не остудила пыл Джека, а еще больше распалила его воображение.

– Еще бы! – с готовностью согласился бой.

Но сделал он это, скорее из вежливости, чем по какой-либо иной причине. Джек находился в полной безвестности насчет того, о чем ему сообщил Поляков. Сын Калифорнийского миллиардера, делавшего деньги на прокате голливудских фильмов, был слишком молод, чтобы осознать глубинный смысл всего сказанного Алексеем. Жизнь в России и прежде, и теперь была настолько скудной в материальном отношении, что не могла бы дать русскому человеку даже маломальского удовлетворения, если бы не питалась из духовной среды. Тем не менее, уж, не говоря о хлебе насущном, на культуру и искусство на шестой части земли денег, также, зачастую не находилось. Жалкие крохи, которые выделялись на это, никто и никогда не брал в расчет. Поэтому одновременно мастеровым, творцом и ценителем духовной сферы и всех его разновидностей являлся сам народ. Он латал дыры своего убогого существования и клал заплаты поверх прохудившейся одежонки, колдуя над ней, словно над кружевными узорами. При этом старался, чтобы стежки, цепляясь один за другой, шли ровной линией, придавая рисунку необычайную выразительность и завершенность… Так стремление выжить и те усилия, которые прикладывались к этому, благодаря упорному труду и таланту, желанию постигнуть суть бытия и тяге к совершенству превращались в искусство…

И все же узаконенная нищета в России никогда не подавала руки духовности народа, в том смысле, что жизнь реальная, то есть, та, которою жило государство, и воображаемая, а именно та, которою хотел и пытался жить народ, всегда противостояли друг другу. И, когда одно смешивалось с другим, не получалось четкого представления о том, где начинался вымысел, и, где он заканчивался, где скрывалась подлинная правда, а где выставляли себя напоказ красивая выдумка или отвратительная ложь. Возможно, что именно эта истинная драма и комедия целого народа, без каких бы то ни было фантазий и прикрас, впечатляла Джека Скотта, когда он, точно завороженный, часами бродил по столичным музеям и выставкам. Когда, не замечая времени, глазел из театральной ложи, то ли на волшебную сказку, где добро не обязательно побеждает зло, то ли на ужасную в своей основе и непредсказуемую действительность. В силу своего возраста Джек Скотт особенно не вникал в сущность того, что открывалось его жадному взору на Родине далеких предков. Ему было все ново и все необычно, и этого казалось вполне достаточно, чтобы ощущать себя наверху блаженства…

Надо сказать, что после посещения тюремного борделя, Поляков по-своему переживал то грехопадение отечественной государственности, которое происходило на его глазах на примере лагеря для заключенных под номером «ХУZ». И теперь, следуя таежными тропами вместе с группой захвата, он думал именно об этом. В его голове до сих пор так и не укладывалось, каким образом в прежде образцовой тюрьме появилось такое злокачественное новообразование, как подпольная индустрия развлечений, с которой имели известную выгоду и представители закона, и зэки. Они каким-то чудесным способом слились в одну «дружную» семью, конечно же, не забывая о том, кому и какая роль отводилась в этой новой русской ячейке общества.

Наконец, после четырех часов непрерывного пути Дубасов поднял кверху руку и скомандовал:

– Привал!

– Что он сказал? – с надеждой в голосе спросил Джек.

– Дубль первый!.. Привал!.. – с серьезной миной на лице ответил Поляков.

И, скинув рюкзаки с плеч, они упали в траву. В то же время, один из подручных генерала, из тех, кто сидел с ним за одним столиком в тюремном гадюшнике, вплотную подошел к нему. С крайне озабоченным видом он что-то негромко сообщил Дубасову. В руках у него Джек заметил любительскую кинокамеру.

– Ну, и дела! – с усмешкой воскликнул юноша.

Затем, внезапно посерьезнев, он заметил:

– Камера-то никуда не годится! Если такой штукой серьезный ракурс снимать, то круче любительской порнушки, вряд ли, из этого что выйдет!

– Дело не в камере, а в мастерстве! – с видимой досадой возразил Поляков. – Это, во-первых!.. А во-вторых, мне твои бесконечные замечания начинают надоедать! Тоже мне Френсис Кополла выискался! И потом здесь тебе – не «Уорнер Бразерс», ё… твою мать!..

Все это он сказал по-английски за исключением самой последней фразы, по понятной причине, в точности непереводимой ни на один зарубежный язык. Меж тем, Дубасов и еще несколько человек из числа его телохранителей вдруг поспешно направились вслед за кинологом с собакой прямо в чащу леса. Не стерпев, Джек тоже вскочил с места.

– Ты – куда?!

Но юноша то ли не расслышал вопроса старшего товарища, то ли не посчитал это нужным. Ничего не ответив Полякову, он исчез в густом сосняке. Алексей тотчас последовал за ним. Очень скоро он настиг Джека. Бой стоял рядом с другими людьми… Образовав круг, они молча рассматривали что-то. Лица их были бледны. В глазах застыл немой ужас. Подойдя поближе, Поляков увидел нечто невероятное. На земле лежали обугленные фаланги человеческих пальцев. Кто-то не выдержал этого зрелища. Схватившись за живот, он быстро отошел в сторону. Его тотчас стошнило. Сподручный Дубасова снял человеческие останки на камеру. Вскоре все вернулись к месту привала и, как ни в чем не бывало, принялись за еду. И хотя никому не лез кусок в горло, люди делали вид, что ничего особенного не произошло.

– Что это было? – поинтересовался Джек.

– Как это, что? – в свою очередь, сделал удивленное лицо Поляков. – Завязка!.. Ты, ведь знаешь, что самое главное в кино, пусть даже и дилетантском, с первых же кадров поразить воображение зрителя. Тогда все пойдет, как по маслу!

– Да, я – не об этом! – рассердился Джек.

– …А о чем же?

– О том, что не надо считать других глупее, чем они есть на самом деле!

На сей раз, Поляков с подлинным удивлением уставился на Джека.

– Вот именно! – продолжил юноша. – Без увеличительного стекла видно, что человеческие кости не настоящие. И всякий это сразу поймет! А тот, которого стошнило, по-моему, был не совсем естественен…

И внук искусствоведа с видом превосходства посмотрел на Полякова. «Вот черт! – подумал тот. – Глупый мальчишка, видимо, и впрямь невесть что себе нафантазировал! Тайгу от „Мосфильма“ отличить не может, а преступников и конвоиров от шутов гороховых!..»