Текст книги "Русский сценарий для Голливуда. Библиотека приключений. Том 2"

22

Ровно год Идрис прожил в тайге. Это далось ему нелегко. Были минуты перед наступлением холодов, когда его брало отчаяние. И тогда ему хотелось, ступив за порог сруба, бежать без оглядки, куда глаза глядят. Но боязнь, что в одиночку путь через тайгу окажется ему не под силу, останавливала его от этого опрометчивого шага. Раны его, как следует, еще не затянулись, тело не обрело прежней неутомимости при движении и гибкости при физической нагрузке. Потихоньку латая сруб, занимаясь колкой, дров, готовя пищу, он быстро уставал. Ложась спать засветло, пробуждался к следующему полудню. Он не голодал, хотя чрезмерной потребности в пище не испытывал тоже. К тому же, живности вокруг было так много, что первая же попытка Идриса установить капканы для охоты на нее, увенчалась неожиданным успехом. После этого он охотился ежедневно, и результаты его промысла каждый раз превосходили все его ожидания. Таким образом, Вахитов стал даже запасаться пищей и звериными шкурами впрок. В нем проснулся азарт охотника. Но, не смотря на все плюсы, имевшие место в его новой жизни, минусов, все ж таки, было больше. Во-первых, запас соли и спичек был невелик, и требовалось его пополнение. Во-вторых, чтобы закрыть бреши в стене и заменить прогнившие затяжки кровли требовался необходимый инструмент и гвозди. В-третьих, не было ниток, чтобы подшить прорванную во многих местах одежонку. Этот список можно было бы продолжать бессчетно. Но, главное, близились холода, и до их прихода требовалось решить хотя бы часть проблем, от которых напрямую зависела жизнь Вахитова в тайге.

На календаре значился уже последний день сентября, когда, поднявшись рано утром, Идрис вышел из сруба. Плечи его отягощало нечто напоминавшее походный мешок, который он смастерил из разного тряпья, имевшегося в срубе. Мешок был набит до отказа звериными шкурами. Сверху них лежали съестные припасы. Кедровые орехи, которые он позаимствовал в беличьем дупле неподалеку от сруба. А, также, сушеная рыба и зайчатина.

План у Вахитова был прост. Он должен был добраться до ближайшего селения, располагавшегося примерно в ста верстах от места, где он обосновался. Обменять там звериные шкуры на спички, соль и прочие необходимые ему вещи. Если удастся, обзавестись охотничьим ружьем с тремя десятками патронов в придачу. Идрис так и сделал. Правда, вместо недели, за которую он рассчитывал преодолеть известное расстояние, отделявшее его от поселения людей, он потратил на дорогу десять дней…

За прилавком сельмага стоял мужчина средних лет, который, скорее, походил на жителя городской, нежели сельской местности. Гладко выбритый с короткой стрижкой, он был одет в спортивный шерстяной костюм. На одном из пальцев его правой руки красовалась золотая печатка. В левой ушной мочке торчала затейливая серьга. На прилавке лежал радиотелефон. При виде Вахитова с лица продавца, казалось, навсегда стерлась жизнерадостная улыбка.

– Ну, и что ты хочешь взамен твоих шкур? – старательно избегая лишний раз посмотреть в глаза покупателю, спросил продавец сельмага, когда Идрис аккуратно разложил свой товар на прилавке

Вахитов незамедлительно озвучил перечень того, что ему было необходимо. Вскоре сделка состоялась, но Идрис все топтался на месте, не решаясь уходить….

– Чего тебе – еще? – спросил продавец сельмага, зачем-то сняв печатку с пальца, а затем снова надев ее на него.

Идрис какое-то время смотрел на радиотелефон, как завороженный.

– Уж, никак позвонить, кому собрался? – невесело усмехаясь, догадался скупщик звериных шкур.

Он вдруг вынул из-под прилавка зеркало средних размеров и округлое по форме, какие обычно вешают на стену в ванной комнате, и, держа его перед собой на вытянутых руках, приблизил прямо к лицу Вахитова.

– Посмотри на себя внимательно!

То, что произошло потом, Вахитов плохо помнил. Помнил лишь как, спотыкаясь на ровном месте, точно был не в себе, опрометью выскочил из сельмага. Как, с трудом удерживая в руках вновь приобретенные им товары, вприпрыжку кинулся к лесу…

Наступила весна. За ней лето. Вахитов бродил по тайге, как неприкаянный, упорно выслеживая кадьяка, и, преследуя одну единственную цель. Эта цель заключалась в том, чтобы отомстить зверю. Лучше бы в свое время он разорвал его на части! Но медведь поступил иначе. Он отнял у него не тело, а душу. Ведь, что такое – живое вполне разумное существо без нормального человеческого лица?! Это – ходячий мертвец! Примерно так рассуждал Вахитов…

Наконец, он очутился неподалеку от того места, где русло Быстрой реки раздваивалось. Миновав его и несколько углубившись в тайгу, Вахитов обнаружил целую череду гранитных скал. В одной из них он заметил довольно вместительную пещеру.

Уродец осторожно приблизился к пещере. Приблизился настолько, чтобы, оставаясь в относительной безопасности, хотя бы краем глаза заглянуть в нее. Прячась за огромные валуны, разбросанные здесь и там на подступах к скале, Идрис очутился метрах в десяти от пещеры. То, что он увидел, повергло его в смятение. Кадьяк беспомощно лежал прямо у входа в свое жилище и издавал звуки, похожие на хриплый кашель вперемежку со стонами. Глаза его застилала мутная поволока. Зверь часто вздрагивал. При этом каждый раз из его густой шерсти вздымался целый рой насекомых. Покружив над ним, злобная мошкара снова устремлялась к жертве и вонзала в нее свои острые хоботки, чтобы дальше пить кровь. Где-то рядом каркало вездесущее воронье. Порхали птицы. Они кружили над зверем целыми стайками. Опускались на землю почти рядом с ним. Самые отважные стремительно подлетали к кадьяку, садились прямо на его огромную тушу, и ловко схватив в клюв комара или другого москита, тотчас отправляли его в свою ненасытную утробу.

Видя, что кадьяк совершенно беспомощен, Вахитов нерешительно вышел из-за укрытия и осторожно приблизился к нему. Даже пораженный недугом, могучий зверь все еще внушал почтение и страх. Он, по-видимому, уже давно почуял приближение человека и заранее приготовился к встрече с ним. И поэтому, когда это случилось, тупо уставившись на Идриса, он все также лежал, ни чем не выдавая ни своего удивления, ни недовольства. С нескрываемой ненавистью глядя на хищника, в глубине своего сердца Вахитов торжествовал победу. Теперь этот косолапый изверг заплатит ему сполна за свою жестокость. За то, что изувечил лицо геолога и тем самым сломал ему жизнь. Лишил семьи и крова. С такой внешностью, какой наградила его судьба, Идрису не то что на порог родного дома, но и на люди было показываться – лишь душу бередить. Оставалось одно: всю жизнь провести в тайге. Вдали от родных и близких, друзей и товарищей по работе. Больше всего Идрис сожалел о том, что больше он так и не увидит своего маленького сынишку, едва народившегося на свет божий.

С этой мыслью Вахитов задрал голову кверху и увидел на самом краю скалы, под которой лежал медведь, огромный камень. «Для чего на этот хлам зря тратить драгоценные патроны!» – подумал он. Не медля ни секунды, уродец метнулся к извилистой тропе, что обходным путем вела прямо наверх монолита. Скоро он оказался у заветной цели. Валун высотой около полутора метров и, примерно, столько же в ширину довольно крепко сидел на верхушке скалы. Идрис уперся в него плечом и надавил. Но камень, наверное, весивший около тонны даже не шелохнулся. «Надо же! – с досадой подумал уродец. – И тут мне не везет!» Он бессильно опустился на землю, опершись спиной о треклятый валун… Геолог услышал, как медведь снова захрипел и стал издавать звуки, чем-то напоминавшие человеческий стон. «Ничего! – решил про себя Вахитов. – Скоро все твои мучения разом закончатся!» Еще немного отдохнув, Идрис, свесившись со скалы, внимательно осмотрел уступ, на котором держалась громоздкая глыба. Он заметил, что под ее тяжестью опора значительно просела и дала трещину. «Еще год или два, – смекал Вахитов, – и валун так или иначе, но обязательно рухнул бы вниз. Почему бы ему этого не сделать теперь?» Отыскав булыжник, по форме похожий на молот, тупой – с одного и заостренный с другого конца, Идрис взмахнул им и ударил в основание уступа. После часа работы, он отколол приличный кусок скалы. Сорвавшись, он полетел вниз и упал в шаге от кадьяка. Но тот никак не прореагировал на это. Собравшись с силами, Вахитов вновь с ожесточением принялся за дело. Свисая с края скалы, одной рукой он долбил монолит, второй держался за длинную и на первый взгляд довольно прочную ветвь росшего тут же, подле глыбищи, единственного кустарника. Эта предосторожность ему казалась вполне достаточной, чтобы самому не упасть вниз. Он так увлекся, что не почувствовал, как ветвь надломилась. В который раз замахнувшись, он нацелил булыжник в то место, где грунт уступа казался наиболее податливым. Всем корпусом откинувшись назад, чтобы увеличить замах, Вахитов молниеносно опустил гранитный молот. Дальше случилось то, чего он поначалу так опасался, а, весь уйдя в работу, совершенно выпустил из виду. С десятиметровой высоты Идрис полетел головой вниз.

Ударившись обо что-то мягкое и упругое, Вахитов, как волан от ракетки, тотчас отлетел прочь… Страшный звериный рык потряс тайгу. Мгновенно вскочив на ноги, уродец в страхе метнул быстрый, как бег лани, преследуемой волчьей стаей, взор в сторону кадьяка, издававшего ужасающий рев. Не медля ни секунды, Идрис кинулся, куда глаза глядят. Не сразу опомнившись, он обнаружил, что вся его сильно поношенная и единственно имевшаяся у него одежонка, была в крови и еще в чем-то желтом и липком с отвратительным смердящим запахом. «А, собственно, чего я испугался? – подумал Идрис. – Наверное, шмякнувшись со скалы прямо на медведя, я окончательно добил его!» То ли обрадовавшись этому предположению, то ли огорчившись, Вахитов вновь решительно направился к пещере. Наконец, приблизившись к ней, он стал осторожно подкрадываться к зверю, но скоро понял, что это совершенно излишне. Кадьяк все так же лежал на боку и зализывал, по-видимому, то место, которое подверглось удару при падении человека со скалы. Рядом с ним уродец заметил огромную лужу крови вперемешку с той самой желтой и очень липкой жидкостью, в которой он выпачкал свою одежду. Поскольку Идрис ничего не смыслил ни в медицине вообще, ни ветеринаром ремесле, в частности, он, скорее, предположил, чем сделал вывод, что лужа, образовавшаяся возле медведя, вытекла из его гнойного нарыва. И причиной этому был не кто иной, а, именно, он, Вахитов. Обрушившись со скалы на чрево зверя, он сработал не хуже хирургического скальпеля. От удара при падении гной прорвал оболочку, в которой долго скапливался, и вытек наружу. «Выходит, медведь спас меня, а я – его!» – к такому заключению пришел Вахитов. Надо сказать, подобное открытие несколько переменило все прежние планы уродца в отношении косолапого идола.

Вахитов, не мешкая, направился к месту столь памятной для него стычки геологов с кадьяком, которая произошла почти год назад. Там, где прежде Красногубов так ловко разбивал палатку, одним махом вонзив кол в землю, уродец припрятал бутылку с водкой. Он обнаружил ее случайно, уже после того, как, побывав в лапах медведя, стал понемногу приходить в себя. Обследуя опушку леса, в поисках утвари или других ценных вещей, Идрис был несказанно обрадован. Его поиски оказались ненапрасными. Охотничий нож, алюминиевая фляжка, обгоревший на костре котелок, кусок мыла и пачка размокших под дождем сигарет пришлись тогда ему весьма кстати. Водку он не тронул. А из практических соображений оставил в том же потайном месте, где и нашел. Ведь, если бы – не она, полагал отшельник, возможно, что в решительный момент геологи были бы более бдительны, и с ними бы не стряслось никакой беды.

Вахитов сковырнул охотничьим ножом дерн и извлек из-под него поллитровку. Прихватив ее с собой, он в третий раз отправился к медвежьей берлоге.

Идрис приблизился к кадьяку и поставил неподалеку от него бутыль с водкой.

– На-ка, дружок, хлебни из горлышка! А то ведь сгниешь заживо! – зачем-то сказал он вслух.

Ноздри медведя зашевелились и жадно втянули в себя воздух. Он задрал морду кверху и не угрожающе, а, скорее, требовательно и нетерпеливо проревел что-то понятное лишь ему одному.

– Что значит «гу-ру»? – зачем-то переспросил уродец. – Ах, Гуру! Ну, конечно, теперь я буду звать тебя Гуру. А ты никак не называй меня потому, что у меня нет теперь имен!.. Ни имени, ни родных и близких, ни дома. Только вот ты и остался! Да, еще – эта чертова тайга!

Видимо, медведь настолько ослабел, что даже не сделал попытки, чтобы двинуться с места. Тогда Вахитов подошел к нему почти вплотную и, взяв поллитровку, поднес ее к самой морде могучего зверя. Тот лизнул бутыль раз, другой, третий. Затем, обхватив ее лапами, и, вытянув морду, заскрежетал клыками по стеклу. Какое-то время он продолжал в том же духе, по-видимому, плохо понимая, почему содержимое бутылки по-прежнему оставалось в ней, упорно не желая проливаться наружу? Наконец, соскоблив клыками пробку с горлышка, и при этом, едва не откусив его, он принялся булькать и чмокать, как неразумное дите, сосущее материнское молоко. Так продолжалось минуту или две. Затем Гуру приблизил морду к ране и лизнул ее. Когда Вахитов покидал место, где взамен собственной или гибели зверя его нашла дружба с ним, тот все еще зализывал рану, которую нанес ему один человек, а помогал излечить другой…

23

Отдохнув несколько часов кряду, Юрский почувствовал себя несколько лучше, чем прежде. Но не настолько, чтобы ему без сожаления захотелось покинуть согретое теплом его тела ложе и гостеприимный сруб. Как бы то ни было, где-нибудь в ином месте раны бы его уже наверняка загноились, и последствия этого, увы, были бы необратимы. Но вблизи Зеленой долины чистейшие воздух и вода Быстрой реки сами по себе являлись целительными, а природа была сродни волшебству. Николай шел, точнее, волокся, вслед за Настей, стараясь не отстать. Девушка все время оглядывалась назад, и, когда расстояние между нею и геологом, хотя бы незначительно, увеличивалось, она останавливалась, терпеливо дожидаясь своего спутника. Любовь девушки к Юрскому была так безгранична, что она готова была, не задумываясь, отдать за него жизнь. Но судьба отца волновала ее не меньше. После трагической гибели мамы он стал для нее всем на свете. Без него Настя просто не представляла своей жизни. Ее счастье с любимым человеком было бы неполным, случись с Андреем Ивановичем какая-либо беда. Поэтому эхо выстрелов, достигавшее слуха двух одиноких спутников, заставляло сердце девушки биться тревожнее. «Только бы он был жив! Только бы…» – всю дорогу твердила она как заклинание.

– С кем ты там разговариваешь, Настя? – допытывался Юрский, глубоко сомневаясь в том, что девушка поступила правильно, подняв его полуживого с постели, и, заставив последовать за ней через тайгу.

– Ничего, ничего! – успокаивала она то ли саму себя, то ли своего спутника. – С нами все будет в порядке. Как – ты?!Не устал? Дальше идти можешь?

– Ну, еще бы! – бодро отвечал Николай, хотя голова его кружилась, а все тело и суставы ныли так, что хоть караул кричи.

Он нарочно не говорил правду, чтобы зря не волновать Настю. Да и, разве бы, это помогло? Стиснув зубы, и, колышась от слабости, как маятник, сбившихся с нужного ритма часов, Юрский покорно брел дальше. До Отвесной скалы оставалось примерно с полчаса ходьбы, когда где-то рядом раздался громкий треск ломающихся ветвей. Затем послышалось шумное сопение и глухое утробное урчание. Оглянувшись, Настя и Николай внезапно заметили, как за деревьями мелькнул и исчез силуэт гигантского медведя. На мгновенье в лесном полумраке глаза его вспыхнули жутким зеленым пламенем и тотчас погасли. Ледяной страх объял путников.

– Это – он! – в ужасе воскликнула девушка и вся задрожала.

Она схватила Николая за запястье и с силой, так, что он невольно вскрикнул от острой боли, потянула за собой.

– Ой!.. Прости!.. Прости, ради бога!.. – только и успела сказать она.

Они бросились наутек, не разбирая пути. Ветви хлестали их по лицам. Колючий кустарник сдирал кожу с рук и коленей, в клочья рвал одежду.

– Помогите! – кричала Настя, и тайга отвечала ей долгим и протяжным эхом.

– Эге, ге гей, кто-нибудь! – вторил ей Николай.

За их спинами все отчетливее слышались тяжелая поступь, сопровождаемая хряском сухого вереска, громкое сопение и злобный рык преследователя… Казалось, еще минута или немногим более того, и беспощадный зверь настигнет их!.. Что будет потом, даже представить было непостижимо! Жутко и нелепо!.. Да, и как это возможно: вообразить собственную гибель от клыков лесного чудовища?! Но, как видно, хозяин тайги не спешил расправиться со своими жертвами. По крайней мере, его упорное преследование продолжалось до тех пор, пока расстояние между ним и беглецами не сократилось шагов до пяти, и те, окончательно выбившись из сил, не замедлили бега, а затем и вовсе не остановились.

– Не могу! Не могу я больше! Мамочка родная, помоги!!!

Задыхаясь, и закрыв в страхе глаза, Настя рухнула без сил на землю. В этот миг великого отчаяния и безнадеги ей было все равно, что случится с ней через секунду, другую. Останется она в живых, бесконечно радуясь, что беда обошла ее стороной, или все произойдет совсем не так, а иначе. И, тогда она больше не увидит ни удивительно зеленой травы, ни величавых кедров, подпиравших мохнатыми кронами безоглядную синь, что распростерлась над тайгой. Настя лежала, ощущая, как бешено, колотится ее сердце. Его биение напоминало ей удары молота, требовательно стучавшего в ворота земного, а может быть небесного рая. Но время шло, а девушка все еще была жива. Это удивило ее. Она чутко прислушалась к малейшим шорохам, которыми полнилась тайга, но не различила ничего, что внушило бы ей опасение за собственную и жизнь ее спутника. Повсюду лишь оголтело стрекотали кузнечики, звучало монотонное жужжание мошкары да пенье лесных птиц. В густой траве, которая скрывала их обоих, Николай лежал рядом с ней, обняв ее замотанной в тряпье рукой. В случае опасности он успел бы закрыть Настю своим телом… Пусть медведь вначале расправится с ним! Возможно, его смерть на какой-то срок усмирит буйство плоти обезумевшего зверя. И это даст Насте хоть незначительный шанс на спасение!.. Примерно, так думал он.

– Разве, мы еще живы? – когда прошло время, именно то время, за которое, по ее расчетам, жизни двух беглецов должен был придти неотвратимый и трагический конец, шепотом спросила Настя, с ужасом и надеждой глядя в глаза Юрскому.

– Это как сказать! – также тихо ответил Николай.

Губы двух несчастных были так близко, что в невольном порыве кинувшись в объятья друг другу, они соединили их в бесконечно долгом и страстном поцелуе. Спрятавшись с головой в густой траве, вместе с солнцем, проливавшим сверху знойные лучи на землю, они горели огнем безумной любви, от которой у обоих темнело в глазах, как в последний раз…

24

Прихватив с собой оружие, там и сям разбросанное по поляне, усеянной трупами Дубасовских телохранителей, Северков, Ковалев и Самохвалов собрались, не медля, отправиться к вертолету.

– Вы что-нибудь слышали? – подозрительно озираясь кругом, обратился Ковалев к сообщникам.

В это время откуда-то из глубины леса снова прозвучал отчаянный крик, словно кто-то звал к себе на помощь.

– Ну и что – из того?! – занервничал Северков. – Мало ли, кто там может быть? Нам лучше всего поскорее убраться отсюда!

Но Ковалев, точно заноза, впился в ректора своими пуговками.

– Ждите меня здесь! Да, смотрите в оба за этими ублюдками….

И подбородок его дернулся вверх, указывая на безоружных людей.

– Я – мигом!

И Эрнест тотчас исчез в тайге.

– Вот – гад!

Собираясь ринуться вдогонку Ковалеву, Барсуков яростно заскрежетал зубами. Но, почувствовав на своем плече железную пятерню Красногубова, остался на месте.

– Да, не выстрелит он, не посмеет! Кишка – тонка! – громко сказал Андрей Иванович, имея в виду Мишу Самохвалова.

– Откуда вам это знать? – возразил Артемьев. – Пуля-то, как известно, она ж – дура!

– Да, девочка там – моя! Понятно? Если с ней, что случится… Я!..

И глаза Барсукова невольно увлажнились.

– Эй, дед! – воинственно прикрикнул Миша. – Ты чо там бузишь? Гляди у меня!

И Самохвалов предусмотрительно опустил указательный палец на спусковой крючок. Он понимал, что, если эти люди вдруг доберутся до него, то пощады он, вряд ли, от них дождется. Этот гигант Красногубов лишь разок так хватит его кулаком по башке, что другого раза уже больше не понадобиться. Здесь в тайге каждый был сам за себя. И вполне осознавая это, Миша оставался, как никогда, бдителен. Сжимая в руке волыну одного из Дубасовских молодчиков, он все же трусил. При этом страх за свою жизнь заметно пересиливал боязнь Самохвалова нажать на курок. Ведь, тогда он наверняка убил бы человека!.. А то и двоих или троих сразу!.. В тюрьму Миша не хотел. Поэтому он вздохнул с большим облегчением, когда, наконец, из леса показались Настя и Юрский, которые шли под дулом автомата Ковалева.

– Ты играешь с огнем, Эрнест! – недовольно воскликнул Северков, когда Ковалев со своими пленниками приблизился к нему вплотную. – Зачем тебе понадобились этот жалкий преподавателишка и его студентка?

– Да, задницу прикрыть, папаша! – с наглой усмешкой ответил Эрнест.

– Какую еще задницу, черт бы вас всех побрал?

– Да, вашу, конечно, а не только – мою!

– Мне это ни к чему, дорогой, Эрнест! Я в отличие от тебя никого не приканчивал!

– Ах, ты, чистюля! Интеллигентишка проклятый! Вот как заговорил?!

И не на шутку раскипятившись, Ковалев схватил девушку за волосы. Видимо, таким образом, он хотел показать свою власть над ней. И не только – над ней.

– Полегче, приятель!

Лоб Барсукова покрылся легкой испариной. А все, кто наблюдал эту сцену, похолодели от дурного предчувствия.

– Папа, не надо!

Но Барсуков уже шагнул навстречу бандиту.

– Назад!

Безумно вращая пуговками, одной рукой Ковалев удерживал Настю, другой нацелил Калаш в бывшего опера.

– Отпусти ее! Отпусти, говорю, гнида!

Но было поздно.

– Не э э эт!

Душераздирающий крик совпал с оглушающим тарахтеньем кроткой автоматной очереди. Рванувшись изо всех сил, так, что в сжатой руке Ковалева остался клок ее волос, Настя бросилась навстречу Андрею Ивановичу. Не в силах более держаться на ногах, он рухнул лицом в траву. Упав на колени, девушка, склонилась над ним. Громкие и безудержные рыдания вырвались у нее из груди. Слезы ручьем полились из глаз. Но Барсуков, никак не реагируя на это, оставался совершенно неподвижным.