Текст книги "Русский сценарий для Голливуда. Библиотека приключений. Том 2"

53

Сахар отнюдь не переоценивал своей весьма значимой роли, когда не раз говорил, что без него в лагере для заключенных не было бы ни порядка, ни дисциплины, ни более или менее сносных бытовых условий. А, ведь, для осужденных на долгие годы это являлось куда более важным, чем покровительство генерала Дубасова и его шефство над начальником зоны, навязанное ему высоким чиновником. Появление бордели в тюрьме шло вразрез с его, якобы, благими намерениями относительно повышения уровня жизни заключенных. Обеспечением более разнообразным и качественным ассортиментом продовольствия, товарами первой необходимости тех, кто отбывал наказание в особняке. Поэтому в шутку Дубасов часто называл зону Сахара и ему подобные офшорными. Спрятанными за шорами, где такие, как он, могли творить все, что им вздумается… В итоге, вино и девочки, блатная музыка на потребу людям его сорта, а, также, некоторым ворам в законе сделали тюрьму, мягко говоря, еще более неприглядной в глазах ее обитателей, чем прежде. Стриптизерки, музыканты, официантки, выполнив свои обязанности, снова возвращались на нары. По лагерю блуждал дух вседозволенности и падения нравов. Сахар ничего не говорил Дубасову, поскольку знал, что его слова, вряд ли, что изменят к лучшему. Скорее всего, навлекут на начальника лагеря новые неприятности. Но, какие бы сложности за собой не влекло появление на территории, вверенной Сахару государством, именитого генерала и его приспешников, охочих до опасных причуд, вопреки всему, он, по-прежнему, строго придерживался распорядка дня для заключенных. Раз и навсегда установленные им правила никто не нарушал, так как за этим следовало суровое наказание. И хотя тюремный изолятор не пустовал, даже самые отъявленные нарушители спокойствия из числа зэков зря на рожон не лезли.

С горя, а иногда и по требованию Дубасова, когда он хотел, чтобы Леонид Мартынович непременно поддержал его компанию и поучаствовал в совместной попойке, Сахар гораздо чаще, чем это случалось прежде, прикладывался к рюмке. И, все-таки, мечта об образцовой тюрьме всегда оставалась высочайшим смыслом всей его жизни. Словно верному другу или любимой женщине он ни за что не изменил бы своему призванию, ни за какие земные блага. Наверно, заключенные чувствовали это, и за преданность собственному делу уважали Сахара. И, хотя черта, за которой заканчивалось уважение, и начинался страх, переполнявший души людей без собственного мнения и, каких бы то ни было, прав, являлась почти неприметной, и одно часто и необыкновенно легко подменялось другим, фанатизм Леонида Мартыновича всегда и для всех оставался неразрешимой загадкой. Впрочем, никто и никогда особенно не стремился к тому, чтобы взять да и разгадать сложную натуру Сахара. Скорее наоборот, уголовникам казалось, что именно такой хозяин, каковым являлся Леонид Мартынович, был им и нужен. Другого они попросту не восприняли бы всерьез. Такое мнение о нем непременно польстило бы всякому начальнику тюрьмы, но только не Сахару. Он вечно был чем-нибудь недоволен. Его требовательность к самому себе, как наставнику и опекуну заключенных, не знала границ. Дубасов не особенно учитывал мнение Сахара по поводу своего частого и, иной раз, неоправданно длительного пребывания в лагере, тем более, что ни разу о нем не поинтересовался. А Леонид Мартынович никогда не высказывал его. Тем самым, вольно или невольно, но постепенно генерал стал для начальника тюрьмы серьезной помехой при выполнении его первейших обязанностей. Возможно, он туманно догадывался об этом. Но ему было совершенно наплевать на то, что думали о нем другие, и, тем более, какой-то пускай и на редкость образцовый, но довольно примитивный тюремщик. И, все же, Дубасов явно недооценивал Леонида Мартыновича, и это стало очевидным после того, как впервые за долгое время Сахар покинул лагерь и отправился с группой захвата на поиски беглых. Сам того не подозревая, генерал совершил роковую ошибку, когда оставил особняк без хозяина.

Едва группа захвата скрылась за воротами лагеря, как по нему прошел гнилой слушок, что вертухаи неспроста ломанулись в дремучую не одни, а спецом прихватили с собой вора в законе Курносого и еще четырех мужиков. При этом уголовники высказывали различные версии. Одни говорили, что кожаные затылки втихаря пустят их в расход. И все – в отместку, якобы, за убийство охранника и побег двоих заключенных. На крайняк же, караульного сами вертухаи и пришили, поскольку тот на них маляву высокому начальству нарисовал. Такая, мол, подстава. Другие считали, что у Курносого с вертухаями сделка. И где-нибудь на чужой тропе ему обязательно устроят побег. Конечно же, за бабки из общака, которые братаны заранее отстегнули тюремщикам, всем сердцем радея за своего ненаглядного кореша. Мол, прошлые его делишки вышли им боком и потому не дают никакого покоя. И, как только, скок починят, так сразу Курносому – перо в бок! Кто его потом в яме искать станет? Задолжал-то он, якобы, черной масти, еще, когда на воле прохлаждался. И – немало. А с ней – шутки плохи! Третьи базлали, что, как будто бы, вертухаи в натуре доверяют Курносому. И взяли с собой, чтобы задобрить и холявский авторитет среди братвы заиметь. К тому ж, рванули они за рыжьем и мужиков за собой потянули, чтобы горбы дармовые под рукой иметь. Кто-то из воров, ни в кипиш, загибал, что братанов потому к лешему в зубы заграбастали, чтобы вертухаи без оглядки на особняк беглых отлавливали. Зная, что Курносый на мушке у кожаных затылков, отсутствие Сахара каторжане зазря беспредельничать в лагере не станут. Так или иначе, но с тех пор, как в него время от времени принялся наведываться генерал Дубасов, зэки стали чувствовали себя довольно неуютно. Воровские законы не уважались. В тюремной малине ошивались те, кто зачастую не принадлежал к избранным. Они терпели новые порядки, пока хозяин был в особняке. Но, как только, он открыто показал братве спину, зэки поняли, что настал подходящий момент для выражения своего недовольства. Если они теперь же не заявят о своих правах вертухаям, то беспредельно лоханутся, и, тогда многим из них век воли не видать, как кончика собственного храповика. Этот кожаный затылок Дубасов – сам себе голова. Он любому обеспечит круиз по морю Лаптевых в первой декаде января, равно как и пляжные радости на Мальтийских островах во время цунами. Курносый, конечно, важный авторитет, считали воры. И, все-таки, собственная шкура, ясен пень, дороже!..

Тут уместно сказать, что никогда не думал, не гадал полковник Сахар, что все его прогрессивные начинания на заветном поприще ему же боком и выйдут. Скольких трудов и терпения стоило Леониду Мартыновичу, чтобы наверху дали, наконец, «добро», утвердив его на редкость неординарный экспериментальный проект, касавшийся пребывания в исправительной колонии «XУZ» заключенных. Он состоял в том, чтобы объединить мужскую и женскую тюрьму в одно целое.

– Да, чем мы – хуже других! – в свое время упорно доказывал Сахар вышестоящему начальству, имея в виду структуру общества в целом и различные его сферы, регулярно подвергавшиеся попыткам реформирования. – Все наше государство состоит из сплошных и откровенно неудачных опытов над людьми! Если к ним прибавится еще один, шухером это не станет…

В голове Леонида Мартыновича роились гениальные мысли. И в основном вокруг все той же идеи о новой демократии в тюрьме. Планы его носили широкомасштабный и революционный характер. По крайней мере, именно так считал он сам. Например, Сахар мечтал о том, что не плохо было бы, если бы на зоне силами самих заключенных обустроить разветвленную сеть социальных институтов. Ясли, детский сад для того, чтобы разнополые трудновоспитуемые могли вступать в брак в тюремном ЗАГСе. Школы, Вузы. Для наиболее одаренных – научная академия! Правда, подходящее звание ученым с различными сроками судимости Сахар пока еще не придумал. Но это являлось лишь делом времени. Лиха беда – начало! Оптимизма и непоколебимой веры в свои рискованные начинания Леониду Мартыновичу было не занимать. И воображение уже рисовало ему самые различные картины цивилизованной жизни в его тюрьме. Медицинские учреждения, так сказать, тюремно-муниципальные предприятия, лагерный бизнес, мэрия и депутаты в законодательное собрание. Наконец, «Устав» зоны на базе «Уголовного кодекса». Сахар ни с кем не делился своими авантюрными замыслами. Он просто постепенно претворял их в действительность. Так, например, он самолично присутствовал шафером на двух или трех свадьбах. Узнав, что на них вместо шампанского и всевозможных закусок подадут компот с оладьями, осужденные ни капли не расстроились, ибо прекрасно понимали, где находились. Леонид Мартынович не раз признавался себе в том, что колесо заново он не изобретал. Все, чего еще не было в его тюрьме, испокон веков имелось за ее пределами. А все, чем располагала зона, всегда с избытком хватало на воле. Сахар считал это несправедливым. «Ведь на самом деле, нет никакой свободы или тюрьмы, – полагал Леонид Мартынович. – Просто есть люди с разными возможностями». Как говорят, кому закон блюсти, а кому деньги лопатой грести!

Глядя вслед военачальнику, скрывшемуся в тоннеле, где торило путь в Зеленую долину обмельчавшее на время русло Быстрой реки, Сахар, насупившись, снова и снова с горечью размышлял о том, как могло так произойти, что все его прежние планы и проекты, словно карточный домик, который с таким упорством он возводил долгое время, казалось бы, в одночасье рухнули. Собственно говоря, Дубасов со своими громилами, редкими пьяницами, обжорами и извращенцами, внес свою немалую лепту в демократию за колючей проволокой. Тем не менее, это была не совсем та демократия, о какой помышлял Леонид Мартынович. Тюремная бордель и воровская малина на зоне, ночные попойки, блатная музыка, стриптиз-шоу, уголовники-оркестранты и официантки, потаскушки на отсидке… Но всему есть предел!..

Глядя на кельдым, царивший колонии, заключенные спрашивали себя: «Почему другим можно, а нам нет?!» Жгучая обида и злость незаметно копилась у уркагана на тех, кто, имея все, никак не хотели делиться этим с другими.

54

К тому времени, когда Дубасов и Сахар возглавили группу захвата и направились на поиски беглых, недовольство среди зэков выросло настолько, что достаточно было малого толчка, чтобы мятеж потряс тюрьму. Все началось с того, что после отбытия на поимку беглых Леонида Мартыновича, а вместе с ним и Дубасова, старшие офицеры, заикавшиеся от страха при одном лишь упоминании его имени, вдруг почувствовали себя полноправными хозяевами лагеря. Коротко посовещавшись, они решили, что не прикроют бордель до прихода генерала, а наоборот, раскрутят ее на всю катушку. Пусть музыканты, чтобы не потерять сноровку, дуют по ночам в трубы и тромбоны, стучат в барабан, стриптизерки изощряются в экстазе, обнажая свои прелести перед публикой. Пускай не пустуют столики борделя и искристое вино льется рекой, а лагерные проститутки добросовестно обслуживают старших надзирателей. В конце концов, не они это придумали! Тогда, какой с них – спрос? Нехай за все происки и допустимые отклонения от курса новой демократии Дубасов и отвечает!

При всем том, сами участники, точнее, обслуга, борделя с откровенной неохотой откликнулись на требования временных хозяев тюрьмы и лишь после угроз и пинков под зад вышли на ночную работу. В отсутствие Дубасова тюремные музыканты играли и пели плохо, стриптизерки раздевались как из-под палки, без страсти, огонька и желания, и, вообще, вели себя на сцене, как будто осиновый кол проглотили, вычурно и фальшиво. А, когда официантка Лола разливала вино и кто-то из старших офицеров, грубо облапив ее, усадил к себе на колени, она треснула его бутылкой мадеры прямо по башке. Товарищи безвинно пострадавшего посчитали это за личное оскорбление. Чтобы проучить Лолу, они налетели на нее гурьбой и, содрав с нее одежды, изнасиловали на глазах у всего борделя. Музыка смолкла. Какое-то время музыканты, стриптизерки и прочая тюремная обслуга с немым ужасом наблюдали за происходящим. Жестокая несправедливость, которая совершилась над Лолой, глубоко возмутила их. Вооружившись музыкальными инструментами, вилками и ножами и всем, что попалось им под руку, они с воплем кинулись на обидчиков лагерной проститутки. Началось что-то невообразимое. Поскольку старшие надзиратели были крайне пьяны, то своевременно не воспользовались оружием, которое всегда носили при себе. К тому же, в общей суматохе это оказалось, отнюдь, непростым делом. Вместо осужденного офицер мог легко ранить и застрелить насмерть кого-нибудь из тюремщиков. Без особенного труда взяв верх над старшими надзирателями, которые оказались захваченными врасплох и, вдобавок, были в меньшинстве, уголовники тут же разоружили их.

Очень скоро тюрьма превратилась в разбойный вертеп. Осужденные переходили от одного корпуса к другому и хватали охранников. Сажали под замок. До смерти напуганные, те даже не сопротивлялись. К утру, вся зона оказалась в руках братков. Невероятный успех окрылил их. Но когда страсти постепенно улеглись, перед ворами сам собой встал вопрос: как быть дальше? Так или иначе, но известие о преступном мятеже могло просочиться на большую землю. В этом случае, в лагерь тотчас прибыли бы десятки и даже сотни солдат. И тогда браткам предъявили бы счет.

– А что, если опоясаться хавчиком и оборваться на волю?! – вдруг предложил один из урок, когда воры собрались в тесный круг, чтобы наморщить лбы по поводу бунта на зоне, а не стремничать зря.

– Воля, она, как птица! Сама в руки не дастся! – с сомнением возразил другой. – До ближайшего захолустья не меньше сотни верст будет! Не успеешь глазом моргнуть, как вертухаи тебя выпасут и разгон устроят!

– В тайге – уйма троп! И по каждой норушку не пустишь!

Мнения братков разделились на прямо противоположные. И теперь каждый ждал, что скажет самый авторитетный из них по прозвищу Хомяк. Он понимал, что его слово будет решающим и определит судьбу остальных. Поэтому вор не торопился с ответом. Он то и дело глубоко затягивался дешевой сигаретой и, точно действующий вулкан, какое-то время непрерывно выпускал желтый дым из ноздрей.

– На воле нас не ждут!.. Значит, ксивы обломятся. Лавэ в общаке – голяк… Невпротык!..

Выслушав, словно приговор то, что сказал Хомяк, братки помрачнели еще больше прежнего.

– Хомяк, ты тут про лаве базарил, – вклинился в беседу вор, что на вид выглядел значительно моложе остальных. – Может, рыжьем воспрянем?

Все с удивлением уставились на нахаленка.

– Ты, Свистун, не по теме понты колотишь!

– У нас тут сходняк, а ты прикалываешься?

– Наверняка, прежде чем в особняк попасть, он банк скокнул, а рыжье в малине заначил! – предположил кто-то из воров.

– И много у тебя его, Свистун? – осторожно спросил другой.

Но тот молча проглотил несолидный треп братков.

– Я дело говорю! – уверенно заявил он.

– Ишь, понтовитый какой! – добродушно усмехнулся Хомяк, и братва тут же замолчала, приготовившись слушать то, что скажет Свистун.

– Да я про Курносого! – продолжал вор. – Он, прежде чем с хозяевами по шишки ушлепать, базлал, что они в позолоте, равно как и веники, на которых они висят. Мол, беглые братки тут ни при чем. Их для видимости на прогулку в тайгу выпустили. На понт взяли!.. А сами вертухаи не вязать ублюдков кинулись, а по рыжики пошли, что под припудренными ржавой пыльцой конопатыми елками растут. Мутные – они! Так, я смыслю, что если и нам на ту поляну со своим лукошком? Поди, не обеднеют от этого грибные места-то? А?

55

Небо почернело от свинцовых туч. Полумрак опустился на землю. Ветер гнул верхушки деревьев также легко, как будто бы тоненькие травяные стебли. До сих пор не пролилось ни капли дождя. В ожидании его люди загодя укрылись под скалой. Уголовники сбились в кучу. Неподалеку от них стояли геологи. Напротив разместились охранники, держа на прицеле всю эту разношерстную шушеру. И все-таки это была лишь жалкая видимость противостояния. Назревала ужасная гроза, и перед лицом великого действа природы все вокруг казалось настолько мелким и ничтожным, что не заслуживало особенного внимания. Наконец, ударила первая молния. Разряд ее сопровождал такой оглушительный гром, что, казалось, вместе с небом раскололся надвое и сам земной шар… Второй еще более сильный удар случился где-то совсем близко. Это страшно напугало людей, которым почудилось, что свод тоннеля над ними пошатнулся… Тут же сверху прямо на их головы посыпалась кровля… Наконец, пролились первые капли дождя на землю. Вслед затем они стали падать чаще и чаще… Ветер утих, и вслед за этим грянул такой ливень, что вода в русле почти пересохшей речки стала прибывать прямо на глазах. Вскоре она поднялась на целую ладонь. Через несколько минут люди стояли уже по колено в бурлящем потоке. Он мчался столь стремительно, что они едва удерживались на ногах. Первыми запаниковали охранники. Без приказа командира они не решались оставить тоннель. Но, когда воды прибавилось столько, что те, кто находился в нем, скрылись в ней по пояс, каторжники решительно направились к выходу.

– Стоять! Всем стоять! – угрожающе выкрикнул караульный, который в отсутствие Дубасова и его телохранителей оставался за старшего.

– Да, чтоб тебя! – выругался Курносый. – Утопить нас здесь хочешь?!

– Вот именно! – поддержали вора остальные братки. – Чем козырями нас шугать, линяли б поскорее отсюда да дельфинам проход не загораживали!

И уголовник кивнул в сторону геологов. Но караульный упрямо мотнул головой. Казалось, что он лучше погибнет, чем хотя бы на сантиметр стронется с места без приказа Дубасова. Юрский, сделав шаг навстречу вооруженным солдатам, в свою очередь попытался вступить с ними в переговоры.

– Назад! – возопил все тот же караульный и нацелил дуло автомата на ученого, не дав ему даже раскрыть рта…

– Да, вы что совсем охренели! – в бешенстве и отчаянии от переполнявшего его горя воскликнул человек, державший на руках раненую. – Если по вашей вине она умрет…

Он не договорил, когда автоматная дробь просвистела прямо над его головой. Пули ударились о твердокаменную стену. Видимо, одна из них срикошетив от прочного грунта задела кого-то из уголовников.

– Ах ты, сука! – взвыл он боли. – Ах, ты …! Вот я до тебя доберусь!

Браток очертя голову ринулся на стрелявшего. И все же, вода сильно сковывала его движения. Он попытался вплотную приблизиться к охраннику, когда раздалась другая очередь. С шумом разорвав воздух, пули безжалостно вонзились в грудь братка. Даже не охнув, он тут же навсегда исчез под водой.

Молния в третий раз ворвалась в полумрак тоннеля. В ее свете отчетливо возникло мрачное и решительное лицо Дубасова.

– Все – прочь из грота! – заорал генерал, перекрикивая шум стремящейся воды и дождя и неистово размахивая руками. – Прочь!

Но его приказ был излишним, поскольку нарастающий поток едва не захлестнул людей с головой. Позабыв про страх перед караульными, они очертя голову ринулись против течения.

56

Ливень кончился также внезапно, как и начался.

– Вот падло! Ну и падло! – сквернословил Дубасов, обходя остатки своего немногочисленного войска. – Придется наказать виновных!..

К пропаже человека с ружьем и раненой, которая все время была у него на руках, он отнесся довольно спокойно. «Наверное, утонули», – решил он. Но исчезновение Артемьева вывело его из равновесия. Горы золота, которые Дубасов увидел в Зеленой долине, ослепили его. Честолюбивые планы генерала, которые и до сих пор не отличались здравомыслием и скромностью, теперь выросли до такой величины, что в его воображении уже рисовалось нечто невероятное. Что именно, об этом можно лишь догадываться… Увы, несколько десятков мешков золотого песка, которые генерал прихватил бы с собой, навьючив их на горбы уголовников и охранников, явились бы лишь жалкими крохами в сравнении с теми неисчерпаемыми запасами, что лежали на поверхности Зеленой долины и хранились на дне ее озера. Точнее, эта была бы капля в море… Поэтому исчезнувший Артемьев являлся крайне опасным для генерала, рассчитывавшего завладеть всей кладовой природы, поскольку был не только ее первооткрывателем, но и заклятым врагом тех, кто, как и он, имел на Зеленую долину вполне определенные виды.

– Если Артемьев в воду канул, так туда ему и дорога! А, если нет?

При этом генерал тяжело и пристально посмотрел на Северкова, как будто бы один он знал, как разрешить все его сомнения по поводу внезапной пропажи ученого, но до определенной поры отказывался это сделать… В ответ ректор, то, краснея, то, бледнея, лишь беспомощно развел руками.

– Кто-нибудь видел этого, как, бишь, его, Артемьева? – с плохо скрываемым раздражением обратился Дубасов к подчиненным.

– Я видел! – загадочно улыбнулся Котя. – И вот она – тоже!..

И он указал на камеру, с которой никогда и ни при каких обстоятельствах не разлучался. Налитые кровью зрачки генерала неподвижно уставились на Котю.

– Ну, же, сукин сын, выкладывай, что ты там видел?

И Котя с важностью на лице рассказал генералу, как какие-то люди буквально вытащили из стремнины вначале раненую, а затем того, кто держал ее на руках и в последнюю очередь самого Артемьева. Затем, взобравшись на скалу, они скрылись из виду. Все произошло так стремительно, что в неразберихе никто не смог воспрепятствовать этому.

– Ну, …! – снова выругался Дубасов.

Затем, немного поостыв, он хотя и с трудом, но, все ж таки, взял себя в руки.

– Кто – они, эти чудесные спасители?

– Я думаю, что знаю этих людей!

Генерал круто обернулся. За его спиной стоял Ковалев, который прекрасно слышал то, о чем говорили военный и лжеученый.

– Какого черта? – рявкнул генерал, свирепо глядя на Эрнеста.

Но Северков тут же вступился за своего бесцеремонного товарища, который невольно или нарочно обратил на себя внимание генерала, объяснив, что Ковалев сын того самого не безвестного ему, влиятельного депутата и, к тому же, непосредственный участник вылазки в Зеленую долину. Вообще, в дупель свой человек и, несомненно, заслуживает полного доверия.

– Вот ты и отправишься на поиски Артемьева!

– Я?!

– Ты, сынок! Ты! – сказал генерал тоном, нетерпящим возражений.

– Да, но…

– Никаких «но»! Возьмешь в свое распоряжение троих конвоиров и чтоб через полчаса духу твоего здесь не было!

– Но… Господин генерал!

– Чего еще?

– Мне нужны мои ребята! – и Ковалев указал на Грудь-Колесом и Кукиш-Мякиша. – И – проводник…

– Ах, еще и проводник! – передразнивая Ковалева, будто бы, и впрямь, запамятовал, спохватился Дубасов. – А роту десантников тебе не надо?!

Со всех сторон послышались смешки. То, что вконец измотанные люди были способны к тому, чтобы воспринимать шутки командира, являлось неизменно хорошим знаком. Но Эрнест пропустил насмешки мимо ушей. Держась спокойно и уверенно, он показал на Юрского.

– Вот – он! Он хорошо знает эти места!

С секунду генерал колебался.

– И запомни, без Артемьева не возвращайся! – напоследок напутствовал он, Эрнеста.

Никому из подчиненных Дубасов не прощал оплошностей. Караульным, упустившим Артемьева, он задумал устроить весьма жестокую экзекуцию, которая могла вылиться даже в нечто большее. Таким образом, удовлетворив свое уязвленное самолюбие, всем остальным генерал намеревался отдать приказ, чтобы они немедленно следовали к Отвесной скале. Это было самое удобное место для разбивки лагеря и складирования в нем нескольких мешков золота, которые Дубасов и его подчиненные успели прихватить с собой, покидая Зеленую долину. Помимо всего прочего, насиженное. Поставив палатки, люди разведут огонь, и, как следует, отдохнут. После этого Дубасов решит, что делать дальше. Одно только огорчало генерала.

– После такого душа стаканчик бы пропустить – в самый раз!

Ковалев многозначительно кивнул Кукиш-Мякишу и тот, тут же скинув с плеч насквозь промокший рюкзак, извлек из него непочатую полулитру.

Сорвав пробку зубами, поднес Дубасову

– Господин генерал, не побрезгуйте, так сказать! Из наших холявских источников.…

На сей раз, Дубасов если и удивился подобному хамству, то скорее приятно, нежели, наоборот. Не говоря ни слова, он грубо выхватил бутыль из рук бандита и прямо из горлышка легко опорожнил наполовину. Слегка поморщившись, сладко причмокнул.

– А, ну!

И словно передавая эстафету, Дубасов протянул полулитру Северкову.

– Нет, нет! – наотрез отказался тот.

Тогда генерал всучил остатки водки кому-то из своих телохранителей, коротко буркнув:

– Отвечаешь! Смотри у меня!