Текст книги "Черный Гетман"

– Оружие – трофей законный, выберем, что кому требуется, – решил Ольгерд. – А вот остальное нужно оставить да воеводу о пойманных ворах немедля же известить.

– Здесь не только оружие и одежда, – вмешался в разговор Измаил. – Есть ларец с драгоценностями и вот это. – Он бросил на стол четыре тугих кошеля.

– Золото! – крякнул, не удержавшись, Шпилер. – Да тут денег хватит на то, чтоб каждому по поместью купить. Нас четверо, и золота четыре кошеля. Как нарочно. Грех не поделить. Не в казну же отдавать, все равно приставы разворуют.

– Этот кошель у меня отобрали, – Измаил кивнул на туго набитый мешочек из хорошо выделанной кожи с затейливым вензелем. – Я его обратно заберу по праву.

– Мне кровавые деньги без надобности, – отрезал Ольгерд.

Шпилер глянул на Сарабуна. Толком не пришедший в себя лекарь долго переводил взгляд с кошелей на разбойников в соседней комнате. На его лице читалось отчаяние. В конце концов он, собравшись с духом, мотнул головой:

– Лгал римский кесарь, который сказал, что деньги не пахнут. Пахнут, еще и как. Это золото мертвечиной разит. Не могу я взять его, чтобы платить за лекарскую учебу…

– В рыцарей поиграть решили? – усмехнулся Шпилер. – Ну, как знаете. Я брезговать не буду. Да только не на себя потрачу разбойничье золото. Найму отряд, пойду на службу к князю Куракину, задам жару лиходеям на их же хабар…

Ольгерд, соглашаясь, кивнул. В куче вываленного оружия нашел два пистоля получше и длинный боевой нож. Вручил их Сарабуну:

– Оружие возьми, лекарь, не отпирайся. Тебе оно пригодится. Сам же возвращайся на Куреневку, теперь мне не до тебя.

Сарабун кивнул с неохотой, однако трофеи принял.

– Что дальше? – спросил Шпилер.

– Ты оставайся, – ответил Ольгерд, – зови в хату воеводиных людей, сдавай им разбойников. И почет заработаешь, и награду получишь – для Куракина пойманный лях, что с ворами в одной шайке, будет что масло на сердце. А у нас дела еще есть. Поехали, Измаил.

– Куда? – поинтересовался молчавший все время египтянин.

– Как куда? – удивился Ольгерд. – Сперва в Кожемяки, где разбойничьи кони, а оттуда дальше по следу Дмитрия.

– Почему же не к Радзивиллу, как раньше решили?

– Радзивилл никуда не денется, а здесь у нас след горячий.

– Но есть еще и третья ниточка…

– Какая же?

– Щемила, который скачет сейчас на Сечь.

– А толку нам с того? Сечь совсем в другой стороне, да и Щемила нам без надобности, когда Душегубец где-то рядом…

– Не так рассуждаешь, – покачал головой Измаил. – Сам посуди: Душегубец после неудачи в Кирилловской церкви начал убирать всех, кто знает о Черном Гетмане. Значит, этот кобзарь, за которым послан Щемила, входит в их число. Тем более что поехал за ним главный подручный, которому, как я понял, поручаются все дела особой важности.

– А ведь верно мыслишь, – кивнул Ольгерд. – Куда отправился Душегубец, нам неведомо – у волка сто дорог, а у охотника всегда лишь одна. А вот куда сейчас скачет Щемила, мы знаем. И опередить его можем легко. Если, конечно, в гавань поспеем, пока барка не отошла…

Собрались вмиг. Кони, распугивая прохожих, пронеслись ураганом Почайнинской гавани. Слава богу, успели – барка, которую киевские казаки отправляли на Сечь, покачивалась у берега под настырные крики чаек, подставляя высокий борт шлепкам днепровских волн.

* * *

Барка с тихим шелестом рассекала воду. По левому берегу, сколько мог достать взгляд, простиралась ровная как стол, заросшая лозняками равнина с болотцами, протоками и озерками, перемежавшимися кое-где заливными лугами. Справа, вырастая чуть не из воды, стеной вздымались крутые, поросшие лесом холмы с цепью сигнальных башен, передающих вглубь страны вести о татарских набегах. Устроившись на свернутом в бухту канате, Ольгерд сидел, наблюдая за тем, как широкий нос тяжело груженного судна, пуская по сторонам длинные казацкие усы, гонится за дрожащей лунной дорожкой.

Небо было чистым, а луна настолько яркой, что после Триполья их старший, жалея время и силы гребцов, приказал при попутном ветре идти под парусом по ночам. Луна на Днепре оказалась особой – большой, круглой, выпукло-сочной и густо-оранжевой, словно редкий плод померанец, виденный Ольгердом в зимнем саду у одного из литовских магнатов.

За спиной раздался шорох. Ольгерд обернулся. Из трюма высунулась знакомая голова. В свою очередь, узнав Ольгерда, Сарабун тут же нырнул обратно. Даже на третий день пути лекарь не рисковал попадаться Ольгерду на глаза. Почти сразу после отплытия Ольгерд обнаружил своего невольного спутника чудом просочившимся на борт и разозлился настолько, что едва не выбросил его в сердцах прямо в Почайну. Отговорил Измаил. Сослался на то, что уроженец Бердичева вряд ли умеет плавать, без денег пропадет, а даже если не пропадет и вернется на Куреневку, то, по неуемности собственного нрава и вспыльчивости куреневского кошевого, долго при Моляве в лекарях не продержится.

Из трюма, где прятался Сарабун, послышались встревоженные голоса: один что-то просил, другой вроде бы от чего-то отговаривал. Вскоре на палубу поднялся Измаил. Египтянин сел прямо на доски, откинулся спиной к фальшборту, сбросил капюшон и, откровенно наслаждаясь, подставил безволосый череп прохладным струям ночного ветра.

– Если бы вместо елей и дубов здесь росли пальмы, – сказал он, подняв глаза к луне, – то эти места ничем бы не отличались от долины моего Нила. Такая же широкая, медленная река, большое небесное светило, яркие, бессчетные звезды. Только вот Млечный Путь у нас не висит над самой головой.

– Здесь его называют Чумацкий шлях, – ответил Ольгерд.

– У каждого народа для созвездий свои названия, – кивнул Измаил.

– Самое время тебе рассказать, кто вы такие и зачем вам казацкая реликвия, – ответил чуть резко Ольгерд. Отдохнув и придя в себя после безумной гонки последних дней, он хотел получить, наконец, ответ на отложенные в спешке вопросы. – Не знаю. что там у вас за община такая, но за все время, начиная с того дня, когда мы встретились, я ни разу не замечал, чтобы ты не то что молитву прочел – просто на церковь перекрестился…

– В наблюдательности тебе не откажешь, – не смутившись, улыбнулся Измаил. – Ты прав. Я, как и мои братья, – не христианин. Мы служим богу столь древнему, что в сравнении с ним ваш Христос – неразумное дитя, иудейский Моисей – нерадивый школяр, нахватавшийся верхушек тайных знаний, а пророк Мухаммед и вовсе одержимый видениями вождь разбойников-пастухов.

– Что же это за бог такой? – спросил Ольгерд. Сам он, хоть и был крещен в православии, право других исповедовать веру иную уважал, считая, что каждый должен блюсти обычай своего народа и своих отцов.

– У нас не один бог, – ответил египтянин.

– Язычники, что ли? – изумился Ольгерд.

– Если хочешь, то называй нас так. Но мы уже возносили молитвы в Карнаке, когда иудейский царь Соломон еще не построил храм в Иерусалиме, а великие фараоны не возвели свои усыпальницы. В те времена жрецы каждого живущего на земле племени были вправе выбирать себе в покровители любых богов. Многие боги были общими, потому верования и обряды у всех жрецов – от Египта до далеких северных земель – были близки и понятны посвященным. Шли времена, рождались, восходили и рушились империи. Появлялись новые пророки и царства. А мы все так же продолжали жить в Карнаке. Вначале мы были жрецами фараонов. Затем, когда Египтом стали править эллины-македоняне, мы стали зваться понтификами. Жрецами древних мистерий, к которым приезжали со всего света, мы назывались до тех пор, пока потомки императора Константина, перенеся столицу ромейской империи в городок Византий, не объявили Христа единым государственным Богом и не начали воевать с иноверием. Тогда мы влились в Александрийскую Церковь и даже стали занимать в новой иерархии заметные посты. С приходом в Египет воинственных потомков аравийских бедуинов мы приняли их обряды. Пророки и обряды изменяются, но это никак не влияет на суть.

– Так, значит, вы и есть та самая тайная власть, о которой так много всякого говорят?

Измаил в ответ весело, по-мальчишески, рассмеялся.

– Нет. На самом деле нас почти не беспокоит происходящее в мире. Тем более что тайной власти в мире не существует. На самом деле все священники и пророки, впрочем, как и все великие правители, всего лишь плывут по течению жизни, умело подставляя парус изменчивым ветрам перемен. Мы всего лишь храним свои реликвии, одна из которых – Черный Гетман.

– Расскажи подробнее, если можешь, – попросил Ольгерд.

– Могу, – улыбнулся Измаил. – В те времена, когда обитатели здешних урочищ носили звериные шкуры, а на лугах еще встречались огромные мохнатые слоны, по всей земле, от Нубии до Ледяных островов, с неба упали странные камни. Один из них врезался в землю неподалеку от Фив. Мы нашли его и принесли в Храм. Камень оказался самородком неизвестного черного металла, столь упорного, что его не удавалось расплавить даже в печах, в которых варят железо. Нам понадобилось более двухсот лет, чтобы открыть тайну его литья, и тогда из нашего слитка был выкован жезл для одного из великих фараонов, который согласился участвовать в мистерии и пожертвовать для нее свою кровь. Правление этой династии было блистательным до тех пор, пока отдаленные потомки первого фараона не решили нести свет своего царствования в другие страны на кончиках копий боевых колесниц. Тогда же и выяснилось, что выкованные из небесных камней реликвии не любят покидать места своего падения с неба. Однако многие правители, особенно их отдаленные потомки, посвященные, проникшие в тайну, отказываются в это верить.

– Значит, наш Черный Гетман из таких вот реликвий? Не многим же он, судя по всему, принес удачу…

– Камень защищает только свою землю. Но все правители непременно пытались с его помощью победить соседей. Первым владельцем реликвии был русский князь Святослав. Прознав о камне, не перекованном тогда еще в пернач, он отобрал его у волхвов-хранителей и пошел в завоевательные походы. Сперва отправился в царство хазар и разгромил его. Затем пошел в Болгарию и учинил там такое опустошение, что после его ухода целое государство стало малолюдной ромейской фемой.

– И погиб от рук убийц.

– Совершенно верно. Мы не желали повторения тех событий, потому-то, познакомившись с князем Олегом Святославичем, предложили ему договор. Реликвию в обмен на его покровительство.

– Однако, если мне не изменяет память, Ольговичи, мои предки, так и не стали великокняжеским родом…

– Черный Гетман отнюдь не волшебный талисман из старых сказок. Он не делает своего владельца неуязвимым ни для железа, ни для лжи и предательства. Получив пернач, сын Олега, Всеволод Ольгович, захватил киевский стол. Однако он и его потомки, уверовав в свою безнаказанность, наделали множество ошибок. Монголы, как я уже говорил, оставили реликвию в покое, но незадолго до их прихода ею пытался овладеть князь из северных земель, Андрей по прозвищу Боголюбский.

– Так ведь он был убит своими же приближенными!

– После того как ограбил Киев и вывез из него все святыни.

– И Черного Гетмана?

– И Черного Гетмана. Тогда одному из моих предшественников, так же как и мне теперь, пришлось приехать на Русь, чтобы вернуть реликвию в монастырь.

– Стало быть, пернач хранился в одном из саркофагов. Но если Радзивилл каким-то образом прознал про реликвию и решил ею завладеть, то зачем ему понадобилось забирать все гробницы?

– Здесь могут быть два объяснения. Литовский гетман мог и не знать о перначе, и ему по каким-то непонятным пока соображениям нужны были именно саркофаги. Вполне может быть и так, что он просто побоялся открывать саркофаги, а в каком именно спрятан пернач, не знал. Вот и забрал их все.

– Чего же он мог бояться? Радзивилл – кальвинист, а их Церковь не столь строга, как римская…

– К какой бы он ни принадлежал конфессии, он прежде всего представитель жреческого рода, в котором есть свои поверья и предания. И он знает, что вскрывать гробницы без исполнения очистительного обряда нельзя.

– Иначе что?

– В лучшем случае – смерть.

– Если Радзивилл столь серьезно относится к реликвии, значит, верит в ее силу?

– Да, похоже, что так. Если он знает о ней, то не иначе как с ее помощью он надеется завоевать корону.

– Так вот, значит, зачем нашему Душегубцу понадобился этот пернач! Разбойник, стало быть, в государи метит. Выходит, он прознал о казацких легендах, кому-то пытками развязал язык, отыскал в монастыре вашего человека и решил завладеть реликвией.

– Да. Определенно он жаждет власти. Но следует также учесть и то, что он может использовать Черный Гетман лишь при одном условии.

– При каком же?

– Если этот Дмитрий уверен, что в его жилах течет княжья кровь.

* * *

Перед самым рассветом барка стала у Каневской пристани. Небольшой казацкий городок стелился под днепровскими кручами на месте древней переправы, которой на протяжении сотен лет пользовались все путешественники, идущие из Европы в монгольские земли. Об этом месте Ольгерд знал по книгам посланников-францисканцев, именно здесь они пересекали великую украинскую реку, направляясь кратчайшей дорогой в низовья Дона, откуда путь их лежал на загадочный Восток.

Сам Канев оказался небольшим укрепленным селением с богатым мещанским посадом, вытянувшимся вдоль подошвы похожего на курган холма. Чтобы размять коня и немного отдохнуть от качки, Ольгерд решил проехаться по улицам, заехать в какое-нибудь питейное заведение, а заодно и справиться о последних новостях. Оставив попутчиков на борту, он выехал из гавани, проскакал по единственной прямой улице, приметил корчму, зашел, выбрал незанятый стол и спросил пива с закуской. Дождавшись подавальщика, отхлебнул из пенящейся деревянной кружки и накромсал ножом круг испускающей головокружительный чесночный аромат рубленой колбасы. Щекоча ноздри, из кухни тянулся запах наваристой мясной похлебки. Ольгерд заказал и ее, после чего, орудуя ложкой, начал неспешно наслаждаться мирной жизнью, прислушиваясь к разговорам за столами соседей.

Новости, за которыми он, собственно, и заехал в корчму, не заставили себя ждать. Два мещанина, морщась от крепкого хлебного вина, пили его чарками столь часто, словно за ними гнались татары, налегали на жареную курицу и наперебой обменивались тем, что знали:

– Говорят, что ему осиновый кол в спину вбили!

– Да нет же, все врут, сосед. Я слышал, что гетмана Золотаренка серебряной пулей со свету сжили!

– То есть так-таки и серебряной?

При этих словах Ольгерд, позабыв о пиве, колбасе и похлебке, превратился в слух. Мещане, не обращая особого внимания на заезжего компанейца, продолжали судачить:

– Точно так, сосед! Разговор по городу ходит, что ксендзы быховские тайком обратились к горожанам, чтобы освященное серебро собрать. Из крестиков и цепочек, что люди нанесли, приказали пулю отлить, а потом отдали ее своему служке, что на органе в костеле играл. Вот тот музы́ка пистоль серебряной пулей-то зарядил, отправился в стан к казакам, которые Быхов обложили, да Ивана Золотаренко и подстрелил…

– И что, сразу же наповал? Меткие же в Литве музыканты.

– В том то и дело, что ранил он гетмана совсем легко – попал в ногу ниже коленки. Казаки, получив такие раны, на третий день в седло уж садятся, а Иван Золотаренко в сей же день в страшных муках скончался. Казаки до смерти, бают, убийцу того запытали, вот он им про ксендзов все и рассказал.

– Ох и нечисто тут дело, сосед!

– Еще и как нечисто. Так слушай и дальше: хоронить-то убитого из Быхова в Корсунь привезли!

– Вот это новость! Казаки своих обычно кладут в землю в том месте, где те голову сложили. А этого, стало быть, на родной погост?

– Истинный крест! Кто бы другой рассказал, я бы не поверил, но вчера кум из Корсуня вернулся, полотно на продажу возил, так вот, он сказывал, что привезли покойника хоронить на родину. Только и тут молва нехорошее бает. Мол, привезли его на Украину не от большой любви, а потому что там, на Полесье, Золотаренка, по черной его славе оборотня, ни один поп православный отпевать не согласился. Мало того, местные жители, которым он много обид учинил, грозились, ежели тело его положат хоть на каком белорусском кладбище, как только казаки уйдут – то выкопают его непременно и сожгут, как любого мертвого колдуна. Золотаренко – свояк самому Хмелю, старшина и порешила от греха подальше отвезти тело в Корсунь и достойно отпеть, чтобы поменьше грехов ему пришлось на том свете в геенне огненной искупать[43]43
  История покушения, смерти и погребения гетмана Ивана Золотаренко, рассказанная здесь и далее, основана на документах эпохи. В Полесье его отряды «прославились» особой жестокостью, что, вероятно, и породило легенду об «упыре», которая с тех пор вошла в народный фольклор этих мест.


[Закрыть].

– Ох, сосед, до чего же страшна молва людская. Если оборотнем прослывешь – то хоть сам в себя осиновый кол втыкай…

– Может, оно и так, однако, согласись, что для того, чтоб славу упыря в народе заиметь, кровушки нужно пролить немало.

Заметив, наконец, внимательно прислушивающегося к ним оружного соседа, мещане испуганно замолкли и налегли на недоеденную курицу. Но Ольгерду и услышанного было вполне достаточно.

«Сделал все-таки дело Олекса-попович, – подумал он. – Отомстил его брат за поруганную гетманом жену. Ох, лиха беда начало. Чует мое сердце, выжгут теперь черниговские старшины весь род Золотаренков каленым железом. Далеко глядит Тарас Кочур. Мало ему было своего притеснителя жизни лишить чужими руками, так он еще и оборотнем его прославил. Ей-богу, быть ему полковником, а то и гетманом…»

Припомнилось тут же, что и он к этому делу руку свою приложил, а начав думать о Лоеве, и вовсе про Ольгу вспомнил. Затосковал Ольгерд, наскоро завершил обед, расплатился и покинул корчму, позабыв про колбасу на радость забившемуся в углу пьянчужке.

* * *

Утром ветер изменил направление, и барка продолжила путь на веслах. По мере продвижения к низовому руслу воспетого еще греками Борисфена однообразная местность стала быстро меняться. Сразу за Чигириным идущие вдоль реки холмы расступились, отодвинулись от речных берегов и помалу сошли на нет, леса поредели, а заливные луга и лозняки-чащи сменились на рощи и перелески. На следующий день пути из всей растительности по обе стороны Днепра остались лишь одиноко стоящие дубы, но и их хватило ненадолго. По оба борта, куда ни кинь глаз, простиралась голая безлюдная степь. За все время только раз или два вдали, поднимая пыль, пронеслись отряды каких-то всадников, скорее всего татар.

Неспокойные крымчаки и кочующие по Таврии ногайцы держали и без того немногочисленное население протянувшихся от Буга до Волги польных украйн[44]44
  В документах семнадцатого столетия «польными украйнами» называются все земли Речи Посполитой и Московского царства, граничащие со степью.


[Закрыть] в постоянной угрозе набегов. Воеводы пограничных уездов, получив известия о кочевниках, собирали окрестных жителей в осаду, заставляя их покидать поля и селения, угонять скот в густые леса, а хлеб зарывать в ямы. Каждый год от мая до сентября, пока степные дороги не расквасит распутица, татары то здесь, то там беспокоили границы, иногда забираясь далеко в глубину освоенных земель, и не было на них никакой управы, кроме сабли и доброго ружья. Даже мирный договор с турецким султаном или крымским ханом Гиреем мог обеспечивать только одно – что в набег не пойдет вся орда. Защитой от нападения отдельных, порой многочисленных татарских отрядов служила цепочка нечастых сторожевых застав, которые у здешних казаков исстари назывались сечами. Для главной из них, Чертомлынской Сечи, и был предназначен отправленный куреневцами припас.

Глухой рев зажатой в гранит реки они заслышали еще за полдня до того, как барка подошла к знаменитым порогам. Днепр, медленный и важный под Киевом, здесь, бурля на бесчисленных каменных гребенках и перекатываясь через торчащие из воды валуны, больше напоминал горную реку.

– Сколько отсюда до Сечи? – спросил у старшего Измаил.

– Верст с пятьдесят, – ответил тот. – Но барка наша вниз не пойдет, казаки из Александровской слободы припас перегрузят да сами все до низу челнами и сплавят. Вон, видишь, уже встречают.

На желтой полосе песка у большого, раскинувшегося по левому берегу селения, к которому приближалась барка, Ольгерд разглядел несколько десятков длинных челнов, вокруг которых суетились во множестве люди.

Заметил лодки и Измаил.

– И что же, – снова спросил египтянин, – эти люди рискнут плыть через пороги на долбленых лодчонках?

– Здешние казаки с того и живут, – усмехнулся старший. – Сызмальства все камни отсюда и до реки Чертомлыны знают как свой огород. Вон там, у берега, есть казачий переход, через который и проскакивают, если, конечно, рулевой опытный да удачливый. Только ты, чужеземец, при местных казацкие байдаки «лодчонками» не зови, иначе побьют. На худой конец уж по-московитски, стругами…

Ольгерд вслушивался в разговор, но сейчас его больше волновало другое:

– А как же мы дальше пойдем? – спросил он у казака. – Тоже по воде? Но у нас ведь кони…

– Ежели хотите на-конь до Сечи пойти без обоза, то водой несподручно будет. Вам тогда треба взять в слободе проводника и степью чесать напрямки. Тут верст сорок, не больше, если с первым солнцем отправитесь, то к вечеру налегке доберетесь. Сегодня разгрузимся, а завтра с утра пораньше на правый берег вас перекинем…

– А сразу нас на тот берег никак нельзя? Спешим мы, казаче.

– Почему же, – почесав затылок, ответил тот. – Можно и сразу. Только заблудитесь вы в степи без провожатого.

– За это не бойся, – вступил в разговор Измаил. – Я по звездам путь найду, а если что, то у местных расспросим.

– Поищешь ты «местных» в диком поле! – хохотнул казак. – Ну да мое дело предупредить. Кошевой приказал взять вас с собой, я и взял. А дальше хозяин – барин.

Казак отдал громкий приказ, двое кормчих толкнули рулевое весло, и барка, под изумленные крики, доносившиеся со спущенных уже на воду байдаков, начала заворачивать к правому берегу.

Степь встретила маленький отряд дурманящим медовым ароматом, словно бесчисленные цветы и травы, готовясь к наступающей осени, весь свой нерастраченный летом пыл, спеша управиться до холодов, отдавали сухому теплому воздуху.

Ольгерду, воевавшему в донских степях, не понадобилось много времени, чтобы обнаружить среди буйного разнотравья торную дорогу. Отдохнувшие кони несли путников ровной широкой рысью, так что к тому времени, как над степью рассыпались звезды, они проделали больше половины пути. Сделав привал, огня не разводили, чтобы не привлекать чужих. Поели прихваченной с собой снедью, поспали по очереди и, дождавшись рассвета, продолжили путь.

Ближе к обеду встретили казачий разъезд. Завидев чужих, сечевики, несущие дальний дозор, спешились и наставили на пришельцев ружья. Однако, услышав имя Богдана Молявы, отставили в сторону подозрения и даже предложили проводить до самой Чертомлынской Сечи, до которой оставалась пара часов пути.

– Что, братче, – поинтересовался Ольгерд у одного из провожатых, – остался кто из хлопцев на Сечи?

– Не! – отвечал тот. – Тильки наша застава с полсотни сабель, за татарвой присматривать, чтоб курени не попалили, поганцы.

– А остальные?

– Хто як. Одни по хуторам на зимовье разошлись, другие до Хмеля подались, с ляхом воевать. Говорят, что круля ихнего наши с московитами в Подолье добре пощемили…

– А про кобзаря слепого, что на Сечи живет, ты ничего не слыхал?

– Как не слыхать? Слыхал. Филимоном кличут. Песни казацкие поет так, что душа разрывается.

– А где он сейчас? Остался на Сечи зимовать?

– Чего не знаю, того не знаю. Когда выезжали в дозор, вроде бы был еще на Сечи.

– А когда это было?

– Третьего дня. Ну а вот и наша Сечь!

Поднявшись на небольшую возвышенность, всадники увидели наконец знаменитую Чертомлыцкую, которая пряталась в просторном урочище, за грядой невысоких холмов, над которыми высились сторожевые башни. Указав Измаилу с Сарабуном на большое, в несколько миль, пространство, ограниченное справа и слева плавнями и днепровскими протоками, Ольгерд пояснил:

– Вот это и есть Запорожская Сечь. То самое место, где собирается казацкое войско. По весне, как вода спадет, дороги просохнут, и в степи начнет расти трава, сюда со всех окрестных земель стекаются во множестве искатели военной поживы. Сами организовываются в походные сотни и полки, избирают себе кошевых, полковников и гетманов и решают, куда идти воевать.

– С кем же они воюют? – спросил Измаил.

– Спроси лучше, с кем они не воюют. Раньше с Вишневецкими не воевали – те использовали казаков как защиту от татар и поставляли им оружие и зерно, как московский царь сейчас поставляет донцам. С недавних пор не воюют они с московитами, так как гетман Хмельницкий им присягнул в вечной дружбе. А так – где война идет, где пограбить можно, туда и идут. То на турок, то на ляхов. Но чаще на земли Московского царства. Бывает еще, нанимаются к западным государям на службу.

– И сколько же их сюда собирается?

– Бывает тысяч и десять, и двадцать, как когда.

– Целая армия.

– Бери выше – войско.

Ольгерд поглядел на вытоптанную площадь, окруженную невысоким тыном и несколькими сторожевыми вежами, и вдруг представил себе все это пространство, заполненное рядами полотняных шатров, окруженных бесконечными коновязями, вдоль которых перебирают крепкими ногами добрые походные кони. Словно наяву он увидел, как вокруг бурлящих на огне казанов с варящимся обедом расхаживают ждущие сигнала к выступлению едва ли не лучшие во всей Европе бойцы – сухопутные флибустьеры, которым платят жалованье большее, даже чем швейцарским вольным копейщикам. А потом ему привиделся поставленный посреди лагеря большой богатый шатер, а в шатре старшинский совет, который возглавляют неудавшийся его тесть лоевский сотник Тарас Кочур и его единомышленники. Ольгерд, потомок славных княжеских родов, представил себе, какую державу смогли бы сотворить эти люди, способные в борьбе за власть подослать к тому, кто встал у них на пути, наемного убийцу и ошельмовать противника оборотнем, и ему стало страшно. Он тряхнул головой, разгоняя ненужные мысли. О будущем нужно думать тогда, когда оно наступит, сейчас же есть другая задача, ради которой они мчались сюда много дней…

– Где слепой кобзарь? – развернув коня перед первым же вышедшим навстречу караульным, крикнул Ольгерд.

– Так пишов до себе на хутор, – удивленно ответил тот. – А шо?

– Что за хутор, далеко отсюда?

– Та ни, верст зи двадцять. Он туда с кашеварами завсегда зимовать уходит. Живут себе в плавнях, птицу бьют, рыбу ловят. Татары их не трогают – что взять, на хуторе одни старухи да старики. Только вы же не первые, кто про кобзаря нас пытает…

Волосы у Ольгерда стали дыбом.

– Давно?!

– Шо «давно»? – не понял караульный.

– Давно про кобзаря спрашивали?

– Та ни, недавно. Тильки вчора.

– Много их было?

– Трое москалей, с татарвой какой-то залетной. У всех от самого Выговского грамоты проездные, вроде как посольство из Переяслава едет, да кони добрые, дорогие. Нам-то шо? Це люди гетьмановы, у них свои дела. Нас спросили, мы ответили.

– Знаете, где этот хутор? – спросил Ольгерд у подтянувшихся к разговору дозорных.

– Знаем, – кивнул начальник.

– Показывайте дорогу.

– А дело-то в чем?

– Это не послы, а подосланные убийцы. Остановить нужно, пока беды не натворили.

Не задавая больше вопросов, казаки развернули коней, Ольгерд, Измаил и Сарабун устремились за ними вслед.

Скакали без отдыху до самого заката. Когда солнце уже почти скрылось, казаки, выехав по приметам к берегу в нужном месте, начали рыскать вдоль стены камышей, пытаясь найти дорогу.

– И как мы, на ночь глядя, найдем этот проклятый хутор? – пробурчал один из дозорных. – Сплошной очерет кругом, дороги не видно… Проводника нужно было брать из здешних.

– Думаю, что нам это не понадобится, – ответил Измаил, указывая туда, где над плавнями, взметая искры в чернеющее небо, поднимались языки разгорающегося пожара.

* * *

До хутора добрались едва ли не вмиг – поднятое пожаром зарево осветило плавни, указав уходящий к реке проезд. Ольгерд подъехал к казакам:

– Сколько там хат?

– Не больше десятка. Хутор.

– А народу много живет?

– Какой народ? Старики да старухи. Десятка три едва наберется.

У Ольгерда немного отлегло от сердца. Если нападавшим нужен был именно слепой кобзарь, стало быть, не нашли они его с ходу, вот и начали хаты жечь, чтобы народ на двор выгнать. Подскакав поближе, он приостановил и огляделся. Похоже, дела обстояли именно так, как он и предполагал. Дома – глинобитные мазанки, разбросанные вокруг небольшой ровной площадки, по-здешнему майдана, окруженные стенами высокого очерета, гудя, полыхали прогоревшими крышами. Меж домами метались тени, в которых по шапкам можно было без ошибки признать татар. Спешившиеся, чтобы не пугать огнем коней, налетчики, размахивая оружием, метались взад-вперед в поисках хуторян. Двое, вероятно предводители шайки, оставшись в седлах, стояли на безопасном отдалении и ждали окончания дела.

Ольгерд наскоро прикинул порядок действий. Казаков с ними было шестеро, вместе с ним и Измаилом, стало быть, восемь сабель, Сарабун не в счет. На хуторе он насчитал не меньше полутора десятков нападавших. С учетом внезапности, силы равные. Конечно, бандиты, устроив пожар, не могли не понимать, что, завидев огонь, оставшиеся на Сечи казаки непременно отправят дозорных. Но столь быстрого нападения ждать они не могли, чем и следовало, не мешкая, воспользоваться.

Если бы им нужно было просто отбить нападение, дело было бы проще пареной репы, но отряду предстояло не просто вступить в схватку, а посреди ночи в горящем селении обнаружить и спасти слепого беспомощного старика. И это изрядно усложняло задачу.

Ольгерд поднял руку, привлекая к себе внимание спутников.

– Двое твоих, – обратился он к старшему разъезда, – пусть спешатся да засаду устроят на выезде. Как разбойники побегут, пусть стреляют по ним из ружей, словно на загонной охоте. Остальные – давай за мной. Пойдем в обход, потом рассыпаемся по селу. Как начнется пляска, рубите всех, кто под руку попадется, но без шума. Только после первого выстрела, хоть своего, хоть вражеского, учиняйте такой гам, будто нас тут не меньше сотни. Пусть решат, что казаки с Сечи подошли. Если запаникуют, то побегут они в плавни, там потом и отловим. А от огня сторонитесь, чтобы кони не понесли.

– А я? – спросил Сарабун.

– Ты не воин, а лекарь, твое дело людей спасать. Спешься да тихо пробирайся к домам задами. Пока мы будем внимание отвлекать, твоя задача не лезть в бой, а попробовать разыскать старика. Если он жив, конечно.

Сарабун охнул, перекрестился, а потом, скосив глаза на казаков, осторожно плюнул через левое плечо.

Под покровом пляшущих теней, которые отбрасывали освещенные пожаром камыши, всадники, огибая хутор, потекли вслед за Ольгердом. После того как меж ними и главарями налетчиков оказались горящие дома, конники, не дожидаясь команды, пришпорили коней, споро пошли вперед, развернулись вслед за командиром и, на ходу рассыпаясь веером, пошли на село. Взметнулись вверх клинки, побежали по ухоженной стали отблески пожаров кровавыми пятнами.