Текст книги "Черный Гетман"

– Только зря время потеряли, – буркнул Ольгерд. – Говорил же я тебе, Измаил, нехороша вся эта затея. Ну так что, заночуем здесь или же пополним припасы и сразу обратно в степь? До Вильны с этих выселок месяца полтора добираться, время не ждет…

Сарабун закивал, поддерживая Ольгерда, со страхом скосился на татарскую стражу и с надеждой поглядел на Измаила.

– И все же я думаю, что в Вильно мы не поедем, – ответил египтянин.

– Мы с тобой, конечно, компаньоны, – рыкнул, начав злиться уже всерьез, Ольгерд, – но я пока что присягу тебе, язычник, не приносил, и командовать ты не станешь. Хочешь в Кафу? Твой жребий. А я в Литву пойду. Как встретились, так и расстанемся.

– Отъедем, – предложил Измаил. – Стража на нас и так уже недобро смотрит.

Ольгерд кивнул. Египтянин произнес в сторону стражников несколько успокоительных фраз. Те, подозрительно косясь на странных пришельцев, вернулись в арку надвратной башни. Компаньоны отъехали в сторону на несколько десятков шагов и расположились на краю рва у самой воды.

– Не понимаю тебя, – сказал Ольгерд. – За каким лешим нам ехать в Крым? Это же все равно, что самому добровольно голову в петлю совать.

– Как ты думаешь, почему крестовые походы закончились неудачей? – спросил неожиданно египтянин.

– При чем здесь это? – не понимая пока, куда клонит его высокоученый приятель, спросил Ольгерд.

– Потому что султан Саллах ад-Дин, разбив крестоносцев и возвратив мусульманам Иерусалим, не запретил службу в церкви Гроба Господня и, мало того, разрешил христианам продолжать паломничество в святые места. Так же поступали и его последователи. Крестоносцам стало не с кем и не за что воевать.

– Он что, любил христиан?

– Христиан он считал своими врагами, но ежегодный доход от паломников, желающих помолиться у Гроба Господня, превышал шестьдесят тысяч золотых динаров. Глупо упускать такую выгоду даже ради Аллаха.

– И что это означает?

– Мусульмане, конечно, воины, но прежде всего они негоцианты. И тот, кто приносит им прибыль, находится в безопасности. Нужно лишь разжиться охранной грамотой, и мы сможем спокойно добраться до Кафы.

– Может, оно, конечно, и так. Но лучше, раз уж проделали такой путь, нам здесь подождать, Темир на обратном пути мимо Ора никак не пройдет.

– Сюда он шел с рабами, – возразил Измаил, – а обратно будет возвращаться налегке. Он может задержаться в Крыму, может отправиться в Турцию или отплыть морем в Аккерман. Если мы двинемся завтра, то еще сможем его застать.

– Ты все еще считаешь, что нам этот ногайский бей нужен больше, чем литовский гетман?

– Да, мой друг. Мы уже не раз говорили с тобой о том, что ключ к Дмитрию сегодняшнему упрятан в его темном прошлом. Ты знаешь, зачем твой кровный враг хочет разыскать Черного Гетмана? Чем он руководствуется в своих поступках?

– Он вор, – отрезал Ольгерд. – И поступки у него воровские.

– Вряд ли. Вору нужна лишь добыча. Дмитрий же, судя по всему, считает себя внуком последнего русского царя из рода Рюрика, а значит, прежде всего стремится к власти. Встреча с кобзарем Филимоном принесла нам знание о детстве Дмитрия. Встретившись с Темиром, мы сможем узнать про его юность. Мы уже здесь. Глупо вставить ключ в замок и не открыть дверь…

С доводами, которые приводил собеседник, трудно было не согласиться, но Ольгерд молчал, подыскивая новые возражения. Уж очень не хотелось ему углубляться в Крым.

– А если он в Турцию уйдет, мы тоже за ним?

– Нет, – звонким мальчишеским смехом рассмеялся египтянин. Он скинул капюшон и замотал бритой головой, так что по ней заметались солнечные блики. – В Турцию мы не поедем. К тому же учти, что Темир пошел не просто в Крым, а в Кафу.

– Ну так и что с того?

– А то, что Кафа – это крепость, которой управляет не крымский хан, а турецкий паша.

– Какая разница?

– Примерно такая, как между Запорожской Сечью и великопольской крепостью. У турок везде порядок и жестокая дисциплина, а у меня надежный фирман, подписанный великим визирем. С османскими чиновниками я смогу договориться намного быстрее, чем с татарами. Темир в Кафе такой же чужак, как и мы, найти с ним общий язык там будет намного легче.

– Убеждать ты умеешь, – пробурчал Ольгерд. – Ну что же, давай тогда так поступим: коль сумеешь получить пропуск в Крым – верховодь, пока мы в русские земли не вернемся. Не сможешь, я командую, и мы уходим в Литву.

– По рукам, – улыбнулся компаньон. – Только не забывай, что теперь нас трое.

Они одновременно обернулись к Сарабуну. Лекарь сидел чуть в сторонке с выражением лица подсудимого, которому вот-вот должны прочитать приговор.

– А что я? – спросил он, обреченно почесывая в затылке. – Как решите, так оно и будет. Пока все целы и здоровы, мое дело сторона. Но ежели, не приведи Господи, что случится и кому понадобится лечение, тут уж будете меня слушать…

Измаил вызвал на мост начальника стражи и задал ему несколько вопросов. Тот начал в ответ что-то долго объяснять, частя словами, однако когда рука египтянина снова потянулась к кошелю, отрицательно замотал головой и махнул рукой в сторону крепости.

– Что опять не так? – пробурчал Ольгерд.

– Сейчас нас проводят к местному коменданту. С ним и будем говорить.

Сдав оружие, они въехали в крепость. В сопровождении двух стражников миновали несколько извилистых узких улиц с глухими заборами и быстро добрались до отдельно стоящего двухэтажного дома, обмазанного сверху донизу белой глиной и расписанного причудливыми цветными орнаментами.

Комендант принял путешественников на крытой матерчатым пологом террасе. Хотя на улице было совсем тепло, он, видимо, для того, чтобы подчеркнуть свое высокое положение, был выряжен в лисью шубу до пят, надетую прямо на голое тело. Выслушав рассказ Измаила, татарин, чуя бакшиш, сально сверкнул глазами:

– Значит, вы кардаш-казаки и ищете этого дикого степняка Темира? Деньги на выкуп у вас, конечно, имеются, – при последних словах глаза аги превратились в тонкие щелочки.

– Кто же берет с собой в дорогу столько золота? – нарочито наивно спросил Измаил. – Мы имеем кредитное письмо венецианского банка, которое с удовольствием примет любой купец в Кафе. Письмо именное, – добавил он, чем окончательно расстроил хитрого мусульманина. – Однако прямо перед входом в твои покои мы вдруг обнаружили вот это, – египтянин ловко извлек из висящего на поясе кошелька и аккуратно выстроил перед агой стопку увесистых золотых монет. – Думаю, что это ты обронил, когда шел сюда, ага…

Татарин сделал рукой неуловимое движение, как кошка ловит на столе ползущую муху, мелькнула отброшенная лисья пола, и стопка мигом исчезла в недрах необъятных шаровар.

– Твой честный поступок угоден Аллаху! – управившись с золотом, кивнул комендант. – С вами приятно иметь дело, и люди вы честные. Потому волею нашего досточтимого хана, который дал мне право от его имени выписывать подорожные пропуска, я дозволяю вам въезд в нашу благословенную страну. Но только все нужно сделать строго по закону! Прежде всего вы должны заплатить проездной налог и харадж[52]52
  Харадж – налог, взимавшийся в странах ислама с немусульманского населения.


[Закрыть]. Конечно, придется еще заплатить и писцу, тому, которого порекомендую я, ибо сей важный документ должен быть исполнен грамотно и без малейших помарок…

– Насколько мне известно по тем благословенным дням, когда я работал секретарем у аги Александрийского порта, – вежливо, но твердо возразил египтянин, – работа писца включается в сумму пошлины…

Комендант выпучил глаза, набрал побольше воздуха в легкие и начал торговаться так, что ему, на взгляд Ольгерда, могли позавидовать даже славящиеся своим скопидомством краковские евреи. Измаил, человек восточный, тоже не ударил лицом в грязь. Через полчаса сговорились на том, что путешественники заплатят лишь половину причитающихся писцу денег.

– Может, высокочтимый бей выделит нам несколько своих джигитов для защиты от дорожного разбоя? – спросил напоследок египтянин.

– Это будет стоить по одной серебряной монете за человека в день, – зевая во весь рот, объявил комендант. – И они проведут вас только до деревни Джанкой – дальше моим джигитам нельзя, чужие земли. Там наймете себе проводника до Кафы, а охрана не понадобится, в нашей стране царят покой и порядок.

Пропуск ждали до позднего вечера. Дождавшись посыльного, который торжественно вручил Измаилу свернутый в трубку фирман, отправились искать место для ночлега. Единственным заведением для путников, что согласилось их принять, оказался большой и очень грязный постоялый двор, называвшийся здесь на восточный манер караван-сараем, где прямо за стенами спальных комнат располагались загоны для приведенного в Ор ясыря.

Ольгерд, слушая крики детей и восклицания женщин, смог заснуть лишь поутру. Хмурый и невыспавшийся, он сел на коня и поскакал вслед за двумя присланными комендантом охранниками – грязными как черти «джигитами» в бараньих тулупах, все вооружение которых составляли деревянные копья с костяными наконечниками. «Вернусь еще сюда, – подумал он, оглядываясь на татарскую крепость, – но только вместе с армией и во главе сотни отборных рейтар. Тогда и поглядим, кто кому здесь будет подорожные выправлять…»

* * *

В первый день пути крымская земля мало чем отличалась от оставленных по ту сторону рва таврийских солончаков. Та же, вся в трещинах глинистая земля, по которой бежала почти без изгибов в камень укатанная дорога, потом такая же выжженная степь с козьими и овечьими отарами. Пару раз конные пастухи, завидев путников, с гортанными криками бросались им наперерез, но, разглядев сопровождающих, сразу же заворачивали обратно.

Джанкой оказался небольшой деревушкой с единственным в округе глубоким колодцем, откуда местный кадий, невзирая ни на уговоры, ни на предложенные и немалые деньги, разрешил им вычерпать всего лишь два ведра мутной желтоватой воды.

– Неделю была сушь, – внимательно изучив османский фирман Измаила и выданную в Ор-Кепе подорожную, пояснил он путникам. – Наша земля суха, и если вы заберете всю воду, то колодец будет наполняться два дня. Человека можно оставить без воды, скотину и коней – нельзя. Берите что дают и ступайте во имя Аллаха!

Дав в проводники неразговорчивого старика на шелудивом муле, кадий отказался от мзды и выделил им на ночь стоящий на отшибе сарай, настрого предупредив, чтобы они не выходили наружу во время намаза – несмотря на малый размер селения, мечеть в деревне имелась – не интересовались женщинами и ни в коем случае не сотворяли харам, как любят это делать проезжие казаки. Сарабун со страху упаковал оставшееся сало и горилку в двойной мешок и затолкал их на самое дно вьючной сумы. Ужинали татарским блюдом – кусочками мелко нарезанной острой баранины, обжаренной с овощами, – которое называлось азу.

После Джанкоя в селах не останавливались. При посредничестве проводника, старого Айнура, покупали у крестьян овечий сыр, козье молоко, вкусные ароматные лепешки и свежее мясо. Пользуясь теплой погодой, ночевали в степи под открытым небом. С каждым днем пути места становились все более обжитыми, а степная высохшая трава стала понемногу уступать место сочным зеленым лугам. На четвертый день перед их глазами выросли далекие горы.

– Где Кафа, за горами? – спросил Ольгерд проводника.

– Да, джигит, – выдержав приличествующую паузу, важно ответствовал тот. – Город Кафа вот там, за Карадагом, – он указал рукоятью плети на синеющий отрог. – Но наш путь лежит в обход, по равнине. Мы же не архары, чтоб по скалам прыгать.

Вблизи крымские предгорья казались настоящим земным раем. Сочные травы, на которых паслись холеные тучные стада, утопающие в садах богатые селения, с неизменными мечетями на мощеных площадях с нарядно украшенными фонтанами. Здешние татары ничем не напоминали степняков – одевались в свободные рубахи до пят с красивыми вышивками, бороды брили, редко носили оружие. Головы многих мужчин украшала большая чалма зеленого шелка, как объяснил Измаил, свидетельство о том, что ее обладатель совершил паломничество в Мекку, Медину или Иерусалим.

– Заможные места, – цокал языком Сарабун. – У нас в Бердичеве земли тоже родючие, но такого изобилия не бывает даже в самые урожайные годы. И чего этой татарве дома не сидится? Зачем им людьми торговать?

– Эти и не торгуют, – усмехнулся Ольгерд. – За ясырем ходят те, кто кочует в степи, а здешние землевладельцы у них покупают невольников и строят свое благоденствие на нашей беде. Все эти земли возделаны руками славян, так что неизвестно, кто на этих землях настоящий хозяин.

– Земля принадлежит не тому, кто на ней работает, а тому, кто ею правит, – возразил египтянин. – Твои предки, если помнишь, тоже пришли на Русь завоевателями. К тому же рабство далеко не всегда абсолютное зло. Путешествуя по вашей стране, я видел шляхетских и казацких холопов, которым, поверь, живется намного хуже. Впрочем, если заглянуть в суть вещей, – вздохнув, философски завершил Измаил, – все мы так или иначе чьи-то рабы.

– И мы трое тоже? – усмехнулся Ольгерд.

– Конечно. Разве мы едем в Кафу от скуки или для развлечения? Каждого из нас ведет туда чужая воля. Я исполняю то, что приказано моими старейшинами. Ты – раб кровавой клятвы. Сарабун – раб своего происхождения, он должен следовать за нами потому, что иначе просто погибнет.

– Еще скажи, что все мы в конечном счете рабы Божьи, – не сдержался Ольгерд.

– Ты понял, – улыбнулся в ответ египтянин. – Свобода, – это всего лишь призрак, за которым легче всего повести отчаявшихся людей…

Ольгерд слегка пришпорил сбившегося с рыси коня.

– Я не силен в философии и не столь образован, как ты, чтобы спорить о высоких материях, но свою несвободу воина на сытую свободу раба не сменяю!

– Здесь нет высоких материй, – мотнул головой египтянин. – Все просто. Попробуй освободить раба, и ты увидишь, что он будет несчастен, ибо, разорвав пусть и ненавистную цепь, он потеряет и кров, и хлеб, которые не приучен добывать без хозяйского присмотра…

На следующем дневном переходе стало не до ученых бесед. Ровная как стол степь начала бугриться каменистыми холмами, меж которых приходилось петлять, выбирая дорогу по дну ложбин, чтобы не изматывать лошадей бесконечными спусками и подъемами. Казалось, что дороге не будет конца, когда неожиданно для всех в одной из дальних расселин сверкнула лазурь. Кони заржали, раньше людей учуяв влажный соленый воздух.

– Море! – облегченно вздохнул Измаил.

Через пару часов они вышли на проторенную дорогу, ведущую в Кафу, и, пройдя по ней не больше десяти верст, стали лагерем, чтобы отдохнуть перед важным днем. По словам проводника, выехав в ночь, к рассвету они должны были добраться до цели.

– Красота-то какая! – чуть не застонал от восхищения Сарабун, когда отряд поднялся на последний, спускающийся к прибрежной долине холм.

Было раннее утро, и морскую гладь, белой полупрозрачной шалью скрадывая горизонт, укрывала легкая туманная дымка, так что казалось, что перед ними стоит сплошная светло-голубая стена. Лежащая внизу береговая черта выгибалась кошачьей спиной, образуя большой открытый залив. Выдающийся далеко в море насыпной мол с маячной башней отгораживал от большой воды просторную гавань, в которой, словно нерестящиеся рыбы, теснились десятки разновеликих судов. Над гаванью вырисовывались зубчатые стены большой цитадели, от которой в стороны и вверх, к подошвам подступающих к морю гор, расходились лучами прямые мощенные белым камнем улицы. Улицы упирались в линию внешних городских стен, за которыми теснились городские кварталы, разбавленные то здесь, то там неизменными стрелами вонзающихся в небо минаретов.

Полюбовавшись на город с вершины холма, путники двинулись вниз.

– Кафа, – рассказывал по дороге Измаил, – была в давние времена греческим торговым полисом. С приходом татар она пришла в запустение, но во времена крестовых походов город выкупили у мусульман генуэзцы. Они и построили эту крепость. Последние двести лет Кафой владеют османы. Если верить легенде, именно отсюда в христианский мир пришла чума, опустошившая в четырнадцатом веке Европу. Кафу тогда осаждал монгольский хан Джанибек, чье войско принесло эту страшную болезнь. Монголы начали обстреливать город зараженными трупами, и его обитатели почти все целиком стали спасаться на кораблях, развозя болезнь по всем портам Черного и Средиземного морей…

– Чума – страшная напасть, – покачал головой Сарабун. – Читал я в одном трактате, что вроде бы излечивает ее снадобье из патоки десятилетней выдержки, мелко изрубленных змей, вина и еще нескольких десятков ингридиентов, но правда то или нет, не знаю…

За внешней крепостной стеной раскинулись, занимая места не меньше, а пожалуй что и больше, чем внутренняя часть города, ремесленные и торговые кварталы – бесчисленные лавки, мастерские и духаны.

– Где нам искать Темир-бея, Айнур? – спросил Ольгерд.

– Зачем искать? – удивился тот. – Ногайцы не любят каменных стен. Когда ясырь приводят на продажу, то останавливаются за городом. Да вот же они! – Старик указал на холм, вершину которого венчал большой войлочный шатер, окруженный десятком обычных юрт.

В подтверждение того, что на возвышенности расположился не простой кочевник, а важный мурза, над шатром на длинном шесте колыхался под легкими порывами ветра бейский бунчук. Вокруг лагеря во множестве паслись стреноженные кони.

– Мы пришли туда, куда вы хотели, – сказал проводник. – Могу я идти, ага? Мой брат держит в Кафе сапожную мастерскую, мы не виделись много лет.

– Ступай, старик, да хранит тебя Аллах!

Щедро вознаградив проводника, компаньоны двинулись к лагерю Темир-бея.

* * *

Служба у ногайцев была поставлена образцово. В самом начале подъема к лагерю им перегородили дорогу двое всадников внешней охраны.

– Что вам нужно? – спросил молодой татарин.

– Нам нужен Темир-бей, – спокойно произнес Измаил. – Мы к нему с важным делом.

Татарин хрипло рассмеялся в ответ:

– Вы неверные. А Темир-бей разговаривает только с теми неверными, чьи головы насажены на копье. Ступайте отсюда, пока целы, или я вызову подкрепление.

– Уж не хочешь ли ты в местах, находящихся под рукой самого султана, да славится его имя во веки веков, напасть на путников, имеющих фирман от самого великого визиря? – добавив в голос надменности, спросил Измаил.

– Пугай своим фирманом здешних крыс, – караульный махнул саблей в сторону ближайшей городской башни. – Ногайцы живут своей жизнью и не подчиняются никому.

– И все же доложи о нас бею, – теперь уже ровным голосом то ли попросил, то ли потребовал египтянин. – Мы имеем весть об одном его потерянном родственнике.

– Бей стар и потерял множество близких. О ком именно ты говоришь?

– Это мы скажем только ему.

Поколебавшись немного, татарин отдал короткий приказ своему напарнику, вложил саблю в ножны и бросил ожидающим путникам:

– Ждите здесь, и, если вы двинетесь вперед хоть на аршин, стрелки превратят вас в подушки для иголок.

Ударив пятками коня, ногайский всадник понесся, вздымая пыль, к реющему бунчуку.

– Похоже, Темир-бей не спешит принять нас с распростертыми объятиями, – произнес Ольгерд, наблюдая за тем, как караульный спрыгивает с коня и скрывается в шатре.

– Главное, чтобы он стал слушать, – ответил Измаил. – Я думаю, мои доводы смогут его убедить.

Караульный быстро покинул шатер и, придерживая коня, чтобы тот не оступился на склоне, спустился к ожидающим компаньонам.

– Бей приказал доставить к нему только одного. Это будешь… – Татарин поднял плеть, водя рукоятью от Измаила к Сарабуну: – Ты! – Рукоять плети едва не уперлась в Ольгерда.

Никак не ожидавший такого исхода Ольгерд попытался отказаться.

– Я плохо говорю по-татарски.

– Наш бей говорит на языках неверных. То, что ему нужно, он поймет. Оставь оружие и следуй за мной.

Ольгерд перебросил через голову перевязь с саблей, вытянул из седельных кобур пистоли, достал из-за пояса нож, передал все Сарабуну. Подумав немного, извлек из голенища припрятанный там кинжал.

Опасения оказались не напрасны. Наверху, у входа в шатер, он был передан в руки двум угрюмым молодцам в стальных шлемах и кольчугах, и эти, вооруженные почище шведских кирасиров, ногайцы учинили ему серьезный обыск. Припрятанный в голенище стилет нашли бы непременно и, не будь Ольгерд настолько предусмотрителен, не иначе как исполнили угрозу караульного и доставили своему господину голову подосланного убийцы нанизанной на копье.

Завершив обыск, охранник что-то прокричал в сторону шатра. Через пару минут оттуда, запахивая на ходу наброшенный на плечи халат, вышел невысокий широкоплечий старик. Черты лица его были словно высечены из камня – жесткий треугольный подбородок, тонкие, сжатые узкой полоской губы, высокие скулы и прямой нос выдавали в нем не турка или вольного сына степей, чья кровь за многие поколения смешалась с иными племенами, но потомка грозных монголов, какими их изображали на старинных гравюрах.

Бей прищурился, привыкая к свету, и наставил взгляд на Ольгерда. Если и были еще какие-то сомнения в правдивости рассказа, услышанного от покойного кобзаря, то теперь они рассеялись, словно туман на летнем пекучем солнце: это был тот самый волчий взгляд Дмитрия Душегубца, хотя и без его безумной жестокости.

Бей и литвин молча смотрели друг на друга. В глазах Темира зажегся некоторый интерес, но быстро погас. Он опустил вниз кончики губ, покачал головой, что-то тихо сказал охранникам и исчез в темном проеме. Из глубины шатра донесся звонкий девичий смех.

– Мой господин не желает с тобой говорить, – отозвался один из охранников. – Ступай, откуда пришел.

Мрачный как туча Ольгерд в сопровождении того же конного охранника спустился вниз. В ответ на невысказанный вопрос Измаила отрицательно мотнул головой и начал распределять по местам отданное Сарабуну оружие.

Под бдительными взглядами ногайцев они шагом двинули в сторону городского предместья.

– Ты хоть слово сказать успел? – спросил египтянин.

– Даже слушать не стал.

– Плохо, но не смертельно. Не вышло в лоб, значит, придется действовать иначе.

– Старик – кремень. Не представляю, как можно к нему пробиться.

– Не так сложно, как ты думаешь. Не сегодня, так завтра он непременно отправится на невольничий рынок. Если сам прибыл в Кафу, значит, и сам будет следить за продажей ясыря – для степняков это важно. При этом он будет общаться с османскими чиновниками, так как рынок – собственность султана. И если кто-то из окружения здешнего наместника-паши попросит принять и выслушать единоверца, прибывшего из далеких египетских земель, он вряд ли сможет ему отказать.

– Попробуй, – пожал плечами Ольгерд. – Однако кажется мне, что мы сюда приехали зря.

– Дай мне еще один день, и, если мы не сможем переговорить с этим гордым и неприступным ногайцем, ты поведешь нас в Литву. Надеюсь, что к Радзивиллу нам удастся пробиться с меньшим трудом.

Кафа встретила компаньонов гомоном и суетой восточного торгового города, по сравнению с которым даже Киев с его Подолом выглядел дальней глухой деревней. Всюду пестрели одежды представителей всех наций и народов, какие только можно было себе вообразить, над богатыми подворьями высились многочисленные мечети, а из-за глухих глинобитных заборов выплескивалась наружу буйная зелень. Но больше всего поразили Ольгерда здесь и там встречающиеся фонтаны с бассейнами, наполненными чистой родниковой водой, устроенные для всеобщего блага.

Напившись всласть и напоив коней, компаньоны, расспросив прохожих, быстро нашли армянский постоялый двор, где дозволялось останавливаться прибывшим в Кафу христианам. Перепоручив коней расторопным слугам и отдав должное здешней кухне, Ольгерд с Сарабуном решили, пользуясь случаем, устроить себе дневной отдых, а Измаил, переодевшись в мусульманское платье и нацепив на голый череп турецкую феску, отправился в цитадель, где располагалась резиденция кафского паши.

Вернулся он к вечеру, бросил на стол изрядно отощавший кошель.

– Ногайский ясырь будут торговать завтра утром. В этот день выставляют самых ценных рабов – мастеров, красавиц для гаремов, благородных пленников, с которых можно взять выкуп. Темир-бей обязательно будет там, и я подойду к нему вместе с распорядителем торгов. Мне удалось с ним договориться, но более алчного человека мне встречать не довелось, да покарает его Дагон!

Настала ночь, и над далекими горами повисла желтая луна. Неутихающий уличный шум слился с плеском моря, но для путников, которые много недель провели в голой степи, эти звуки казались баюкающей колыбельной. Впервые с тех пор, как он покинул Лоев, Ольгерд спал как убитый.

* * *

На встречу с Темиром Измаил стал собираться чуть свет, еще до первой мусульманской молитвы. Оделся на сей раз в свой обычный наряд путника – накидку с капюшоном, повздыхав, оставил оружие на попечение компаньонов.

– Ждите пока здесь, – сказал он Ольгерду с Сарабуном. – Пока есть время, набирайтесь сил. Мало ли как дальше дела повернутся.

– Ну уж нет, – возразил ему Ольгерд. – Вместе пойдем. Я так понимаю, что встречаться будете вы в Кафе, на невольничьем рынке? Хочу сам поглядеть.

Египтянин грустно покачал головой:

– Может, не нужно? Там ведь твоих единоверцев продают, словно скот. Ты воин горячий, не ровен час, начнешь за справедливость в драку лезть…

– Пойдем, – упрямо повторил Ольгерд. – Мне нужно видеть это место. Когда-нибудь, даст Бог, с войском сюда придем. Так чтобы знать, как сподручнее город брать. А насчет горячности моей не волнуйся. Слово даю, что глупостей не наделаю.

– Хорошо, – пожал плечами в ответ компаньон. – Есть желание, значит пошли. Только вот объясни, а то в толк никак не возьму, с чьим же войском ты Кафу освобождать надумал? Польским, литовским, запорожским или московитским? Или же, может, со шведским?

– С христианским, – огрызнулся Ольгерд, вешая на перевязь подаренную воеводой саблю.

Квадратные увенчанные зубцами башни, ворота с мощными барбиканами и широкие рвы, обложенные камнем, делали крепость настоящим чудом фортификации и не шли ни в какое сравнение с деревянным острогом, какой представлял собой пограничный Ор-Кепе. Ольгерд завертел головой, оценивая вражескую твердыню, но взгляд его едва ли не с каждым шагом становился все кислее и кислее: эта крепость уступала тому же Смоленску разве только по толщине стен, которые в отличие от всех кремлей московского царства были сложены не из кирпича, а из ломаного камня. Неровные желтоватые глыбы, положенные на известковый раствор, на опытный взгляд Ольгерда легко могли выдержать даже удары осадных пушек.

Для того чтобы попасть вовнутрь, Измаилу, Ольгерду и репьем прилипшему к ним Сарабуну, который наотрез отказался сидеть один на постоялом дворе, потребовалось трижды предъявить подорожную, дважды выдержать допрос караула, а также уплатить пошлину и дать бакшиш носатому армянину в турецкой феске, который оказался здешним таможенным чиновником. При этом на саблю, которую Ольгерд отказался оставлять на хранение явно вороватым привратникам, потребовалось отдельное разрешение и, соответственно, дополнительная мзда.

Оказавшись внутри городских укреплений, они двинулись вперед по широкой улице, ведущей к гавани, рядом с которой, по объяснению хозяина постоялого двора, находился невольничий рынок. Все пространство слева от них, от моря до цитадели, представляло собой нагромождение бедных лачуг. Справа от цитадели, у подошвы горы, вольготно раскинулись дворы побогаче, с двух-, а то и трехэтажными особняками, перемежающимися рядами высоких кипарисов.

Нависающая над кварталами бывшая генуэзская цитадель была построена на несколько сот лет раньше – ее кладка была намного темнее. Раскинувшийся под ней печально знаменитый невольничий рынок Кафы занимал большую треугольную площадь меж стеной и огораживающим порт забором. Ольгерду он напомнил одновременно конную ярмарку и скомороший балаган. Почти все свободное пространство, оставляя лишь тесные проходы для покупателей и зевак, занимали огороженные жердями длинные загоны, соединенные с постройками, напоминающими стойла. Загоны перемежались с возведенными в беспорядке помостами, поднятыми на высоту половины человеческого роста. Однако обитателями загонов были не кони, а лицедеями на помостах выступали не скоморохи…

Приведенные на продажу рабы держались вдоль стен в дальних концах загонов и лишь по приказу надсмотрщиков выходили поближе к ограждению, чтобы их могли рассмотреть заинтересовавшиеся покупатели. Мужчины, женщины, дети, старики в рваных одеждах, многие в одних лишь набедренных повязках да прикрывающих головы от солнца тряпицах сидели на земле вперемешку.

Здешние торговцы и их подручные знали толк в своем гнусном деле. Сильные мужчины сидели на земле забитые в колодки – распиленные посередине и стянутые клиньями доски с отверстиями для ног, позволявшие передвигаться неуклюжими медленными шагами. У некоторых, видимо самых опасных с точки зрения их хозяев, в колодки были забиты не только ноги, но и головы с руками. Прочие – те, кто не был в состоянии оказать сопротивление, – были привязаны к торчащим из стен кольцам – кто за пояс, кто за шею – веревочной петлей, при этом у некоторых невольников имелись железные, а чаще кожаные ошейники. «Это, наверное, те, кто уже побывал в рабстве и перепродается хозяевами», – подумал Ольгерд.

– Начинаются главные торги! – произнес Измаил. – Ну что же, пока будьте здесь, притворяйтесь приезжими, которые ищут взятого в плен родича, гуляйте по рынку и наблюдайте за мной. И пожелайте мне удачи.

– С Богом! – тихо произнес в ответ Ольгерд, кивнув компаньону.

Измаил зашагал в дальний конец площади, где на самый большой из помостов, расположенный у крепостной стены, ногайцы в бараньих полушубках без рукавов плетьми загоняли несколько десятков догола раздетых и взятых в колодки мужчин.

– Знатный ясырь! – произнес кто-то рядом по-гречески. Этот язык Ольгерд понимал, учил его в монастырской школе. – Воины и крестьяне. После красавиц и богатых заложников самый ходовой и, главное, дорогой товар. Ведь галерные рабы нужны всем, не только флоту светлейшего султана, но и венецианцам и даже богобоязненным франкам, будь благословен их новый интендант Кольбер, приказавший построить триста кораблей!

– А вот и главные покупатели! – прервал грека его собеседник.

После того как все невольники были заведены наверх и рассажены на грязных досках, в нависающий над помостом крытый матерчатым навесом павильон, устеленный коврами и заваленный подушками, из калитки, проделанной прямо в стене, зашли четверо – ногайский мурза и трое сановных турок в ярких шелках, чьи пальцы были унизаны сверкающими на солнце перстнями, так что скромно одетый Темир-бей смотрелся рядом с ними вороном, посаженным в клетку с пестрыми заморскими птицами-попугаями.