Текст книги "Черный Гетман"

Чтобы скоротать время, Ольгерд, как учили еще в монастырской школе, принялся разбирать эпитафию по частям. Храмом Божьим, о котором шла речь, являлся, без сомнения, этот самый костел, построенный, как и все иезуитские церкви, по образу и подобию римского собора Эль-Джезу, где был погребен основатель ордена, Игнатий Лойола (об этом Ольгерд вычитал в тех же архивных бумагах). Крепостью для родины был возвышающийся над озером Несвижский замок, коллегиум для наук – иезуитская школа, а убежище для утративших – бенедиктинский монастырь. Насчет же «обогнать Италию», хотя обширные владения Радзивиллов, простирающиеся от Вильно до Львова и от Бреста до Могилева, и назывались частенько в бумагах «Литовской Ломбардией», у Ольгерда имелись большие сомнения, и он приписал эту фразу скорее восхищению благодарных потомков, нежели истинному положению дел. Уж больно велика в Литве была разница между роскошной и просвещенной жизнью магнатов и незавидным существованием разбросанных по лесам едва сводящих концы с концами, страдающих от бесконечных войн деревень…

Столица литовских магнатов была, в отличие от того же шумного Вильно, немноголюдной. Как и во всех местечках, разбросанных от Риги до Чигирина, жизнь здесь замирала с заходом солнца. Ольгерд, ориентируясь по бою часов здешней ратуши, стоически выждал еще час, за который с улицы только раз донесся рокот проезжающей по улице телеги. После того как часы отбили положенные для таких случаев двенадцать раз, он выскользнул из храма на улицу через боковой выход и направился прямо к стене, в двух шагах от которой возвышалась чуть припорошенная снегом тумба с маленькой металлической дверью.

Слава богу, успел в дороге порасспросить несвижских жителей о костеле, иначе искал бы вход в подземелье до третьих петухов. Горожане усыпальницей Радзивиллов гордились и рассказывали о ней заезжему шляхтичу охотно и многословно, а потому про то, что вход, предназначенный для проникновения в гробницу немногочисленных посетителей, расположен снаружи, он уже знал.

Согнувшись в три погибели, Ольгерд протиснулся в узкий проем. В усыпальницу вели высокие неудобные ступени, благо сама крипта расположена была неглубоко под землей.

Фамильный склеп всесильных литовских магнатов занимал все пространство под костелом и был на четверть заполнен почерневшими от времени большими деревянными гробами и несколькими большими каменными саркофагами, стоящими на лапах грифона.

Припасенная свеча ему не понадобилась. Ночной ветер разогнал висевшие над городом тучки, и в длинные смотровые окна, проделанные в церковном фундаменте, щедро полила свет яблочная луна.

Чтобы добраться до нужного места, Ольгерду пришлось пересечь все подземелье. Пробираясь меж чинно упрятанных в каменные и деревянные ящики, обвитые проволокой, скрепленной гербовыми радзивилловскими печатями, покойников, он не испытывал особого страха. Разве что некоторое неуютное ощущение, которое, впрочем, не оставляет даже самого разудалого храбреца, оказавшегося ночью на кладбище. Его взгляд волей-неволей натыкался на металлические таблички с выгравированными на них родословными и эпитафиями. Из жизнеописания Криштофа Сиротки он знал, что, несмотря на невообразимое свое богатство, несвижские магнаты не жаловали пышные похороны, а в гробы ложились в простой одежде и вовсе без драгоценностей.

Нужное место нашел почти сразу – в тыльной стене усыпальницы имелся запертый люк, по которому опускали вовнутрь гробы. Как и было указано в записке, в нескольких шагах от люка обнаружилась нужная плита, рядом с которой стояли два каменных гроба. Ольгерд чуть постоял, вслушиваясь в тишину, потом решился и, крепко взявшись за углы, сдвинул левый гроб на полвершка вперед, а правый на полвершка назад. Плита вздрогнула, выбивая пыль из трещин, осела в пол и сдвинулась в сторону, открывая узкую черную щель. Ольгерд опустил руки в щель, толкнул плиту, и она, словно двигаясь в хорошо смазанных пазах, с тихим рокотом ушла вперед, открывая широкий проход.

Прежде чем ступить на каменную лестницу и спуститься в неведомое подземелье, Ольгерд еще раз огляделся вокруг. Не было ни малейшего сомнения, что если похищенные в Кирилловской церкви саркофаги князей Ольговичей тайно доставили в Несвиж, то прятали их именно здесь. Каменные ящики можно было, не привлекая много народу, загрузить через люк, а потом при помощи блоков и веревок опустить в тайное подземелье – на потолочной балке, замаскированный под светильник, был намертво укреплен мощный железный крюк, способный выдержать и Царь-пушку. Собравшись с духом, Ольгерд сошел вниз и вернул на место плиту – если верить дряхлеющему графу, чью запись он обнаружил в архивах, то покидать это место принято было другим путем…

Внизу было по-настоящему темно. Ольгерд достал свечку, расправил пальцами скрученный фитиль и, чиркнув кресалом, зажег растопку. Пламя свечи, разогнав по стенам суматошные тени, раздвинуло темноту. В глубину подземелья длинным теряющимся во мраке пологим спуском вела довольно просторная галерея.

Выполняя указания, оставленные в записке, следовало сделать двадцать шагов вдоль правой стены. Вскоре выяснилось, что ноги у графа Криштофа Сиротки были короче, чем у Ольгерда, – на перегораживавшую боковой проход плиту, вырезанную из цельной глыбы гранита, он наткнулся на восемнадцатом шагу. Это была последняя преграда на пути к тайному склепу.

Отсчитав третий справа вделанный в стену держатель для факела, Ольгерд повернул его по часовой стрелке, и за декоративным щитом открылась дыра. Засунув руку внутрь, он нащупал кольцо и потянул его на себя. Плита точно так же, как и люк в полу усыпальницы, с хрустом вдавилась внутрь и ушла вбок, открывая сводчатый коридор, в конце которого чернела большая крипта[65]65
  Крипта – пещера, подземное помещение.


[Закрыть].

Внутри был сухо, пахло деревом и пылью, но стоило пройти в глубину комнаты, как пламя свечи чуть пригасло – гранитная плита, перегораживавшая вход, наглухо перекрывала доступ воздуху.

Поплевав на пальцы, Ольгерд поправил фитиль. Огонек стал светить немного повеселее, так что можно было и оглядеться.

Слева у входа в крипту стояли два больших окованных железными полосами ящика с надписями на арабском, итальянском и бог еще знает каких языках. Именно в таких коробах путешественники перевозят морем свой груз – стало быть, внутри не иначе как сберегаются те самые египетские мумии. Дальше, в глубине высились выставленные в ряд торцом к стене четыре больших мраморных саркофага. Вырезанные из цельных мраморных глыб, они стояли на ножках, сделанных в виде львиных лап. Крышки у саркофагов были островерхие, домиком, по всей мраморной поверхности шли вписанные в круг непонятные знаки, меж которыми теснились птицы и звери, переплетенные филигранно вырезанной виноградной лозой.

У Ольгерда перехватило дыхание. Не было ни малейшего сомнения, что это именно те самые домовины, в которых похоронены его далекие предки. Поиски Черного Гетмана завершились. Дело осталось за малым – выяснить, в каком из четырех спрятана таинственная реликвия. Ольгерд подошел к саркофагам, поставил на пол свечу и, положив ладони на одну из крышек, долго стоял, грея руками холодный шершавый камень. Истым христианином он никогда не был. В церковь, конечно, ходил, на красные углы крестился и на Пасху разговлялся истово, не слабее рыльского батюшки, но в воинской своей жизни твердо исповедовал лишь одну заповедь – на Бога надейся, но сам не плошай. А вот теперь, собираясь с силами перед тем, как поднять крышку и заглянуть вовнутрь, робел, словно забравшийся в соседский сад оголец.

Наконец решился и потянул. Крышка была тяжелой. Ольгерд прихватил ее поудобнее и напрягся, самым краем глаза приметив, как вдруг рыскнуло в сторону пламя свечи. Чуя за спиной злобное чужое дыхание, он попробовал обернуться, но не успел – в затылок с сухим треском врезалось что-то тяжелое и перед глазами поплыли багровые круги. Каменный пол вздыбился, белые квадраты саркофагов нависли над головой и стали стремительно приближаться. Последнее, что он увидел перед тем, как погрузиться в вязкую беспросветную темноту, была вырезанная на мраморном боку саркофага пучеглазая остроклювая птица.

* * *

Первое, что он ощутил, придя в себя, была ноющая боль в затылке. Эта боль путала мысли и давила на глаза, не давая ни осмотреться, ни толком собраться с мыслями. Однако боль помалу отступала, и через некоторое время он понял, что сидит, прислоненный к стене. Попробовал шевельнуться, но смог лишь двинуть плечом: руки и ноги были плотно стянуты крепкой веревкой. По всему выходило, будто кто-то, воспользовавшись тем, что он в кладоискательском угаре потерял осторожность, подобрался сзади, ударил по голове и связал.

От злости и обиды кровь ударила в виски. Ольгерд открыл глаза. Он находился в той же самой крипте, только теперь она освещалась не куцым свечным огоньком, а похрустывающим ярким пламенем смоляного факела, закрепленного в держателе на стене. Три из четырех саркофагов были вскрыты, и их крышки раскинулись где как: одна, перевернутая, лежала на полу, другая опиралась на бок саркофага, а третья была поставлена на попа́ у стены. Там же, у дальней стены, за ящиками, в которых хранились египетские мумии, Ольгерд рассмотрел то, чего не заметил при первом осмотре, – небольшой закрытый бочонок, в каких рачительные коморники хранят обычно свои соленья. Однако крипта с мумиями и саркофагами для хранения зимних припасов решительно не подходила…

Думать о том, что может храниться в бочонке, было некогда, нужно было быстро понять, что же на самом деле произошло. Ольгерд повернул голову влево, где на пустом пятачке меж факелом и саркофагами ворочалась черная тень. Тень развернулась к нему, сверкнула глазами, ощерилась в белозубой волчьей ухмылке и спросила:

– Ну что, очухался, служивый?

Ухмылку, взгляд и голос этого человека невозможно было спутать ни с чем и ни с кем. Перед ним, хороня за спиной какой-то предмет, стоял Дмитрий Душегубец.

Хотелось узнать о многом. И как его выследили, и чего теперь от него хотят. Но в первую очередь Ольгерда интересовало не это. Он спросил, глядя в глаза своему врагу:

– Почему ты меня не убил?

Душегубец рассмеялся каркающим коротким смехом.

– Толку мне с твоей быстрой смерти? Хочу прежде узнать, кто ты такой на самом деле и чего хочешь. Слишком уж часто в последнее время ты у меня на пути встаешь.

– А если я ничего не скажу?

– Скажешь как миленький. На допросе стойких молчунов не бывает. Бывают неумелые дознатчики. Ну а я, уж поверь, в этом деле один из первых.

– Пытать меня дело хлипкое. Провозишься до утра, начнут нас искать, глядишь, и отыщется при костеле тихушник-соглядатай, что знает про тайный ход и сообразит, куда мог исчезнуть не выходя из костела заезжий шляхтич. Так что решил убить – убивай. Нечего со мной тут лясы точить.

Душегубец присел на египетский ящик и поглядел на Ольгерда по-новому. С интересом.

– Слишком уж ты быстрый, литвин. Сам посуди, я тебя в лесу раненого оставил на верную смерть – ты выжил. Потом под Киевом, когда я заморского лазутчика отловил, ты объявился и отбил пленного. Позже ты нашел Щемилу в Запорожье, убил его, а затем объявился в Клеменце вместе с ногайцами, во главе которых стоял мой дядя Темир. Да и в лесу тогда, чует мое сердце, не впервые мы с тобой повстречались, уж больно взгляд твой мне, парень, знаком.

– Ну так и что с того?

– Раз гоняешься за мной, то знаешь, что я, как волк, один чуть не с самого рождения. Не с кем мне много лет о главном поговорить. А ведь хочется иногда. Да и тебе самому, поди, хочется мне рассказать о том, какой заточен на меня зуб. Разное бывает в жизни, глядишь, поговорим да и поладим.

Ольгерд не обольщался насчет своего пленителя. Как бы Душегубец мягко ни стелил, в живых его оставить не собирался ни при каком раскладе. Все что теперь оставалось, так это любой ценой тянуть время и вытягивать из Дмитрия побольше полезных сведений, надеясь при этом разве что на чудо.

– Давай так, – выдержав длинную, насколько было возможно, паузу, медленно ответил Ольгерд. – Поговорим баш на баш. Ты спрашиваешь – я отвечаю, потом я спрашиваю – ты говоришь. Идет?

Душегубец вновь рассмеялся.

– Ну что же, согласен. Тогда вот тебе мой первый вопрос. Где мы с тобой повстречались впервые?

– Лет двадцать назад, если не больше, ты разорил на Курщине селение Ольгов. Там убил помещика-литвина вместе с женой. Это были мои мать и отец. Я чудом тогда уцелел и тебя на всю жизнь запомнил. А тогда, под Смоленском, узнал.

– И ты, конечно, поклялся отомстить?

Ольгерд кивнул.

– Два раза ты был у меня в руках и от смерти уходил, – задумчиво, будто говоря сам с собой, протянул Душегубец. – Стало быть, не случайность все это… Ну да ладно, о твоей судьбе потом потолкуем. Спрашивай, твой черед.

– Что произошло после того, как ты оставил Кирилловский монастырь?

Душегубец ухмыльнулся.

– Всю историю хочешь услышать? Ну что же, так тому и быть. Раз ты оказался здесь, стало быть, как и я, прознал, что саркофаги Ольговичей вывез из монастыря Радзивилл. Я послал Щемилу на хутор, чтобы он порешил старого кобзаря, который знал обо мне больше, чем положено, сам же поехал в Вильно. Во время осады к гетману было не подобраться, пришлось ждать, когда тот сдаст город и уедет в Кайданы. Там, заключив союз со шведами, покойник немного расслабился, да и многие шляхтичи из личной охраны его покинули, как предателя Речи Посполитой. Воспользовавшись стечением обстоятельств, я нанялся в поредевшую гвардейскую роту, дождался удобного случая, когда этот фанфарон уединился в опочивальне с молоденькой горничной, снял его с девицы прямо в постели, для пущей острастки вскрыл ей горло и устроил нашему собирателю реликвий небольшой допрос.

Как оказалось, этот надутый индюк понятия не имел, что хранится внутри саркофагов. Ему, видишь ли, чтобы хоть немного сравниться с Криштофом Сироткой, хотелось привезти в родовое имение княжеские останки. Под раскаленной кочергой, которую я водил у него над причинным местом, он признался, что спрятал саркофаги в подземельях костела. А вот про то, как туда проникнуть, рассказать не успел, помер от страха, сердцем, видать, был слаб.

Я избавился от тела девчонки, гетмана разложил в постели так, будто он умер от удара, покинул Кайданы и принялся искать тех, кто посвящен в тайну Несвижского костела. Так вышел на иезуитов, затем на рижских хранителей. Самым сговорчивым из посредников оказался сластолюбивый клеменецкий професс-греховодник, однако и он оказался не так прост и перепуган, как выглядел. Когда в Риге эти архивные крысы дали мне от ворот поворот, я, конечно, разозлился. Хотел скакать обратно в Клеменец и вспороть брюхо старому мужеложцу, однако вспомнил о том, что видел тебя в Клеменце вместе с лысым, потом узнал, что татарский отряд, пришедший на помощь глупому польскому королю, возглавлял не кто-нибудь, а мой ногайский дядюшка Темир-бей, и понял: не все потеряно… Суетиться не стал, решил подождать в Риге недельку-другую и как в воду глядел – вскоре в город приехала вся твоя орава. Остальное было несложно: лазутчики из вас, как из песка пуля. Тебя я потерял из виду, однако приставил соглядатаев к лысому, лекарю и татарчонку, который оказался на самом деле бабой. Она-то и вывела меня прямо к тебе. Сообразив, что ты уже побывал в архивах, я нанял полтора десятка оставшихся без работы шведов и отправил брать тебя живьем. Дальше все было просто – расправившись с моими людьми, ты рванул в Несвиж, а я уже был к тому времени у костела и, спрятавшись за забором, наблюдал, как ты спускаешься в усыпальницу… – Душегубец закончил рассказ, помолчал немного, словно давая собеседнику время оценить собственную оборотистость и произнес. – Ну что же, теперь твой черед…

Главное Дмитрию было уже известно, потому таиться в мелочах не было никакого резону. Ольгерд, изо всех сил стараясь выглядеть слабее, чем на самом деле, медленно и тихо, то и дело давая себе длинные передышки, рассказал обо всем, что с ними произошло. О договоре с Измаилом, путешествии на Сечь, разговоре с Филимоном и злоключениях в Крыму, за которыми последовал военный поход на Клеменец. Душегубец слушал внимательно, не перебивал, покачивал головой. В глазах у него посверкивали искорки, в которых Ольгерд прочитал оттенок уважения, какое он сам обычно испытывал, встретив в бою достойного противника. Закончив повесть, он, собравшись с духом, спросил:

– И чего ты хочешь теперь?

Душегубец ответил не сразу. Посмотрел на Ольгерда уже совсем не ерническим, суровым взглядом, словно оценивая, насколько можно довериться обреченному пленнику в сокровенном. Желание выговориться победило.

– Чего я хочу? Да того же, чего и хотел всегда. С того самого часа, когда морозным московским утром тело моего отца, помазанного на царство Московское Дмитрия Иоанновича Первого, было привязано к пушке и прямо у меня на глазах разлетелось в клочки. Совсем немногого. Отомстить всем, кто приложил руку к смерти Дмитрия, и вернуть себе трон, который принадлежит мне по праву рождения. Думал я об этом давно, но начал действовать только после того, как подслушал разговор Темира с казацким полковником. Темир, строя свои неосуществимые планы, был смешон, как евнух, мечтающий о плотской любви, и мне с ним было не по пути. Я ушел в леса, сколотил свой отряд и начал ходить от Днепра до Волги, освобождая купцов и помещиков от греховного богатства, а их дочерей от невинности. Ждал своего часа и дождался. Как-то раз мы нарвались на стрелецкую засаду. Людишек моих перебили, а меня самого посадили в острог. О жестокости моей уже тогда легенды ходили, потому патриарх московский Филарет приказал тайно доставить меня к нему на разговор. Разговор оказался забавным. Сын Филарета, Михаил, был недавно избран царем московским, и истинный основатель новой династии страшно боялся законных претендентов и самозванцев, а потому готов был пойти на все, чтобы от них и следа не осталось на грешной земле. Заключили мы с ним тогда договор, после смерти Филарета подтвержденный и самим Михаилом. Я со своим отрядом разбойничаю и под видом налетов уничтожаю всех, кто хоть как-то может оспорить право Романовых на престол: Рюриковичей, что были в близком родстве с московскими князьями, Годуновых и всех Шуйских, от мала до велика. За это мне обещано было немалое содержание лошадьми и оружием, а также вотчинные земли в глухом лесу, куда стрельцам и казакам настрого будет запрещено соваться. Правда, не знали отец и сын Романовы, что я не им, а себе дорогу в Кремль расчищаю. Так годами и шло. После того как мы всех, на кого Филарет указывал, извели под самый корень, от старцев, одной ногой стоящих в могиле, до новорожденных сосунков, новое дело моему отряду нашлось. Распорядился царь Михаил, чтобы мы, как и раньше, гуляли по польным украйнам и пограничным землям и убивали тех, кто исконные, еще со времен Великих княжеств Киевского да Литовского, вотчины имел, да новому царю из рода Романовых присягнуть побрезговал. Вот тогда-то, уж не обессудь, мне твой Ольгов на пути и попался. Имей твой отец поменьше шляхетской гордыни, был бы живехонек, а так, если не я, так другие. Романовы свой вотчинный огород тогда хорошо корчевали, с заделом не меньше чем лет на триста… Шли годы, отряд мой рос, из Кремля нам уже не коней и пищали, а золото с серебром возили. Я же все это время искал Черного Гетмана. Думал уже на Дону и объявиться как законный наследник престола, да казачков подымать на Москву, но тут как назло Михаил помер, и на трон взошел его сын Алексей. А это был совсем иной человек, как правитель не в отца и не в деда пошел. Воспитанный не в крови Смутных времен, а в кремлевских палатах, управлять державой стал по-иному и в услугах вольных охотников не нуждался. Не прошло и года, как он, разбирая доставшиеся в наследство тайные отцовы дела, прознал о моем уговоре с Филаретом. Недели не прошло, как на нашу поимку был послан чуть не целый стрелецкий полк со строжайшим приказом пленных не брать, а опасных татей перебить без пощады на месте. Уйти-то я, конечно, ушел, только вот людей своих и все нажитые запасы потерял. О том, чтобы возглавить бунт, не было теперь и речи. С тех пор я и стал тем, кто есть, – волком лесным, которому страшно на люди показаться. Ну да ладно, худшее позади. Теперь Черный Гетман наконец у меня, а стало быть, время близко…

– И что же тебе даст Черный Гетман? – не выдержав, перебил Ольгерд.

– А ты что, не знаешь? – спросил Дмитрий. Не на шутку увлекшись рассказом, он позабыл об уговоре «баш на баш» и, не чинясь, продолжил: – Для запорожских казаков тот, кто владеет Черным Гетманом, – предводитель, который спасет от врагов их Украину. Объявившись, я сразу же соберу вокруг себя изрядное войско. Но это только треть дела, ведь для московитов, которым плевать с кремлевской колокольни на все казацкие байки, я в первую голову родной внук царя Иоанна. Многие бояре сегодня недовольны Романовыми и готовы будут примкнуть к восстанию. Но притом, что его возглавит не худородный самозванец, а законный претендент.

В рассуждениях последнего Рюриковича Ольгерд узрел изрядную прореху. Из того, что он знал о Смутных временах, мало кто считал Дмитрия Самозванца подлинным царевичем Дмитрием, чудом спасшимся в Угличе, а потому у его сына было не так уж много шансов стать во главе боярского восстания, как ему представлялось.

– Но и это еще не все, – не на шутку уже увлекшись, вещал Душегубец. – Не забывай, что по материнской и ногайской крови я Чингизид. Если старый дурак Толуй одумается и будет делать, что я скажу, то я со временем стану сперва ногайским беем, а затем, сместив оплывших жиром Гиреев, и крымским ханом. Да и в Клеменце, в свите Яна Казимира, я время зря не терял. Этот король, пешка в руках иезуитов, уже сейчас остался без королевства. Пройдет немного времени, и он отречется от престола, после чего род Ваза потеряет власть над Польшей. Шляхта кинется искать нового короля. И если свою кандидатуру выставит на сейме сын Дмитрия, при котором поляки безраздельно царили в Москве, человек, держащий в узле казаков и татар, претендующий на шапку Мономаха, да к тому же обещающий шляхте небывалые вольности и привилегии, то такой претендент сможет привлечь на свою сторону очень и очень многих.

«И ведь чем черт не шутит, у этого может все получиться, – тоскливо подумал Ольгерд. – Собой виден, через людей переступает, что через корни на лесной тропе, кровь готов проливать хоть ручьями, хоть реками. И главное – несокрушимо, до абсурда, уверен в собственной правоте. Вот тебе и лесной разбойник, падкий до древних реликвий…»

Разговор был закончен. Боль в затылке снова дала о себе знать. Ныли, затекая, крепко связанные ноги. Ольгерд справился с подкатившей дурнотой, поднял глаза на Душегубца и прочитал в них, словно в раскрытой книге, свою ближайшую судьбу. Жить ему, без сомнения, оставалось с комариный чих. Он сглотнул подступивший к горлу комок и попросил:

– Покажи Черный Гетман.

– Зачем он тебе? – искренне удивился Дмитрий. – Понял бы еще твоего лысого дружка, для него это святая реликвия. А тебе-то чем интересны эти волхвовские цацки?

– Слишком много из-за него крови пролито. Хочу своими глазами увидеть.

– Ну что ж, смотри!

Душегубец вытянул из-за спины продолговатый завернутый в холстину предмет. Отбросил грубую ткань, и в руках у него засверкал в отсвете факела черный пернач. Был этот странный предмет, безо всякого сомнения, сделан из железа, однако поверхность имел неровную, словно выломанный из жилы кусок угля с тысячью черных сверкающих граней, по которым бегали красно-желтыми искрами отблески пламени.

– Поглядел? – и сам налюбовавшись вволю, спросил Душегубец, снова заворачивая реликвию в холст. – Завидуешь мне, поди? Только завидовать тебе нет резону – если верить всем преданиям и легендам, которые вокруг этого пернача гуляют, то он лишь у того будет силен, в чьих жилах течет настоящая великокняжеская кровь. Кроме этого и обряд особый нужно провести – в полнолунную ночь напоить досыта Черный Гетман алой водицей. Тогда-то его хозяин полную силу и возьмет.

Ольгерд молчал. Душегубец, снова придя в какое-то лихорадочное возбуждение, продолжил:

– Порадовал душу? Пожалуй что, на этом и распрощаемся. Только уж зла на меня не держи, но смерть я тебе уготовил не простую, а лютую. Ты ведь такой и достоин. Сам посуди, в Ольгове я тебя не убил, ты спасся. В лесу бросил раненым – ты уцелел. Значит, оба мы бросаем вызов судьбе. Сейчас третий раз, так что я и теперь кровь проливать не стану. Крипта эта сделана добротно, все щели замазаны, воздуху неоткуда пройти. Дышать тебе здесь от силы до утра.

– Душегубец ты и есть, какой из тебя царь? – прохрипел в ответ Ольгерд, изо всей силы удерживаясь, чтобы дрогнувший голос не выдал охвативший его ужас. – Да только Бог тебя рано или поздно за все накажет.

– С Богом у меня свои счеты, – отмахнулся от него Дмитрий, словно муху прогнал. – Царь Иоанн Василевич, бают, зело суеверным был государем, в знамения и приметы верил похлеще, чем в доносы. Что ему не помешало земли русские Уралом и Сибирью прирастить. А я, говорят, весь в деда пошел. Ну да ладно, нужно спешить. Прощай, литвин!

Дмитрий вытянул из держателя факел, покинул крипту. Послышались тяжелые удаляющиеся шаги, глухо пророкотала, возвращаясь на место, гранитная плита. Наступила мертвая тишина.

* * *

Оставшись один в беспросветном мраке, Ольгерд на удивление быстро успокоился. Смерть отступила на неопределенное время и стала теперь казаться не такой уж и неизбежной. Тем паче что ждать ее прихода, словно предназначенный к столу поросенок, он не собирался никак.

Ольгерд завалился на бок и, отталкиваясь ногами от пола, пополз ужом в ту сторону, где должны были стоять саркофаги. Уткнувшись макушкой в ножку – львиную лапу, изловчился, сел. Развернувшись спиной и нащупав угол с какими-то завитушками, начал размеренно тереть об него стянутые веревкой руки. Елозил долго, даже взмокнуть успел, однако своего, наконец, добился. Колючее пеньковое вервие, каким привязывают лодки и треножат коней, ослабло и, даруя пока еще призрачную, но все же свободу, опало с запястий. Охнув, согнулся и вытянул из голенища засапожный нож. Распутал узлы на ногах и встал, борясь с бегающими по телу мурашками.

Разогнав кровь, Ольгерд опустился на пол и начал шарить в темноте. Нащупал отброшенную к стене свечу, достал из кармана кресало, добыл свет. Подошел к закрывающей вход плите. Пытаться вскрыть ее ножом было все равно, что бить в крепостные ворота вязальной спицей. В поисках тайного выхода обстучал все четыре стены сверху донизу. Заставляя себя не думать о бессмысленности производимых действий, Ольгерд вернулся к плите, достал нож и, погасив свечу, чтобы не выжигать оставшийся воздух, начал долбить острием в одно место.

Долбил он долго, время от времени отдыхая и собираясь с силами. Дышать становилось все тяжелее, рука слабела. Выщербина была глубиной от силы в четверть дюйма, когда нож выпал из рук, а перед глазами поплыли красно-фиолетовые круги и в ушах зазвенели странные голоса.

Ольгерду почудилось вдруг, что он снова стоит в тоннеле, по которому его приводили к знаниям потомки сгинувших давно тамплиеров. И, как тогда в тоннеле, вдали перед слабеющим взором забрезжил свет. Он ринулся вперед, раздвигая руками обжигающе-холодную воду, но остановился, разглядев бревнами плывущие навстречу бесконечные мертвые тела.

Восковые маски застывших лиц казались в лунном свете выточенными из камня. Была там девочка, имя которой он забыл, дочь стряпухи, участница детских игр, умершая от лихорадки, убитые Душегубцем мать и отец, десятки лишенных жизни в бою врагов, слепой кобзарь Филимон, мальтиец Анри, Тарас Кочур, посаженные на кол казаки, Фатима, убитые в Риге шведы-наемники.

Угасающий разум Ольгерда осознал – еще немного, и он поплывет по воде вслед за всеми. Сил противиться смерти больше не оставалось. Ольгерд, слабея в ногах, начал медленно опускаться в ледяную, сковывающую движения воду. Когда холод достиг груди, едва различимый свет, что все еще брезжил в конце тоннеля, вдруг приблизился к самым глазам и заблистал нестерпимо ярко.

Ольгерд уже не слышал, как плита пришла в движение и в крипту, пьянящим мозельским вином, хлынул воздух. Сырой и затхлый, сейчас он казался Ольгерду студеной водицей из родника…

* * *

Ольгерд оперся о стену и присел на ближайшее возвышение – тот самый ящик, на котором сидел, ведя с ним разговор, Душегубец. Пока он приходил в себя, Измаил с факелом в руке осматривал крипту. Скользнул взглядом по коробам с мумиями, подошел к саркофагам, осветил их внутри, покачал головой:

– Черный Гетман был здесь?

– Да, – кивнул Ольгерд. – Только Дмитрий его забрал.

– Давно?

– Не знаю. Что сейчас на дворе?

– Вечер. Настоятель сказал, что ты сюда приехал вчера, попросился молиться в костеле и пропал.

– Ты же в Вильно должен был ждать. Как здесь оказался?

– Почти случайно. Когда из Риги выезжали, спросил у стражи, не видели ли они человека с приметами Душегубца. Те и припомнили за полталера, что был такой, только вчера. Тут уж сложить два и два, чтобы понять, что тебя ждет засада, было несложно. Кинулся в погоню. До сих пор от седла седалище болит и спина не разгибается. Дальше – понятно. Расспросил обо всем иезуита, спустился в усыпальницу, по твоему рассказу открыл вход в подземелье. В общем, в сорочке ты родился, Ольгерд.

В крипту забежал Сарабун. Потянул носом воздух, сморщился, словно гнилья нюхнул, подскочил к Ольгерду, оттянул ему веко, приложил ухо к груди и решительно заявил:

– Немедля на улицу!

Пока Ольгерд разговаривал с Измаилом, лекарь, расспросив у Ольгерда все, что тот вызнал в рижском архиве, успел обследовать дальнюю галерею, нашел выход и решительно повел компаньонов по длинному коридору. Выход из подземелья был замаскирован под придорожную каплицу с незаметной дверцей в фундаменте, открыть которую можно было только изнутри.

Над лесной опушкой, расположенной в нескольких выстрелах от Несвижа, висела мягкая шелестящая тишина. С неба падали нечастые большие снежинки, и угрюмый лес на глазах преображался, укрываясь праздничными белыми шапками. Не чувствуя холода, Ольгерд сел прямо на землю и обхватил руками колени. На душе у него было тоскливо и пусто.

Рядом, сопя, примостился Сарабун.

– Как Фатиму схоронили? – спросил Ольгерд.

– Все сделали честь по чести. Поговорили с татарами на постоялом дворе, те и подсказали, где за городом небольшое мусульманское кладбище.