Текст книги "Черный Гетман"

Мертвая тишина

Всадники вынырнули из-за деревьев неожиданно. Ольгерд втянул ноздрями колючий морозный воздух и отмахнулся рукой в сторону своих спутников, чтобы не полошились. Для рейтарского патруля, объезжающего рижские предместья, бедный шляхтич на ленивом неповоротливом меринке, путешествующий в сопровождении трех беженцев, интереса не представлял, однако дотошные и исполнительные шведы простым осмотром не ограничились.

– Кто такие? – поравнявшись с конными путниками, грозно спросил огненно-рыжий офицер с торчащими, словно у кота, усами.

– Я шляхтич из свиты князя Богуслава Несвижского, – ответил Ольгерд, протягивая приготовленную бумагу. – Со мной мещане Гродненского воеводства, Ивенского повета. Сбежали от казацких погромов, едут в Ригу под защиту доблестного генерала де ла Гарди…

– И этот тоже литовский мещанин? – хмыкнул рейтар, указывая на казачка-Фатима.

– А кто же еще? – Ольгерд, как мог, изобразил на лице искреннее удивление. – В Литве со времен Гедимина живет множество оседлых татар, а в Ивне, откуда он родом, даже мечеть имеется…

По настоянию Измаила, все привезенные из Клеменца богатые трофеи вместе с породистыми дорогими конями были оставлены в виленском постоялом дворе, благодаря чему маленький невооруженный отряд смог добраться до цели, не привлекая к себе внимания. Беженцев на дорогах было пруд пруди, сбегались в Ригу, устоявшую после нападения московитов, и многочисленные литовские шляхтичи, желающие пойти на службу к шведам.

Швед скосился на одного из своих подчиненных, судя по расшитому кунтушу, поляка. Тот, подтверждая слова шляхтича, кивнул. Махнув рукой: «Езжайте!» – рейтар пустил коня по дороге походной рысью, и разъезд скрылся за ближней рощей. Ольгерд бережно свернул грамоту, которую подделал в Вильно писец-иудей, и вернул ее в сумку.

Отряд двинулся по дороге, миновал заснеженную сосновую рощу, и вскоре перед компаньонами открылась скованная льдом река Двина, в излучине которой раскинулся большой город.

Ольгерд остановился, разглядывая высокие насыпные валы и вздымающиеся за ними острые золоченые шпили церквей.

– И это та самая знаменитая Рижская крепость, которую не смогла взять армия русского царя? – с сомнением поинтересовался Измаил, выпростав руку из подбитого шерстью плаща, куда он кутался по непривычке к северной зиме, и указывая на изрядно пострадавшие от артиллерии земляные валы.

– Север не степь. Здесь побеждают не сабли и копья, а пушки и мушкеты, – ответил Ольгерд. – Ригу строили по самым новым голландским чертежам. Такие вот земляные стены с бастионами защищают от пуль и ядер почище, чем клеменецкие каменные фортификаты…

Египтянин промолчал. В делах военных он во всем доверял Ольгерду. Ольгерд же, оглядев внимательно город, кивнул с уважением. Русские пушкари поработали, что тут и говорить, на славу. Даже издалека было видно, что все городские укрепления изгрызены ядрами, словно червивое дерево. Однако русский царь и его воеводы, не решившись на штурм и сняв осаду, были правы. Оборонительные валы высотой не меньше чем в пять саженей с пятью бастионами и четырьмя треугольными равелинами[59]59
  Равелин – оборонительное сооружение впереди крепостного вала.


[Закрыть], окруженные рвом, делали лобовой штурм города делом бессмысленным и кровавым.

Миновав предместья и двухсотсаженный палисад, компаньоны достигли ворот и въехали в город. Поплутав в лабиринте переулков, вскоре прибыли к конечному пункту совместного путешествия – большому постоялому двору.

– Ну что, делаем все, как уговаривались? – спросил Ольгерд.

– Именно так, – кивнул Измаил. – Мы остаемся здесь, ты действуешь в одиночку.

Расстались как случайные попутчики, без прощальных церемоний и напутственных слов. Ольгерд направил коня в боковую улицу, кивнув друзьям, не бойтесь, мол, все будет путем. Нахмурился, встретившись с жадным взглядом Фатимы, но отвернулся и, заставив себя позабыть обо всем, кроме предстоящего дела, двинулся в сторону замка.

Еще в Вильне после долгих споров все же решили, что живописная троица: богомолец, лекарь и татарчонок останутся на постоялом дворе и будут отвлекать на себя внимание возможной засады, а заодно и рыскать по городу в поисках Душегубца, в то время как Ольгерд встретится с загадочными хранителями.

Изнутри устройство рижских укреплений можно было рассмотреть в подробностях. Торчащие над насыпями дымящие трубы свидетельствовали о том, что валы были полыми изнутри и служили одновременно казармами для гарнизонных солдат. Сама же Рига, еще не до конца оправившаяся от последствий осады, представляла собой едва не сплошную стройку. Главная, ведущая к замку улица, вздыбившись вывороченным булыжником, чернела длинными, отогретыми с помощью костров траншеями – по городу, невзирая на зимнюю пору, спешно прокладывали водопровод.

Центральный замок, выстроенный еще Ливонским орденом, был довольно неказист, не отличались изысками также стоящие неподалеку дом генерал-губернатора и странная деревянная башня, более всго напоминавшая китайскую пагоду. Тем величественнее на фоне приземистых и некрасивых зданий выглядели старинные соборы.

* * *

Добравшись до центра города, Ольгерд первым делам отыскал местную биржу. Там за грабительскую сумму, целых двадцать пять рейхсталеров в неделю, арендовал небольшой одноэтажный особняк без прислуги. Маклер, латыш с картофельным носом и бегающими глазами, в ответ на вопрос о цене лишь развел руками: «Дешевле никак не выйдет, герр риттер, война. Приличных домов в городе по пальцам перечесть». Оплатив аренду сразу за две недели, Ольгерд получил ключи и, следуя за провожатым, отправился определяться на постой.

Дом оказался именно таким, как нужно для предстоящего дела, – внешне неброским, но с крепкими каменными стенами, хорошим обзором из окон и, главное, большой печью, обогревающей одновременно две смежные комнаты. Провожатый показал ему заготовленные в пристройке дрова, рассказал, где расположен ближайший колодец, получил серебряный грош на чай и исчез.

Ольгерд растопил печь, погрелся у гудящего огня. Возвращаться на улицу не хотелось, но – дело прежде всего. Разузнав у прохожих, где находятся ближайшие к дому конюшни, а таковыми оказались рейтарские казармы, Ольгерд отправился туда и за небольшую мзду поставил коня на довольствие. Затем, справившись у конюхов, где можно недорого и вкусно поесть, отыскал в лабиринте коротких изломанных переулков неприметную таверну «У Язепа». Толстый хозяин на просьбу об ужине молча исчез на кухне, а вернувшись, выставил на стол заячьи потроха в сметане, отварную репу и свинину с бобами. Справившись с сытной и вкусной едой, Ольгерд опрокинул полштофа подогретого пива, расплатился и двинул пешим порядком в сторону городского замка.

Указания, которые дал компаньонам клеменецкий иезуит, были очень просты. В шесть часов вечера в любой день недели обладателю письма надлежало встать на правом, если стоять лицом к фасаду, углу церкви Святого Петра и под бой городских часов достать из сумки или кармана конверт. После чего, как утверждал професс: «Те, кто вам нужен, сами вас и найдут».

К шести Ольгерд едва успел – перепутал нужную церковь с величественным Домским собором, отстоящим от нее менее чем на сотню саженей. Однако к первому удару отбивающего время колокола уже стоял на оговоренном месте. Растопырился шляхтичем-разиней, не видевшим в жизни зданий выше кладбищенской каплицы, встал на углу и, запрокинув голову, начал разглядывать церковные шпили. Как только часы начали бить, сделал вид, что вспомнил вдруг о данном ему поручении, оглянулся на башню с циферблатом, достал из сумки пакет и озабоченно повертел его в руках. Повертелся из стороны в сторону, давая тайным соглядатаям возможность разглядеть большую сургучную печать, спрятал письмо обратно за пазуху и походкой занятого человека пошел по разрытой улице в сторону своего дома.

Не успел он насчитать полсотни шагов, как сзади раздался тихий, чуть сиплый голос:

– Не оборачивайся. Сейчас сверни во второй переулок справа. Там в одном из домов будет открыта дверь. Туда зайди, дверь за собой захлопни, щеколду задвинь. Тебя ждут.

Стараясь ничему не удивляться, Ольгерд в точности выполнил полученные указания. Резко свернул во второй проем, сразу же увидел распахнутую дверь, шмыгнул в нее и заперся на засов. Подивился ловкости неведомых хранителей. Переулок, в который его направил незнакомец, был совсем коротким, в три дома, так что если и кинулся вслед за ним кто бы то ни было, непременно пробежал вперед, на соседнюю улицу.

Дом, в который он заскочил, оказался изнутри нежилым – стены с осыпавшейся побелкой, земляной пол и балки потолочного перекрытия, с которых свисали космы многолетней паутины.

Осмотреться вокруг ему толком не дали.

– Подойди сюда! – раздался вдруг голос.

Ольгерд обернулся. Голос, как выяснилось, исходил из глубокой ниши в дальней стене. Подойдя к ней вплотную, он разглядел в нише маленькое, с печную вьюшку, оконце, ведущее в соседнее помещение.

– Дай письмо и жди! – приказали из оконца.

Ольгерд вынул письмо, свернул трубкой, затолкал в темноту.

За стеной чиркнули кресалом, в оконце заплясал огонек масляной лампы. Раздался тихий треск вскрываемой печати и шелест бумаги. В ожидании ответа Ольгерд скрипнул зубами, пообещав про себя иезуиту, буде тот соврал, такие Содом и Гоморру, по сравнению с которыми и угрозы Душегубца покажутся коварному профессу добрым братским напутствием. Однако клеменецкий настоятель оказался человеком слова.

– Ты увидишь то, что желаешь, – раздался, наконец, тот же голос. – Рекомендации брата не поддельные. Теперь тебе лишь осталось сделать пожертвование…

– Если нужно, значит, нужно, кто же спорит? – вздохнув с облегчением, перебил Ольгерд невидимого своего собеседника. – Этого хватит? – Он тряхнул перед оконцем припасенным как раз на подобный случай увесистым кошелем, содержимого которого было вполне достаточно, чтобы приобрести полное рейтарское снаряжение.

– Думаю, что нет, – не дрогнув, ответил голос. – День работы в наших архивах стоит…

От суммы, которую назвал хранитель, у Ольгерда перехватило дух.

– Я не ослышался? Повтори!

Хранитель, или кто там стоял за стеной, повторил. Голос его был безмятежен, словно речь шла о полуталере на покупку новых сапог.

– И что же, есть те, кто соглашается за день копания в старых бумагах выложить целое состояние?

– Есть знания, которые гораздо дороже денег. То, о чем ты просишь, принадлежит именно к таким…

– Мне нужно время, – только и смог выдавить Ольгерд.

– Неделя, – чуть помолчав, ответил голос. – Нас искать не нужно, в городе мы сами тебя разыщем. Как только будешь готов, выходи на улицу в шапке с перьевым султаном, это и будет знак. Ну а сейчас ступай.

Рано утром Ольгерд пошел на рыночную площадь. Там, у шорных рядов, где продавали конскую упряжь, они сговорились встретиться с Измаилом. Приметив друг друга, как заправские заговорщики, встали рядом, будто рассматривая дорогие седла, отделанные тисненой кожей, сами же начали тихий разговор.

– В этом городе так холодно, что я ночью едва не умер, – пожаловался египтянин. – На постоялом дворе кругом щели в ладонь, сквозняки гуляют, словно степные ветры.

– Придется потерпеть еще несколько дней, приятель, – ответил Ольгерд. – Я дней за пять попробую обернуться в Вильно и обратно.

– Зачем? – спросил Измаил.

Ольгерд в двух словах сообщил египтянину о вчерашней встрече.

– Продам коней, оружие и доспех, что король пожаловал, – закончил он короткий рассказ. – Вместе с тем, что у нас осталось, глядишь, нужная сумма и наберется. А если нет, то хоть на дорогу с кистенем выходи…

– Это пусть Душегубец с кистенем на дороге стоит, – ответствовал египтянин. – Ехать никуда тебе не придется, загороди меня так, чтоб никто не видел, будто деньги считаем.

Спрятавшись в проеме меж торговыми рядами, Измаил поднял паломнический посох, с которым не расставался с тех самых пор, как они повстречались в урочище под Киевом, с усилием провернул резную рукоять, отъял ее от основания и, зацепив пальцем, вытянул из углубления туго скрученную бумагу.

– Вексель флорентинского банка, – пояснил он Ольгерду, собирая посох обратно. – Он выписан на предъявителя. Думаю, что этого будет вполне достаточно. Ступай на биржу и обменяй его на золото. Следить за тобой не будем, чтобы хранителей этих не спугнуть. Встречаемся, если что, завтра на этом же месте. Но на всякий случай скажи, как тебя, если что, найти?

Ольгерд объяснил египтянину, как пройти к его дому, хлопнул спутника по плечу, не бойся, мол, все будет хорошо, и двинул неспешно на биржу, вексель учитывать.

* * *

Обратив бумагу египтянина в звонкую монету, Ольгерд вернулся на рынок, прошелся по скорняцким рядам и вскоре уже шагал в сторону приглянувшейся таверны в енотовой шапке с кокардой, из которой воплощением шляхетской гордости торчал пучок длинных орлиных перьев. На сей раз «У Язепа» подали гороховый суп со свиными ребрами и ароматную жареную селедку. Ольгерд не спеша расправился с первым и вторым блюдом, затребовал штоф пива и, ожидая встречи с хранителем, долго его цедил. Досидел до того времени, пока таверну не начали заполнять возвращающиеся со службы чиновники, после чего пошел обратно домой. Почти у самых дверей его окликнул в спину знакомый голос:

– Когда пробьют к заутрене, выходи на улицу и ступай, не торопясь, к Домскому собору.

Ольгерд кивнул, соглашаясь, вошел в дом, растопил печь, не раздеваясь, завалился в кровать и, закрыв глаза, провалился в сон.

Ему приснилось огромное сумеречное кладбище, раскинувшееся от края до края на пустой холмистой равнине. Чье было кладбище, непонятно – на серых раскрошенных, стертых временем надгробных камнях было не разобрать ни надписей, ни крестов, лишь кое-где над ломаными рядами поросших травой могил вздымались мраморные фигуры – молящиеся ангелы и рыцари с обнаженными мечами.

Он, Ольгерд, не чуя под собой ног, мчался по главной аллее, словно боялся куда-то опоздать. Под ногами его скрипели камешки, а за спиной, не догоняя, но и не удаляясь, истошно хлопали тяжелые вороновы крылья. Он бежал и бежал, не оглядываясь, пока не перевалил через самый высокий холм, у подножия которого вдруг обнаружилась огромная мраморная фигура – раскинувшаяся в неге обнаженная девушка, напомнившая Ольгерду одновременно и Ольгу, и Фатиму. Лежащая удерживала большой бронзовый колокол, казавшийся в ее руке колокольчиком, каким вызывают прислугу, и колокол этот звонил, призывая всех добрых христиан на молитву, посвященную приходу нового дня.

Вынырнув из забытья, Ольгерд открыл глаза. На улице уже светлело, а из окна доносился унылый перезвон невидимых за крышами колоколов. Он встал, умылся в прихожей, попил ледяной воды и начал собираться. Дело предстояло вроде бы и неопасное, но мало ли что еще произойдет в дороге? Да и деньги на руках немалые… Сунул за пояс два пистоля, в голенище сапога пристроил малый нож. Кинжал, чтоб был на виду, повесил на пояс. Накинул на плечи теплый плащ, перекрестился и вышел на улицу.

На полпути к Домскому собору его окликнули из темного переулка. Завернув за угол, Ольгерд успел разглядеть очертания небольшой двуконной кибитки.

– Забирайся скорее! – потребовал голос.

Ольгерд нырнул в темноту, провожатый вскочил вовнутрь вслед за ним. Вслед за хлопком закрывающейся двери сразу же послышался свист кучерского кнута, и кибитка, отбросив путников назад, резко рванула с места.

Повозка, как и следовало ожидать, окон не имела и освещалась маленькой масляной лампадой, которая позволила лишь разглядеть, что провожатый был одет в длинный бесформенный балахон с накинутым на глаза капюшоном. Кибитка запетляла по коротким рижским улицам. Некоторое время они молчали. Первым заговорил провожатый:

– Деньги при тебе?

– Да.

– Выложи их на сиденье.

Ольгерд открыл сумку и вынул из нее один за другим тугие кожаные мешки:

– Как уговаривались!

Провожатый кивнул капюшоном:

– Когда мы прибудем на место, деньги пересчитают. Сейчас же ты должен отдать мне все оружие и позволить завязать глаза.

Ольгерд крякнул с досадой. Ему, не расстающемуся с саблей и пистолем даже во время сна, легче было голым отправиться на королевский прием…

Провожатый, уловив сомнения, добавил:

– Прости, но если ты не выполнишь наши условия, то мы немедленно повернем обратно и расстанемся навсегда.

Ольгерд подчинился, и вскоре рядом с кошелями выросла внушительная груда колющих, режущих и стреляющих предметов. Провожатый, не выражая никаких чувств, извлек из глубин балахона длинный отрез. Ольгерд, нахмурившись, повернулся к нему спиной. На глаза легла плотная черная ткань.

Сперва, от нечего делать, Ольгерд пробовал считать колесные скрипы и повороты, но вскоре сбился и бросил бесполезное дело. Брусчатка под колесами несколько раз сменилась на грунт, кибитка сбавила ход, скрипнули, открываясь, какие-то ворота. Они ехали еще некоторое время, затем остановились. Дверь открылась, впуская вовнутрь влажный, чуть затхлый воздух. Ольгерда взяли за руку, помогая выйти наружу, и повели вперед.

Судя по всему, находились они в каком-то очень большом каменном подземелье – снаружи не доносилось ни единого звука, а шаги, что твердые Ольгерда, что шаркающие сопровождающих, которых теперь было не меньше трех, гулко отдавались от стен.

Они несколько раз спускались и поднимались по крутым винтовым лестницам, заходили в низкие двери, поворачивали вправо и влево, а кроме того, провожатые время от времени останавливались и крутили Ольгерда то через правое, то через левое плечо. Когда он начал уже шататься, полностью потеряв ориентацию, его остановили, взяв за плечо.

– Осталось последнее, – прошептал над самым ухом новый, твердый и решительный голос. – Это и ритуал посвящения и последняя предосторожность. Снимай всю свою одежду и иди вперед.

Чувствуя себя щепкой, которую водный поток несет к неведомым берегам, Ольгерд стянул с глаз опостылевшую ткань и, желая вначале оглядеться, начал медленно расстегивать крючки на кунтуше. Уловка не сильно ему помогла – вокруг было темно, хоть глаз выколи. Плюнув на осторожность – отдавши голову, по волосам не плачут, – Ольгерд решительно стянул через голову рубаху, сбросил сапоги и, распустив завязку, стащил порты.

– Иди вперед! – приказал тот же голос.

Таким одиноким и беспомощным, как сейчас, Ольгерд не чувствовал себя никогда. Привыкая помалу к темноте, он двинулся шаг за шагом по уходящему под откос и постепенно сужающемуся тоннелю. Вскоре под ногами у него захлюпала вода. Несмотря на зимнюю пору, она оказалась не ледяная, словно подземелье, в которое его привели, не имело никакой связи с внешним миром.

Вода подступала к самой груди, когда впереди забрезжил неясный свет. Помогая себе руками, Ольгерд рванулся вперед. Когда свет был уже совсем рядом, навстречу ему протянулась чья-то рука. Приняв нежданную поддержку, Ольгерд, дрожа от холода, но больше от перенесенного испытания, выбрался в полутемную комнату с высоким арочным сводом.

Перед ним на табурете лежала, сложенная стопкой, чистая сухая одежда. Тот, кто помог выбраться из воды, накинул ему на плечи большое банное полотенце. Ольгерд растерся, натянул на себя серую колючую хламиду, всунул ноги в грубые деревянные башмаки. В противоположной стене открылась незамеченная раньше дверь, и из проема хлынул свет, который быстро перегородил появившийся в нем человек.

– Я архивариус, который будет тебя сопровождать. Можешь называть меня Мастер. Сейчас мы поднимемся наверх, и ты получишь то, что просил.

* * *

Подошвы у башмаков были подбиты толстой кожей и на каменном полу не стучали. Следуя за Мастером, Ольгерд поднялся по крутой и высокой винтовой лестнице, выведшей в огромный многосводчатый зал, сплошь уставленный стеллажами. Зал пребывал в полумраке и освещался явно снаружи – от капителей выстроенных рядами колонн через узкие прорези внутрь пробивался солнечный свет.

В нос ударил запах сухого пергамента и старой бумаги – на уходящих вдаль рядах теснились тысячи книг в затертых кожаных переплетах, скрученные в рулоны рукописи и перевязанные пачки. Стало понятно, зачем неведомым хранителям требуются такие деньги.

– Это, стало быть, и есть ваш архив, – произнес, скорее для того, чтобы не молчать, Ольгерд. – Крепко же вы его упрятали, да и охраняете важно. Почище, чем королевский арсенал.

– В арсеналах хранятся всего лишь сабли и ружья, – ответил мастер. – Мы же оберегаем книги и документы. Книги содержат мудрость веков, а документы свидетельствуют о прошлых деяниях. Познавший мудрость, подчиняет настоящее, а познавший прошлое, владеет будущим. Знание – это власть.

– Пожалуй что так, – кивнул Ольгерд. – Знаний у вас здесь с избытком. Только как мне найти то, зачем я сюда пришел? Для того чтобы просто оглядеть ваши закрома, года не хватит.

– Об этом не беспокойся, – ответил, чуть усмехнувшись, архивариус. – Тебе не придется ничего искать самому. Справа от тебя дверь, за ней келья, предназначенная для гостей. Зайди туда и жди. Я принесу все, что нужно.

Келья оказалась светлой, не душной комнатой, посреди которой стоял большой, добела очищенный стол с приставленным к нему креслом. Не успел Ольгерд устроиться поудобнее, как в келью зашел хранитель. В руках он держал стопку разномастных книг и бумаг, высотой пяди[60]60
  Пядь – старорусская мера длины, 17,78 см.


[Закрыть] в три, туго перевязанную кожаным шпагатом.

– Вот, – сказал Мастер, с усилием опуская на стол принесенную связку. – Здесь все, что у нас имеется по Сиротке…

– Какому еще сиротке? – брякнул Ольгерд. Но сразу же вспомнил о странном слове в письме клеменецкого професса и придержал язык.

– Как какому? – искренне изумился архивариус. – В твоем пропуске было сказано, что нужен тебе граф Миколай Криштоф Радзивилл Сиротка. Или я что-то спутал?

– Не перепутал. Именно он-то и нужен, – спохватился Ольгерд, проклиная свое тугодумие. – Просто сразу не разобрал.

– Ну вот и ладно, – вздохнул с облегчением архивариус. – А то я уж подумал, грешным делом, что снова что-то спутал. Ну да ладно. Документы в твоем распоряжении, но обращаться с ними нужно бережно, и, сам понимаешь, выносить из архива нельзя ни листка. Ты можешь находиться здесь сколь угодно долго. Проголодаешься или будешь испытывать жажду – тебе принесут хлеб и воду. Естественную надобность можешь справлять в комнате по соседству.

Засветив три ярких масляных лампы – две на полке за спиной и одну на столе, хранитель ловко распустил тугой узел на связке и, закрыв за собой глухую тяжелую дверь, оставил Ольгерда наедине с ворохом старых бумаг.

Ольгерд вздохнул, проклиная Измаилову блажь. Чего стоило попросить професса указать в письме не его, а египтянина, и не пришлось бы сейчас заниматься столь непривычным для наемного воина деле – рыться в кипе старых бумаг. Однако назвался груздем – полезай в кузов.

Большую часть бумаг составляли подшивки расходных ведомостей, погашенных векселей, полученных и неотправленных писем, докладных записок и донесений. Оложив их в сторону, Ольгерд подтянул к себе толстый том в переплете из лайки, крашенной кроваво-алой киноварью, страницы которого были сделаны из слонового цвета клафа – тончайшего пергамента особой выделки, используемого для дорогих церковных книг и особо важных документов. На титульном листе рукописной книги было выведено каллиграфическим почерком:

Его светлости графа Радзивилла, Миколая Криштофа, по прозвищу Сиротка, Мальтийского ордена рыцаря, кавалера ордена Гроба Господня, великого маршала литовского, позже каштеляна трокского, воеводы трокского и виленского воспоминания, с его слов и по его светлейшему указанию записанные[61]61
  Подлинный документ, был переведен на русский язык и издан отдельной книгой.


[Закрыть]_.

Речь шла о делах давно минувших дней, ибо сей достойный представитель рода литовских волхвов, князей и магнатов родился больше чем сто лет назад, еще в те времена, когда царь и великий князь всея Руси Иоанн Гордый (возможно, что дед Дмитрия Душегубца) шел во второй поход на Казанское царство.

Справедливо рассудив, что связь Януша Радзивилла с его родственником и далеким предком в первую очередь следует поискать в его жизнеописании, Ольгерд перевернул страницу и, как в омут, с головой нырнул в прошлое.

Пробежав глазами подробное и скучное, как воскресная проповедь, описание всех предков светлейшего графа, начиная с некоего жемайтского волхва, правой руки князя Миндовга, Ольгерд задержался на рассказе о том, как тот получил свое более чем странное прозвание Сиротка.

Прозвище сего просвещенного магната и владетеля вовсе не от бедственного его положения исходит, а напротив, есть воспоминание о монаршьей милости. Когда будущий граф Криштоф изволили пребывать в трехлетнем возрасте, Несвижский замок, главное родовое имение Радзивиллов, посетил сам король Речи Посполитой, Сигизмунд Август. Наткнувшись в коридорах замка на брошенного без присмотра и плачущего ребенка, его величество соизволили самолично вызвать няньку и приказать ей, шутя, «озаботиться о сиротке», с каких пор граф Криштоф сие прозвище с гордостью и носит до сей поры.

Пытаясь понять, что же именно здесь собирался искать Душегубец, Ольгерд продолжил чтение. Из дальнейшего жизнеописания Радзивилла Сиротки он выяснил, что юный Криштоф, проведя молодые годы не столь в учебе, сколь во всех мыслимых видах разгула, на семнадцатом году жизни осиротел, и на сей раз уже по-настоящему. Унаследовав титул и невообразимое состояние, Сиротка одумался, бросил прожигать жизнь, под влиянием иезуитов обратился из протестантства в католичество и начал делать карьеру при дворе короля Сигизмунда. Благодаря высокому происхождению и личным качествам, он быстро возвысился до великого маршала литовского, однако после смерти своего царственного покровителя оказался в опале. Он был одним из тех, кто возложил польскую корону на голову французского принца Анри Валуа, который, процарствовав менее полугода, после смерти брата Шарля[62]62
  Анри Валуа – будущий король Франции, известный как Генрих Третий. Его старший брат Шарль – Карл Двенадцатый. На германский манер в России стали называть французских монархов гораздо позже, в восемнадцатом столетии.


[Закрыть] сбежал из Кракова, чтобы принять корону Франции под именем Анри Третьего. Разразившийся после побега скандал черным пятном лег на репутацию всех сановников, которые поддержали легкомысленного француза. Новоизбранный король Речи Посполитой, Стефан Баторий, Радзивиллов не жаловал, и Миколай Радзивилл Сиротка, оставив столицу, отправился в действующую армию, благо войн в то время велось с избытком.

Повоевав несколько лет с московитами, он был тяжко ранен под Псковом и через некоторое время отправился паломником в Иерусалим. О причине этой поездки неведомый биограф говорил невнятно. По одному выходило, что рана, полученная его господином, была едва не смертельной, по другому – он просто тяжело заболел и, находясь на смертном одре, дал паломнический обет, который исполнил после чудесного исцеления.

«Уже теплее», – подумал Ольгерд, обращаясь к страницам, повествующим о паломничестве Ралзивилла в Святую землю. Точнее, к тем его главам, которые описывали поездку в Египет. Потому что именно в этой части жизнеописания ему впервые встретилось очень даже знакомое слово «саркофаг»[63]63
  Дошедшие до нас путевые заметки свидетельствуют, что в XVI–XVIII столетиях европейские состоятельные паломники, совершая путешествие на Восток, как правило, посещали Египет.


[Закрыть].

Дальнейшие действия Сиротки, описанные биографом весьма скупо, менее всего напоминали похождения смиренного паломника. Святые места он, как добрый католик, конечно, посещал, но больше проводил времени в изучении особенностей этой загадочной древней страны. Ольгерд уже и не удивился, прочтя о том, что более всего князя заинтересовали не звери-крокодилы и не циклопические строения, а старинные языческие захоронения с сохранившимися до наших дней мумиями. И эти мумии увлекли литовского магната настолько, что он не только сошелся с «преступными людьми, которые в обход оттоманских властей древние могилы копают и найденное иноземцам продают», но даже приобрел втайне две мумии, мужскую и женскую, твердо решив доставить их домой.

Далее следовала леденящая кровь история о застигнутом штормом корабле, в трюме которого находились страшные приобретения. Биограф утверждал со слов самого Сиротки, что корабль, вышедший из Александрии в сторону Кипра, был застигнут штормом и, «словно заговоренный», не мог продвинуться к цели ни на сажень. После многодневной борьбы со стихией граф Криштоф, догадавшись, что все дело заключается в его грузе, собственноручно выбросил за борт ящики с мумиями, после чего корабль продолжил путь.

Однако меж листами рукописи, повествующей о египетских мытарствах князя, обнаружился вдруг нацарапанный на папирусе донос, составленный одним из сопровождавших Сиротку слуг. Донос был адресован некоему иезуитскому иерарху, которого писавший по имени не называл:

…а потом по настоянию его светлости отправились мы в дальнее селение Аль-Кусор, где люди живут на песком засыпанных крышах языческих капищ. И там князь многократно со жрецами тамошними совет держал и денег им отдал столько, что хватило бы для того, чтоб часовню новую возвести. А язычники те за полученную мзду рассказывали его светлости о зельях и заклятьях, посредством которых любого покойника нетленным сделать возможно. Своим долгом считаю донести, что тайна сия к возвышению ордена нашего содействовать непременно должна, ибо позволит братьям выбирать, кого из ныне живущих, нетленность праха наверняка обеспечив, можно будет к святым причислить.

О событиях, произошедших на корабле, доносчик поведал странное. По его словам, упорный, как все Радзивиллы, Сиротка, поговорив с моряками и разузнав обо всех их суевериях, отнюдь не избавился от мумий, но спустился в трюм и самолично фамильной саблей их разрубил на части, после чего якобы море и успокоилось. Коротко указав, что расчлененные мумии были доставлены в несвижский замок Радзивиллов, доносчик завершил свой доклад, и Ольгерд вернулся к основному рассказу.

Дальше началось самое интересное. Ольгерд пожирал глазами ровные аккуратные строчки, читая о том, как сразу же после возвращения в Несвиж тридцатипятилетний граф, пригласив известного архитектора-итальянца, заложил там новый иезуитский костел, в цоколе которого приказал оборудовать просторную родовую усыпальницу. Главное заключалось в том, что костел возводили не местные рабочие, а привезенные из Италии мастера.

«Родовая усыпальница Радзивиллов, – прошептал Ольгерд. – Значит, вот куда гетман Януш отвез похищенные в Киеве саркофаги!»

Однако, чтобы надежно укрыть четыре огромных мраморных ларя, требовалось какое-то особое, скрытое место. Стало быть, в костеле с усыпальницей должно быть еще одно (а может, и не одно) тайное помещение. Не зря же его строили одни иностранцы…

Подтверждением этих мыслей стала опять же найденная меж листами книги копия тайного письма несвижского настоятеля, отправленного напрямую генералу иезуитского ордена, в котором тот сообщал о приехавших посреди ночи нескольких фурах с сильной охраной. Изгнав святых отцов за церковную ограду, Радзивилловы гайдуки самолично разгрузили на заднем дворе костела какие-то тяжелые ящики, обшитые рогожей, которые «утром исчезли со двора бесследно, и куда они пропали, ведает лишь Господь».