Текст книги "Черный Гетман"

– Я выполнил свое обещание, – спокойно сказал кобзарь. – Теперь выполняйте и вы свое.

Измаил поглядел на Ольгерда и покачал головой.

– Моя вера не позволяет мне убивать беззащитного.

– Выньте нож из раны, – совершенно спокойно, словно речь шла о чем-то будничном, сказал кобзарь. – Если ваш лекарь не врет, то скоро мои страдания прекратятся.

– Прости, Господи, если ты это слышишь, – сбивчиво зачастил Сарабун. – Но я могу дать этому человеку выпить отвар, от которого он крепко уснет…

– Да, – кивнул старик. – Только тогда я не смогу вытащить нож из раны.

– Я сделаю это, – сказал Ольгерд. – Ведь я дал слово.

Пока Сарабун колдовал над котелком, смешивая в нем какие-то корешки и выливая жидкость из маленького глиняного сосуда, никто из присутствующих не произнес ни слова. Наконец лекарь закончил приготовления, снял котелок с огня, перелил густую коричневую жидкость в деревянную плошку, остудил и поднес ее к губам умирающего.

Старик благодарно кивнул и сделал несколько длинных глотков.

Прошло немного времени, и грудь его начала ровно вздыматься, а руки безвольно легли вдоль тела.

– Отвар ускорит дело, – прошептал Сарабун. – Он уйдет быстро и без боли.

– Отойдите, – сказал Ольгерд. – Негоже вам здесь стоять.

Дождавшись, когда Измаил с Сарабуном скроются в темноте, он сел рядом со спящим, собрался с духом, осторожно вытянул нож из раны. Старик чуть вздрогнул и медленно выдохнул. Черты лица его обострились, а кожа стала словно восковой.

Ольгерд опустился перед кобзарем на колени, перекрестился, шепча первую пришедшую на ум молитву, встал и пошел прочь из хутора на голос выпи, туда, где отблески большого костра высвечивали непролазную камышовую стену.

Сало и шариат

Южный ветер нес со стороны моря тяжелые льнущие к земле тучи. Не дожидаясь, пока они разрешатся злым осенним дождем, Ольгерд с компаньонами, заручившись помощью казаков, проводили кобзаря к тому месту, которое он себе выбрал для последнего успокоения. Про какой остров говорил старый Филимон, растолковал сквозь непрекращающиеся рыдания его поводырь.

К острову пошли большим плоскодонным челном. Казаки правили шестами, хуторяне указывали дорогу, а Ольгерд, Измаил и Сарабун сидели на корме, в головах у спеленутого саваном тела, вслушиваясь в свист раздвигаемых камышей.

Островок появился внезапно. Это было совсем небольшое возвышение, саженей двадцати в поперечнике, укрытое, словно шатром, неохватной столетней вербой. Под стволом и выкопали могилу.

– Добрый старому вышел погост, – воткнув в землю лопату, высказался один из запорожцев. – В казацких селах завсегда на могилках вербу садят, а здесь, ты гляди, сама уже выросла. Будто его и ждала.

Под молитву, прочитанную одним из селян, опустили тело на дно узкой глубокой ямы. Ольгерд, исполняя данную клятву, положил на грудь умершему казацкую кобзу, а после того, как выровняли невысокий песчаный холмик, отсчитал поводырю в протянутую ладонь серебряные талеры.

– Это тебе на новый инструмент. Хватит?

– Да, – кивнул он, глотая слезы. – За эти деньги я смогу купить в Чигирине отличную кобзу. Лучше той, что была у Филимона. Только кто меня будет учить тем песням, которые знал старик?

Остров покидали в молчании. Не успела барка отчалить от берега, как над вербой с криками закружили собиратели душ, большие речные чайки.

Хуторяне и казаки любили старого кобзаря и, искренне о нем скорбя, устроили большие поминки. Пока собирали на стол, старший разъезда вызвал Ольгерда в казачий круг – делить захваченные у налетчиков трофеи.

– Другу твоему ничего не даем, – пояснил по дороге. – Он мурзу взял в полон, а с ним коня, доспех и все, что было при нем в бою. Такой наш обычай: общий хабар делят те, кто пленных в поединке не взял.

На большой кошме были разложены сабли, ятаганы, пара пистолей, старая пищаль, три люльки, из которых татары курят дурманящий голову тутун, и немного приличной одежды. Отдельно располагались оружие и доспехи подороже, судя по всему, взятые у Щемилы.

– Выбирай первым, ты гость, – предложил казак.

Шляхетскую саблю Ольгерд узнал сразу – это был тот самый клинок, который подарил ему при расставании смоленский воевода Обухович. Указал на нее рукой, бросил на казака вопросительный взгляд:

– Можно ли?

– Забирай, твое право, – кивнул тот.

Так же как и тогда, в смоленском лесу, Ольгерд вынул до половины клинок из ножен, поиграл на свету дамасской паутинкой и провел рукой по металлу, вспоминая о том, что было: оборону Смоленска, плен у Душегубца, Лоев, Ольгу, первую встречу с Сарабуном. «Раз уж вернулся ко мне подарок Обуховича, – подумал, он, вспоминая утренний сон, – значит, принесет мне этот клинок удачу».

От дум его оторвал голос казака:

– Стало быть, ты, пан компанеец, свое получил. Ну а мы теперь по казацкому обычаю устроим свой дуван.

Казаки по команде старшего споро разложили добычу на кучки по числу участвующих в дележе, стараясь делать так, чтобы ценность каждой из них была примерно равна, после чего предводитель, по праву командира, выбрал себе сам, а потом, повернувшись спиною к кошме, начал отвечать на вопрос «Кому?», который задавал ему один из казаков. Очередной казак, молча брал доставшуюся ему долю, не высказывая ни радости, ни недовольства, относил ее к своему вьюку, складывал и шел к поминальному столу.

– Зачем тебе польская сабля? – поинтересовался Измаил.

– Потом расскажу, – ответил Ольгерд. Какими бы казаки ни были им сейчас друзьями, но хвалиться воеводским подарком перед запорожцами – главными врагами коронной шляхты, по его мнению, не годилось…

Перед тем как сесть за длинный сколоченный наспех стол, уставленный кувшинами с вином и всеми возможными видами сала – от свежего до соленого, копченого и вяленого, Ольгерд с Измаилом успели перекинуться парой слов.

– Ну что, помянем кобзаря, а завтра двинем в Литву? – спросил Ольгерд.

– Успеем еще, литвин, – покачал головой египтянин. – Теперь, когда мы точно знаем, кто такой Дмитрий, самое время познакомиться с его ближайшей родней.

– Его ближайшая родня вся на том свете, – не понимая, куда клонит Измаил, буркнул Ольгерд. – Мать при родах умерла, а отцом из пушки выстрелили…

– Не вся, – ответил, улыбнувшись кончиками губ, египтянин. – Судя по тому, что рассказал нам старик, у него еще был дядя, ногаец Темир-бей.

– Так он, поди, помер давно. То, о чем кобзарь рассказал, происходило, страшно подумать, пятьдесят пять лет назад…

Измаил снова покачал головой.

– По рассказу кобзаря татарке, матери Дмитрия, было тогда лет пятнадцать, пусть даже шестнадцать, а Темир-бей приходился ей младшим братом. Со времени казни самозванца в Москве прошло без малого пятьдесят лет. Стало быть, сейчас ему примерно лет шестьдесят.

– Но как узнать, дожил ли он до сегодняшнего дня?

– Очень просто, нужно допросить пленного. Он ведь был в сговоре с Душегубцем, так что заодно и узнаем, где у них место встречи. Ведь есть же у них уговор какой-то, иначе как бы твой Щемила их так быстро в степи нашел?

– И то верно, – кивнул Ольгерд. – Если Дмитрий через его юрт свой ясырь сбывал, стало быть, это верная дорожка к Душегубцу. Главное, чтобы мурза запираться не стал.

– Пойдем познакомимся, что ли, пока к столу не позвали, – предложил Измаил.

Пленный сидел там же, где его оставили, уезжая хоронить кобзаря.

Ольгерд выдернул изо рта у татарина кляп. Тот оскалился и, отплевывая паклю, прошипел что-то по-своему.

– Ругается, – улыбнулся Измаил. – Что делать будем?

– Как что? – удивился Ольгерд. – Допросим с пристрастием, он нам все и расскажет.

– Не сейчас. – усмехнулся Измаил. – Пусть пока дозревает, а нас уже за столом ждут.

– Поднимем же чарки, – громыхнул над столом голос старшего казака, на груди которого переливалась в лучах заходящего солнца отобранная у мурзы кольчуга, – за раба Божьего Филимона. Пусть земля ему будет пухом.

Сидящие за столом подняли разномастную посуду, от найденных в татарских вьюках дорогих серебряных бокалов до простых глиняных кружек, и, не чокаясь, выпили.

* * *

Поминки с непременными песнями затянулись до позднего утра. Покинув застолье, Ольгерд выбрал место на солнечном пригорке, подложил под голову седло и провалился в недолгий дневной сон. И снова, как когда-то в любецком лесу, встал перед ним волк-душегубец. Не хохотал на сей раз, а медленно, кошачьим шагом, переступая прямыми лапами, подошел вплотную, заглянул в глаза.

«Щемилу тебе не прощу, – прорычал тихо, почти ласково, – теперь за тобой должок, литвин. Только не трудись его отдавать, сам свое возьму. Баш на баш, твой соратник за моего». Желтые глаза оборотня сверкнули сатанинским блеском, Ольгерд не выдержал, отвел взгляд. Волк толкнул его пахнущим псиной боком и прошел мимо, напоследок обидно хлестнув по лицу кончиком хвоста.

Ольгерд открыл глаза, вскочил, ощущая на спине под рубахой липкий холодный пот. Пришел в себя не сразу, но отдышался, понял, что это всего лишь сон, успокоился. С пробуждением хмель от выпитого в немалом количестве коварного хлебного вина быстро выветрился из головы. Теперь нужно было оставить все страхи и позаботиться о ближайшем будущем.

Он оглядел понемногу возрождающийся к жизни хутор. Местные жители резали камыш и укладывали его в связки, чтобы перекрыть сожженные налетчиками крыши. Казаки крутились возле коней – закончив все дела, собирались в дорогу, нести дозор. Измаил, спустившись к воде, стоял меж челнами, скинув наряд богомольца, и умывался, подставляя под пригоршни бритую голову.

Ольгерд присоединился к приятелю, но одним лишь умыванием не обошелся – скинул порты и рубаху, вздымая брызги, вбежал в воду. Охнул, проплыл саженками взад-вперед по неширокому плесу. Остудившись, выскочил на песок, сбегал до коней за сменой белья, одевшись в чистое, приладил на бок воеводину саблю:

– Ну что, волхв-язычник, пошли мурзу допрашивать!

На полпути к остову сгоревшей хаты, внутри которого держался под караулом взятый полон, их перехватила сухонькая старушка в чистой вышитой рубашке. Начала мелко кланяться, то и дело открывая за отстающим воротом сморщенные груди, и зачастила тем малорусским ручьистым говором, в котором с непривычки едва разбирались слова:

– А вот и полудник готов, воины-заступники! Покуштуйте, чем бог послал. Век вам благодарны будем, что от татарвы злой спасли да Филимона нашего защищали. Жалко старого, добрый был кобзарь…

На столе, к которому их оттянула радушная хозяйка, снова, как и вчера, было одно лишь сало. Но, похоже, уже из давних, последних запасов – старое и твердое, как подошва. Ольгерд глотнул вишневого взвара, кромсанул хлебную краюху и впился зубами в бело-розовый шмат. Сало было старым и жилистым не только на вид – кусок оторвать он не смог, сдался, отрезал то, что надкусил, и долго истово жевал, боясь обидеть хлебосольных хуторян.

Сарабун, за короткое время пребывания в селении заслуживший славу великого лекаря, обошелся без политесов. Повел носом в сторону стола, скривился, спросил у хозяйки:

– У вас что, кроме сала, другого ничего нет?

– Откуда ж взяться другому? – искренне удивилась старушка. – Ведь живем у самой степи. Овец, коров, да и коз тут держать нельзя: татары если не сведут, так зарежут. А свиней они не трогают, вера басурманская не позволяет, вот мы сало на всю зиму и запасаем…

Отдав должное угощению, компаньоны вернулись к намеченному допросу.

На второй день пребывания в плену мурза растерял всю свою татарскую спесь. Сидел в углу, глядя голодными глазами на брошенный ему казаками перемазанный землей и сажей шмат неизменного сала. Если верить выражению его лица, то в душе правоверного мусульманина уже не первый час шла нешуточная борьба между голодом и запретами шариата. При этом, судя по тому, как его рука невольно тянулась к единственной доступной сейчас пище, голод медленно, но верно одерживал победу.

Оголодавший татарин злобно зыркнул на дознавателей, но сразу понял, что пришли на серьезный разговор, и ругаться не стал. Измаил, как выяснилось, изрядно изъяснялся на одном из татарских наречий, да и Ольгерд, проживший несколько лет на Дону, хоть и с трудом, но понимал речь ногайца.

– Ты мой пленник, – для начала объяснил мурзе Измаил. – Если ты сейчас расскажешь нам честно обо всем, что тебя спросят, то мы будем к тебе благосклонны. Если откажешься – убьем.

– Зачем меня убивать? – искренне удивился татарин. – В любом пограничном городе польский воевода даст за меня не меньше восьмидесяти ваших денег серебром. Ему это выгодно, потому что меня можно будет обменять на вашего пленника, так что обмен обойдется дешевле, чем выкуп.

– Нам не нужны деньги, – ответил Измаил. – Нам нужны знания.

– Спрашивайте, – пожал плечами мурза. – Только, если можно, дайте вначале халильной еды: баранины или конины, в крайнем случае, просто хлеба. У меня от голода мутнеет в глазах, но если я сейчас попробую хотя бы маленький кусочек этого шайтаньего угощения, – он указал на валяющееся перед ним сало, – то мне, чтобы очиститься от скверны, придется совершить долгий и разорительный хадж[50]50
  Хадж – паломничество в Мекку, Медину, Иерусалим и еще несколько мест, связанных с жизнью пророка Мухаммеда. Совершенное в определенное время и с соблюдением предписаных ритуалов, поднимает социальный статус мусульманина в мире ислама.


[Закрыть].

– А почему вас кормят только салом? – поинтересовался Ольгерд.

– Запорожцы не только хорошие воины, но и очень веселые люди, – скосившись на караульного, пробурчал мурза. – Они смотрят на то, как мы, мучаясь от голода, жуем этот жуткий прогорклый жир, тем самым делая харам[51]51
  Халиль – действия, разрешенные мусульманину по шариату, хабрам – запретные действия, которые требуют искупления.


[Закрыть], и смеются как дети…

– Это лучше, чем быть посаженным на кол, – заметил Измаил. В голосе египтянина неожиданно прорезалась сталь. Мурза осекся и заерзал, словно заостренный конец уже коснулся его тощей задницы.

– Я готов рассказать все, что знаю! – плаксиво выкрикнул он. – Но только прошу об одном – не глумитесь над моей верой и дайте хоть немного еды.

Ольгерд достал из наплечной сумки четвертушку хлеба, протянул татарину. Тот с ворчанием впился в нее зубами. Дождавшись, когда пленный, почти не жуя, расправится с едой, они продолжили разговор.

– Зачем ты пошел в набег на бедный хутор вместе с неверным разбойником? – спросил Измаил.

– Щемил приехал ко мне в юрт и сказал, что это приказ Димир-аги.

– Ты и воины твоего юрта – служите Димир-аге?

– Ногайцы не служат никому, даже самому султану! С этими неверными мы просто торгуем.

– Торгуете людьми?

– Однажды пророка, мир ему, спросили: «Какой заработок является наилучшим?» Он, мир ему, ответил: «Тот, что человек заработал своими руками или в результате добропорядочной торговли». Пророк, мир ему, также сказал: «Настанет время, когда человек перестанет заботиться о том, дозволенным или запретным является богатство, которое он приобретает». Так говорит Коран. Так что наше занятие дозволено пророком и угодно Аллаху!

– Оправдываться будешь перед своими имамами, – перебил пленника Измаил. – Говори по делу.

Мурза кивнул:

– В это селение мы явились не за добычей. Здесь и в лучшие времена поживиться было нечем. На казацкие хутора нападать – все равно что кошку стричь: шума много, шерсти мало. Просто я не рассчитался с Димиром за последний ясырь, а Щемил, тот, который, как говорят, убил старого музыканта, приехал к нам в стойбище и передал, что Димир простит долг, если мы ему поможем. Отказывать было глупо, я должен был много денег.

– Как Щемила нашел твое стойбище? Степь большая…

– Это для вас, копающихся в земле, степь большая. Для нас, кочевников, она – родной дом. Там, где прошла орда, остается след, видимый до зимы. Любой, кто здесь вырос, его легко разберет. А кроме того, на курганах, где стоят языческие истуканы, мы оставляем тайные знаки. Тот, кто знает секрет, всегда найдет место, где кочует нужный юрт.

– И что же, вы так дружны с христианином Дмитрием, что посвящаете его в свои ногайские секреты?

– Почему нет? Война – это одно, а торговля – совсем другое. Недавно крымские Гиреи были союзниками казаков, сегодня хан воюет против них вместе с ляхами. С Димир-агой еще мой отец был в союзе, и это выгодный союз. Другим ногайским юртам, чтобы взять ясырь, нужно собираться большой ордой, высылать дозоры, пробираться через деревянные заборы, которых с каждым годом становится все больше, обходить засады, рискуя жизнью, идти вглубь земель и, страшась погони, гнать обратно живой товар. А мы получаем пленных прямо в степи и ведем их на продажу в Ор или Кафу. Выручаем, конечно, меньше, зато ничего не тратим. Ногайцы моего юрта не только хорошие воины, но и лучшие купцы!

– Значит, вот к кому Душегубец гонял ясырь, – вполголоса произнес Ольгерд, обращаясь к Измаилу. – Теперь про Темир-бея его спроси.

– Само-собой, – кивнул египтянин. – Ты знаешь Темир-бея?

Мурза усмехнулся.

– Кто же не знает второго человека в Ногайской Орде?

– Вот даже как, – задумчиво произнес Измаил.

– Темир-бей знает Димир-агу? – спросил Ольгерд.

– Нет! – испуганно замотал головой мурза. – Мой юрт хранит эти дела в строжайшем секрете, иначе любой могущественный бей сам станет торговать с неверными, и мы останемся без дохода.

– Верю, – улыбнулся Измаил. – Ну что же, как там тебя, Еникей, считай, что жизнь ты себе сохранил. Теперь жди до утра, пока мы не решим, что будем делать дальше.

* * *

Ольгерд с Измаилом сидели у костра. Рядом, помешивая какой-то отвар, сопел посвященный во все дела Сарабун. После того как лекарь стал свидетелем кобзарева рассказа, компаньоны перестали от него таиться и открыли цель поездки на Сечь.

– Может, и вправду нужно было из Киева сразу к Радзивиллу скакать, – не отрывая взгляда от пляшущего языка, произнес Ольгерд. – Теперь все запуталось так, что голова кругом идет. Душегубец – сын самозванца – ищет Черного Гетмана, да к тому же убивает тех, кто знал его с детства.

– Мы правильно поступили, приехав сюда, – покачал головой Измаил. – Теперь мы знаем, кто такой этот Дмитрий и откуда он взялся на нашу голову.

– А что нам дает это знание, египтянин?

– Ты помнишь, о чем мы говорили с тобой ночью на Днепре? – спросил Измаил.

Ольгерд кивнул:

– Про то, кто может использовать Черный Гетман.

– Вот именно. И если этот разбойник искренне считает себя внуком царя Иоанна Гордого, то…

– …это означает, что он хочет завладеть перначом, чтобы завоевать корону Московского царства. Ты это хочешь сказать, Измаил?

– Именно так. И если в его жилах течет кровь Рюрика, то ему это вполне по силам.

– Послал Господь родственничка, – скривился Ольгерд. – И что мы по-твоему можем узнать от этого Темира?

– Если бей питает к племяннику родственные чувства, мы порадуем его рассказом о том, что Дмитрий жив. Если же Темир проклинает его, то тем более станет нашим верным союзником. Я согласен с тобой, Ольгерд, Душегубец должен быть где-то рядом с правителями Речи Посполитой, но самый короткий путь к нему для нас лежит через скифскую степь. Татары сейчас воюют на стороне поляков против казаков и московитов, так что, заручившись поддержкой ногайского бея, мы сможем проникнуть туда, куда иначе не будет прохода.

Ольгерд помолчал, обдумывая все сказанное, веско кивнул, встал от костра, пошел в сторону казацкого лагеря:

– Схожу со старшим потолкую. Предупредить его нужно, что завтра мы в степь уходим. Да насчет проводника поинтересуюсь.

– Зачем нам проводник? – удивился Измаил. – Чем мурза не хорош? Пообещаем его отпустить без выкупа, когда найдем Темир-бея, он землю будет носом рыть.

– Хорошо. Тогда отправляйтесь с Сарабуном спать. Завтра, как небо порозовеет, выезжаем.

Узнав о решении компаньонов, Еникей едва не прослезился от радости и долго нахваливал своему Аллаху благородных и щедрых джигитов, которые отказались от выкупа и тем самым не лишили последней лепешки его многочисленных жен и детей.

Для того чтобы попасть в степь, где обычно в это время кочует юрт Темир-бея, требовалось перебраться на левый берег Днепра. Не желая рисковать лошадьми, переправляясь вплавь через широкую реку, Ольгерд выяснил у казаков, что ниже по течению в полусотне верст есть паромный перевоз, и, распростившись с запорожцами, покинул затерянный в плавнях хутор.

В последний момент, когда кони уже въезжали в чуть заметный проход, побитый сквозь камыш, Ольгерду перегородила путь давешняя старушка. Одной рукой она ловко перехватила коня под уздцы, другой протянула увесистый рогожный куль, внутри которого было не меньше пяти фунтов сала, судя по запаху, заготовленного еще для воинов князя Владимира.

– Не жалко? – спросил он бабку, тща себя робкой надеждой, что сможет избежать щедрого дара.

– Бери, сынок, – мотнула головой хуторянка. – В дороге любая еда сгодится. Мы-то смотреть на него уже не можем…

Связанный мурза, чей конь шел с Ольгердовым стремя в стремя, скосился на куль, потянул носом и, почуяв ненавистный запах, бессильно зашипел.

* * *

Маленький отряд – четыре всадника, три заводных коня и вьючный мерин, которого Сарабун купил перед самым отъездом у хуторян за пятнадцать талеров, останавливаясь лишь на короткие ночевки, двигался к своей цели. Степь встретила путешественников серебристыми волнами трепещущей на ветру ковыли и желтеющими озерами разнотравья. Несмотря на кажущуюся безжизненность, здешние просторы таили в себе завидную дичь. Страдающий от отсутствия халильного мяса Еникей, поклявшись Аллахом, что не сбежит, выпросил у Измаила свой сагайдак и через пару часов подбил прятавшуюся в пожухлой траве дрофу. Чтобы не возиться с ощипыванием перьев, назначенный походным кашеваром Сарабун запек ее, обмазав в глине, и огромную птицу ели вчетвером целых два дня.

Поначалу Ольгерд не спускал глаз с проводника, опасаясь, что тот сбежит на первом же привале, однако пленный мурза оказался на удивление хорошим попутчиком. Татарин по нескольку раз в день сотворял намаз – останавливал коня, стелил на землю коврик и что-то напевал, поминая Аллаха. При этом блюл данное слово почище иного шляхтича: бежать не пытался, дорогу не путал, в чужие дела не лез, а когда им встретился по дороге татарский разъезд, объявил, что едущие с ним неверные – это кардаш-казаки, дружественные татарам запорожцы, которые разыскивают Темир-бея, чтобы выкупить пленного родственника.

От этих же татар, которые, как выяснилось, принадлежали к юрту Темира, компаньоны узнали, что грозный дядя проклятого Душегубца сейчас находится в Ор-Кепе, крепости, охраняющей перешеек, который соединяет Крым со степью.

Три последних дневных перехода оказались особо трудными не только для Сарабуна, но и для привыкших к долгим и опасным путешествиям Ольгерда с Измаилом. Травяное поле поредело, зарябило проплешинами солончаков и, в конце концов, сменилось на глинистую, испещренную трещинами землю, перемежаемую мертвыми соляными озерами. Кони, подведенные на водопой, недовольно фыркали и воротили морды от горькой воды, так что поить их приходилось из прихваченных с собой бурдюков.

К полудню четвертого дня пути по соленой пустыне, когда была доедена последняя подстреленная дрофа и Ольгерд с Сарабуном, к ужасу правоверного мурзы, экономя припасенную впрок вяленую конину, перешли на хуторское сало, маленький отряд уперся в высокий насыпной вал, перед которым блестел десятисаженный ров, заполненный черной, маслянистой на вид водой…

– Вот она, граница Крыма, – сказал мурза, указывая на тянущуюся от горизонта до горизонта преграду, утыканную редкими сторожевыми вежами.

– Насколько я понимаю, здесь должен быть какой-то проезд, – неуверенно произнес очумевший от многодневной тряски Сарабун.

– Не проезд, – улыбнулся ему Измаил, – а целая крепость, Ор-Кепе. Ее название так и переводится: ворота во рву.

– Неужели это татары сей вал протянули? – удивился Ольгерд. – Видел я в Московии пограничные засеки, но все они по сравнению с этим – что плетеный тын против кремлевской стены.

– Татары-крымчаки утверждают, что это их рук дело, – кивнул Измаил, – но записи, которые хранит наша община, свидетельствуют, что, когда татары пришли в эти земли, вал уже давно был насыпан. Перед тем как отправиться в Киев, я просматривал записи, сделанные путешественниками, побывавшими здесь в те времена, когда в Риме правил император Тиберий, там говорится, что вал возвели киммерийцы. Однако и это вызывает сомнения – кочевники никогда не занимались фортификацией.

– Однако и татары немало сил положили на этот вал, – кивнул Ольгерд. – Точнее, славянские рабы. Размышляя о главном источнике богатства крымцев, ясыре, он вспомнил о главной цели путешествия и махнул Еникею: – Куда теперь, направо или налево?

Мурза сощурил и без того узкие глаза, повертел головой и уверенно указал плетью влево, туда, где почти у самого горизонта чернели обветренные деревянные стены.

Вдоль рва бежала утоптанная дорога, и, двигаясь по ней, компаньоны вскоре достигли Ор-Кепе. Грозная крепость, через которую каждый год возвращались домой из набегов крикливыми вороньими стаями татарские всадники, за которыми, увязанные куканами, шли навстречу нелегкой судьбе тысячи угнанных в рабство славян, представляла собой обычный рубленый острог. Те же земляные укрепления, раза в два выше защитного вала, а над ними горизонтальные бревна стен с мощными квадратными башнями по углам. Если бы не полное безлесье да не выглядывающая из-за стен свеча минарета, то ворота Крыма мало чем отличались бы от того же Белгорода, в котором ему довелось побывать еще на службе у донцов.

– Вот он, Ор, – сказал Еникей. – Что же, джигиты, я выполнил свое обещание, теперь выполняйте и вы свое. Мы добрались до границ Крыма, здесь вы найдете Темир-бея, а я хочу вернуться в степь и найти свой юрт.

– А с нами в Ор заехать не хочешь, мурза? – поинтересовался Ольгерд.

– Место ногайца не за заборами, а в степи, – хмуро ответил тот. – Мой юрт не любит Гиреев…

Ольгерд скосился на Измаила. Тот согласно кивнул головой.

– Езжай, мурза, – сказал Ольгерд. – Бери припас, если нужно, и лихом нас не поминай. Но помни, Дмитрию о нашей встрече не говори ни слова…

– О чем речь, Олгирд-ага! – обрадованно закивал Еникей. – Если Димир-бей прознает, что наша с ним торговля перестала быть тайной, мой юрт понесет огромные убытки…

– Думаю, что тогда в первую очередь убытки понесет твоя шея, – усмехнулся Измаил. – Твой торговый компаньон не любит, когда рассказывают о его делах и, прознай о случившемся, быстро отделит от нее голову.

Мурза втянул голову в плечи и засопел. Получив в дорогу коня, харчей на три дня пути, ятаган и снаряженный сагайдак, Еникей приложил пальцы к губам, коснулся лба, сделал рубящее движение ладонью вверх и, ударив пятками коня, поскакал от стены в степь. К тому времени, когда компаньоны достигли ворот, к которым вел перекинутый через ров подъемный мост, его силуэт уже слился в чуть заметную черную точку.

Подъехав поближе, Ольгерд стал рассматривать крепость Ор глазами воина. Углядев в бойницах второго яруса башен матовый блеск орудийных стволов, хмуро кивнул сам себе. Конечно, для серьезного войска с осадными пушками и инженерными отрядами татарская линия укреплений особого препятствия не представляла – ядра легко разбивали деревянные стены, а картечь, для которой бревна не особая и помеха, выметала защитников, открывая дорогу внутрь тяжелой копейной пехоте. Пикинеры – сила, с которой татарам без поддержки тяжеловооруженных турецких янычар было не потягаться. Если в пробитый пролом прорвется штурмовой отряд, сметет пеших стрелков, отобьется от бесполезной внутри крепости конницы, откроет ворота и вырежет пушкарскую прислугу, то несдобровать татарам. Как не раз уже бывало до этого, потекут в Крым сверкающей лентой суровые неразговорчивые рейтары… Ольгерд обернулся назад, поглядел на прячущегося в капюшон Измаила, улыбнулся ободряюще перепуганному вкрай Сарабуну и вздохнул. С такими вот, как эти, рейтарами дай бог ноги отсюда унести, коль что пойдет не так.

По дневному времени ворота в крепость были отворены, и сейчас в них втягивался непривычного вида обоз – двуколки, которые увлекали вперед, забавно частя ногами, мелкие ослики. На двуколках громоздились серые слоистые пласты – добытая в озерах соль. Несмотря на мирный груз, охраняли обоз вооруженные всадники.

Появление незнакомцев не осталось незамеченным, стоило им приблизиться к воротам на расстояние прицельного ружейного выстрела, как из проема надвратной башни высунулся по пояс панцирный стрелок и наставил на них пищаль.

– Ну всё, – чуть шевеля побелевшими губами, прошептал Сарабун. – Теперь нам точно, как Еникей говорил, кирдык пришел…

– Молчи, – оборвал лекаря Ольгерд. – Хотели бы нас перестрелять, так били бы, не высовываясь, а скорее всего выслали бы навстречу разъезд. Это они нас просто пугают.

– Не бойтесь, они нас не тронут – сказал Измаил. – Здешние народы, что ногайцы, что крымчаки, – подданные турецкого султана. Египет, откуда я родом, тоже принадлежит Порте. Я знаю, как разговаривать с людьми османов.

Стрелять в них с башен никто не стал, но стражники, несущие службу в воротах, дело свое знали. Пропустив соляной караван, выставили копья, заставив спешиться.

Старший подошел к Ольгерду, оглядел его с головы до ног, ткнул пальцем, спросил:

– Казак? – У него это прозвучало как «хазах».

Ольгерд, пожав плечами, кивнул. Из-за его спины вывернулся Измаил, заговорил чуть надменно, махнул перед лицом у стражника небольшой деревянной табличкой с арабской вязью. Стражник глянул на фирман и махнул рукой. Его подчиненные опустили копья, но дорогу не уступили. Стражник что-то сказал.

– Спрашивает, зачем мы едем в Крым, – перевел Измаил. – Я представился цадиком из Истанбула, который сопровождает кардаш-казака, едущего выкупать своего дядю. Отвечай ему, а я буду переводить.

– Нам нужен Темир-бей, – важно произнес Ольгерд, положив руку на эфес и поигрывая на солнце драгоценными камнями.

Измаил состроил мину услужливого посредника, часто закивал и начал длинный цветистый разговор, по ходу которого из тонкой ладони египтянина в широкую лапу начальника стражи рыбкой блеснула серебряная монета. Татарин спрятал монету в рот, почесался, лениво и неразборчиво ответил. Измаил благодарно кивнул, обернулся к Ольгерду и тихо, но очень красноречиво выругался на каком-то незнакомом наречии. Судя по тому, что он вложил в ругательство душу, сквернословил он на своем родном языке.

– Что такое? – кисло поинтересовался Ольгерд.

– Темира нет в Оре, – ответил Измаил.

Ольгерд, уже мечтавший о том, как, расспросив ногайского бея, он покинет эти неуютные земли и вернется к привычным лесам и надежным каменным крепостям, тихо сквозь зубы выругался по-польски. Лучшего языка для проклятий он не знал.

– Разминулись, значит. Теперь ищи его по степи…

– Если бы, – вздохнул Измаил. – Он ушел три дня назад в Кафу со своим ясырем.

За спиной послышалась отборная лекарская латынь – это, в свою очередь, дал волю чувствам слушавший разговор Сарабун.