Текст книги "Черный Гетман"

Дальнейшее чтение жизнеописания этого более чем странного графа пользы не принесло. Биограф поведал о том, что Сиротка до самой смерти занимался исключительно строительными делами в Несвиже и обустройством родовых земель. Ни малейшего намека на то, как проникнуть в тайник, где спрятаны киевские саркофаги, в книгах не обнаружилось.

Ольгерд оторвался от бумаг, лишь ощутив, как кружится от голода голова. Вспомнив о том, что говорил архивариус, он постучался в дверь и попросил еды. Через некоторое время в комнату вошел слуга. Скосившись на разложенные по столу бумаги, он покачал головой, выложил на вделанную в стену полку четверть краюхи свежайшего белого хлеба и выставил кувшин с колодезной водой.

Управившись с обедом, Ольгерд продолжил изыскания. Надеясь найти хоть какой-то след, способный привести к несвижскому тайнику, он начал методично перебирать все документы, до последней расписки. Казалось, что этому не будет конца. Еще два раза, когда в голове уже начинали сливаться бесконечные строчки с перечнями давно съеденных колбас и сношенных одежд, он делал небольшой перерыв и подкреплялся принесенным слугой хлебом.

Искомое нашлось неожиданно, почти что в самом конце работы, когда слева от него осталась лишь тонкая стопка бумаг, относящихся к последнему году жизни старого графа. Судя по многочисленным пометкам на полях самых разных бумаг, шестидесятишестилетний Радзивилл Сиротка все больше переставал доверять собственной памяти и часто оставлял там записи, совсем уж не предназначенные для сторонних глаз. Поэтому, обнаружив в левом нижнем углу собственноручно завизированного графом счета, выписанного поставщиком фуража замковой конюшни малоразборчивую надпись, начинающуюся словами: «А чтобы в нижнюю усыпальницу вход открыть, спустись к месту, где стоят два одинаковых гроба, и сдвинь их – левый вперед, правый назад…» – Ольгерд не сильно и удивился. Как прозевали эту пометку многочисленные родственники и соглядатаи, оставалось только гадать, однако чего только не случается в жизни. Памятуя о запрете выносить что бы то ни было из архива, Ольгерд не меньше двух часов прокорпел над запиской, намертво запоминая оставленные графом указания.

Чувствуя себя опустошенным, словно порожний бочонок, выстучал слугу и сказал, что хочет покинуть архив.

Провожал его тот же самый мастер-архивариус.

– Получил ли ты то, зачем к нам пришел? – спросил он, упаковывая обратно бумаги.

– Да, получил, – кивнул Ольгерд. – То, что я нашел, стоит дороже любых денег. Но скажи мне, если каждая из ваших книг содержит такие же тайны, то зачем вам нужно пускать в библиотеку чужих? Ведь достаточно только начать разбирать эти архивы…

– У каждого в жизни свое предназначение, – ответил мастер. – Мы, хранители, вступая в должность, даем обет не использовать полученные здесь знания вне стен нашего архива. Мы собираем архивы, приводим в порядок и ведем их учет. Мы даем возможность людям внешнего мира смотреть на них. Но сами мы никогда ими не пользуемся. Именно поэтому наша библиотека жива до сегодняшнего дня и постоянно пополняется новыми и новыми документами.

Ольгерд, приняв объяснение мастера, согласно кивнул.

Как выяснилось, залитый водой тоннель, по которому он прибыл в архив, оказался не единственным путем в это место. Покружив по темным коридорам, Ольгерд и его сопровождающий вышли в комнату без окон, в которой обнаружилась оставленная на входе одежда. Подождав, когда он наденет на себя собственное платье, мастер завязал ему глаза и, еще поплутав по извилистым коридорам, в молчании вывел на улицу, Ольгерда посадили в ту же кибитку, где разрешили снять повязку и вернули отнятое оружие.

Вновь покружив по улицам, кибитка остановилась. Провожатый открыл дверь и легко подтолкнул Ольгерда наружу. Едва он сошел с подножки, как кибитка рванула с места и исчезла среди домов.

Ольгерд вздохнул полной грудью и огляделся по сторонам. Стояла ночь, и над шпилем Домского собора висела сырным обрезком, зябко кутаясь в прозрачную тучку, бледная половинка луны.

* * *

Добравшись до дома, Ольгерд первым делом растопил печь, потом, чуть согревшись, подкрепился окороком и добрым голландским сыром. Запив сытный, не идущий ни в какое сравнение с архивной кормежкой ужин добрым вином, не раздеваясь, присел на кровать. Он собирался немного отдохнуть и прийти в себя, забрать в казарме коня и ехать на постоялый двор, где ждали его компаньоны. «Места себе, поди, не находят, особенно Измаил», – думал он, теребя рукой эфес откинутой в сторону сабли. Возвращаться в этот дом Ольгерд не собирался – все, что требовалось сделать в Риге, было сделано, и теперь нужно было, не делая лишнего шума и вместе с тем как можно скорее, попасть в этот самый Несвиж. Фатиму с Сарабуном он собирался оставить в Вильно, а тайное хранилище в костеле искать вдвоем с Измаилом. Там же, в Несвиже, если поиски завершатся успехом, он твердо намеревался, передав, как и уговаривались, Черный Гетман компаньону, более в Вильно не возвращаться. Пусть неугомонный египтянин возвращает свою реликвию обратно в киевский монастырь, а Сарабун, получив обещанные деньги, отправляется учиться на доктора. Сам же Ольгерд бросит гоняться за тенями прошлых лет и направится прямиком в Лоев рассказать Ольге о том, что она может стать его женой, никак не нарушая данную отцу клятву. Тяжелое объяснение с Фатимой он решил отложить до самого их расставания.

Ольгерд посидел еще немного, наслаждаясь теплом и покоем, потом подобрался, вскочил и начал рыскать по комнате, собирая оставленные здесь и там мелкие вещи. Вспомнился ему ни с того ни с сего отец, учивший с малых лет: «Когда отправляешься в дальний путь, а встречный спрашивает, куда, мол, едешь, отвечай непременно – за кудыкины горы. Расскажешь кому о предстоящем пути – сглазишь, беду накличешь. Слово „куда“ несчастливое, нужно его непременно вернуть вопрошавшему…»

По старой привычке присел на дорожку, собрался уже идти, как в окно вдруг ударил условный стук.

Теряясь в догадках, Ольгерд вышел в темную прихожую, откинул засов и потянул дверь на себя. В образовавшуюся щель мигом протиснулась до подбородка укутанная в плащ Фатима. Голову ее укрывала заячья шапка, из-под которой сверкали глаза.

– Случилось что? – захлопнув дверь, спросил он тревожно.

– Слава Аллаху, все у нас в порядке, – ответила девушка, скидывая ему на руки пропитанный ледяной влагой тяжелый плащ. Одета она была, как и всегда, нарочитым казачком – в черных сапожках, синих шелковых шароварах и белой, до скрипу накрахмаленной вышиванке.

Ольгерд хотел спросить, не опасно ли было на улицах среди ночи, но, разглядев снаряжение охранницы, промолчал. На поясе у «казачка» в ножнах крепились два боевых ножа, из-за коротких голенищ выглядывали рукояти метательных кинжалов да и в длинных с раструбами рукавах не иначе как прятались короткие железные стрелки, которыми девушка шутя пробивала забор с десяти шагов.

– Если все в порядке, зачем пришла? – спросил он строго, едва они вошли в комнату.

– Я же должна тебя охранять!

– До моего возвращения ты должна была сидеть где приказано! Тебе об этом месте и знать не положено было…

– Измаил сегодня вечером мне с Сарабуном рассказал. На всякий случай. Сказал, что долго тебя нет, мало ли как дела повернутся.

– И что же, это Измаил тебя сюда отправил?

– Нет. Сбежала сама. Соскучилась.

Фатима прижалась к нему всем телом, и Ольгерд почувствовал горячую дрожь. От напускной суровости девушки не осталось и следа. Он обреченно вздохнул и опустился на табурет.

– Есть будешь?

– Ужинали. Рижане умеют сытно кормить. Ты лучше скажи, удалось что-то выяснить или нет?

– Да. Судя по всему, Януш Радзивилл отвез саркофаги из Киева в Несвиж и там их спрятал.

– И куда мы теперь?

Вспомнил тут Ольгерд отцовскую заповедь и хотел было ответить резко, но не смог. Ему и на объяснение с Фатимой духу пока не хватало. Потому рассказал:

– Сперва едем в Вильно, потом только в Несвиж.

Фатима просияла.

– Вот и славно. По дороге не будем расставаться, в Вильно и этом Несвиже тоже будем вместе. Два дня всего тебя не видела, а соскучилась так, словно месяц прошел в разлуке!

Девушка опустилась на кровать, опустила вниз пояс, стукнув об пол ножами, резкими кошачьими движениями скинула мягкие, предназначенные для верховой езды сапоги, обнажив маленькие смуглые ступни с острыми щиколотками, затем, словно змея из кожи, выкрутилась из льняной вышиванки, развязав шнурок, выскользнула из шаровар и, сверкнув в лунном свете бедрами, нырнула под одеяло. Ольгерд покачал головой, ругнулся в усы, но с желанием совладать не смог. Пообещав себе твердо «сегодня точно в последний раз», расстегнул пряжку и потянул через плечо перевязь, державшую тяжелый от зброи ремень.

* * *

Спал Ольгерд некрепко. Несколько раз пробуждался – то от мышиного шороха, то от хлопанья птичьих крыльев, то просто так, не понятно от чего. Открывал глаза, глядел на сопящую рядом девушку и опять возвращался в тревожную, полную скверных предчувствий дремоту. Выморочное кемаренье продолжалось чуть не до самого утра. Но едва беленый потолок над головой начал светлеть, предвещая небыстрый северный восход, чуткое от бессонницы ухо уловило новые звуки.

Не сообразив еще толком, что происходит, Ольгерд вскочил, влез в исподнее и подтянул поближе оружие. Сбросив сон уже на ходу, понял, что его разбудило. Из-за мутного оконного стекла еще раз донесся очень знакомый то ли стук, то ли шорох, с каким обитый железом кончик ножен царапает по штукатуренной стене. Это был звук засады.

Проверив пистоли, Ольгерд прильнул к стене рядом с окном и превратился в слух. Предчувствия оказались пророческими.

– Dammit![64]64
  Проклятие!


[Закрыть] – тихо чертыхнулся из-за окна хриплый осипший голос.

Не оставалось ни малейших сомнений в том, что дом обложен вооруженными людьми, и эти люди с минуты на минуту попытаются проникнуть внутрь. И отнюдь не для того, чтобы пожелать им с Фатимой доброго утра…

Думать о том, кто пришел по его душу: случайные городские грабители, подручные Душегубца либо еще какие-то неведомые враги – времени не было. Ольгерд надел штаны, двумя рывками натянул сапоги, накинул кунтуш, перебросил через плечо портупею. Едва успел взять в руки пистоли, как дверь в спальню содрогнулась от мощного удара.

Ольгерд на цыпочках переметнулся через спальню к двери. Стрелять через толстые доски не было резону – два пистоля, даже двуствольных, это всего лишь четыре выстрела, после чего придется действовать против неизвестного числа врагов одной лишь саблей – в закрытом помещении времени на перезарядку не будет ни у него, ни у врагов, а любой выстрел в упор смертелен, так что в такой стычке непременно одержит верх не тот, кто лучше владеет клинком, а тот, у кого окажется больше стволов.

– Я прикрою тебя со спины! – раздался сзади девичий голос.

Готовясь к бою, Ольгерд совсем забыл о присутствии Фатимы. Возиться с девушкой было некогда.

– Спрячься под кровать и сиди! – ответил он тихо через плечо, не отрывая при этом взгляда от двери.

Фатима что-то возмущенно ответила, но что именно, услышать он не успел. Захрустели, ломаясь, доски. Разбитая дверь слетела с петель и с грохотом обрушилась на пол. Ольгерд, не целясь, нажал на спуск и отскочил в сторону. Грохнул выстрел, и первый вломившийся в комнату, охнув, осел на щепу. В ответ тут же ударило дважды. «Знать бы точно, сколько их там всего…» – подумал Ольгерд, поднимая второй пистоль.

Гадать на кофейной гуще было не время. Ольгерд притаился за стеной у двери, держа в правой руке последний заряженный пистоль, левой подцепил саблей шапку, лежащую рядом на табурете, и осторожно выставил ее в дверной проем. В уши ударил залп не меньше чем из трех стволов, шапку будто ветром смело, а за спиной зазвенело выбитое пулей стекло. Сквозь клубы порохового дыма в спальню, хрустя каблуками по доскам, ворвалось, сопя и ругаясь, сразу человек пять.

Не давая ворвавшимся осмотреться, Ольгерд сразу же выстрелил из второго пистоля, рубанул ближайшего врага по плечу и чертыхнулся – сабля звякнула о пластину наплечника. Не давая противнику опомниться, Ольгерд коротким замахом хлестко ударил его любимым своим приемом – по переносице. Непрошеный гость уронил оружие и схватился руками за лицо, но из-за его спины на Ольгерда начали надвигаться сразу трое. Судя по внешнему виду – не разбойники Душегубца и не городские грабители, а европейские наемники. Вооруженные тяжелыми пехотными палашами, в дорогих добротных доспехах, они с ходу оценили, что имеют дело с крайне опасным противником, и стали, расходясь, загонять его в угол.

При такой расстановке сил о том, кто выйдет победителем из схватки, можно было и не гадать. Единственное, к чему мог стремиться Ольгерд, так это подороже продать свою жизнь. Не дожидаясь одновременного нападения с трех сторон, он, не издавая ни звука, бросился на крайнего справа. Отвел в сторону подставленный под саблю клинок и, моля Бога, чтобы не угодить во вшитую под кожаный нагрудник стальную пластину, вложил в сабельный удар все силы и нанес сокрушительный колющий удар под дых. Приготовившийся к фехтованию противник, не успев понять, что произошло, рухнул на пол.

Ольгерд отскочил обратно к стене, ожидая слаженной атаки двух оставшихся, но те почему-то не спешили воспользоваться своим преимуществом. Он скосил глаза в глубину спальни и понял, в чем дело. Посреди комнаты, оскалив зубы, словно загнанная лиса, стояла смуглокожей бронзовой статуей Фатима. Уснула она обнаженной, и теперь из всей разбросанной по спальне одежды на ней был один лишь кожаный широкий ремень. Боевой азарт бывшей телохранительницы султана мигом превратил ласковую, изнывающую от любовной неги восточную девушку в настоящую фурию. Глаза Фатимы горели черными пронизывающими углями, волосы ее, растрепанные с вечера, торчали в стороны, губы перекосила хищная ухмылка охотящейся куницы, а грудь вздымалась от частого дыхания. Выглядела девушка столь возбуждающе, что Ольгерд оторвал от нее взгляд, лишь услышав шевеление в дверном проеме. Не успел он приготовиться к бою, как Фатима, издав короткий рык рассерженной пантеры, швырнула метательный нож. Ближайший к ней наемник рухнул навзничь, сгребая дрожащими пальцами рукоятку ножа, торчащего из глазницы.

Воспользовавшись замешательством противника, Ольгерд пошел в атаку. Вставший у него на пути наемник в отличие от двух предыдущих был опытным дуэлянтом. Умело отбил сабельный удар, занял грамотную позицию, провел серию отвлекающих замахов и чуть было не поймал Ольгерда на какой-то особый финт, если бы на помощь не пришла Фатима. Поднырнув наемнику под ноги, она резанула его ножом под коленный сгиб. Тот охнул, припал на ногу и начал валиться вперед, подставившись под рубящий с оттяжкой удар в самое основание черепа.

– Ta mig fanken! Se upp, detta аr slampa farlig som berserkens! – хрипло каркнул, влетая в дверь, еще один нападавший. Он хотел добавить что-то еще, но не успел – захрипел и схватился за горло, из которого торчал кончик железной стрелки. Пока Ольгерд встречал первых гостей, Фатима, пожертвовав одеждой, ухитрилась собрать все запрятанное в платье оружие. «Сколько их там еще?» – успел лишь подумать Ольгерд до того, как из черноты дверного проема высунулся длинный мушкетный ствол.

Мушкет, стреляющий в упор, в отличие от притаившегося под окном врага, – более чем верная смерть. Стрелок начал водить стволом, выбирая цель. Ольгерд присел, прикидывая, как сподручнее проскочить к окну, когда Фатима с диким воплем ринулась в сторону двери.

– Пригнись!!! – заорал Ольгерд что было сил. Но было поздно. Девушка метнула нож, и одновременно грохот выстрела болью резанул барабанные перепонки. В спальню ворвался сноп огня, и все вокруг во мгновение ока заволокло пороховым дымом.

Первым звуком, который услышал Ольгерд сквозь звон в ушах, был тяжелый стук упавшего на пол оружия – нож девушки попал в цель. Сама же Фатима, отброшенная тяжелой, разворотившей грудь пулей, сломанной куклой лежала у дальней стены. Над ее головой, в том месте, куда ее отшвырнул выстрел, чернело густое, как смола, кровавое пятно.

То, что происходило дальше, Ольгерд помнил урывками. Перед глазами его вдруг встала давняя, из детских лет картина, когда он, вооруженный отцовским охотничьим ножом, на заднем дворе у дома, играя в «войну с татарами», рубит высокий, в собственный рост, бурьян. И теперь перед ним словно оказались не люди, а бездушные, не способные сопротивляться кусты. Рука, сжимавшая саблю, действовала безо всякой подсказки, и срубленный бурьян обращался в убитых врагов. Вот один наемник, уронив пистоль, хрипит, пытаясь затолкать в разверстую рану дымящиеся кишки. Вот голова другого, снесенная сабельным ударом, висит на лоскуте кожи, а из шеи фонтаном брызжет кровь. Вот третий сучит ногами, пришпиленный собственным палашом ко входной двери.

Вылетев на улицу, Ольгерд достал убегающего противника ударом в спину, краем глаза заметил надвигающуюся справа фигуру, развернулся всем телом, делая замах, чтобы нанести удар, но, остановленный какой-то неведомой силой, безвольно опускает руки и начинает трястись, словно в ознобе, понимая, что перед ним стоит, чудом уцелев, Измаил.

* * *

Ольгерд медленно опустил саблю. Все его тело от макушки до пят била мелкая дрожь. Убедившись, что им ничто больше не угрожает, Измаил откинул капюшон и, широко раскрыв глаза, осматривал место схватки.

– Как ты здесь оказался? – спросил Ольгерд. Слова с трудом выталкивались у него из пересохшего горла.

Египтянин покачал головой и ответил.

– Поздно ночью, даже ближе к утру, Сарабун, поднявшись по нужде, обнаружил, что Фатима исчезла из своей комнаты. Сторож на воротах сказал, что «татарчонок» куда-то убежал на ночь глядя.

– Шведы-наемники. Человек десять, не меньше. Окружили дом, напали в самое сонное время.

– Кто их послал?

– Не знаю. Разговаривать было недосуг.

– Ладно, ежли кто уцелел – допросим. Фатима была с тобой?

– Да.

– Где она?

– В доме.

– Жива?

Ольгерд с силой вогнал саблю в ножны, достал тряпицу, обтер руку, по запястье забрызганную кровью.

– В нее стреляли в упор, больше я ничего не видел. Где Сарабун?

– Ждет за углом.

– Зови, я его проведу вовнутрь. Пусть поглядит, может… – Голос у Ольгерда совершенно осип, и он не смог завершить последнюю фразу.

Измаил, понимая, кивнул, обернулся к соседним домам и махнул рукой. Тут же из-за угла выскочила и побежала к ним навстречу знакомая фигурка. Но не успел Сарабун поравняться с компаньонами, как из-за спины лекаря послышался звон оружия и топот множества армейских сапог.

– Вот и стража, – произнес Ольгерд, оглядываясь на распахнутые двери дома, внутри которого, словно на батальной картине, валялись, раскинувшись, недвижные тела. – Вот что, Измаил. Ты их, как хочешь, но на пять минут задержи. Сарабун Фатиму осмотрит, а я уцелевших поищу.

Египтянин кивнул, накинул на голову капюшон и, вздымая руки, словно священник, пошел навстречу приближающимся к дому алебардистам. Ольгерд, не тратя время на объяснения, поволок за собой Сарабуна.

Как только они оказались внутри, в ноздри ударил тошнотворный, с привкусом железа, запах свежей крови, густо замешанный на кислом пороховом дыме. Даже беглого осмотра лежащих в прихожей было достаточно для того, чтобы понять: сабля разъяренного Ольгерда ни разу не сплоховала, а потому живых здесь искать нет никакого резона. Переступая через изуродованные тела, Ольгерд увлек Сарабуна в спальню.

Утро уже начало вступать в права, и солнечный свет, пробиваясь сквозь медленно оседающую пыль, освещал тело девушки, лежащей там, куда ее отбросил мушкетный выстрел. Сарабун с немалым усилием вырвал свой рукав из Ольгердова насмерть сжатого кулака и, охая на каждом шагу, помчался к стене.

Ольгерд, затаив дыхание, замер, в надежде на чудо. Хотя и без лекарского заключения было ясно как божий день, что пулевая рана – хорошо различимая на обнаженном теле чернеющая под левой грудью дюймовая дыра с торчащим обломком ребра, никак не может быть совместима с жизнью.

Поднаторевший в батальной медицине Сарабун даже не стал изображать врачебный осмотр. Приподнял и сразу опустил веко, склонился к ране, не оборачиваясь, выцедил:

– Прямо в сердце…

Справившись с дрожью в губах, Ольгерд кивнул, подошел поближе, окинул взглядом девичье тело. Красоту татарской девушки не смогла изуродовать даже страшная рана. Уснувшей валькирией лежала она, склонив подбородок на грудь, а щеки ее и лоб уже тронула восковая маска вступающей в свои права смерти.

Сделав над собой нечеловеческое усилие, Ольгерд оторвал взгляд от смягченного смертью лица и стал одного за другим обходить разбросанных по комнате шведов.

Из всех нападавших уцелел лишь один, мушкетер, застреливший девушку. Нож, брошенный Фатимой, попал ему в шею, но не задел жизненно важных жил. Ольгерд отыскал на полу один из своих пистолей, споро его зарядил, вернулся к раненому шведу и приставил дуло ему ко лбу.

Сказал, как умел, по-германски, делая паузы между словами:

– Если ты слышишь меня, понимаешь, о чем я говорю, и согласен отвечать на вопросы, кивни. Будешь молчать – выстрелю.

Швед приоткрыл глаза, скосился на рукоятку пистоля и кивнул.

– Кто ты такой?

– Карлссон, сын Карла из Упсалы, – ответил швед с хрипом, выплюнув сгусток крови.

– Какого дьявола вы на меня напали?

– Нас наняли. Мы приехали в Ригу, узнав, что здесь идет война. Только, пока добирались, война закончилась. Заказчик нашел нас в доме генерал-губернатора, представился офицером на тайной службе короля Карла Густава и предложил хороший контракт.

– С каких это пор солдаты начали заниматься тайным сыском?

– С тех пор как для нас не стало другой службы, будь проклят этот мир, который заключили меж собой короли! Нас двенадцать человек. Мы мушкетеры. Все родом из Упсалы, и, видит Бог, мы были лучшими воинами армии шведского короля. Мы воевали в армии маршала Врангеля против Габсбургов. Когда война закончилась, наш полк распустили. Посиди-ка ты, берсерк, два года без жалованья – не только в сыскари запишешься, в палачи пойдешь.

– Как звали того, кто вас нанял? Как он выглядел?

– Герр Димитриус. В возрасте уже, но по всему видно, отличный воин. Богат, как голландский торговец тюльпанами, одевается в черное с серебром. Взгляд у него страшный…

– И что он приказал вам сделать?

– Герр Димитриус сказал, что действует по личному повелению короля и ловит тех негодяев, которые отравили нашего союзника, литовского князя Радзивилла, – сложное и длинное слово далось раненому шведу с трудом, кровь у него изо рта текла уже почти без остановки. – Он сказал, что ты один в этом доме и что тебя нужно взять живым для допроса.

– Где сейчас этот Дмитрий?

– Не знаю. Приказал, чтобы мы хорошенько связали пленного и ждали в условленном месте. Он сам нас найдет после дела.

Выдавив из себя последние слова, Карлссон, сын Карла из Упсалы, дернулся, захрипел и уронил подбородок на грудь. Пропитывая кожаный нагрудник, изо рта у него потоком хлынула густая алая кровь.

Ольгерд опустил пистоль и оглянулся на Сарабуна, который успел за время допроса собрать на полу одежду Фатимы и теперь обряжал смуглое тело, хороня его от срамоты.

Из прихожей послышались возбужденные спорящие голоса: один из них принадлежал египтянину, который что-то объяснял, другой, незнакомый, вероятно, старшему ночной стражи.

– Жива? – войдя в комнату, спросил Измаил.

Сарабун отрицательно покачал головой. Измаил окаменел лицом и долго стоял, не в силах выдавить из себя ни слова.

– Что стражники? – спросил Ольгерд, чтобы вывести компаньона из ступора.

Измаил вздрогнул и начал медленно говорить:

– Проверяют трупы, нет ли среди убитых рижан, считают и не верят, что вас в доме было только двое. Я сказал их капитану, что ты – шляхтич из свиты князя Богуслава Радзивилла. Мол, по приказу своего господина был в Крыму посланником и сбежал оттуда с дочерью татарского бея, а мстительный мурза тебя выследил и нанял отряд шведов, чтобы вас убить. После того как я дал капитану пять талеров, он разогнал зевак и пообещал не давать делу хода. Ты сам-то успел выяснить, кто они такие?

– Наняты Душегубцем.

Сарабун закончил приводить тело девушки в порядок и поднялся на ноги в ожидании распоряжений.

– Вот что, друзья, – хмуро выговорил Ольгерд, глядя на Фатиму, – похороните ее достойно. Пусть не на христианском кладбище, но в таком месте, чтобы могилу не разорили. Подождите в Риге дня три да послоняйтесь по городу, чтобы Душегубец думал, что мы все еще в городе. Потом отправляйтесь в Вильно и там меня ждите.

– А ты, господин? – спросил Сарабун.

– А я ухожу. Сей же час. Время дорого.

– Куда?

– В казармы к рейтарам. Коней своих забирать.

– И куда же ты отправишься? – задал вопрос Измаил. – Надеюсь, что тебе удалось пролить свет на загадку Черного Гетмана?

– Еще как удалось!

Ольгерд склонился к самому уху компаньона и шепотом рассказал ему об архиве и о том, что там удалось обнаружить.

– Понятно, – кивнул Измаил. – Ты прав, сейчас каждая минута бесценна, а мы с Сарабуном в пути только обуза. Будем ждать тебя в Вильно.

Ольгерд последний раз глянул на Фатиму и протиснулся мимо стражников, лица которых выражали двойственные чувства, будто им хотелось то ли схватиться за оружие, то ли отсалютовать храбрецу, перебившему едва не в одиночку десяток отборных мушкетеров. Стараясь больше не вспоминать о случившемся, он скорым шагом двинулся по пустой улице в сторону казарм, где его ждали кони, еще не ведающие о том, что в самое ближайшее время им предстоит долгая, изнурительная скачка.

* * *

Брат Климек, настоятель несвижского костела Тела Господня, отслужив вечерню, собирался домой. Перед тем как покинуть храм он по въевшейся в кровь с годами привычке внимательно осмотрел аккуратные ряды деревянных кресел: нет ли где царапин и повреждений, проверил, хорошо ли почистил служка подсвечники, и заглянул по темным углам: чисто ли выметены полы.

На улице вечерело. Темно-синие тучки, пробегая над шпилями княжеского замка, отразились в ряби незамерзшего пруда. «Надо бы завтра у кастеляна людей попросить, – подумал Климек, закрывая внутреннюю решетку. – Снега в этом году выпало мало, пусть двор в порядок приведут, чтоб прихожане грязи внутрь поменьше на ногах приносили».

От привычных размышлений о мирских текущих делах его оторвал окликнувший голос. Настоятель обернулся. За оградой, не въезжая в ворота, стоял, устало переступая ногами, удивительной стати жеребец, в седле которого возвышался богатый всадник. На длинном поводе, привязанном к седлу, вздергивал мордой второй, заводной конь.

– Мне нужен настоятель этого храма, – сказал всадник, устало спрыгивая на землю.

Как настоятель фамильного храма несвижских Радзивиллов брат Климек перевидел в своем городе воинов самых разных стран, армий и конфессий, а потому неплохо разбирался в доспехах и мундирах. Сейчас перед ним, без сомнений, стоял гусар одного из польских коронных полков. И не просто гусар, но, судя по дорогому оружию – редкой сабле и двуствольному пистолю с серебряными чеканными накладками и драгоценными камнями, человек знатный и богатый.

– Слушаю тебя, сын мой, – ответил брат Климек.

Гусар, привязав коня к кованой решетке забора, решительно зашагал вперед. Рассмотрев позднего гостя вблизи, брат Климек уверился в первом своем впечатлении – судя по точеным чертам лица и врожденной осанке, прибывший был отпрыском очень древнего рода. Вот только, скорее всего, не польского – рыжина и зеленый цвет глаз выдавали в нем шведа или литвина. Единственное, в чем ошибся настоятель, так это в возрасте воина – вблизи было ясно видно, что ему около тридцати, хотя жесткий прищур глаз, впалые щеки, едва различимая в сумерках седина добавляли незнакомцу не меньше полутора десятков лет.

Пришедший поднял глаза на звонницу и, выдавая свое притворное католичество, неловко перекрестился слева направо. Но и в этом не было ничего особенного – многие шляхтичи, переходя из одного враждующего лагеря в другой, меняли конфессию, стараясь угодить новому своему господину.

– Что привело тебя в церковь в столь поздний час? – спросил брат Климек. – Если хочешь причаститься, то подожди до завтра. Если тебе в замок, то дорога вот там, – он указал на прямую как стрела дамбу, насыпанную посреди большого пруда, по которой от костела до самых крепостных ворот протянулась усаженная деревьями мощенная камнем дорога.

– Нет, дело у меня именно к тебе, святой отец, – ответил гусар. – Я знаю, что князь Богуслав сейчас находится в Кенигсберге, а приехал в Несвиж именно для того, чтобы помолиться в этом костеле.

– Почему же именно в этом, сын мой?

– Мой… друг. Он погиб недавно в бою, – голос воина чуть дрогнул, обнаруживая неподдельную скорбь. – Сегодня как раз девять дней. Я хочу отстоять ночную молитву. – Усопший был католиком?

– Я не сказал бы, что он был добрым католиком, – чуть подумав, ответил воин. – Но он бы непременно одобрил мой выбор…

Климек внимательно поглядел на собеседника. Гусар определенно чего-то недоговаривал, но его чувства к погибшему другу без сомнения были искренними. Настоятель не видел повода для отказа да и формально не мог это сделать.

– Братья ордена Иисуса, как любые христиане, чтут традиции истинной Церкви. Двери любого храма открыты для молящихся в любое время дня и ночи. Нужна ли тебе какая-то помощь? Служка может почитать требник и найти подходящую случаю молитву.

– Благодарю, святой отец, но мне хотелось бы побыть одному. Воину изо всех молитв достаточно «Отче наш…». Единственная моя просьба – устроить на ночь коней. Мы скакали без роздыху от самого Вильно.

– Их можно оставить во дворе конгрегации, – кивнул настоятель. – Благородные животные требуют особого ухода. Я попрошу братьев, чтобы им дали лучшего зерна.

– Вот мои пожертвования на храм, – воин опустил руку в сумку и положил на ладонь брата Климека тяжелую стопку золотых полновесных рейхсталеров.

– Не нам, не нам, Господи, но только для прославления имени твоего, – пряча деньги в карман, ответил щедрому шляхтичу настоятель. – Что же, молись, сын мой, да упокоится душа твоего друга в райских кущах. Только прошу тебя об одном. Ты не должен покидать освященную землю до восхода солнца.

– Это я тебе обещаю, – кивнул воин.

Лично убедившись в том, что кони расседланы, напоены, вычищены и устроены в сухие и теплые стойла, брат Климек проводил приезжего в храм, закрыл за ним врата и запечатал их надежнейшим из запоров – крестным знамением.

* * *

Разглядывая внутреннее убранство храма, Ольгерд вспомнил панегирик Радзивиллу Сиротке, вынесенный в эпиграф книги, которую он прочел в рижских подземельях: «Возвел храм Божий, крепость для родины, коллегиум для наук, убежище для утративших и убегающих от мира; был гордостью в бою, светом в совете; увидел и познал землю. Если бы мы двух таких имели мужей, легко бы обогнали Италию».