Текст книги "Смерть чистого разума"

58. Из дневника Степана Маркевича

Листок, вклеенный много позже

Я никогда не был трусом – в конце концов, я мёрз один ночь напролёт в засаде на Институтской в ожидании генерал-губернатора, с плохо собранной бомбой в кармане пальто, я пробирался из Охты в Выборг через казачьи пикеты, притворяясь глухонемым и вытаскивал Мику из деснянской полыньи, толком сам ещё не умея плавать. Но по-настоящему страшно, до холода в предсердии, до темноты в глазах и немоты в пальцах мне всё же бывало – трижды. Во вторую ночь с А., на допросе в Бюро расследований в девятьсот шестнадцатом и тем августовским вечером в районе Дьяблере.

Фишер растворился в стене мелкой влаги с неподходящей к его утлому телу ловкостью, и я остался один. Малыш Жакар, очевидно, не оправдал доверия Фишера, зато оправдал мои подозрения и рванул с франком в деревню. Двинувшись в том направлении, откуда, по моему разумению, я пришёл, я заблудился (что уже не похоже как раз на меня) мгновенно и прочно. Ни двух валунов, ни сосенки – приметы, выбранные мной по дороге сюда, – я решительно не видел.

«Эй, месье!» – услышал я через секунду и мало когда, признаюсь, детский голос был мне так приятен. «Вы не в ту сторону пошли, месье. Но это не страшно, идите за мной».

Французский у малыша Жакара был куда чище, чем у мадам Марин, и, стараясь не потерять во тьме его худенькую спину, я принялся размышлять, связано ли это с его принадлежностью к другому поколению или просто к улучшению качества школьного образования.

Размышлял я, однако, недолго. Грязно-серое строение, ничем не выделявшееся из сырой тьмы и ничем (за исключением некоего подобия террасы на кривых опорах) не отличающееся от нашей обычной русской риги, возникло перед нами. Вернее, передо мной, потому что строение возникло, а малыш Жакар, напротив, исчез – причём теперь, как я сразу понял, окончательно.

Под навесом стояли двое – и я (клянусь!) совершенно не удивился, когда свет электрического ручного фонаря сперва ослепил меня, а потом осветил их. Это были именно те, кого я и ожидал увидеть здесь, в этот поздний промозглый вечер.

– Будьте любезны, Степан Сергеевич, пройти в дом, – сказал Георгий Аркадьевич Таланов. – Если эту развалюху, конечно, можно назвать домом.

59. Пора спать

– Будьте любезны, – повторил Таланов и толкнул дверь хижины. Дверь – расколотая почти напополам то ли от старости, то ли от сырости – распахнулась.

Внутри была бедность запустения, встретить которую в Швейцарии Маркевич не ожидал. Строго говоря, в хижине не было ничего. Трёхногий стол был для устойчивости приставлен к явно давно не топившемуся очагу, единственный табурет – тоже трёхногий, но уже по изначальному замыслу плотника, а не вследствие полученных травм – опрокинут на столешницу, где составил компанию оловянной миске и серым от старости остаткам свечи в жалком ободранном лыхтаре. Кроме этих предметов в хижине имелся из обстановки только топчан, напоминавший аналогичное сооружение в Ротонде, но в отличие от того ничем, кроме толстого слоя пыли не покрытый. Как тут ночевал Фишер, понять было решительно невозможно; не в воздухе же он висел эти несколько часов. На топчан Подшкипер и указал Маркевичу стволом револьвера. Тот попытался смахнуть прах с поверхности, но быстро понял, что это бессмысленно и отважно приземлился на пятую точку. Подшкипер остался стоять, не выпуская сигару изо рта.

Таланов же уселся на табурет, нимало не смущаясь его нечистотой, закинул ногу за ногу и извлёк из кармана мундштук, однако никакой папиросой его не дополнил и просто принялся крутить между пальцами. Маркевич следил за этой эквилибристикой с секунду, но быстро опомнился и перевёл взгляд на лицо Таланова. Тот не заставил себя ждать:

– Вы не поверите, командор, как это интересно – собирать сведения о других людях. Не в адресном бюро, разумеется, нет. Всякий человек состоит не только из плоти, крови, желчи и прочих физиологических субстанций. В первую голову человек состоит из связей с другими человеками. Родственники, друзья, однокашники, соседи, враги, начальство, даже случайные попутчики в поезде – вот что самое главное. Узнаешь, с кем человек связан – узнаешь о нём почти всё. А такого ни в каком адресном бюро не сообщат. Потом – бумаги. Человек за свою жизнь – ежели он обучен грамоте – делает своей рукой тысячи записей. Начиная со школьной тетрадки и заканчивая… да вот хоть и бы и стенами собственного дома. А уж ежели человек учёный или, скажем, писатель… Тут надобно не теряться, а поискать, что именно, где и когда такой человек написал и опубликовал. И вкупе с вышеупомянутыми связями получим полнейший портрет субъекта. Вот, допустим, господин Маркевич. О связях его поговорим позднее, начнём, так сказать, с другого конца. Весьма интересный субъект, представьте себе, командор, этот Степан Сергеевич Маркевич. В кругах, близких к знаменитому нашему путешественнику, этнографу и статистику, действительному тайному советнику, сенатору и кавалеру Ивану Ивановичу Иванову-Седьмому Степан Сергеевич хорошо известен. Если верить этим долгобородам, перед нами – перспективный молодой учёный, завоевавший, несмотря на молодость, уважение коллег по научному цеху. Что ж. Всякое знание требует перепроверки. Запомните, командор, никому нельзя верить на слово. Ну-с, мне можно, да. Итак. Я запросил Публичную библиотеку в Петербурге на предмет библиографии господина Маркевича. Совершенно логично предположить, что у человека с такими рекомендациями, автора диссертации о европейских цыганах есть и другие интереснейшие работы по антропологии и этнографии. Выписку я получил-с…

– …а там – пусто, – пробормотал Подшкипер. Он поискал глазами, обо что потушить сигару и не найдя ничего более подходящего сделал это прямо о дверной косяк. Револьвера при этом он не опустил.

Таланов, однако, извлёк из того же кармана четвертушку бумаги, развернул её и начал читать:

– «Некоторые замечания о задаче Ковалевской относительно вращения тяжёлого твёрдого тела вокруг неподвижной точки». Доклад в Императорском университете Святого Владимира, тээк-с… «Заговоры, обереги и спасительные молитвы Западного и Южного Полесья», типография Харьковского университета. «Новейшие сведения о глубоких буровых колодцах Оренбургской губернии», это уже Петербург, типография Сухова. О, вот интересный поворот! «Самки африканских бродячих муравьёв Dorylinae», издано в Дерпте. Опять Киевский университет, «Поташное производство в России в царствование Алексея Михайловича». А вот и цыгане, кстати, правда, под несколько иным соусом: «“Цыганы” Пушкина. Морфологический разбор», доклад в Московском обществе любителей российской словесности, издано на счёт автора. Ну и наконец, «К вопросу о выращивании кристаллов азотнокислого аммония», снова типография Сухова. Какая неправдоподобная широта научных интересов! Какая эрудиция! Это я ещё опустил мелкие заметки в «Вестнике Русского союза рыболовов-удильщиков», «Технике, ремёслах и сельскохозяйственной архитектуре» и «Конском спорте».

Подшкипер пожал плечами:

– Степан Сергеевич, очевидно, полимат. Такой тип учёного встречается всё реже, но ничего сверхъестественного в этом нет. А ещё сравнительно недавно – тем более. Возьмём, к примеру, Юнга…

– Полноте, командор. Вы вот корпус кончали, академию. Что такое «азотнокислый аммоний»?

Подшкипер снова пожал плечами.

– Я, положим, знаю, что это селитра, – продолжал Таланов, – но я некоторым образом землевладелец, пусть и не хозяйствующий. А мнения об оберегах Южного Полесья или вращения тел вокруг этой, как её…

– твёрдой точки, – подсказал Подшкипер.

– Благодарю, командор, совершенно верно, «твёрдой точки» – так вот: никакого мнения по этим предметами я не имею, ибо не имею к ним никакого интереса и ни малейшего о них представления. И не должен иметь. Ибо у каждого человека, будь то магистрант или… коллежский советник в отставке – у каждого человека есть своё ремесло. В каковом он и должен по возможности преуспевать. Согласны ли вы со мной, командор?

– Пожалуй.

– Вы вот наверняка превосходно берёте рифы или что там у вас принято брать. Умеете подстраивать секстант и править шлюпкой. Я неплохо разбираюсь в законах нашей империи – по крайней мере в той части, которая касается, хм, почтово-телеграфной службы. Сносно стреляю – по дупелям, конечно – и знаю, как задавать вопросы. Но окажись я на борту дредноута – не будет человека бесполезнее меня. Вы улавливаете мою мысль, командор?

– Несомненно.

– Что же получается? – продолжал Таланов. – Молодой человек, в своих академических штудиях мечущийся между Пушкиным и африканскими муравьями, вдруг проявляет нешуточный интерес к малочисленному кочующему племени, до которого ранее никому не было дела, заявляет о желании писать об этом диссертацию и отправляется в Швейцарию, где это самое племя обитает. И где кроме этих самых цыган очень кстати обитает преизрядное количество всякой социалистической сволочи, без которой в России воздух, разумеется, чище, но которая по-прежнему спит и видит, как бы нагадить Родине. Скажите, дорогой мой Степан Сергеевич, а вас командировало сюда Русское статистическое общество?

«Задавать вопросы он и правда умеет. Резкие переходы от одной темы к другой, ироничный тон, предельная вежливость, сквозь которую отчётливо проступает сталь. Да, коллежскому советнику Газенкампфу до коллежского советника Таланова далеко. Улыбнуться бы сейчас».

– Не совсем так. Своё лечение и переезд я оплачиваю из собственных средств. Но вышеупомянутое общество действительно изыскало возможность выплатить мне что-то вроде стипендии из расчёта на полгода вперёд. Я ведь его член-корреспондент.

– …избранный на заседании первого июля сего года! – подхватил Таланов. – На основании сделанного вами доклада о… Напомните мне, о чём был ваш доклад?

– О енишах, – улыбнулся Маркевич.

– О енишах, – повторил Таланов. – О енишах. Ну да бог с ними, с енишами. Допустим, вы ими и правда интересуетесь – хотя, клянусь богом, не понимаю, что в них такого интересного. Лучше бы зулусами занялись, право слово. Те хоть англичанку гоняли по своей пустыне. Сколько же денег выделило вам Статистическое общество, коли не секрет?

– Четыреста пятьдесят целковых, господин полковник.

– Как-как вы меня назвали? А впрочем, неважно. Негусто, кстати, не так ли? На полгода-то?

– Да что и говорить, – сказал Маркевич, – тем более что я их ещё не получил. Какие-то трудности перевода. Пока свои проедаю.

– Ну-с, не дай Бог поиздержитесь окончательно – обращайтесь. Да не ко мне – к господину Герману.

«Герман. Точно, Герман, вспомнил. Интересно, это имя или фамилия? Или и имя и фамилия одновременно?»

– Затрудняюсь предположить себе обстоятельства, при которых я обращусь за помощью к человеку, который уже полчаса держит меня на прицеле, – Маркевич уже не старался удержать улыбку, ему и впрямь становилось весело. Весело и страшно.

– Послушайте, Степан Сергеевич, – сказал Таланов, убирая обратно бумагу и мундштук. – Вы человек с принципами, это сразу видно, но и мы с господином Германом вовсе не проходимцы. Позвольте дать вам совет. Вернее, два: во-первых, уезжайте-ка вы отсюда подобру-поздорову. Ну право слово, что, в Швейцарии других курортов мало? А ещё лучше – и вовсе из Швейцарии уберитесь. Вам же лучше будет. А во-вторых, перестаньте вы якшаться с этим сбродом. Вы же дворянин, в конце концов… Послушаетесь, а?

– Во-первых, господин полковник, я вам позволения советовать себе не давал. – Маркевич встал с топчана. – А во-вторых, человеческая жизнь чрезвычайно многообразна. Обыкновенному индивидууму, такому как я, приходится в её течение встречаться с самыми разнообразными людьми. В том числе и со всяким сбродом… например, из почтово-телеграфного ведомства.

Таланов не ударил, не заорал и даже не ухмыльнулся. Он посмотрел на Маркевича с неожиданным интересом и вновь зачем-то достал мундштук.

– Степан Сергеевич, когда вас выпустили за отсутствием улик из Таганской тюрьмы – решение чрезвычайно опрометчивое, как я слышал, следователь по вашему делу нажил себе на нём больши-и-и-е неприятности, – вас оставили в покое. Ну да, выслали для порядка под гласный надзор – так это и не наказание, считай – по нынешним-то временам. Я-то, будь моя воля, упрятал бы вас в Александровский централ годиков на десять.

– За что? – спросил Маркевич.

– За баррикады. За листовочки, которыми вы пытались семёновцев сбить с толку. За ограбление оружейного магазина Царегородского. За стрельбу из браунинга по русским офицерам, честно выполнявшим свой долг. И это ещё если вы ни в кого не попали – стрелок, как говорят, вы неважный. За каждую каплю пролитой вашей братией русской крови я бы вешал – да к счастью для вас, не я решаю.

– Не вы, – подтвердил Маркевич. – Посему давайте разговор о моих подвигах, как настоящих, так и выдуманных, прекратим.

– Хорошо, – кивнул Таланов. – Я, собственно, не о них хотел поговорить. То дело прошлое. Так вот. Когда вас выпустили из тюрьмы и отправили на принудительные вакации к тётке, те, кто принимал это решение, искренне надеялись, что это послужит вам мерой воспитательной. И поначалу у нас были все основания считать, что затея удалась. (Ещё раз напомню, что когда я говорю «мы», я не имею в виду себя лично – свою точку зрения на ваше, так сказать, перевоспитание я уже вам изложил.) Вы вели себя вполне благопристойно, пописывали в «Конский спорт» и никому не мешали жить. Но потом в вашей жизни появилось это Статистическое общество, где вы некоторое время подвизались в качестве секретаря председателя, откуда-то возникли ениши, потом – нервные болезни какие-то выискались. И в результате – нате, Швейцария. Край русских революционеров всех мастей. Зачем вы сюда приехали, господин Маркевич?

– У вас поразительно плохая память для человека вашей профессии, – сказал Маркевич. – Не далее как сегодня утром я вам рассказывал, зачем. Подлечиться и поработать над диссертацией.

– Пусть так, – неожиданно легко согласился Таланов. Он, наконец, решился закурить, достал пачку папирос, вытащил одну, соединил её с мундштуком, чиркнул спичкой и через секунду затянулся с явным наслаждением. Вдохнув первые, самые сладкие потоки чужого табачного дыма, Маркевич с удивлением подумал, что курить ему сейчас совершенно не хочется. Полковник меж тем продолжал:

– У людей моей профессии есть одна заповедь: никогда не верить людям вашей профессии. Моё начальство – вы не забыли, что я не всегда с ним согласен? – сперва настаивало на том, чтобы убедить вас сотрудничать с нами. Люди, которые за вами наблюдали последние пару лет – я вовсе не имею в виду так называемый «гласный надзор», это типическое наше русское пылепускание и более ничего, – нет, те люди, о существовании которых вы и не догадывались, но которые тем не менее пристально за вами следили, характеризовали вас как человека, способного на такой шаг. Особенно после неприятного случая с господином Бреем, вашим, как я понимаю, близким другом. Но моё начальство нравится мне тем, что иногда спрашивает моё мнение. Хотите знать, что я ему сказал относительно вас?

– Что меня надобно упрятать в Александровский централ.

– Это сперва, – кивнул Таланов. – Но, сказал затем я, раз уж мы его не повесили и не сгноили на каторге, то вовсе необязательно делать из него провокатора. Провокаторство – ремесло сложное, куда сложнее международного шпионажа, вы уж мне поверьте. Далеко не каждый может этим заниматься. Тут надобны и мужество – вы совершенно напрасно сейчас хмыкнули, Степан Сергеевич – и хладнокровие и искренние намерения. Шпионить можно и за одни только деньги – настоящий провокатор всегда имеет личный, нутряной интерес. Есть в этой гильдии, разумеется, и просто подонки, и мы пользуемся их услугами время от времени – но, конечно, это просто расходный материал, навроде пакли. Вы не подонок и интереса этого самого я в вас не вижу. Так сказал я своему начальству, и начальство предоставило мне поступить в отношении вас по моему усмотрению. Что я сейчас и сделаю. Но сперва мы разрешим личное дельце господина Германа, у которого к вам особенный интерес.

– Пожалуйте вашу книжку, – внезапно сказал Герман.

«Блестяще. Премьера в Практическом театре. Отец-резонёр морочит голову, а в самый неподходящий момент вступает Второй любовник».

– Благоволите сперва убрать револьвер, – ответил Маркевич. – Я чувствую себя в плену. У зулусов.

Герман столь же внезапно удовлетворил его просьбу.

– Зачем вам она? – спросил Маркевич.

– Я вырву оттуда всего несколько страниц, – сказал Герман.

– Я догадываюсь, каких.

– И хорошо, что догадываетесь. Нуте-с, давайте.

«Это не может быть так просто. Они явно не идиоты. Они видели, что я копировал из книжки надписи для Целебана. А если не видели, то всё равно должны, обязаны об этом знать. А раз так, то страницы эти им нужны не для того, чтобы уничтожить. А для чего?»

– Вот и славно, – сказал Герман, возвращая Маркевичу книжку. Вырванные страницы он действительно убрал за пазуху.

– Вот и славно, – точно эхо повторил Таланов. – А теперь вот что я вам скажу: убирайтесь отсюда, Маркевич. Теперь вы не заплутаете – если идти по этой тропке дальше вниз, вы окажетесь у Ротонды минут через двадцать пять. Ручной фонарик я вам дам, у меня есть запасной. И подумайте о том, что я вам сказал. Мы с господином Германом немного поспорили по дороге сюда – он в вас не верит и считает, что это не последняя наша с вами встреча. А я вот отчего-то верю. В этом и заключается моя идея относительно вас, Степан Сергеевич. Мне кажется, вы не настолько глупы и тем более не настолько фанатичны, чтобы не послушаться моего совета. Бросьте вы это дело. Бросьте. Как говорит наш государь-император, «добрые люди должны делать добрые дела». А вы мне кажетесь человеком добрым. Покойной ночи, господин Маркевич.

60. Круг чтения старшего цензора Мардарьева

Хроника моды

Grand Prix нельзя уже больше считать собранием элегантных изысканных туалетов, на котором присутствовали все светские дамы. Теперь светские дамы одеваются в этот день гораздо проще, чем в простое воскресенье в Лоншане; но артистки и манекены первоклассных портных надевают модели, с которых будут копировать осенние туалеты.

Преобладают платья, облегающие фигуру. Правда ли они так нескромны, как о них говорят? Это зависит, конечно, от манеры их носить и от тех, кто их носит. Отличительную черту их составляют мягкие складки и отсутствие нижних юбок; можно, конечно, не исключать нижнюю юбку, а сделать ее из мягкого либерти или шелкового полотна без пышных воланов; этого достаточно, чтобы платье не обрисовывало всех линий тела и в то же время сохранило свою грандиозную гибкость.

Вестник моды. № 30, 26/VII

Несчастный победитель!

Итальянец ДОРАНДО перед лентой, заканчивающей «стадию». Он пробежал 25 миль (почти 32 версты) в 2 часа 54 м. 46,25 сек., и надо было сделать только движение, чтобы перейти ленту, но здесь силы оставили Дорандо, и он упал на землю, подхваченный своими друзьями. Они перевели его через ленту, поддерживая под руки. Тут он окончательно лишился чувств, и долгое время думали, что Дорандо не удастся вернуть к жизни, – до такой степени был истощен этим бегом его организм. Первого приза ему не дали, но он получил почётный кубок из рук королевы Александры. Она и король со всей королевской семьёй присутствовали на Олимпийских играх.

Новое время

Политики

– Миша, какой это народ – шансы?

– Откуда ты это взяла?

– Прочла в газете: «если вспыхнет новая война с Японией, шансы на нашей стороне»!

Сатирикон. № 16, 26/VII

* * *

‹Без точной даты›

Заведующему Этнографическим отделом Музея Александра III

Милостивый государь.

Сейчас только узнал, что Д.А. Клеменца нет в Петербурге и следовательно все мои письма адресованные ему не достигли своей цели. Д. А. мне писал, что я получу 300 руб. на приобретение коллекции среди горцев польской части Татров. Сейчас только мне написал Л.Я. Штернберг, что условия Ваши таковы: сто р. я получаю за свой труд, а двести р. пойдут на покупку предметов. Я согласен на эти условия. Но прошу написать мне, какие предметы более желательны. За 200 р. можно ведь закупить много. Поэтому мне важно знать, чем я должен был бы руководствоваться при выборе своем. Обратить ли внимание на одну часть быта, народную орнаментику, или костюмы. Или же покупать, что удастся, надеясь на дальнейшие ассигнования для составления возможно полной коллекции.

Прошу принять уверения в совершенном почтении

Бронислав Пилсудский

Адрес: Австрия. Lwów.

ulica Turecka 3. м 12