Текст книги "А мне помогло. Как ориентироваться в море информации о здоровье и осознанно принимать решения"

В первую очередь поддерживайте в актуальном состоянии список лекарств и других безрецептурных препаратов, в том числе витаминов, трав, БАДов, и список хронических заболеваний. Покажите его врачу, фармацевту или медсестре, чтобы они могли проверить взаимодействие лекарств. Примерную таблицу сможете найти в конце этой главы.

Во-вторых, возьмите за правило обсуждать с лечащим врачом все препараты, которые принимаете, даже если некоторые без назначения врача. Медики оценивают риски и преимущества лечения, учитывая различные факторы, такие как история болезни пациента, возраст, общее состояние здоровья и образ жизни, а также характер и тяжесть заболевания, подлежащего лечению. Это нелегкая задача, особенно для пациентов с большим количеством заболеваний и принимаемых препаратов.

Продавцы БАДов и различные эксперты в области здоровья часто не имеют медицинского образования и не обладают полной информацией о вашем здоровье.

В-третьих, постарайтесь сами узнать побольше о препаратах и БАДах, которые принимаете. Особенно о тех, которые принимаете длительно, как, например, лекарства от высокого давления или сахарного диабета. Информация об известных побочных эффектах всегда вносится в инструкцию по применению, которую можно найти в коробочке с лекарством или на официальном сайте. Информацию о лекарстве можно искать в онлайн-справочниках, например в энциклопедии лекарств регистра лекарственных средств в России (https://www.rlsnet.ru/), на сайте NICE в разделе British National Formulary (BNF) в Англии, в регистре лекарственных средств от European Medicines Agency (EMA [35]) или в национальной фармакопее США [36]. А лекарственные взаимодействия можете проверить на сайте https://www.drugs.com/drug_interactions.html.

Любое лечение сопряжено с рисками, и порой кажется, что, отказавшись от него, мы можем их избежать. Однако в некоторых случаях риски отказа от лечения или последствий позднего обращения гораздо выше.

Действовать или подождать? Может, само пройдет? Может, обойдется? Эти вопросы преследуют многих пациентов. Особенно когда на них обрушивается так много информации, к которой они не готовы. Все, о чем мы до сих пор говорили, – эффективность, побочные эффекты, осложнения, последствия, – оценка всех этих цифр требует определенных интеллектуальных усилий. И наш ответ на перегрузку сводится к известным эволюционным реакциям – беги, борись или замри. Некоторые, как Мартина Ротблат, решают бороться и во что бы то ни стало найти ответы. Другие, услышав про риски и побочные эффекты, убегают от проблемы к тому, кто скажет: «Все будет хорошо. Не слушай врачей, они делают только хуже. У меня есть чудесное средство». Третьи застывают на месте и ничего не делают, надеясь, что все «само рассосется».

Почему иногда мы бросаем все силы на решение проблемы, а иногда предпочитаем отсидеться?

В своей статье под названием «Медленные идеи» в журнале New Yorker известный американский хирург-эндокринолог Атул Гаванде, доцент Гарвардской медицинской школы и автор книги «Все мы смертны», рассуждал, почему некоторые открытия в медицине распространялись быстрее других [37].

Взять, к примеру, анестезию и гигиену. Первое помогало бороться с болью во время операции или лечения зубов, второе – с риском инфекционных осложнений и смерти до появления антибиотиков. И то и другое улучшало исходы и спасало жизни, а значит, приносило хирургам деньги и новых пациентов. Только вот анестезию хирурги сразу взяли на вооружение, а гигиену и мытье рук принимали очень и очень неохотно. В чем разница?

Анестезия боролась с видимой и весьма раздражающей проблемой – болью и криками пациентов во время операции, и, конечно, хирурги были готовы на что угодно, чтобы это прекратить. Гигиена же боролась с невидимыми глазу бактериями, которые не мешали ходу операции, а коварно проявлялись гораздо позднее.

Хотя оба открытия облегчали жизнь пациентов, только анестезия облегчала работу хирурга. Гигиена же, наоборот, требовала мыть руки в кислотном растворе, который обжигал кожу и вызывал разные неприятные последствия – большая жертва ради отдаленных результатов, поэтому так долго хирурги предпочитали закрывать на это глаза.

В практике врача-ревматолога я тоже часто сталкивалась с тем, что для пациентов видимые проблемы порой казались единственными. Взять, к примеру, подагру – заболевание, связанное с повышением мочевой кислоты в крови и накоплением ее кристаллов в разных органах и тканях. Одни из первых проявлений подагры – приступы нестерпимой боли у основания большого пальца стопы – излюбленное место накопления кристаллов мочевой кислоты. Именно с этим симптомом большинство пациентов обращаются к врачу. Как правило, к этому времени мочевая кислота накапливается в области ушных раковин, локтей и пальцев рук в виде маленьких плотных шариков, так называемых тофусов. Они редко беспокоят пациентов, так как заметны, но не приносят боли или дискомфорта.

Тактика врача при подагре – снять приступ и затем назначить препараты, снижающие концентрацию мочевой кислоты в крови. Принимать их придется довольно долго, регулярно сдавать анализы, плюс к этому придерживаться диеты и следить за весом. А еще быть готовым, что в первый год лечения приступы могут повторяться, и даже чаще, чем если совсем не лечиться.

Что в этом случае решает 60 % пациентов? Конечно, бросить лечение. Пусть другие пьют таблетки всю жизнь, а мне и так нормально. Да, сустав сильно болит пару раз в год, я знаю, что пить, неделя – и все пройдет, никто от этого не умирал. Как и в примере про хирургов, для пациентов с подагрой боль в суставе – единственная ощутимая проблема. Но это лишь вершина айсберга, поскольку со временем мочевая кислота накапливается в почках и других органах, медленно и, главное, безболезненно. Рано или поздно без лечения или при неадекватном лечении у каждого 4‐го пациента с подагрой развивается хроническая почечная недостаточность [84], которая может потребовать диализа или даже пересадки почки. Эта проблема гораздо серьезнее, чем приступы артрита, однако она часто остается невидимой, пока не становится поздно.

Поэтому, как бы ни хотелось все бросить и спрятать голову в песок, стоит оценить, что нас ожидает в случае отказа от лечения.

А может, подождать? Такой вопрос тоже часто задают пациенты перед назначением серьезного лечения. Иногда это возможно, но не каждое заболевание даст такую роскошь.

Самый простой пример – обыкновенная простуда. Подавляющее большинство случаев проходит без специального лечения. Но некоторые пациенты из-за страха, что станет хуже, «затянется», «спустится вниз», при первых симптомах прибегают к антибиотикам. Их эффективность в качестве профилактики бактериальных осложнений при простуде, таких как воспаление легких, доказана только для очень ограниченной группы пациентов, которые в силу своего заболевания или его лечения не могут бороться с инфекцией. Например, пациенты на химиотерапии при онкологических заболеваниях. У них действительно вероятность, что простуда перейдет во что-то более серьезное, очень высока. И польза антибиотиков превышает риск, и лучше не ждать. Во всех остальных случаях предпочтительнее ожидание.

Противоположный пример, когда мы не можем долго ждать, – это ревматоидный артрит, одно из наиболее часто встречающихся заболеваний в ревматологии, при котором развивается хроническое системное аутоиммунное воспаление, поражающее прежде всего суставы. Без лечения воспаление в суставах приводит к их разрушению до полной потери функции и необходимости протезировать. Базисные противовоспалительные препараты могут остановить или замедлить прогрессирование болезни.

Если поставлен диагноз, необходимость лечения не вызывает сомнения. Вопрос в слове «если».

Как и при многих ревматологических заболеваниях, первые симптомы неспецифичны, то есть похожи на десятки других артритов, многие из которых не требуют мгновенного лечения. Однако ревматоидный артрит требует. Чем раньше начато лечение – тем лучше результат. При ревматоидном артрите это определенный срок – 3 месяца от начала болезни. Он еще называется «окно возможностей», потому что в это время лечение наиболее эффективно и позволяет получить результат в течение ближайшего года с минимальным разрушением суставов. Потом оно, увы, для многих закрывается.

Как и всегда, на вторую чашу весов ставим риски и осложнения, с которыми сопряжено лечение ревматоидного артрита. Препарат первой линии – метотрексат, также применяемый при лечении онкологических заболеваний, таких как рак крови и молочной железы, правда, в гораздо больших дозах. По сути, лечение артрита метотрексатом – это низкодозовая химиотерапия, при ней нет таких сильных побочных эффектов, как при лечении опухолей, и тем не менее нужно регулярно контролировать анализы крови и нельзя планировать беременность. Часто это пугает пациентов, ведь как минимум каждая третья пациентка с ревматоидным артритом находится в детородном возрасте. И конечно, никто не хочет подвергать пациента риску, если диагноз под сомнением. В моей практике это была извечная дилемма как для врачей, так и для пациентов.

Начать лечить раньше, даже если не уверены на 100 %, что это ревматоидный артрит, но получить лучший результат, если мы правы, или немного подождать, чтобы удостовериться в диагнозе, но рискуя упустить окно возможностей? Ответ в каждом случае подбирался индивидуально и с учетом предпочтений пациента. Но за последние 10 лет отношение к этой дилемме изменилось. Если раньше мы чаще склонялись к консервативному «подождать», то современные рекомендации настаивают: нужно «бороться» и начать лечение раньше [38]. Если прежде ждали появления эрозий на рентгене как признака разрушения суставов при ревматоидном артрите, чтобы удостовериться в диагнозе, то сейчас цель врачей – начать лечение до того, как сустав начнет разрушаться. И хотя метотрексат и остается препаратом первой линии, появилось щадящее лечение, которое возможно продолжать даже при беременности. Возможный риск в таком случае гораздо меньше цены упущенной возможности.

Цена упущенной возможности – та цена, которую нам придется заплатить за задержку или промедление в диагностике или лечении. Цена упущенной возможности может быть высокой как для пациента, так и для системы здравоохранения в целом в виде дополнительных затрат на лечение, потери возможности достигнуть наилучших результатов, необходимости более длительного, сложного и интенсивного лечения, а также ухудшения качества жизни.

Понятие окна возможностей в медицине применяется не только в ревматологии. Вот несколько примеров заболеваний, где отсутствие своевременного лечения может привести к серьезным последствиям.

• Раковые опухоли могут быстро расти и распространяться на другие части тела. Если рак не обнаруживается и не лечится в начальной стадии, то лечение становится более сложным и дорогостоящим, а шансы на выживание снижаются.

• Сахарный диабет – это хроническое заболевание, которое, если не контролируется должным образом, может привести к серьезным проблемам со здоровьем, таким как осложнения сердечно-сосудистой системы, проблемы со зрением, повышенный риск инфекций и риск преждевременной смерти.

• Некоторые психические заболевания, такие как депрессия, тревожные расстройства, биполярное расстройство, требуют своевременной диагностики и лечения, чтобы предотвратить ухудшение состояния пациента и возможные попытки самоубийства.

Это только несколько примеров, но в целом своевременная диагностика и лечение заболеваний являются важным условием для сохранения здоровья пациентов и предотвращения серьезных осложнений.

Отдельной категорией риска, связанного с отказом от лечения, является риск, связанный напрямую не с вашим здоровьем, а со здоровьем населения в целом. И этот компонент часто влияет на рекомендации врачей.

Самый простой пример – вакцинация от коронавируса. Уже с начала пандемии было известно, что для подавляющего большинства молодых и здоровых людей инфекция COVID‐19 не представляла смертельной опасности. Летальные случаи были единичными. Мы с мужем тоже относили себя к этой категории. Но в то же время мы знали: для детей до года коронавирус представлял серьезную опасность, а также для пожилых людей и людей с ослабленным иммунитетом. Поэтому, как только появилась возможность вакцинироваться, мы пошли на это – не потому, что боялись заразиться и умереть, а потому, что не хотели передать инфекцию тем, кто не сможет с ней бороться – нашему маленькому сыну или старушке, с которой сталкиваемся в подъезде дома или в супермаркете.

Вакцинация является эффективным и доказанным методом профилактики инфекционных заболеваний и рекомендуется для снижения риска заболевания населения в целом, а не только отдельного человека.

Другой пример касается антибиотиков. Антибиотики – это чудесные препараты, способные спасти жизнь отдельным пациентам, однако их чрезмерное или неправильное использование приводит к развитию устойчивых к антибиотикам бактерий и появлению трудноизлечимых инфекций в будущем.

Как так получается?

Когда врач решает, назначать ли антибиотики отдельному пациенту, он, как правило, взвешивает потенциальные преимущества препарата в сравнении с потенциальными рисками. Также врачи должны учитывать потенциальное влияние своих решений о назначении лекарств на общественное здоровье. Индивидуальный риск приема антибиотиков минимален: да, могут быть нарушения микрофлоры кишечника или обострения грибковой инфекции. В целом это неприятно, но легко поправимо, а потому не удерживает пациентов от бесконтрольного приема. Пациенты знают, какие пробиотики и противогрибковые выпить, чтобы восстановиться. Для них антибиотикоустойчивость – это невидимая проблема, с которой они не сталкиваются в повседневной жизни. С ней сталкиваются врачи в стационарах, когда тяжелому пациенту вдруг приходит результат, что его инфекция устойчива ко всем антибиотикам. Или когда ослабленным пациентам и даже детям приходится назначать сильные антибиотики, чтобы они помогли.

Поэтому во многих странах назначение антибиотиков строго контролируется, и их отпускают только по рецепту, чтобы свести к минимуму риск устойчивости к антибиотикам. Например, однажды в Англии у меня была гнойная ангина с высокой температурой, ознобом и сильной интоксикацией. Как думаете, чем меня лечили? Пенициллином в таблетках. Никаких капельниц или уколов, никаких цефалоспоринов третьего поколения и дорогих антибиотиков. И самое удивительное: таблетки пенициллина помогли! Так, в стране, где антибиотики строго контролируются, те штаммы бактерий, которые циркулируют у населения, остаются чувствительными даже к таким базовым лекарствам. Для меня это был отличный пример победы организации здравоохранения над невидимыми глазу, но коварными микробами.

В конце книги найдете полный список вопросов, чтобы обсудить ваши назначения с врачом, затронуть ожидаемую пользу, побочные эффекты, осложнения и лекарственные взаимодействия, а также возможность отказа или отложенного лечения.

§ 3. Так пить или не пить БАДы?

В первом параграфе главы мы поговорили о том, как отличаются процессы разработки, производства и регулирования лекарственных средств и БАДов и как это отражается на качестве препаратов, и о имеющейся доказательной базе. Во втором параграфе главы обсудили, что, принимая решения, мы всегда ставим на одну чашу весов эффективность и ожидаемую пользу, а также риск отказа от лечения, а на другую – риск, связанный с самим лечением. в отношении и пользы, и рисков мы учитываем как краткосрочные, так и долгосрочные эффекты. В третьем параграфе поговорим о других немаловажных нюансах, которые стоит учитывать, если хотим получить максимальную пользу от лечения. И начнем с конфликта интересов.

В 2021 году вышла сенсационная статья двух врачей из Среднеамериканского института сердечных заболеваний в США [41]. Проанализировав результаты более 40 исследований, авторы статьи пришли к выводу, что рыбий жир защищает от сердечно-сосудистых заболеваний и смерти. Это как раз то, чего ждали любители натурального лечения – официального подтверждения от ученых, что натуральное лучше лекарств. При внимательном анализе оказалось, что у данного исследования были недостатки.

Во-первых, заявление, что «большинство негативных клинических испытаний на самом деле положительны», было не совсем корректным. В выбранных исследованиях риск сердечно-сосудистых осложнений и смерти оценивался как вторичная точка. В прошлой главе мы уже говорили, что вторичные конечные точки могут быть важными показателями и результаты их анализа могут наводить на дальнейшие размышления и исследования, однако не доказывают эффективность лечения. Побочные эффекты и безопасность лечения, как правило, тоже являются вторичными точками, и поэтому большинство выявляется уже после выхода препарата на рынок, как было со случаями тромбоза после вакцины от коронавируса фирмы AstraZeneca. Все дело в том, что в условиях ограниченных финансовых и временных ресурсов исследования стремятся обеспечить статистическую мощность только для ограниченного набора первичных конечных точек, и это нельзя не принимать во внимание. Поэтому, когда ученые, изучавшие рыбий жир, заявили, что «большинство негативных клинических испытаний на самом деле положительны», это значило, что в выбранных исследованиях принимали во внимание вторичные точки, которые вышли положительными, игнорируя негативные первичные. Такой подход некорректен.

Во-вторых, ни одно из исследований не было рандомизированным, а только наблюдательным. О важности рандомизации мы говорили в прошлой главе.

В-третьих, если посмотрим на особую и во многих журналах обязательную часть статьи под названием Disclosure, что в переводе значит «раскрытие» (подразумевается раскрытие возможной заинтересованности или конфликта интересов), мы увидим, что один из двух авторов статьи является владельцем компании, которая продает добавки омега‐3. Могло ли это повлиять на результаты и выводы исследователей? Необязательно, но возможно.

Что такое конфликт интересов?

Конфликт интересов представляет собой обстоятельства, при которых профессиональные суждения или действия, касающиеся основного интереса, могут подвергнуться влиянию второстепенных интересов. Например, основной интерес для врачей – это забота о здоровье пациентов, для ученых – проведение объективных исследований.

Исследователи, врачи и любые другие специалисты могут иметь различные вторичные интересы, которые могут соперничать с их основным интересом.

Наиболее понятный и легко измеряемый интерес – финансовый. Например, врачи, нутрициологи или другие эксперты могут получать проценты или вознаграждения за назначенные анализы или БАДы. Или, как в случае с исследованиями рыбьего жира, являться производителем и получать прямую выгоду от продаж. Исследователи могут получать гонорары за лекции или консультации или грантовое финансирование от производителей лекарств, БАДов и медицинских устройств и услуг.

У исследователей также может быть профессиональный интерес, например, если публикация в журнале или новый грант способствуют его карьерному росту, они могут публиковать исследования не лучшего качества или подписать контракт с производителем, который обещает финансировать дальнейшие исследования. Интересы могут быть личного характера, например идеологические суждения, когда есть личная заинтересованность в определенном результате исследования. При этом предвзятость бывает сознательной или бессознательной. Поэтому нужно остерегаться не только «купленных» экспертов, но и «заинтересованных», так как глубокие личные мотивы могут быть настолько же сильны, как и денежная выгода.

Заинтересованность может привести к выборочному изложению, когда в статью включаются только «выгодные» результаты, а об остальных умалчивают, или к предвзятой интерпретации результатов, когда преувеличивается важность отдельных показателей, или даже к фальсификации данных и результатов. Многочисленные исследования показали, что, когда частная компания финансирует испытание лекарств или устройств, результаты получаются более благоприятными, чем когда испытание спонсируется государством или некоммерческой организацией, даже если исследования сравнимы по качеству и тщательности планирования [41].

Например, среди 48 исследований эффективности инъекций гиалуроновой кислоты при остеоартрите коленных суставов только в 11 из 31 исследований авторы не имели конфликта интересов. Именно в них эффект препарата был не выше плацебо. Тогда как в остальных, где хотя бы один автор был связан с коммерческой организацией, эффект всегда оказывался положительным [42]. В таких ситуациях независимое рецензирование (когда научную статью оценивают независимые эксперты, чтобы дать объективное мнение) может пропустить конфликт интересов. Поэтому мы редко полагаемся на единичные научные статьи, если результаты не воспроизвели в последующих исследованиях.

Другой пример касается препарата розиглитазон, прием которого связан с повышенным риском инфаркта миокарда. Но даже после публикации метаанализа, доказывающего эту связь, исследователи с конфликтом интересов продолжали защищать препарат, часто не раскрывая связи с фармацевтическими компаниями. Среди статей с выявленными конфликтами интересов 23 % не рассказывали о них. Это могло еще больше задержать вывод препарата с рынка в ряде стран. Розиглитазон изъяли из продажи по соображениям безопасности в нескольких странах, но он по-прежнему доступен в США.

Альтеплаза настоятельно рекомендовалась для использования при остром инсульте в клинических руководствах, несмотря на сопротивление со стороны врачей скорой помощи, обеспокоенных внутримозговым кровоизлиянием [43]. Семь из восьми членов комиссии, разрабатывавших руководство, имели потенциальные конфликты интересов (непрямые финансовые связи с производителем Альтеплазы), однако лишь трое сообщили об этих конфликтах [44]. После их выявления Американский фонд сердца отозвал заявления, что вмешательство может спасти жизни [45].

Рисперидон. Не раскрывая полностью финансовые отношения с производителем рисперидона, влиятельный исследователь сыграл важную роль в расширении критериев диагностики биполярного расстройства у детей и провел ряд педиатрических клинических испытаний, демонстрирующих преимущества препарата у детей [46]. Позже расследование конгресса признало его виновным в нарушении федеральных и университетских правил и политики конфликта интересов.

Ученые, опрошенные в газетных статьях, посвященных пандемии H1N1 в 2009 году, с большей вероятностью переоценивали риск пандемии или пропагандировали использование ингибиторов нейраминидазы (препарат для лечения гриппа), если возникал конфликт интересов, который был выявлен в 30–70 % статей [47]. Хотя газеты о конфликте интересов упоминали только в 3 из 425 газетных статей.

Если вспомнить скандально известную историю бывшего британского врача Эндрю Уэйкфилда (англ. Andrew Jeremy Wakefield), который сфальсифицировал исследование, указывающее на связь между вакциной MMR (комбинированная вакцина против кори, эпидемического паротита и краснухи) и аутизмом в 1998 году, то последующее расследование нашло как минимум несколько источников для конфликта интересов [48]. Во-первых, за два года до публикации статьи Уэйкфилд получил хороший гонорар на проведение данного исследования от британской фирмы, которая собирала доказательства против фармацевтических компаний и производителей вакцин. Всего Уэйкфилд получил от этой фирмы 435 643 фунта стерлингов, сегодня это около $900 00 °CША. Кроме этого, примерно за 9 месяцев до публикации он сам подал патент на «более безопасную» вакцину от кори, которая могла бы заменить существующую вакцину MMR и приносить ему миллионы долларов в год.

Как часто встречается конфликт интересов?

Согласно подсчетам, от 29 до 69 % опубликованных научных результатов раскрывают конфликт интересов [49]. Такая высокая цифра объясняется тем, что цена любого медицинского открытия, которое доходит до пациента, в той или иной мере разделена между разными источниками финансирования. Достаточно много научных исследований на ранних стадиях разработки спонсируется как государством и некоммерческими организациями, так и коммерческими, но, когда дело доходит до клинических испытаний, которые могут стоить около 3–5 млн долларов большая их часть спонсируется фармацевтическими компаниями. На моем опыте, если университет получает грант в 5 млн долларов деньги распределяются между десятками исследований и научных работ, таким образом, университетские работники чаще всего не могут себе позволить потратить так много денег на одно испытание. Поэтому вполне объяснимо и нормально, что многие клинические испытания спонсируются производителями, и у них есть конфликт интересов. Но это не обязательно плохо.

Конфликт интересов может влиять или не влиять на результаты исследований или рекомендации.

Факт личной или финансовой заинтересованности производителя лекарственных препаратов и добавок в определенном результате не говорит о том, что им нельзя верить. Врач, настоятельно рекомендующий вам купить препарат определенной марки и в определенной аптеке, возможно, получает от этого выгоду, а возможно, знает, что это наиболее качественный препарат и в этой аптеке он всегда в наличии или стоит дешевле. Так и вовлечение фармацевтических компаний необязательно значит, что они влияют на результаты. Ведь для них подобные случаи всегда связаны с медийными скандалами и судебными процессами, от которых страдает как репутация, так и финансовое благополучие фирмы. Вспомним случай с обезболивающим препаратом рофекоксиб фирмы Merck. Исследования показали, что препарат слегка повышает риск инфаркта, но авторы подали эти данные в невинном свете. Когда выяснилось, что это сделано намеренно, а часть данных к тому же была скрыта исследователями, фирме пришлось выплатить несколько миллиардов долларов и прекратить продажи популярного препарата.

Там, где есть судебная система и профессиональное медицинское сообщество, с влиянием коммерческих организаций на результаты научных исследований можно бороться, как и с любой преступностью.

Помните историю про Маршалла, который пытался убедить всех в том, что язвенная болезнь имеет бактериальную природу и ее можно вылечить антибиотиками? С одной стороны, фармацевтические компании в то время зарабатывали 1 млрд долларов в год на антацидном препарате «Зантак» и еще 1 млрд долларов на «Тагамете». Они снижали кислотность и облегчали самочувствие пациента, большинство пациентов получали лечение пожизненно и больше не нуждались в хирургическом вмешательстве, но стоило такое лечение около $100 в месяц на одного пациента, что сравнимо с $300 сегодня – достаточно большая сумма. В Америке в 1980‐е годы таблетки «Тагамет» были в кармане 2–4 % населения, и это устраивало фармацевтические компании, они не были заинтересованы в поисках другого лекарства. Возможно, финансовые интересы были и у гастроэнтерологов, часть заработка которых составляла гастроскопия или ФГДС. Каждый гастроэнтеролог в неделю лечил 20–30 пациентов с подозрением на язву, и в четверти случаев язву находили. Поскольку это хроническая болезнь, которую невозможно вылечить, пациенты возвращались снова и снова, и деньги в карманы эндоскопистов текли постоянно.

С другой стороны, была фармкомпания, которая не зарабатывала на этом, но производила препарат от язвы под названием Denel, который содержал висмут – редкий металл, способный образовывать в желудке защитные пленки и способствовать восстановлению слизистой. У компании уже были первые доказательства, что Denel лечит язвы так же быстро, как и «Тагамет», хотя кислота оставалась. Более того, у 30 из 100 пациентов после лечения язвы никогда не возвращались, тогда как стоило прекратить прием «Тагамета», и язвы возвращались в течение года у 100 % пациентов. Компания заявила: «Это должно лечить язвы лучше, чем просто удаление кислоты. Он действует на главную причину, чем бы она ни была». В брошюре, которую они прислали Маршаллу, на фотографии «до» были Helicobacter, а на снимке «после» их не было. Маршалл ввел Denel и убедился, что препарат убивает Helicobacter (позже станет известно, что под действием ионов висмута бактерии становятся малоподвижными, больше не могут прикрепляться к слизистой и разрушаются). Фармкомпания помогла Маршаллу выступить на международной конференции по микробиологии в Брюсселе, где его открытие встретили с интересом и одобрением. Висмут стал одним из компонентов первой схемы лечения язвенной болезни, испытанной Маршаллом на 100 пациентах с язвой. Позже компания Procter & Gamble, которая производила препарат висмута под названием Pepto-Bismol, помогла Маршаллу добиться известности и признания общественности, медицинского сообщества и государства.

Была ли финансовая заинтересованность у фармкомпании? Конечно, но в этот раз их интересы совпадали с интересами врача и ученого, главной целью которого было вылечить пациентов от язвы и спасти их жизни. Конфликт интересов сам по себе не противоречит закону, но важно, чтобы он не влиял на объективность суждений. Мы с вами не детективы, чтобы расследовать фальсификации данных и нарушения закона, но знаем: когда у человека есть заинтересованность, к любым его рекомендациям следует относиться с осторожностью. Поэтому вне зависимости от того, влияют ли финансовые интересы на профессиональную объективность, ученые и врачи обязаны о них сообщать.

Раскрытие интересов является важным элементом научной прозрачности и объективности исследований. Это помогает читателям лучше понимать, была ли заинтересованность у исследователя, и сделать вывод, могла ли она повлиять на результаты, и насколько можно доверять этим результатам. Это также может помочь другим исследователям и научным журналам при оценке качества исследования и его соответствия стандартам научной этики.