Текст книги "А мне помогло. Как ориентироваться в море информации о здоровье и осознанно принимать решения"

Приготовить на ужин салат или заказать пиццу? Прочитать важную статью или проверить соцсети? Сходить на выставку с новыми друзьями или позвать старых на чай? Каждый из нас периодически задает себе подобные вопросы, когда правильный выбор вроде бы очевиден. А иногда мы делаем все наоборот. Почему?

Группа ученных из США и Японии попросили около 500 участников исследования рассказать, как прошел их вчерашний день, что они чувствовали и что делали [17]. Оказалось, если участники чувствовали себя подавленными и грустными, они делали выбор в пользу того, что принесет им сиюминутное удовольствие. Плохое настроение требует поскорее его «исправить»: полакомиться мороженым после разговора с клиентом на повышенных тонах, выпить бокал вина после напряженного дня или даже отправиться на воскресную шопинг-терапию.

Когда участники исследования чувствовали себя хорошо, они могли делать то, что приносит меньше удовольствия прямо сейчас, но сулит пользу в будущем. Если у нас уже хорошее настроение, мы можем подождать и отложить удовольствие в обмен на что‐то большее в будущем.

«Люди тратят около 25 % своего времени каждый день, переживая ту или иную форму конфликта: выбирая между тем, что сделает их счастливыми в данный момент, и тем, что сделает их счастливыми в будущем», – пришли к выводу ученые.

Каждый день у нас немало возможностей для маленьких радостей: от сладких перекусов до скроллинга соцсетей. Но за все приходится платить, лишние калории и потерянное время, скорее всего, не приблизят вас к долгосрочным планам, которые в действительности могут привести вас к большему удовольствию в виде улучшения здоровья, личного развития или нового витка карьеры. И выбор мы делаем как раз исходя из нашего эмоционального состояния. В плохом настроении мы скорее выберем звонок лучшему другу, чем знакомство с новыми людьми, которое, может, и сулит перспективы, но в настоящий момент гораздо менее привлекательно. Ученые называют это принципом гедонистической гибкости или стратегией восстановления настроения.

Конечно, влияние эмоций неизбежно распространяется на здоровье. То, как мы воспринимаем риски, связанные с заболеванием, влияет на то, будем ли мы принимать лекарства, чтобы их уменьшить. Однако каждое лечение несет в себе и риск нежелательных эффектов, и то, как мы воспринимаем этот риск, тоже влияет на наши решения.

Многие ученые, в том числе Джордж Левенштайн (George Loewenstein), различают принятие решений «горячей» или «холодной» головой. Например, когда мы идем в супермаркет голодными, что создает «горячий» эмоциональный фон, мы часто покупаем больше, чем нужно, и в нашу корзину попадают продукты, которые мы не собирались брать. Также, когда испытываем боль, тревожность, неопределенность или даже злость, мы можем «сгоряча» сделать выбор в пользу того, что быстро приносит облегчение. Но исследования показывают: это не лучшие решения, особенно когда дело касается здоровья. В подобных состояниях пациенты недооценивают риски, связанные с их выбором, и переоценивают шанс на хороший исход.

Принятие решений в «холодный» период позволяет более глубоко взглянуть на проблему и взвесить альтернативы – так мы лучше видим преимущества и недостатки каждого варианта и можем оценить влияние, которое каждое решение окажет на нашу жизнь.

Пол Словик, профессор психологии Университета Орегона в США и президент научного сообщества, изучающего процесс принятия решений в разных сферах жизни, говорил: «Восприятие риска и ответ общества на риск сильно связаны с тем, насколько риск опасности пробудил чувство ужаса». Наш мозг запрограммирован защищать нас от опасностей и потерь, поэтому мы неосознанно вылавливаем плохие новости в потоке информации. Особенно в сложные периоды, когда страхи притягиваются к нам, как к магниту. Например, в начале пандемии COVID‐19 причин для страха было предостаточно: неизвестная болезнь, карантинные меры, работа из дома, экономический кризис. Анализ более 100 тысяч твитов в период пандемии показал, что чаще всего люди делились в сообщениях тем, что им страшно. А страх и ясное мышление подобны маслу и воде. Они не смешиваются. Одно отталкивает другое. Мышление, основанное на страхе, – это то, что мы наблюдали в тот период. Многие считали себя вполне рациональными и рассудительными, но под воздействием стресса и неопределенности стали действовать неадекватно. В книге «Фактологичность» Ханс Рослинг тоже утверждал, что именно страхи и инстинкты приводят к искаженному восприятию информации.

Склонность замечать плохое приводит к тому, что мы продолжаем переживать и обсуждать все произошедшие с нами негативные события, будь то неприветливая продавщица в магазине или пробка по дороге домой. Вы тратите время и эмоциональный ресурс на эти повторяющиеся разговоры и упускаете много моментов для радости, восхищения и благодарности, которые приходят к нам каждый день. А еще, думая о плохом, вы становитесь более тревожным, боитесь за будущее и теряете ясность мышления [13].

Наше эмоциональное состояние несомненно влияет на то, как мы воспринимаем ту или иную информацию. Брызги кетчупа на рубашке воспринимаются гораздо драматичнее, когда вы и так раздражены или подавлены. Более того, чем больше вы устали, перегружены, скованы страхом и тревожитесь за будущее (а также если заняты другими мыслями), тем больше вы подвержены автоматическим реакциям и быстрому мышлению и тем больше вероятность, что чьи‐то аргументы вас убедят просто потому, что у вас нет энергии сопротивляться и обдумать собственные. В такие моменты мы не в лучшей форме для восприятия новой информации, но, согласитесь, именно тогда мы больше всего нуждаемся в адекватной реакции и ясном мышлении. Об этом необходимо помнить, когда речь идет о важных решениях в отношении здоровья как со стороны врача, так и пациента.

В одном исследовании участникам предложили выдуманный сценарий и спросили, согласились бы они на лечение, если бы оно, с одной стороны, помогало избавиться от одной проблемы, но, с другой стороны, могло бы увеличить риск другого заболевания [18]. Например, в одном сценарии лечение от онкологии увеличивало риск заболеваний сердца, в другом – наоборот. Однако перед этим каждого из участников попросили написать короткий рассказ, когда в последний раз они разозлились или были очень напуганы, или просто описать комнату в их доме. Простое и несложное упражнение, но посмотрите, как оно повлияло на решения участников. Те, кто перед выбором решения вспоминал событие, заставившее его разозлиться, с большей охотой соглашались принимать лекарства в воображаемом сценарии, чем те, кто просто описывал комнату. В этот момент они делали ставку на то, что лечение поможет вылечиться, а о том, что будет позже, не задумывались. Эмоции злости и страха затуманили их мышление, и они более оптимистично воспринимали положительный эффект от лечения и проигнорировали негативные последствия. А когда в конце исследования участников попросили еще раз пересказать сценарий, представители первой группы просто не могли точно вспомнить, что там говорилось о риске нежелательных побочных явлений.

Представьте подобную ситуацию в кабинете врача. Может, вас что‐то разозлило по пути в больницу или напугали слова врача. И когда дело дошло до вопроса, соглашаться на лечение или нет, вы сразу соглашаетесь, игнорируя информацию о побочных эффектах. Это не в ваших интересах и не в интересах врача, поэтому, если время позволяет, врач отправит вас домой подумать.

Кстати, более ранние исследования, напротив, обнаружили, что, находясь в подавленном состоянии, пациенты склонны рассматривать лечение как приносящее мало пользы, но сопряженное с высоким риском. Тогда как пациенты в хорошем настроении более оптимистично оценивают пользу лечения, нежели риски. Наверное, так же как и покупатели более оптимистично оценивают пользу от покупки, нежели риск для личного бюджета, в больших торговых центрах, где всегда играет приятная музыка, светло, много ярких витрин и красочных плакатов, а если обратить внимание, можно почувствовать еле заметный приятный аромат. Поднимая нам настроение, магазины надеются, что мы с большей охотой будем делать покупки и позволим себе несколько незапланированных трат. Это подтверждают результаты одного исследования, проведенного на факультете психологии Аризонского университета [19]. Грустные участники чаще отказывались от неразумных, по их мнению, трат, и в этот момент активизировались определенные участки мозга, связанные с неприятными ощущениями (передний островок) и отсутствием удовольствия (вентральное полосатое тело). В этом случае можно сказать, что чувство грусти защищало участников от перемен и новой информации. Точно так же тревожные люди не в состоянии следить за новыми фактами по мере их поступления и поэтому сопротивляются обновлению своих представлений о том, что является правдой [20].

В любом случае, если решения принимаются в состоянии сильных эмоций, они могут быть необъективны и не соотноситься с вашими долгосрочными целями и видением. Поэтому всегда хорошо дать себе время успокоиться и подумать, посоветоваться с другими, объективно взвесить пользу и риски, о которых подробнее поговорим в главах 7 и 8.

Практические рекомендации

Когда речь идет о принятии важных решений в отношении вашего здоровья или здоровья близких, рассмотрите следующие рекомендации:

• Если вами обуревают эмоции – вы взволнованы, напуганы или растеряны, – спросите у специалиста, можно ли взять время подумать. Возможно, это лишь 15 минут, чтобы выйти на свежий воздух, или пройтись во дворе, или позвонить близким.

• Если у вас сложились доверительные отношения с врачом, поделитесь с ним чувствами, опишите состояние и попросите поддержки. Это не значит, что вы хотите переложить ответственность за выбор на врача, это даст возможность врачу лучше понять ситуацию и предложить вам дополнительные варианты.

• Спросите у врача, можно ли прийти на прием с кем‐то из близких, которые помогут вам удостовериться, что вы правильно поняли сказанное и не упустили что‐то важное.

§ 3. Ошибка выживших

Когда я училась в начальной школе, мама купила мне толковый словарь Ожегова. С золотым тиснением и тканевым темно-бордовым переплетом. Это была самая внушительная книга в нашей домашней библиотеке, и ее функция была не менее внушительная, чем вид: словарь хранил в себе точные, как скальпель хирурга, значения слов. Я всегда удивлялась, как одна яркая и точная фраза или одно слово может вместить огромную идею и представить ее миру в простом для понимания виде. И даже произвести революцию.

О революции в медицинской системе мечтал молодой врач Гордон Гайят, когда с 60 другими врачами и студентами-медиками в 1979 году организовал Группу медицинского реформирования в Канаде. Активисты боролись за качественную и доступную для всех медицинскую помощь, которая прежде всего будет удовлетворять нужды населения, а не чиновников и государственных программ, и медицинские работники смогут влиять на распределение государственных средств – поистине революционные заявления не только для того времени. Однако революцию Гордон произвел не в политике, а в образовании врачей. И помогла ему цепочка удивительных совпадений.

Гордон родился и вырос в маленьком индустриальном городке Гамильтон, расположенном недалеко от канадско-американской границы. В Канаду отцовские предки Гордона приплыли из Англии в начале XIX века, когда город можно было еще назвать деревушкой. Дед был врачом и протестантским священником, отец – юристом, мама – еврейкой из Чехии, выжившей в концентрационном лагере, где погибла ее семья, и эмигрировавшей в Канаду сразу после окончания Второй мировой войны [21].

Кроме строжайшей протестантской дисциплины от отца Гордону передалась любовь к языку. Отец Гордона был страстным почитателем английского и ценил точно подобранное слово. Его словарь наверняка не пылился на полке, где провела свою жизнь моя сокровищница слов и их значений. Поэтому Гордон поступил в университет на курс английского языка, литературы и психологии, где начал писать первый роман. Стать писателем, однако, ему не было суждено.

Уже после второго курса университета Гордон увлекся медициной и решил стать врачом. Но в школьном аттестате Гордона не было курсов биологии или естественных наук, обязательных для поступления на медицинский факультет. Он уже подумывал взять вечерние уроки, когда узнал, что есть в Канаде университет, который мог бы его принять, – Университет Макмастера. И находился этот единственный университет по счастливой случайности в родном городке Гордона – Гамильтоне! А еще это один из лучших медицинских университетов не только в Канаде, но и в мире.

Основателем и заведующим кафедрой был один из трех «отцов» современной клинической эпидемиологии – Дэвид Сакетт (два других – Арчи Кокран из Великобритании и Альван Файнштейн из США). Статистика и эпидемиология преподавались наравне с клиническими дисциплинами, студенты могли формировать программу обучения и применять результаты научных исследований прямо у постели больного. Отличное место для тех, кто хотел изменить медицинскую систему.

И Гордону повезло не только учиться под руководством Сакетта, но и впоследствии заниматься научно-исследовательской деятельностью. Наука изначально не входила в его планы, но по воле счастливого случая (снова!) стала его основной деятельностью. «Как только я там оказался, наука глубоко меня заинтересовала, – вспоминает он. – По мере работы я понял, что мне это не только нравится, но и (конечно, эти две вещи идут вместе) у меня действительно получается».

В 1990 году Гордон Гайят, уже будучи профессором, стал деканом резидентуры по внутренней медицине. К новой должности он подошел с энтузиазмом. Он хотел, чтобы уникальные идеи и знания, которым обучали на кафедре клинической эпидемиологии, распространились по всему миру. Для этого учебной программе нужно было дать оригинальное и новое название.

Первым вариантом являлась «Научная медицина». Коллеги яростно отреагировали на это название, заявив, что только фундаментальные ученые в лабораториях занимаются научной медициной. Тогда Гордон представил термин «Доказательная медицина» – и все согласились. Этот простое и понятное всем название точно отражало идею программы: сделать науку практичной, чтобы врачи могли использовать научные доказательства на пользу пациентам. Этот новый термин вошел в словари и произвел революцию в медицине, как когда‐то мечтал Гайят.

Сам Гордон скромно отвечал журналистам: «Я оказался в нужном месте в нужное время в нужной среде, но, как видите, все это было случайностью. Это ни в коем случае не запланированный план действий». Ведь пазл успеха Гордона сложился из нескольких счастливых случайностей: любовь к языку в семье, способность точно подбирать к словам их значение, работа под руководством выдающегося ученого, – но, возможно, всего этого не было, если бы Университет Макмастера в его родном городе не разрешил поступать без предшествующих курсов биологии и естественных наук или не поощрял свободу и право выбора среди студентов. А может, все дело в жажде Гордона изменить систему во благо врачей и пациентов? Может, именно те, кто горит своей миссией, лучше замечают случайные возможности и могут ими воспользоваться? В любом случае мы любим истории успеха: они дают надежду, что когда‐то может повезти и нам.

Истории успеха мало кого оставляют равнодушными. Одни испытывают зависть и гнев, другие – вдохновение и желание действовать. А ведь порой нам так не хватает порции мотивации. Но насколько эти истории применимы к нашим ситуациям, сложно сказать. Ведь, кроме факторов, которые обеспечили успех, важно знать и факторы, которые приводят к неудаче, однако о них истории успеха часто умалчивают.

Этим вопросом однажды задался американский математик румынского происхождения Абрахам Вальд. Во время Второй мировой войны после каждой атаки американские бомбардировщики возвращались на базу похожими на дуршлаг, изрешеченными пулями врага. А многие не возвращались вовсе. Потери были катастрофическими. Чтобы помочь пилотам, армейское начальство решило укрепить бомбардировщики броней. Ресурсы были ограничены, да и поднять в небо укутанный броней самолет – задача не из легких. Нужно было решить, какие его части нуждаются в большей защите.

Наблюдая за возвращающимися на базу самолетами, Вальд заметил: больше всего попаданий на крыльях самолетов, нижней части корпуса и фюзеляже. А вот кабина пилота, двигатели и топливная система оставались почти нетронутыми. Командование выступило с предложением укрепить части, куда попадали чаще. На это Вальд возразил: по его мнению, настоящей угрозой являются не те повреждения, с которыми самолеты возвращались домой, а те, которые их уничтожали. Нужно смотреть не туда, где есть дырки – ведь с ними самолет все же долетел до базы, а туда, где их нет.

Этот вывод подтвердился после окончания войны, когда из лесов и болот стали поднимать подбитые самолеты: у них были повреждены именно те места, о которых говорил Вальд, – двигатели, топливная система и кабина пилота.

Когда мы делаем выводы, ориентируясь только на удачные кейсы, вылеченных больных или «выживших», мы можем упустить, что именно привело к успеху.

В статистике это называют ошибкой выжившего. Возможно, вы слышали шутку: «Мы знаем об уме и доброте дельфинов по рассказам пловцов, которых они толкали к берегу, – но ничего и никогда не узнаем от тех, кого они толкали в обратную сторону». Одиночные истории хороши, чтобы показать исключения – истории выживших в концентрационном лагере или излечившихся от рака, – но не очень хороши, чтобы показать происходящее в действительности для всех остальных людей.

И в жизни мы встречаемся с ошибкой выжившего гораздо чаще, чем подозреваем. Например, когда покупаем БАДы или безрецептурное лекарство, услышав, как оно помогло знакомым, друзьям да и просто убедительным рассказчикам из интернета. А ведь в таких историях важны не фотографии и факты из категории «до – после» – важно знать, скольким людям средство действительно помогло, а скольким оказалось бесполезно или даже навредило. Если бы Тилли, которая сделала веснушки по совету из соцсетей, знала, скольким это действительно удалось, а скольким принесло проблемы со здоровьем и внешностью, вряд ли она решилась бы попробовать.

«Русскому здорово, а немцу смерть!» – сказал Суворов, когда ему донесли историю, что немец, выпив спирта, свалился с ног. Было это правдой или нет, не знаю, однако нет сомнений, что мы все разные, и, даже если болеем одним и тем же заболеванием, вполне вероятно, что на одно и то же лечение отреагируем по-разному. Поэтому, чтобы сделать надежный вывод, каждое лечение или диагностический метод необходимо испробовать на довольно большой группе участников. Зачем это нужно?

В медицине и биологии есть такой термин – «вариабельность»: изменчивость живых организмов, когда представители одной и той же семьи, национальности, расы отличаются друг от друга. А само различие значений какого‐либо признака в статистике называют вариацией. Предположим, у вас есть 100 яблок разных сортов и вы хотите узнать, какие из них слаще других. Если попробуете 1–2 яблока, возможно, вам повезет сразу взять самые сладкие, а возможно, нет. Доля случайности здесь очень высока. Но, попробовав определенное количество яблок, вы начнете замечать закономерности. Возможно, красные яблоки слаще зеленых, маленькие – более хрустящие, а у тех, странной формы, – чудесный аромат. Чем больше наблюдений, тем больше закономерностей можно заметить.

Точно так же происходит и в отношении здоровья. Услышав одну историю, сложно сделать вывод. Всегда есть исключения из правил, всегда есть место для счастливых случайностей, всегда есть роль других факторов, которые мы не замечаем или недооцениваем. Однако с каждым новым случаем начинаем замечать, кому лечение точно поможет, а кому нет. К тому же каждое лечение сопровождается рисками, но об этом мы не задумываемся, когда следуем чужому опыту. И это неудивительно. Личные истории, эмоции, наше настроение и состояние – все влияет на наше решение. Я надеюсь, эта глава заставила вас об этом задуматься.

Рисунок 1. Ступень 1 – описания единичных случаев. Иерархия научных доказательств