Текст книги "Самайнтаун"

Лора сильно хлопнула дверцей холодильника, выудив оттуда молоко в бумажном пакете и банку арахисового масла.

– Хм, нет, не припоминаю.

– Ну и славно, – вздохнул Джек. – Ты, кстати, сегодня что‐то рановато. Всю ночь играла, да? Ты вообще спала?

– Спала, – ответила Лора коротко. Послышался звон, с каким радужные хлопья-колечки падают на дно керамической миски, а затем бульканье топящего их молока. Куриный суп Джека, как всегда, остался без внимания.

– Еще мэр просил тебя найти какие‐то чертежи водопровода, которые ты делала полтора года тому назад, и отправить копии ему…

– Ага, ага. Эй, Франц, отвезешь меня на репетицию к Душице? Я обещала, что в этот раз приеду.

– А?

Титания слегка пнула оцепеневшего Франца под столешницей. Ее серые, большие, как блюдца, глаза отражались в бульоне с плавающей лапшой. Титания смотрела в свою тарелку, но острые кончики ее ушей, режущие черную копну на локоны, подергивались, как у кошки.

Франц перевел взгляд с нее на Лору, завтракающую за столом, вид на который открывался через арку. Она немного чавкала, когда жевала. Несколько раз моргнув, Франц обратился к напольным часам напротив и вспомнил, что раньше, до того как у Лоры случился очередной приступ нигилизма, он как раз возил ее к Душице примерно в эти же часы.

Неужели… Это его шанс!

Франц завел «Чероки» раньше, чем Лора успела допить из своей тарелки окрасившееся молоко. Истертая на локтях кожанка с металлическими кнопками, рваные на коленях джинсы и новая-старая кепка из шкафа взамен потерянной бейсболки с надписью «Bad Wolf» вызвали у Лоры многозначительное «Хм-м», когда Франц открыл для нее машину и помог забраться внутрь. Выпитая кровь, которая будет поддерживать в нем силы еще минимум неделю, если Франц не найдет способ выпустить ее, будто сделала Лору эфемерной в его руках, избавив от половины веса. Франц легко вытащил ее из кресла, как котенка, и не издал ни звука, даже когда вновь запутался в ее безвольно свисающих ногах. Все так же с недовольно сморщенным лицом Лора все это время подозрительно молчала.

Тихая. Такая тихая. И теплая.

Франц прильнул ладонью к ее спине между лопатками, придерживая, пока она устраивалась на сиденье поудобнее. Затем обошел «Чероки», стряхнул бронзовые листья, забитые ветром под щетки на лобовом стекле, и сел за руль, в душное тепло печки и сладкий аромат жвачки. Лора снова рассасывала и грызла леденцы, лениво крутя радио со станции на станцию: джаз, новости, снова джаз. Рукава ее рубашки с джинсовой курткой были натянуты почти до кончиков пальцев, будто она замерзла.

– Извини, что бросил тебя на базаре, – сказал вдруг Франц и вздохнул так громко, как если бы у него наконец‐то перестал болеть живот.

К тому моменту Лора успела ровно пятнадцать раз переключить радиостанцию, а темно-синие дома выросли по обе стороны дороги. Мраморные статуи выдающихся горожан – архитекторов, художников, меценатов, докторов – смотрели на гуляющих туристов свысока, пока «Чероки» медленно резал Самайнтаун, следуя за указателями. Бар «Жажда», куда местные ходили только репетировать или пить божественный «Ихор», днем словно растворялся, сливаясь с красно-желтым горизонтом. Франц даже не понял, как проехал мимо, и Лора, благо, тоже.

На стекле, к которому она прислонялась лбом, остался отпечаток. Она дернула ремень безопасности, впивающийся ей под горло, и закинула в рот новый леденец.

– Бросил? – переспросила она будничным тоном. – А, ты про вчера. Ничего, бывает.

Франц провел языком по своим зубам, нащупал им клыки и надавил. Слова, которых казалось недостаточно, но которые он тем не менее все равно больше не мог держать внутри, были со вкусом крови:

– Я не должен был оставлять тебя одну. Ты самостоятельная и все такое, да, бесспорно, но это было ужасно некрасиво с моей стороны. И опасно вдобавок, учитывая, что в городе уже двоих убили. Я просто увидел свою… м-м… бывшую и решил ее догнать, но это оказалось плохой затеей.

Оправдания полились из него потоком, и он даже не сразу заметил, что Лора в кои‐то веке смотрит на него в упор, с хрустом разгрызя леденец.

– Бывшую? – нахмурилась она. Голос ее был ровным, холодным и все еще сухим, как осенний ветер, воющий за окном и несущий гниющие листья, но Францу почудилось в нем недовольство, которое Лора впервые решила не выражать напрямую. – Не знала, что у тебя была девушка. Ты же только и делаешь, что постоянно убить себя пытаешься, откуда у тебя время на свидания? Берешь теперь выходные от попыток суицида?

– Это бывшая из далекого прошлого, мы познакомились еще до того, как я пристрастился к суициду, да. И «бывшая» она, м-м, с большой натяжкой. Эта дамочка типа обратила меня в вампира… Ну, я так полагаю…

– Ага. Понятно.

И они снова замолчали до самого конца пути.

Глядя на ее точеный профиль в солнечном свете, зернистом и шафрановом, каким оно бывает только в октябре, Франц почувствовал, как к нему возвращается покой. Странное и изматывающее чувство, которое Франц испытывал всю ночь до этого, тоже напоминало вампирский голод, но другой природы. Недолгий разговор в машине немного утолил его. И хотя что‐то все еще ворочалось внутри тревожно – особенно при взгляде на ее лодыжки, право расспрашивать о которых Франц явно еще не отвоевал назад, – он уже чувствовал себя довольным. Он не только не угробил ее, но и даже извинился, преступил остатки гордости, которые Лора еще не успела раздавить. Каков же молодец!

Франц сделал радио погромче, весело качая головой. Печку пришлось выключить – на улице сегодня резко потеплело.

– Не жди меня, – сказала Лора, когда Франц припарковался у дверей с неоновыми балками, пульсирующих днем тусклым розовым свечением.

Франц вылез из машины, помог вылезти из нее Лоре, а затем рефлекторно увязался следом за ее покатившейся коляской.

– Ага, еще чего! Чтобы Джек башку мне оторвал, и мы с ним оба с тыквами ходили?! Я уже оставил тебя раз! Неужели так понравилось?

– Это финальная репетиция перед Призрачным базаром, а финальные репетиции могут длиться по пять часов. Я долго играть буду, – бросила ему Лора через плечо. – Хочешь, поезжай пока по своим суицидально-вампирским делам, а потом вернешься. Только возьми мобильный. – И она вслепую перекинула ему телефон с мигающими кнопками и ленточным шнурком. Франц так редко получал его в распоряжение, что едва не выронил и покрутил перед лицом, не зная, что и куда нужно нажимать. – Позвоню тебе из вон той будки возле бара, когда можно будет забирать.

Он не успел придумать, что ей возразить, и решить, есть ли вообще для этого причины. В конце концов, он все равно хотел разыскать Кармиллу и проверить, не померещилась ли она ему тогда, так что дел было невпроворот. Кто‐то, выходя из бара нетрезвой шатающейся походкой, учтиво придержал для Лоры дверь, и она без лишней болтовни вкатилась в «Жажду». Белокурая макушка, кудрявая и пышная, как мочалка, замелькала в панорамных окнах, где‐то между круглыми столами и сценой, с которой всю улицу уже сотрясал бодрый инди-рок. Звучанию не доставало только барабанов.

– Опять командует, икра рыбья, – буркнул Франц, пряча сотовый в карман и прислоняясь спиной к капоту машины. – Будто и не случилось ничего. Даже не злится на меня… Как необычно. Это точно Лора?

* * *

– Лора!

В отличие от бесчувственных и немых ног, замотанных бинтами почти до колен, руки Лора контролировала прекрасно. Пожалуй, даже лучше, чем любую другую часть тела. Тем не менее она их тоже не щадила. За ночь пальцы налились, распухли. Нежная, отвыкшая от усердной работы кожа покрылась мозолями, и несколько из них лопнули под пластырями, когда Лора заняла свое место за установкой на сцене и взяла барабанные палочки вновь. Между фалангами потекли липкая лимфа и багряно-оранжевая, смешанная с нею кровь. Она закапала на барабаны, и, казалось, от этого музыка Лоры зазвучала еще громче, еще отчаяннее, словно установка одобрила кровавую жертву. Руки Лоры двигались отдельно от остального тела, и в тот момент она не смогла бы остановить их, даже если бы захотела; даже если бы кто‐то из группы подошел и столкнул ее со сцены.

Когда Джек впервые предложил ей попробовать барабаны и вкатил в комнату чью‐то изношенную установку, отданную в дар за его заслуги, Лорелея рассмеялась.

«Ты серьезно? – спросила она, – Ты в курсе, что тут есть ножные педали? Без них не сыграешь часть композиций».

И хотя Лора действительно не могла использовать кардан, а потому лишилась баса, теперь она признала: Джек был очень проницателен. Ибо Лора создана для музыки буйной, неистовой, грохочущей. Только благодаря барабанам она до сих пор и не сошла с ума.

На них она играет свою ярость.

– Лора, ты вообще слышишь музыку?! Ты здесь не одна играешь, Лора!

Парафин и воск, которыми она смазала барабанные палочки перед выходом на сцену, не помог: на ладонях взбухло еще больше волдырей. К сочащейся из них крови примешался пот. Волосы облепили лицо, мокрые щеки горели. Дыхание сбилось, словно Лора пробежалась впервые за тридцать лет. Голова опустела, сотая репетиция за сутки вытравила из нее все дурные мысли. Страх кислотой вылился на тарелки, малые и большие дэмы, и Лора прикрыла глаза, наконец‐то чувствуя облегчение. Оно, пьянящее и теплое, как выпитое молоко с медом, заставило ее запеть.

Все началось с мурлыканья в такт ударам, а закончилось сведенным болью горлом и привкусом меди на губах. Не всем морским девам даны чары, не все морские девы созданы, чтобы заманивать в пучину и топить. Последнее делали сирены, они пели душам, которыми питались. Русалки же пели лишь умам. Красиво, мелодично, на звук от сирен и впрямь почти не отличить, но то просто развлечение, а не способ выжить. До того как впервые ступить на сушу, Лора даже не знала, что так умеет. Что если спеть кому‐нибудь живому, а не скалам и прибою, как она от одиночества пела прежде, то взгляд человека становится стеклянным, тело вялым, а воля гибкой и послушной. Что так она может велеть не двигаться, хоть и ненадолго, или заставить отдать ей украшения, вещи, кошелек (что очень пригодилось позже, когда она снова осталась совсем одна). Правда, вместе с тем Лора узнала кое-что еще – то, что жизнь к ней поистине несправедлива. Будучи русалкой, Лора могла петь, сколько пожелает и сколь угодно громко, но не имела никого, кто мог бы ее слушать. Став человеком, она получила в распоряжение целый мир, но петь, как раньше, не могла – человеческая плоть, слишком слабая, не подходила для русалочьего голоса.

И все же иногда, но он звучал. Прямо как сейчас, когда Лора расслабилась, забылась. Инстинкты ведь есть у всего живого, их не перережешь ножницами, не убьешь проклятием. Инстинкт русалки – петь. Грех не поддаться ему, когда так хорошо. Когда стучат барабаны, как пульс в висках, и затяжное, бессловесное пение сплетается с ними, эхом отзывается во всех углах и трещит в воздухе, будто резонирует. Лорелее казалось, что ее пение еще никогда не было настолько мощным и прекрасным. На сей раз в нем было нечто большее, чем кровь, медленно собирающаяся во рту, и призыв повиноваться.

В руках бармена за стойкой лопнула бутылка.

– Что она делает?! Ее пение…

– Так красиво…

– Лора!

Что‐то произошло – нечто большее, чем происходило с Лорой прежде, – но раньше, чем она поняла, что именно, Лора устала и очнулась. На сцене, окруженной софитами и пустыми средь белого дня диванами, с которых на них смотрели лишь декорации-манекены – их зрители, – воцарилась тишина.

– Успокоилась? – спросил басист раздраженно, держа ладонь поперек блестящих струн своей гитары, висящей на ремне через плечо.

Признаться честно, Лора даже не помнила членов группы по именам. Они играли вместе уже год, а Лора вечно обращалась к ним не иначе, как «Эй», и различала всех исключительно по специфическим чертам. Длинные сальные патлы у этого самого бас-гитариста; вечно синие, как у утопленницы, губы и колечко в носу у другой гитаристки; пышная грудь, размером с саму Лору, и выбритые виски у клавишницы; ну и, конечно, Душица, которая, как всегда, опаздывала на репетицию и велела по телефону, чтобы начинали без нее. Та была единственной, кого из уважения к ее голосу и хватке Лора все‐таки знала и помнила хорошо.

– Не понимаю, на кой черт Душица вообще ее притащила?! – раздалось из-за электронного синтезатора, стоящего в ореоле желтого луча, мигающего над сценой. – Она даже бас-барабан из-за педали использовать не может! Какой из нее барабанщик?

– Да ладно тебе. Отсутствие баса не особо слышно, когда играем вместе. Зато с ритмом у нее хорошо, – неожиданно заступилась за нее гитаристка. – К тому же, у нас, в Самайнтауне, других барабанщиков нет, мы на ее место полгода никого найти на постоянку не могли…

– Это и неудивительно. Вы ведь все здесь бездари бесталанные.

Слова вырвались из Лоры вместе с выдохом, и тишина, снова накрывшая сцену бесцветным куполом, зазвенела вместе с бронзовой тарелкой, которую басист нечаянно задел локтем, когда перегнулся к Лоре через установку.

– Что ты сказала? Повтори-ка.

Но она не стала повторять, а пояснила вместо этого методично, вытирая со лба пот рубашкой, обмотанной вокруг пояса поверх майки:

– У этой вот не гитара, а старая рухлядь, которая постоянно расстраивается прямо во время игры. Ты что, повязала бабушкину пряжу вместо нормальных струн? Или гитара досталась от покойного деда? Что на счет тебя, – Лора перевела вытянутые палочки с резко поникшей гитаристки с синими губами на грудастую клавишницу, – кажется, нимфу. – Ты вообще по клавишам не попадаешь, играешь невпопад, со слухом явно проблемы. А ты, – она посмотрела на басиста, чьи глаза налились кровью, стоило Лоре обратиться к нему, – помойся для начала. В конце двадцатого века вонять уже не модно.

Барабанные палочки со стуком ударились об пол, куда Лора демонстративно швырнула их, как мусор. Затем она выехала из-за установки и скатилась со сцены с приставленным для нее пандусом почти что кубарем, но зато сама и побыстрее, пока ошеломленные ее выходкой музыканты не успели опомниться.

– Передайте Душице, как вернется, что я ухожу из группы. В жопу ваш рок, неудачники.

Бармен, лениво собирающий осколки и втихую прикладывающийся к хрустальному сосуду с «Ихором», икнул Лоре вслед. Она прокатилась мимо стойки из бордового гранита и танцевальных шестов, затем попетляла между пустыми столами, заляпанными коктейлями, и обогнула компанию вампиров-завсегдатаев, развалившихся за одним из них. Очевидно, те ненавидели дневной сон в клишированных гробах, поэтому причмокивали «Кровавой Мэри» средь белого дня. На Лорелею смотрели их впалые, светящиеся в полумраке клуба глаза, и она поежилась, прежде чем наконец‐то выбралась из душного прокуренного зала. На ее губах цвела улыбка. Лора никогда не чувствовала себя так бодро и свежо, как когда напивалась чужой ненависти и выплескивала свою. По-другому радоваться Лора и не умела в принципе. Уж точно не после того, как жизнь отняла у нее все другие способы.

– Вот зараза! – выругалась она, когда подкатилась к стеклянной двери, прищурилась и разглядела старый «Чероки» на парковке. – Мы ведь часа два репетировали, а он все еще здесь. Все же решил дождаться меня, придурок! Вот почему он стал таким послушным так не вовремя?! Как проскочить… Эй! – Уродливый охранник в спортивном костюме, которого Лора сначала приняла за статую гаргульи, какие красовались снаружи на карнизах домов, посмотрел на нее поверх разложенной в руках газеты с кричащим заголовком «Новое убийство – в реке найден труп молодой девушки!» – Можешь выпустить меня через задний выход? Тот, что для персонала. Там бордюров нет, я на коляске через главный с трудом въезжаю, неудобненько.

Иногда взывать к жалости все же приходилось. Зато уже через пять минут, застегнув до горла джинсовую куртку, Лора колесила по улицам Самайнтауна, оглядываясь на «Жажду» и проверяя, стоит ли по-прежнему «Чероки» на парковке, не заметил ли Франц ее и не выскочил ли следом.

Ветер, нетипично теплый для октябрьского дня, но цепкий и назойливый, несущий аромат гниения, забрался ей под одежду и высушил покрытую испариной кожу, а телу и разуму помог остыть. Лора доехала до краеведческого музея, на углу которого в ларьке продавали тонкие кружевные блинчики с молочным шоколадом, выдавая их за традиционное лакомство Самайнтауна (коим они не являлись), и свернула за угол. Тем самым она окончательно стала невидима для обзора с парковки и, облегченно вздохнув, принялась думать, куда ей ехать дальше.

«Когда ножницы не сработают, я буду ждать тебя».

Вот только где, Осень побери?! Почему сразу нельзя было сказать?

Впрочем, наверное, потому, что Лора тогда ничего не хотела слушать. Была слишком уверена в себе, ножницах и своем везении, которое, как ей казалось, когда‐то ведь должно было нагрянуть. Что ж, не нагрянуло. И вот где она сейчас: катается туда-сюда по широкой пешеходной аллее, названной Роза-лей в честь Розы Белл и вымощенной розовым же булыжником, похожим на кварц. Эта улица считалась главной, тянулась сразу через два района и, изгибаясь колесом, уходила вниз к фермерским угодьям, оранжевеющим от тыкв, будто бы охваченным пожаром. По обе стороны улицы росли кустища разноцветных садовых роз с мелкими бутонами, подобными птичьим глазкам, и жасмин. За ними, уже осыпающимися в преддверии какой-никакой самайнтауновской зимы, прятались трехэтажные дома – сплошь магазины в мигающих гирляндах с меловыми досками и колокольчиками на порогах. Вывески гласили: «Зелья! Все эффекты – все ингредиенты», «Таро у Лаво. Услуги прорицания», «Книги, скрижали, древности», «Волшебный кофе. Купи коллеге проклятый латте!» Притормозив у того, в котором Лора обычно закупала тушь, чернила и листы, она невольно залюбовалась на витрину – в центре возвышался новый тубус из молочной кожи с ремешком и золотыми бляшками. Таращась на его ценник с тремя нолями и заставляя пешеходов плавно обтекать ее по краю тротуара, Лора не сразу заметила соломенную куклу, что подпирала тубус собой. С юбкой из тряпиц и с женским нарисованным лицом, она сидела на горе альбомов, будто тоже продавалась здесь, в магазине для художников и творческих профессий. Странная, еще и без цены, кукла сидела так, чтобы смотреть на Роза-лей с наклона и видеть каждого, кто взбирается по ней, как Лора. Одна из сплетенных ручек каким‐то образом держалась на весу, указывая вправо.

Лора недоверчиво покатилась в том же направлении – в другой стороне она все равно уже была – и действительно! Не то расчет, не то судьба: в кафе через дорогу на веранде, окутанной багряным и золотым плющом, сидел тот самый человек. Он улыбался, даже когда его не видел никто, кроме чашки с кофе, что дымилась на столе. Черноглазое веснушчатое лицо с ямочками на обеих щеках обрамляли льняного цвета кудри, кончики которых колыхались на уровне горловины водолазки. Лора доехала до светофора, пересекла дорогу вместе с гомонящей толпой туристов и вкатилась на веранду по удивительно плавному, широкому подъему, будто сделанному специально для нее. Коляска скрипнула, но не застряла.

– Я заказал тебе горячий шоколад с бельгийской вафлей. Раз пригласил, то угощаю! – произнес Ламмас, едва она приблизилась к его столу, круглому и накрытому белоснежной накрахмаленной скатертью. Стула напротив не было, и Лора пристроила свою коляску там, где он предполагался. Перед ней уже лежали салфетки и приборы, а чуть дальше, на половине Ламмаса, устроилась такая же тряпичная кукла с женским лицом, как та, что указала ей путь.

– Для чего она тебе? – спросила Лора, осторожно ткнув пальцем в ее набитое соломой тельце. – Не в первый раз такую вижу. Похожа на какой‐то детский оберег.

– Друзья, с которыми я приехал в город, по уши в делах, а мне нужна компания, – ответил он небрежно, махнув рукой в перчатке. – Увидишь таких кукол в городе – не трогай их. Они все мои, а я весь их. Безвредные. Просто нравятся. Красивые ведь, разве нет?

Лора с трудом проглотила «Ты что, слепой? Они же стремные, просто жесть!» и уставилась в тарелку, которую официант поставил перед ней. Вафли в форме двух летучих мышек блестели в глянце кленового сиропа, шарик ванильного мороженого таял, пропитывая их, а шапка из взбитых сливок на горячем шоколаде в кружке была такой высокой, что почти доставала Лоре до подбородка. Однако даже с ее пустым желудком она совсем не хотела есть – лишь сбежать отсюда, пока не стало слишком поздно.

Она бы так и сделала, если бы не ноги… Тощие, немые, обмотанные бинтами с растертой под ними морской солью, на щиколотки которых уже наверняка снова вернулись кольца чешуи. Лоре было достаточно вновь вспомнить, что она не чувствует ничего от самых бедер, чтобы смелость вернулась к ней.

– Откуда тебе известно, как вернуть мне способность ходить? – спросила она Ламмаса в лоб. – Ты вообще знаешь, кто я и почему я такая?

– Ты Лорелея Андерсен, русалка, – ответил Ламмас, поднес чашку с кофе ко рту, а затем вернул ее на блюдце. Лора бегло в ту заглянула: количество кофе не уменьшилось ни на каплю. Ламмас лишь делает вид, что пьет, поняла она. – Морская ведьма предложила тебе сделку, и ты, дуреха, согласилась, ведь плату она потребовала не тотчас, а «когда‐нибудь потом, когда придет время». Хотела, чтобы ты перед этим к жизни и людям привязалась, очевидно. Ты и не почуяла подвоха. И даже не задумалась, что в сделку нужно не одну вещь включать, а две – что ноги идут отдельно от способности ими управлять. Так ты пять лет прожила в прибрежном городке вместе с юношей, играющем тебе на мандолине у причала, и даже вышла замуж за него. А потом, одной штормовой летней ночью, когда вы двое собирали вещи, чтобы повидать мир, ты…

– Я поняла! – перебила его Лора. Она не выдержала первой, и Ламмас тихо рассмеялся, будто они играли в какую‐то игру. У Лоры было чувство, что она проигрывает. – Но откуда ты знаешь, как все исправить? Ты не похож на морскую ведьму. Кто ты сам такой?

– Ламмас.

– Я спрашиваю не имя. Я спрашиваю, что ты такое.

– Ламмас, – повторил он.

Лора вздохнула. Для нее это слово значило не больше, чем любой другой набор букв, и в конце концов она решила, что не так уж это важно для нее. Она снова окинула улыбающегося человеком взглядом от его кудрявой макушки до пол черного пальто. Высокий, стройный, в меру красивый, особенно на круглое юное лицо. Улыбка, правда, страшная, доверия не внушает. Но что еще Лора может потерять? Никаких сделок заключать она не станет, даже устно. Слова «Согласна» или «Да будет так» Лора давно выбросила из лексикона. Да и рискует она вовсе не собой, а «всемогущим» Джеком. Что может пойти не так?

Разве что перед ней сидит тот самый человек, который убивает горожан… Впрочем, даже это ничего не меняет. Ведь разве Лоре не плевать на Самайнтаун?

– Ну же, Лорелея. Пара часов, вкусный обед, светский разговор с рассказом о городе – и освобождение от немощи твое, – добавил Ламмас, будто бы знал, что Лору нужно немного подтолкнуть, придать уверенности, что все это сущий пустяк – какая‐то болтовня после всех усилий, что она уже приложила.

«Ничего страшного не произойдет, – сказала она себе, но чувствовала, будто себе же и врала. – Джеку это никак не навредит. Постараюсь рассказывать лишь то, что и так все знают. Да и что такого Ламмас может спросить, чего у меня еще не спрашивали отбитые поклонники Джека?»

– Что именно ты хочешь знать? – сдалась Лора в конце концов.

– Все. Начни с самого начала. Как вы с Джеком познакомились?

И Лора рассказала. О том, как вычитала о Самайнтауне из журналов и подслушала историю лаборантов в университете, которые отмечали здесь рождественский уикенд и остались в полном восторге; как решила посмотреть на город собственными глазами, авось найдет кого‐то, кто сведущ в проклятиях или неполноценных превращениях в людей; как уволилась со старой работы, собрала вещи и переехала сюда одним днем, промаявшись пять часов в самолете и еще столько же в поезде. О том, как Лора просидела сутки в «Тыкве», пока не придумала познакомиться с Наташей и попросить ее свести их с Джеком, она рассказала тоже. Об идиотском «собеседовании», которое ей пришлось пройти, о снятой у Джека комнате, и о том, как он помогал ей искать первые месяцы заказы, даже уговорил Винсента Белла выделить средства из казны на несколько проектов вроде автобусных маршрутов, увеличивших туристический поток. Невольно Лора перешла к тому, как изменила Самайнтаун за какие‐то четыре года, и гордость просочилась в ее голосе впервые не как яд, а как противоядие.

Она вспомнила, как ей даже вручили премию на одном из фестивалей и как Франц в шутку отнял у нее статуэтку в виде тыквы со словами «Встань и забери!». Лора поведала о ссорах, которые постоянно сотрясают Крепость, о розыгрышах над Джеком, в каждом из которых она на самом деле принимала участия не меньше, чем Франц, и о том, как ей досаждает их забота, как они вечно норовят забраться ей под кожу – не издевками и замечаниями, как все, а мерзкой добротой.

Ламмас слушал внимательно, не перебивая, и изредка направлял ее полившийся поток в то или иное русло. Интересовался, что Джек любит, какие фильмы смотрит, где гуляет и почему готовит, когда нервничает (об этом Лора проболталась нечаянно, точно так же, как и о том, что Джек частенько разбивает тыквы и идет за ними к Наташе, которая закупает их оптом за полцены). Вопросы Ламмаса казались Лоре безобидными и даже весьма посредственными для той платы, которую он ей посулил, и спустя час она даже начала получать удовольствие от беседы.

Лора выпила уже полкружки шоколада, когда он все‐таки спросил нечто необычное:

– А ты знаешь, где находится Первая свеча?

– Какая‐какая свеча?

– Сплетенная из семи стержней и с голубым огнем. Причем сколько лет горит, а все не уменьшается, и тепло от нее не исходит, только холод, как от свежевскопанной могилы.

– Ты про такие, как в тех тыквах? – уточнила Лора, махнув головой на оранжевых и круглых свидетелей их разговора. Тыквы с вырезанными на них рожицами, откуда лился бирюзовый свет, и которые по какому‐то глупому городскому суеверию было запрещено тушить, встречались на улицах Самайнтауна всюду, и даже кафе не было исключением. Здесь они сторожили веранду, расставленные поверх широких деревянных перил, словно часть декораций, подобная стогам сена на входе или зеленому плющу, увивающему балки и крышу веранды.

«Минутку, почему плющ зеленый?.. Разве он не был золотым или красным, когда я приехала сюда?»

– Да, такая же, но побольше, – кивнул Ламмас, протянул руку к перилам и погасил одну, несмотря на запрет: его палец пролез в глазницу маленькой тыковки и прижался к фитилю. Бирюзовое свечение померкло, и отчего‐то Лора поежилась. – Только ту свечу, что ищу я, Джек явно хранит не в тыкве. Возможно, она в доме, или он даже носит ее с собой…

– Нет. – Лора покачала головой, снова покосившись на изумрудные остроконечные листочки, цепляющиеся к краю их скатерти. Казалось, они становятся лишь ярче и зеленее с каждой минутой. – Ни разу не видела в Крепости то, о чем ты говоришь.

Это было облегчением – то, что ей даже не пришлось лгать. Лорелея сделала глоток горячего шоколада, чтобы смочить пересохшее горло, и откусила кусочек вафли. Ламмас замолчал, издав задумчивое «Хм-м». Кукла сидела рядом, слушала их и так же вежливо внимала.

– А Джек часто злится? – спросил вдруг он.

– Никогда.

– Так уж никогда?

– Ну, Франц, рассказывал, что на него порой находит, однако «к нашему счастью, Джек слишком хорошо воспитан, чтобы это показывать, и отлично держит себя в руках», – Лора передразнила, кривляясь так, что едва не пролила шоколад мимо рта. – Так что вывести Джека из себя невероятно сложно, если ты об этом.

– А у Джека есть возлюбленная?

– Ха, у парня без башки и в рюшах? Конечно, нет! У него поклонниц море, но исключительно как у городского символа, не более. Все его свидания заканчиваются провалами и нелепыми историями, которые только в баре за бутылкой вискаря травить. Да и слыхала, что Джек по Розе до сих пор сохнет… Эта основательница Самайнтауна, вот уже как полвека лежит в могиле.

– Ага, ага. – Ламмас махнул перчаткой, будто пролистывал скучную страницу в книге. – У Джека, что же, только вы есть, получается? Ты, тот вампир, не пьющий кровь, и Королева фей.

«Когда я успела сказануть, что Тита королева?» – озадачилась Лора. Ее губы сжались, пальцы нервно затеребили пластиковые колечки в ушах.

– Да, но ты говоришь о нас так, будто мы его семья.

– А разве нет?

– А разве да?

Что‐то в голосе Лоры надломилось, как и в ней самой. Пальцы в пластырях, которые она наклеила, пока болтала, со сломанными ногтями и все еще в следах от туши, сжали чашку так крепко, что чуть ее не раскололи. Лора даже не заметила, как выпила шоколад до последней капли, а вафли съела до крошки. Она отодвинула посуду от себя, давая Ламмасу понять: хватит с нее вопросов.

– Я доволен, все прошло блестяще! Спасибо за помощь, Лорелея Андерсен, – произнес тот, наконец звуча невероятно искренне. – Остался только один нюанс.

– Нюанс?..

– Выполнишь кое‐какое поручение для меня? И, клянусь, на этом я от тебя отстану!

Сердце Лоры, которое, по ее собственному мнению, было уже давно мертво, ударилось об изнанку ребер с такой силой, что она выронила на блюдце пустую чашку. Кто‐то с соседних столов обернулся на звон, а где‐то на дороге, перед которой они сидели, засигналила машина, заглушая ее брань.

– Так и знала, что тебе не только информация нужна! – воскликнула она. Вот оно – последствие отказа от заключения договора и колдовства, его скрепляющего. Свободна‐то свободна, но и ничем не защищена. Ламмас может ставить перед ней столько угодно новых условий, а Лора сколько угодно быть его марионеткой. Ну уж нет!

Ее руки запальчиво взметнулись вверх и едва не опрокинули весь стол. Лора потянулась к тарелке из-под вафель, чтобы схватить ее и метнуть Ламмасу в лицо, как он того заслуживал, но тот вдруг хохотнул.

– Ого, ты такая вспыльчивая. Да брось! Я же сразу сказал при знакомстве, что мне нужна ты, помнишь? Ты и информация, но «ты» важнее. Да и просьба моя мелкая, простая, из разряда помочь дорогу перейти. Ну же, пожалуйста! Ты уже столько времени на меня потратила, разве не обидно будет пасовать в самом конце? Тем более это правда последнее, что от тебя потребуется, могу поклясться, чем и как угодно. Мне больше некого попросить! Взгляни хотя бы для начала, ладно?

И Ламмас вытащил из-под стола бархатный мешочек размером с детский кулачок, внутри которого шелестело и перекатывалось что‐то, словно бы песок. Раздраженная, готовая немедленно уехать, Лора выхватила у него мешочек, потянула за кожаный шнурок… И увидела: нет, это вовсе не песок.