Текст книги "Самайнтаун"

– И к твоему сведению, – он высунулся к ворчащему Симону из окна машины, уже держась одной рукой за руль, пока старый урчащий мотор «Чероки» разогревался, – у тебя с Лорой все равно нет ни единого шанса. Это она сожрет тебя живьем, а не ты ее. Считай, что Вероника спасла тебя, Симон.

– Я Саймон!

– Увидимся, Симон.

На прощание Франц громко посигналил и нечаянно сбил мусорный контейнер.

На причале он проторчал почти шесть часов до самого рассвета. Повезло, что Лора с вечера сидела дома, и ведьмин камешек в кармане Франца, который он периодически гладил пальцами, представляя, как на той стороне она держит свой, оставался матовым и черным. Франц разгуливал по окрестностям, водил по воздуху носом и иногда, доставая камень, перебрасывал его из одной руки в другую. Небо тем временем медленно менялось, будто черничный джем смешали сначала с молоком, а потом с лимонной цедрой. Франц прошелся по спящему рыбному рынку, где по выходным в обеденное время устраивали аукцион сазанов и готовили свежевыловленных карпов на открытом огне, а затем обогнул еще запертые близлежащие магазины и вернулся к парковке у жилых домов, где бросил «Чероки», предварительно попрятав оставшиеся колья под куртку. К пятому такому кругу Франц и почуял аромат жасминовых духов. Смешанный с железистым ароматом крови, который ветер принес следом, он непроизвольно вызывал желание бежать, бежать, бежать ему навстречу. Так Франц и поступил – побежал, что хватало сил, сбереженных тогда в баре только ради этого момента.

Кармиллу он увидел уже спустя несколько минут. Правда, со спины. Она брела вдоль реки, будто на воскресной прогулке, прикрывая голову ажурным белым зонтиком от солнца, которое еще не поднялось, но просачивалось сквозь лимонно-лиловый шов, соединяющий ночь и утро. Цокот ее туфель тревожил тишину на прилегающем к дороге пирсе, окруженном качающимися на воде паровыми катерами и лодками Харона – именно отсюда зачинался водной маршрут Самайнтауна, протягиваясь по всей Немой реке так же, как протягивалась узкая тропа из мелких алых капель по брусчатке следом за Кармиллой. Успей Франц подойти поближе, он наверняка бы увидел, как те летят с подола ее голубого платья при каждом шаге, сделанном по направлению к машине, вдруг притормозившей на обочине.

Графитовый внедорожник. Он ждал ее, а Франца, вынесшегося следом за Кармиллой из-за брезентовых шатров рыбного рынка, уже ждал Херн. Францу оставалось сделать всего несколько шагов, чтобы очутится у Кармиллы за спиной, когда мускулистая рука вдруг вынырнула из-за фонарного столба и на полпути перехватила Франца за шкирку, как котенка.

Вместо того чтобы сопротивляться, он, однако, улыбнулся. В конце концов, это была его первая зацепка за прошедшую неделю, которая оказалась верной.

Франц наконец‐то их нашел.

Вот только Кармилла даже не посмотрела на него. Может, не заметила. Херн отшвырнул Франца от нее слишком быстро, тихо и далеко. Кармилла в тот момент уже нырнула в машину с темными непроницаемыми стеклами, и Франц успел разглядеть лишь ее точеный профиль, а еще то, как она облизывает окровавленные пальцы. Как только дверца ее захлопнулась, из-за руля вылез громила. Высокий, с каменными наростами на руках и похожий на уродливую горгулью с характерно тупыми чертами лица, он сложил руки на груди и подпер эту дверцу собой, будто чтобы Кармилла не видела происходящее на причале. Затем Громила посмотрел на Франца в упор и ухмыльнулся.

Спросить, что так его забавляет, тот не успел. Пришлось резко пригнуться, чтобы уйти от удара Херна, – вампирские инстинкты спали, но не умерли. На секунду запустив руку себе под куртку, Франц замахнулся в ответ одним из кольев. Вот почему Франц их так любил: колья одинаково хорошо втыкались что в вампиров, что в проклятых охотников. По крайней мере, в живот Херну тот вошел прилежно, один в один как нож в сливочное масло. От неожиданности, крайне довольный собой и своим метким ударом, Франц даже ойкнул.

– Знаешь, вампир, ты начинаешь мне надоедать. Твое абсолютное бессмертие и впрямь та еще морока, – процедил Херн, когда кол вдруг выскочил из его живота и перекочевал в живот Францу. В отличие от предводителя Дикой Охоты, который лишь поморщился от боли и, пролив неестественно мало крови, невозмутимо выпрямился, Франц рухнул на асфальт плашмя. Это было уже второе ранение за сутки, а с его обезвоживанием даже после первого драться было сродни тому, чтобы танцевать канкан со сломанной ногой. Словом, шансов не было изначально, но он все равно полез, дурак. – Обычно прихлопнул назойливую муху – и дело с концом… – продолжал ворчать Херн. – А эта все летает и летает!

– Бз-з-з, – не удержался Франц, упрямо поднимаясь на ноги. От удара его повело в сторону, и он немного покружился на месте, разведя руки в стороны, будто бы и впрямь муху изображал. – Ох. Ты думаешь, мне это не надоело? Я бегаю за вами уже неделю! А я ведь просто поговорить с Кармиллой хочу!

– А колья для красного словца с собой таскаешь, да? – поинтересовался Херн, и Франц, который опять пытался вытащить из себя обеими руками собственную осиновую поделку, замялся, не зная, что ответить. Подловил так подловил. – Я уже сказал. Я не позволю тебе приблизиться к Кармилле. Ей нужен отдых. Мы всю ночь работали…

– Да плевать мне, что вы делали! – вспылил Франц. Выдернутый кол покатился по тротуару, а затем соскочил по лесенке на пирс и нырнул в воду. Причал, вампирша, возвращающаяся откуда‐то вся в кровище на рассвете, сопровождение в лице двух здоровяков… Все это пахло дурно, как рыбный рынок за их спиной, и явно имело прямое отношение к Ламмасу и ко всему, что он готовил. Но Франца, как всегда, интересовало лишь одно – только он сам. – Дай мне. С ней. Поговорить! Ты же знаешь, я не успокоюсь.

Он настырно шагнул в сторону машины. Херн шагнул туда же. Франц взвыл, понимая, что тщетно: тот не уступит. «Ну и ладно, – подумал Франц, – Мне ведь не привыкать». Разве борьба и впрямь ему в новинку? В конце концов, это то, чем он занимается каждый день на протяжении последних четырех десятилетий – преследует смерть. Вот уже неделю он преследовал ее в лице Кармиллы, а теперь… Теперь будет преследовать Херна! Точно, Херна. Эта мысль вызвала у него злорадную усмешку. Посмотрим, кто от кого скорее устанет.

Будто прочитав его мысли, Херн переменился в лице. Должно быть, тоже понял, во что вляпался. Никого не обрадует перспектива каждый день встречаться с одержимым самоубийцей, особенно учитывая, что они оба бессмертны, а значит, таких дней будет много. Очень много. Это осознание проявило неожиданные морщинки у Херна в уголках глаз, и Франц невольно прикинул, сколько же ему на самом деле должно быть лет. Интересно, Титания старше или младше? Что она вообще нашла в нем? Мускулистое тело, покрытое черно-белыми историями об охоте под закатанными рукавами дорогой рубашки, или оленьи рога, которые Франц почему‐то видел у его тени, но не у него самого? Титу пленило их сходство или же их различия? Или то, что у них одновременно есть и то, и другое? То же самое, что пленило Франца в Лоре когда‐то и стало настоящей причиной того, почему он согласился за ней присматривать.

– Ты убивал священных зверей, да?

– Что?

Херн, все это время преграждающий Францу путь, вторящий каждому ему шагу, замер. Франц ухмыльнулся снова, сунул руки в карманы, по привычке ища сигареты, и цокнул разочарованно языком, вспомнив, что стало с его пачкой после «Жажды». Сейчас закурить было бы как никогда кстати.

– Мой дедуля всякие байки любил рассказывать, – протянул Франц, перекатываясь с пятки на носок и обратно. – Это у нас семейное, видимо. Так вот… Когда я не слушался, он говорил, будто по лесам за нашим домом охотник бродит, который был проклят древними богами за охоту на священных зверей. Мол, друиды предупреждали его, а он не послушал. Сердце белого оленя стрелой пронзил и съел, белый медведь пошел ему на шубу, из белого лиса же он сделал шубку для жены, а из бивней белого кабана – бусы. Так и остался после этого в лесу том, когда боги приговор ему вменили. Должен он теперь покойников по землям собирать, вести новую охоту, дикую, раз праведную и человеческую не смог. Еще у того охотника, кажется, рога выросли, как у того божественного оленя, которого он первым убил… Так, значит, правда это? Только вряд ли ты в лесу за нашим домом жил, это дедушка уже придумал. Дом наш вообще‐то стоял в промышленном районе, многоэтажный, и не было там никаких лесов. Зато у моего деда к тому времени уже была деменция. Упокой, Господь, его душу…

Херн ничего не ответил. Бдительность он тоже не потерял, не расслабился и опять шагнул следом за попытавшимся приблизиться Францем, хотя тот постарался отвлечь его, как мог, даже паузы драматические расставил в нужных местах. Выдержав еще одну, подольше, он вздохнул и подался в бок последний раз, проверить. Херн опять последовал за ним. Оба чертыхнулись: один от того, что до его цели оставались считанные метры, которые было просто невозможно преодолеть, а другой от того, что был вынужден тратить время на игру в салки.

Франц сдался первым. Согнулся, оперся руками о собственные колени, превозмогая голод, скребущий по венам, и выпалил первое, что пришло на ум:

– Так, ладно. Давай попробуем по-другому. Я согласен поторговаться. Что ты хочешь в обмен на возможность встретиться с Кармиллой? Что‐нибудь, связанное с Титанией, может быть? Мы с ней, если что, под одной крышей живем, знаешь, я мог бы за тебя словечко замолвить, если нужно…

Франц плохо понимал людей, но вот мужчин обреченных, проклятых и запавших, как он сам, не на ту женщину, – весьма хорошо. Однако он все равно удивился, как быстро и легко подобрал нужный крючок, ведь сунул руку в чемоданчик со снастями практически вслепую. Тем не менее Херн приосанился, потер костяшками пальцев подбородок, заросший рыжей щетиной в два раза длиннее, чем раньше, и, кажется, наконец‐то задумался всерьез.

Кармилла все еще сидела в той машине, не выглядывала, не показывалась, будто перестала существовать, как одно из его видений, но Франц не мог отвести от капота глаз. Нет, она все еще там. Наверное, даже наконец‐то смотрит на него через темное стекло. Узнает ли теперь? Будет ли снова притворяться, когда он схватит ее за плечи и занесет свой кол?

– Видишь того урода? – спросил вдруг Херн, показывая на громилу большим пальцем, и Франц моргнул несколько раз, прежде чем смог сфокусировать взгляд на этом огромном големе (вот, на кого он похож!). Тот по-прежнему облокачивался о дверцу внедорожника, будто боялся, что Франц все‐таки сможет миновать Херна и открыть ее… Или же что это сделает сама Кармилла? – Он тут вчера ночью испортил мне дивное свидание «в назидание от Ламмаса», мол, чтобы я не отвлекался и дело им не запорол. Из-за этого Титания теперь видеть меня не хочет, джимпи-джимпи меня душит, едва я пытаюсь к вашему порогу подойти. Так что да, пожалуй, я бы не отказался от своего рода поддержки…

– По рукам! – воскликнул Франц радостно. Он даже не ожидал, что это будет настолько просто. – С этого дня только и буду говорить, какой ты славный парень, Херн Охотник. Самый лучший во всем мире! После Джека, конечно, а то Тита не поверит. В общем, считай, второе свидание уже у тебя в кармане, чувак. Клянусь. Но сначала ты…

– Нет, сначала ты. Пусть Титания ответит на любое из моих писем, которые я ей послал, и тогда, так и быть, я разрешу тебе увидеть Кармиллу.

И Херн ушел, помахав ему на прощание рукой. Франц так и остался стоять столбом, ошеломленный тем, как изящно, ловко и красиво он умудрился загнать самого себя в еще больший тупик, чем тот, о который бился головой до этого. Голем снова ухмыльнулся, а затем обошел машину и сел за руль, когда в нее нырнул Херн. Черный внедорожник вместе с Кармиллой уехал, и Франц остался с чем‐то, что было ненамного больше, чем ничто.

– Ты что, остатки мозгов умудрился себе вышибить?

Лора встретила его, как обычно, – недовольством. Но в этот раз оправданным: Франц вернулся домой на два часа позже, чем рассчитывал, потому что вырубился по дороге, даже не дойдя до своей машины, от кровопотери и голода. Кожаная куртка, изодранная, повидавшая всякое за прошедшую ночь, висела на нем клочьями, а по джинсам на коленях расплывались пятна грязи, рыбьего жира и мазута. Кто‐то, похоже, принял его за бездомного и сжалился, потому что, очнувшись, Франц нашел у себя в кармане булочку с картошкой. Выкинуть ее не поднялась рука, и Франц, хоть и не ел человеческую пищу, положил ее на обеденный стол, как только вошел в Крепость.

После этого он умылся, причесал волосы, с которых почти слезла черно-серая краска, обнажая такой же темный, но более естественный цвет, и содрал с тела липкую, задеревеневшую от крови кофту. Последнее он сделал прямо при Лоре, потому что она вкатилась на своей коляске в коридор в самый неподходящий момент. Франц увидел в отражении зеркального комода ее вытянувшееся лицо, покрытое почти белой пудрой с голубыми тенями, и порозовевшие щеки, прежде чем она отвернулась.

– Я тебе велела ждать меня в машине в десять часов утра. Я просыпаюсь, спускаюсь, завтракаю, выхожу, а у дома нет ни машины, ни тебя. Ты меня чем слушал?!

«Откровенно говоря, ничем. Я даже не помню, когда мы разговаривали в последний раз», – хотелось честно ответить Францу, но, вспомнив, что его протыкали колом уже дважды за последние несколько часов, он решил, что будет безопаснее промолчать. Ткань отлипала от кожи с противным треском, и, в конце концов полностью избавившись от нее, Франц остался голым до пояса и расстегнутых джинсов. Удивительно, что его образ не-жизни и дурные привычки резать себя, колоть и пороть чем придется до сих пор не оставили на нем ни единого шрама, который бы не зажил. Кожа ровная, гладкая, меловая. От отца Франц унаследовал жилистое телосложение и широкие плечи, но рак в свое время загубил в нем любые намеки на атлетичность, не считая нескольких уцелевших кубиков на животе. Впрочем, показывать их Францу все равно было некому, кроме не вовремя вторгающейся Лоры и патологоанатома.

Смочив под краном на кухне тряпку, он оттер со своих ребер и шеи сгустки запекшейся крови с грязью, достал клейкий бинт и ловким, отработанным движением замотал отверстие, что еще оставалось на уровне его солнечного сплетения. Безобразное и рваное, как прореха в ткани, оно заставило Франца надуть щеки от приступа тошноты, и он спешно натянул поверх чистую футболку, висящую на вешалке как раз на подобный случай. Лора же все это время продолжала причитать на фоне:

– Ты даже не представляешь, чего мне стоило выбить этот сеанс! Если мы опоздаем, то гори все синим пламенем! Я больше не буду носиться по городу, как шавка, выслеживая клиентов Лавандового Дома и пытаясь то подкупить их, то заворожить, чтобы они мне запись свою отдали. Ты меня слышишь, Франц? Это наш последний и единственный шанс, так что шевели задницей! Живее!

– Подожди, так мы едем в Лавандовый Дом? Ах, так вот чем ты занималась все это время… Выбивала нам сеанс…

– Ты что, издеваешься?

«Черт, решил же молчать!»

И правда стоило, ибо Лора посмотрела на него так, будто он съел все ее разноцветные хлопья-колечки, для пачек с которыми на кухне у нее даже имелся свой отдельный шкаф. Вопрос Франца прозвучал глупо, ведь это он всюду возил ее прошлую неделю и пару раз даже ждал в машине возле Лавандового Дома, где она каталась по аллее. Зачем она это делала, Франц понял лишь теперь – выслеживала клиентов. Все, кто выходил из спиритического дома, рано или поздно всегда в него возвращались, а значит, у многих уже были забронированы сеансы на будущее, которые у них можно было выкупить или как‐нибудь украсть.

Плотный слой пудры на лице Лоры скрывал усталость и бессонницу, а запах прополиса и шалфея леденцы, с которыми она рассасывала вместо вишневых, менее эффективных, но более вкусных – хрипотцу в голосе, какая всегда появлялась, когда ей приходилось петь. Внушать и зачаровывать, чтобы получить свое.

– Самым сложным было найти тех, кто записан в Лавандовый Дом именно на этой неделе, до Дня города, а не в ноябре или декабре, – поделилась Лора, когда Франц по ее требованию привел себя, как она выразилась, в «более живой вид» и, еще раз умывшись, посадил ее в машину и закинул коляску в багажник. Теперь она что‐то искала в своей сумке, разложенной на коленях, а Франц же послушно выполнял свою работу – крутил руль и вез их к спиритическому дому. – К твоему сведению, мне только позавчера наконец‐то удалось найти такого человека. Это оказался один из моих собственных клиентов, местный толстосум, который как‐то раз пытался заказать у меня чертежи для пыточной… Он сам передумал идти в Лавандовый Дом, потому что подхватил клематисовую лихорадку, но в обмен затребовал все те же чертежи и кое-что еще, не совсем приличное. Конечно, мне удалось уговорить его… В качестве моральной компенсации за сложную неделю он даже отдал мне содержимое своего сейфа и навсегда забыл о том разговоре.

Лора потерла горло вверх-вниз и снова зашелестела пластинкой с леденцами, наконец‐то найдя ее в недрах своей бездонной коричневой сумки, больше похожей на мешок. Бросив себе в рот сразу две лекарственные конфеты – голос ее и правда очень хрипел, она снова запустила туда руку.

– А это что? – поинтересовался Франц, на сей раз слушая ее внимательно и даже иногда поворачиваясь к ней лицом, когда они останавливались на светофорах.

– Записная книжка Джерарда Мэнли для призыва его духа, – сказала Лора, пролистывая разлинованные и исписанные косым почерком страницы с брызгами потекшей ручки и пятен от кофе. – Его жена сказала, он с ней не расставался. Не только доставку фиксировал и данные для закупок, но и мысли, планы на годовщины, воспоминания… Еще она на всякий случай отдала мне их семейный фотоальбом и отрезала свой клок волос, но, думаю, ежедневник более чем сгодится.

А вот и то, что Лора делала в бакалее – добывала вещи первой жертвы, убитой Ламмасом. Франца обжег стыд, что он не понял этого сразу и что не сделал ничего толкового за всю неделю. Только и гонялся за девицей клыкастой да за смертью – словом, проводил будни как обычно. Впрочем, от этого все равно ведь есть прок, верно? Так Франц узнал, что Херн с тем големом и Кармиллой делают на причале что‐то зачем‐то. Он обязательно выяснит, что именно, когда все‐таки встретится с ней. Так он подберется к Ламмасу даже ближе, чем все остальные. Верно? Верно?..

Франц очень постарался себя в этом убедить, и у него даже почти получилось, пока Лора, как назло, не спросила:

– Ты свое‐то поручение выполнил?

– А?

– Разобрался с тем здоровяком уродливым? Рыжий коротышка, который тоже Ламмасу прислуживал, пропал куда‐то, так что у него их, по-видимому, трое осталось: твоя вампирша, Херн и этот здоровяк. Херн, Титания говорит, нам не угроза, вампиршу тоже не особо видно, а вот третий…

– Да, да, он в День города будет безоружен, как младенец. Я об этом позабочусь. То есть уже позаботился. Не парься, в общем.

Так вот, значит, что Титания хотела – чтобы Франц взял на себя громилу! Как она вообще себе это представляет?! Что, по ее мнению, Франц должен противопоставить существу, которое размером с его «Чероки»? От одного лишь воспоминания о том, как он просто прислонялся к двери машины и смотрел на него, уже мороз бежал по коже. Титания, должно быть, делала ставку на его безграничную фантазию, мол, раз смог придумать тысячу способов, как себя убить, значит, придумает, как и завалить такого монстра. Да и что Францу терять? Бессмертный же! Для него попытка, в отличие от других, не пытка, а даже удовольствие. Вот только стремление умереть не подразумевает глупость, а нужно быть беспросветно тупым, чтобы лезть на каменного голема во плоти.

И все‐таки Францу нужно было что‐то делать. Оставалось у него в запасе для этого несколько дней, и он, вздохнув со свистом, постарался сосредоточиться на дороге. Та петляла между коричнево-красными домами, занесенная красными же листьями, из-за чего казалось, что едет машина по ягодному полю. Туристов в городе почти не осталось, и вместо них Франц насчитал с десяток трупов в черных костюмах, прихрамывающих и с раздутыми синюшными лицами, как те, которых ему уже доводилось видеть на Призрачном базаре.

– Ламмас, – процедил Франц сквозь зубы как ругательство.

Лора почему‐то вздрогнула, услышав это. Впрочем, вздрагивала она постоянно, даже от скрежета камешков, случайно подворачивающихся под колеса. Теребила растянутые рукава свитера, с которых уже не отстирывалась тушь, и смотрела на кожаную сумку, из которой выглядывали краешек ежедневника и маленькая мятая фотография Джерарда с женой, приготовленная для медиума.

– Ты что, боишься? Это же просто привидения, – попытался приободрить явно нервничающую Лору Франц, когда они припарковались возле крыльца Лавандового Дома под навесом из алых вишен и сиреневой черепицы. Это место оказалось не занято впервые за все время, что Франц бывал здесь. Значит, его освободили специально для них. Их двоих определенно уже ждали. – Надо бояться не мертвых, а живых, слышала такую поговорку?

– Я ничего не боюсь, – фыркнула Лора и смешно напыжилась, как воробей, спрятав подбородок в воротник свитера и подняв руки, чтобы Франц, обойдя машину, перетащил ее в разложенное кресло.

Спорить он не стал. Только усмехнулся и помог переехать через дорожку из промокшей, пристающей к ногам листвы, стелящейся перед крыльцом дома, как ковер. В окнах на верхнем этаже дома, задернутых ажурными занавесками, мелькали глаза – белые, желтые и зеленые, а на этаже пониже Франц мог разглядеть блики от хрустальных шаров и такие же белые балахоны, как тот, в котором к ним вдруг вышла на крыльцо медиум. Отворившаяся за ее спиной дверь напоминала беззубый рот – снаружи казалось, что в Лавандовом Доме царит беспробудная тьма. Даже мебели не было видно.

– Добро пожаловать туда, где духи вас услышат!

– Этот со мной, – предупредила Лора, ткнув пальцем себе за спину. Франц даже не сразу понял, что она показывает на него, и оглянулся невольно. – Можно?

– Он вампир? – Медиум, маленькая, с короткой стрижкой-пикси, слегка наклонилась, присматриваясь. Глаза у нее вблизи оказались светло-светло серыми, и этот цвет почему‐то показался Францу совершенно бездушным, как и выражение ее лица. Она улыбалась, но абсолютно неискренне. – Хм. Да, конечно. Лишней источник энергии никогда не помешает, а у вампиров ее всегда много, как у батарейки. Хотя по этому и не скажешь…

Замечание было справедливым, так что Франц решил пропустить его мимо ушей. Он вообще‐то надеялся подождать в машине, как и все предыдущие разы, но уязвимый вид Лоры, нервно заламывающей пальцы и считающей, что этого никто не видит, убедил его. Кряхтя, Франц со вздохом поднял ее коляску по ступенькам на крыльцо, велев крепко держаться за подлокотники (без пандуса было тяжко), и вошел внутрь Лавандового Дома, где среди черных свечей и витражных окон будто бы царили вечные сумерки. Как и всегда, вместо благодарности Лора отдавила ему колесами пальцы ног, обогнав, чтобы подъехать к письменному столу на входе и взять из рук медиума листок с перьевой ручкой.

– Прежде чем мы начнем, будьте добры, заполните анкету. Пожалуйста, отвечайте на все вопросы честно. От этого зависят успех сеанса и ваша безопасность.

– Ага, ага.

Франц тем временем принялся осматриваться. Дверь за ними закрылась сама и, судя по щелчку замка, надолго. Хотя в длинном широком коридоре, усеянном дверьми по обе стороны, никого, кроме них троих, не было, Франца не покидало ощущение, что он пришел на людный стадион. С нежно-лавандовых обоев, кажущихся, однако, почти чернильными из-за недостатка света, на него смотрели старинные фотографии и портреты прежних посетителей Дома. Под одним таким снимком, где в чинных позах застыли три луноликие девицы, поблескивала медная табличка с гравировкой: «Кейт, Маргарет и Лия Фокс. Основательницы Лавандового Дома». Лица некоторых, кто окружал их в соседних рамках, казались восковыми, кукольными. Франц неожиданно для себя узнал среди них английского писателя Конан Дойля, певца Элвиса Пресли, американского президента Авраама Линкольна и – кто бы мог подумать! – ученого Исаака Ньютона. Взглянув на последнего, с его высоким седым париком, похожим на мертвого пуделя, Франц поежился и переключил внимание на мебель, тоже старую, бархатную, с резными завитками. Снаружи витражи окон изображали черепа, зарастающие маками, но с другой их стороны, оказывается, были видны только сами маки без костей. Черные свечи капали, источая удушливый и тяжелый запах воска с травами.

Франц нетерпеливо подошел к Лоре, сидящей под торшером с анкетой на острых коленках, чувствуя, как у него начинается головная боль. Ставя без запинки галочки напротив каждого пункта в листке, она равнодушно пробегала по каждому из них глазами… И вдруг, как раз когда Франц наклонился к ней, застопорилась.

– Все нормально? – спросил он шепотом, на что та кивнула молча. Ее сжатые челюсти и нахмуренные брови, однако, говорили скорее «нет», чем «да».

Лора опустила ручку к пункту в самом конце, который Франц не мог прочесть со своего места, и поставила последнюю галочку. Медиум тут же довольно забрала у нее анкету.

– Прошу за мной.

Ее белый балахон струился шлейфом по васильковым ковровым дорожкам, словно морская пена по воде. Только тонкие бледные руки выглядывали из-под складок ткани. Белоснежные волосы, заканчивающиеся там, где поблескивали маленькие золотые сережки в ушах, делали медиума похожей на пикси из детских книжек Франца, которые ему читали сестры. Что‐то вилось над медиумом, как еще одна тень, – нечто неосязаемое, бесформенное, что можно было увидеть лишь периферийным зрением, но тут же решить, будто просто померещилось. Сама медиум была маленькой и неприметной, но эта зернистая вуаль над ней вызывала чувство безусловного повиновения, заставляла коридор, где вечно хлопали двери и выли духи, затихать в ее присутствии, а гостей – следовать безмолвно и покорно.

Франц сглотнул, жалея, что не выпил крови перед тем, как сюда приехать. В Лавандовом Доме пахло кладбищем – полынь, сырая земля, зябкий холод, как от каменных надгробий, – и от этого ему нестерпимо хотелось есть. Смерть, сидящая у него внутри, невольно откликалась на смерть снаружи. Живых людей, клиентов Дома, Франц так нигде и не увидел, даже когда они поднялись по дубовым лестницам на третий этаж (куда ему снова пришлось, ругаясь, затаскивать коляску – теперь понятно, зачем Лора потащила его с собой на самом деле!). Очевидно, все клиенты попрятались по тем самым комнатам: из одной доносился смех, из второй – рыдания, а из третьей – вой. Несколько раз мимо прошмыгивали медиумы с подносами, неся бокалы с виски, а иногда – пучки дымящихся благовонных трав. Франц чихнул, когда дымное щупальце щелкнуло его по носу.

«Будь здоров», – сказал кто‐то сзади, но, обернувшись, Франц никого не увидел. Это резко придало ему сил, и он ускорил шаг, стараясь больше не отставать и не глазеть по сторонам.

– Если у вас есть с собой мобильные телефоны, прошу, выключите их. Они создают помехи, как и цепочки, кольца и браслеты, особенно золотые. Снимите и сложите все, что есть, в вазу слева на комоде.

Медиум начала раздавать указания сразу же, как они переступили порог нужной комнаты. В отличие от остального Лавандового Дома, усеянного фотографиями, коровьими черепами и засушенными бабочками в куполообразных склянках, она выглядела совершенно обычной. Непривычно голые стены в тонкую фиолетовую полоску, пара книжных полок, плотно зашторенные окна, кушетка и круглая голландская печь на ножках, где огонь горел сам по себе, без поленьев. Посреди ковра, вышитого дамасским узором, возвышался круглый стол, застеленный скатертью, как у бабушки в деревне. Франц бы даже мог назвать эту комнату уютной, если бы не мириады белоснежных и высоких, похожих на кости, свечей, расставленных и горящих всюду, даже на полу. Жар, исходящий от них, совсем не ощущался, потому что холод, царящий во всем Лавандовом доме, был гораздо сильнее.

– Поскольку вы присутствуете на сеансе впервые, сначала я должна прояснить несколько важных моментов. Во-первых, что есть Дух, которого мы призовем сегодня, – начала медиум, обходя все свечи в комнате по часовой стрелке с маленькими ножничками в руке, чтобы срезать верхушки фитилей и заставить их полыхать еще ярче. – Дух – это содержимое тела, которое он сбрасывает, когда оно изнашивается. Это его основная оболочка, но есть и вторая, полуматериальная, которая соединяет его с первой. Она зовется периспритом и имеет человеческую форму, привычную Духу. Это как мембрана в яичной скорлупе, что скрепляет саму скорлупу с белком и желтом. И именно эту форму, перисприт, вы сможете увидеть сегодня, когда я вытащу ее на эту сторону и сделаю видимой. Только учтите, что такая связь крайне нестабильна, и неизвестно, сколько времени займет ее установление и сколько она продержится. Так что не томите, когда дух явится. Спрашивайте быстро и только то, что волнует вас всерьез.

– А нам разве доска не понадобится для этого? – поинтересовался Франц осторожно, когда медиум прибрала со стола перед ними то единственное, что было разложено, – доску Уиджи с вырезанным на ней алфавитом и деревянным планшетом, точь-в‐точь такую же, какую Лора выпросила у соседей неделю назад, чтобы расшифровать сообщения Барбары.

– Господин Зальцман, пожертвовавший свою запись госпоже Андерсен, вместе с тем пожертвовал и полную предоплату, которую внес ранее. А он предоплачивал сеанс аженер – самый дорогой из нашего каталога и самый чистый, – ответила терпеливо медиум. – Только он может показать вам перисприт, о котором я упоминала прежде. Все остальные методы, такие как психография, запись за духом, или психофония, общение с духом посредством голоса медиума, – тоже хороши, но не настолько. Аженер – абсолютно уникальный опыт! Его главное преимущество в том, что вы лично убедитесь, что разговариваете с нужным вам духом, а не притворщиком.

– Притворщиком? – переспросила Лора с волнением. Впрочем, это «волнение» распознал только Франц, потому что слишком хорошо знал ее. Даже когда Лора волнуется, то всегда язвит и колет людей языком, как спицами. Но сейчас ничего этого не было: Лора с подозрительным послушанием кивнула и сняла все свои украшения при въезде в комнату.

Франц тревожно сглотнул.

– Это вторая вещь, о которой я хотела рассказать. Аженер минимизирует риск встретиться с притворщиком, поскольку принять чужой перисприт невозможно. – Медиум снова забегала по комнате, на этот раз против часовой стрелки, и у Франца, внимательно следящего за ней, невольно закружилась голова. – Притворщики – это духи, выдающие себя за тех, кем они не являются. Вы ведь не верите каждому, кто стучится в вашу дверь и заявляет, что он агент секретной службы? Так и с духами. Все они по-прежнему люди, и потому лжецы даже после смерти остаются лжецами. Был у нас один инцидент, когда клиент возжелал призвать дух Дон Кихота, сколько бы мы не убеждали его, что это вымышленный персонаж. И – о чудо! – к нам и впрямь явился Дон Кихот. Дух так живо рассказывал о своих приключениях, что сложно было не поверить. Только в конце он все‐таки сознался, что на самом деле был актером, давным-давно исполнявшим эту роль в театре, и ему просто захотелось поностальгировать по прошлому. О! А еще один клиент…