Текст книги "Самайнтаун"

Надеясь справиться если не с ними, то с этой гнетущей атмосферой, от которой хотелось спрятаться под стол, Франц принес с чердака какие‐то безделушки, которые откопал еще во время первых попыток себя убить, и принялся доставать то Лору, то Титанию по очереди. Хотя Лору, впрочем, все же чаще – это было безопаснее. Да и выглядела она сквернее, явно нуждаясь в ком‐то, кто будет вести себя как придурок и как следует ее встряхнет. К счастью, Франц идеально подходил на эту роль. Он знал, что бесит, и потому научился бесить профессионально, даже мастерски. Нет, Лора не должна быть такой понурой! Она должна быть злой, огрызаться на него, колотить руками и закатывать глаза. Когда Лора не Лора, и Франц будто какой‐то не Франц.

– Поздравляю, в этом месяце ты подхватишь гонорею, – сообщила она, когда Франц‐таки уговорил ее во что‐нибудь сыграть, и та наобум выудила из его мешка мятую колоду Таро. На бархатных черных рубашках расходились лучи истертой позолоты, а с лицевой стороны на них смотрели будто бы призрачные, эфемерные силуэты – краска на них тоже почти выцвела. Ключевые символы – кубки, пентакли, мечи и жезлы – были едва различимы.

Франц перегнулся к Лоре через обеденный стол, который они завалили старьем из мешка, и пристально посмотрел на карты, которые она разложила перед ним, как умелая мамбо.

– А? Какая еще гонорея? Я, конечно, не таролог, но и не слепой. Это же Императрица! Вон, смотри, баба в платке и короне нарисована…

– Так и есть. Императрица означает гонорею, – кивнула Лора серьезно, пряча карты обратно в колоду, прежде чем умело ее перетасовать. Франц даже обомлел, завороженный тем, как ловко двигаются ее пальцы. Учитывая, что о своих прошлых работах и жизни Лора особо не распространялось, это… навевало определенные мысли.

– Да ты все на ходу выдумываешь!

– Ничего не знаю, карты так говорят. Ты же сам просил меня, чтобы я тебе погадала, ну и вот. Смирись, судьбу не обманешь.

Франц усмехнулся, испытывая странное удовлетворение от того, что обжигающее равнодушие Лоры, граничащее с апатией, наконец‐то распоролось об острие их давней вражды. Все вернулось к их «естественной динамике», как это называла Душица. Лора, кажется, даже заинтересовалась картами всерьез, принялась перебирать их и ворчать, насколько безвкусно они сделаны и на какой дешевой бумаге напечатаны. Тогда Франц решил закрепить результат – резко выхватил колоду у нее из рук, чтобы подразнить.

– Ауч! – воскликнул он, содрогнувшись, когда получил ударом локтя в пах. Карты посыпались у него из рук и разлетелись по воздуху, как листья. – Я просто посмотреть хотел! Почему ты так меня ненавидишь?

– Не льсти себе, – ответила Лора, собирая карты, приземлившиеся ей на колени и на подножку кресла. – Я ненавижу всех одинаково.

Обычно это звучало убедительно, но не сейчас. Карты с мягким шелестом легли на пол, и Франц, наклонившись, тоже подобрал несколько, а затем выпрямился и увидел, как Лора крутит одну из них в пальцах. Кажется, то была Звезда – обнаженная девушка не то покидала сияющую реку, не то собиралась в нее нырнуть. В одной руке она держала кувшин, а в другой – полумесяц, нитями тянущийся к звездному бархату неба. Ее белокурая копна развевалась за спиной, и Лора потянула пальцами обрезанный локон собственных волос, задумавшись о чем‐то.

Франц долго смотрел на нее, но так и не понял, отчего именно тревога скребет его изнутри. Ощущение, будто кишки натирают на терке. Было ли дело в бинтах на ее лодыжках, которые исчезли – русалки исцелялись быстро в ваннах с морской солью – и о которых Франц так и не спросил, о чем теперь безмерно жалел? Или причина заключалась в ее глазах? Печальных, круглых и безупречно голубых, как у шарнирных кукол в магазине антиквариата, которые Франц находил жуткими, но по-своему очаровательными…

– У тебя все в порядке? – спросил он, чем удивил их обоих. Лора посмотрела на него этими самыми глазами так, будто он подтвердил глупые предрассудки о вампирах и превратился перед ней в летучую мышь.

– А тебе‐то какое дело?

– Ну, мы типа живем вместе…

– И что?

Франц вздохнул и неловко сунул в карманы руки. Почему‐то они сжались там в кулаки, едва не раздавив пачку ментоловых сигарет, а вся выпитая кровь прилила к его лицу, цепкими пальцами щипля его за щеки. Ему хотелось спросить, не обидел ли Лору кто из группы, ведь почему иначе она не заговаривает ни о репетициях, ни о предстоящем на базаре концерте, ради которого все это и затевалось? Или вдруг кто из заказчиков проекта кинул ее на деньги… А может, ей сказали грубость на улице, на которую впервые в жизни не хватило грубости ее, толкнули или оскорбили… Вдруг сам Франц снова где‐то напортачил? Он ведь уже извинился тогда за рынок, верно? Может, стоит еще раз?

«Спроси и выясни, что не так!» – мысленно пнул он сам себя.

«Зачем?» – спросил он себя сам тоже.

«Ну… Чтобы помочь? Поддержать?»

«А это зачем?»

«Потому что она тебе нравится? Ты ведь все‐таки любишь, когда с тобой обращаются пожестче».

«Нет, нет, нет! Что ты вообще говоришь такое, чувак?! То есть думаешь!»

Вены на шеи вздулись, немой диалог перерос в настоящую внутреннюю борьбу. Лора все это время смотрела на пыхтящего Франца и, не выдержав, спросила:

– С тобой самим‐то все нормально?

«О нет. Вдруг она мысли читать умеет?!»

«Не умеет. Она русалка, а не…»

«Но вдруг!»

– Да, мэм, – выпалил Франц на одном дыхании. – То есть ничего, мэм.

– «Мэм»? – приподняла Лора одну бровь.

– А, забей. Привычка.

Привычку у Франца выработал отец – каждый раз, когда в детстве ловил его за чтением пинап-журналов, заставлял идти на кухню и целый день прислуживать маме или сестрам, дабы привить уважение к женщинам. Он и не думал, что спустя столько лет этот рефлекс до сих пор жив.

Растерев горло вместе со всеми вставшими в нем словами, которые Франц так и не сказал, он отвернулся и пошел к пустой стене между чучел животных, чтобы как следует побиться о нее головой, но, благо, домой как раз вернулся Джек.

– Да неужели! – воскликнул Франц с ухмылкой, не в силах скрыть свое ехидство, когда тот впервые за десять лет вдруг попросил их всех о помощи. Правда, навернул перед этим по дому несколько кругов, поднялся и спустился, затем поднялся еще раз вместе со шваброй, подмел и все помыл, прежде чем собраться с духом. – Значит, Призрачный базар отменяется? Не для города, но для нас четверых. Мы типа дежурные?

Франц развалился в кресле, оставив Титании ее заросшую тахту, в то время как Лора устроила свое кресло между кофейным столиком и хладным пустым камином, чахнущим без своих заговоренных поленьев, на которые теперь ни у кого не было времени. Джек же продолжал расхаживать по комнате взад-вперед, создавая ветер даже более холодный, чем тот, что за окном. Барбара всюду ползала за ним, но отставала на несколько шагов, будто решила дать Джеку побольше пространства. Он явно нервничал, но оно было понятно: после того что Джек рассказал о Лавандовом Доме, даже Франц поймал себя на мысли, а не стоит ли им бежать отсюда на хрен. Но виду, конечно, не подал, хотя идиотская улыбка с немного торчащими клыками, за которой Франц обычно прятал все, что чувствовал на самом деле, едва не треснула.

– Я не прошу вас допрашивать людей и уж тем более искать Ламмаса и пытаться убить его. Наоборот, будьте предельно осторожны и защищайте в первую очередь себя, а не кого‐то, – сказал им поучительно Джек. – Просто приглядывайте за всеми, и если увидите нечто подозрительное или неладное, то сожмите в руке ведьмин камень и подайте сигнал. Запомните цвета: я сожму – загорит пурпурным, Франц – красным, Лора – голубым, а Титания – зеленым.

Франц медленно моргнул и посмотрел на свою раскрытую ладонь, куда Джек вложил им всем по очереди маленький и черный треугольный камешек, похожий на уголек. Прохладный и гладкий наощупь, с округлыми краями, он замигал тусклым рассеянным светом в такт услышанному, сменяя один цвет на другой по кругу.

– Лора, – обратился к ней Джек, и Франц заметил краем глаза, как та едва не выронила свой камень, крутя его в пальцах. – Ты ведь не против поучаствовать? Это, правда, может быть сложно… М-м… Из-за передвижения…

– Все нормально. Справлюсь.

Лора энтузиазма не высказывала, но и не спорила, сдалась быстро, а это тоже было подозрительно. Франц прищурился, но промолчал. Что же с ней такое?

– Чем ярче будет гореть определенным цветом, тем ближе этот человек, – продолжил инструктировать Джек, пока все распихивали камешки по карманам. – Не телефоны, конечно, но потеряться нам не даст. Хотя эти камни нынче даже дороже стоят. Торговцы накануне базара цены дерут, как незнакомо кто! Я полдня потратил, чтобы их по приемлемой цене найти. Г-хм, так вот. – Джек поднял покатые плечи, будто растягивая ткань рубашки, в которую приоделся, на этот раз нежно-голубую, но тоже с воланами, как и все в его гардеробе. – Раз мое Чувство нынче бесполезно, уповать остается только на глаза. А на Призрачном базаре соберется в три раза больше людей, чем живет в Самайнтауне, поэтому и глаз нужно много. Я просто нутром чую, что Ламмас готовит что‐то! Не просто так ведь еще с десяток трупов из городских моргов пропали вчера.

– Так может стоит предупредить Ральфа? – предложил Франц, тактично не заметив, как на словах о трупах исконно молчаливая и сдержанная Титания вздохнула полной грудью. – Попросить выставить больше полицейских, среди них большинство ведь как раз его медведи… Они сильные ребята.

– Ральф отпадает, – отрезал Джек. – Не спрашивай.

– А остальные жители города? Помнишь, как тридцать лет назад существовал Совет, где каждый желающий мог свой вид представить? Пока все они, правда, не переругались и не залили кварталы кровью… – подхватила Титания, но Джек почти тут же прервал и ее:

– Они просто жители. Может, и не-люди, но, как люди, хотят покоя и безопасности. Что я им скажу? «Защищайте город, потому что сам я не справляюсь?» Многие и так напуганы. Им будет проще уехать, чем против кого‐то выступать. – Франц невольно замычал в знак согласия, смущенно вспомнив о том, что это было и его первой мыслью тоже, когда они спиритический дом обсуждали. – Да и у Ламмаса помощников больше, чем я думал. Возможно, среди горожан они тоже есть. Не хочу, чтобы кто‐то сегодня пострадал. Призрачный базар должен пройти спокойно – вот наша цель, а уже завтра… Завтра будем думать, как нам выпроводить Ламмаса с его свитой из Самайнтауна.

Все кивнули, даже Лора. Карта города в Крепости была лишь одна – та самая, дорожная, какие на автовокзале всем новоприбывшим раздают, – и Джек разложил ее на столе поверх чайной посуды, а затем принялся тыкать пальцем, поясняя, кому какая часть базара достается. Лоре и Титании было поручено следить за самым его сердцем – главным пешеходным мостом и двумя примыкающими к нему половинами площади, где сосредоточие торговцев и шатров. Поскольку Титу в это время года стоило держать подальше от вязовых лесов, уточнил Джек мимоходом, наружную часть Темной половины площади и путь до Старого кладбища на себя возьмет он сам. Францу же оставалась наружная часть половины Светлой с улицами до Пьяного квартала и парка развлечений.

Не считая того, что охватить такую большую территорию им вчетвером еще надо было постараться, план выглядел идеально.

Наверное. Франц в планах никогда не разбирался, если честно.

– Джек, – позвала Титания, когда все четверо хорошенько отдохнули в своих комнатах и, дождавшись глубокой темноты, начали собираться в путь. – Можно с тобой поговорить?

Франц в этот момент поправлял свою кожаную куртку, обновлял старые пластыри на лице и расчесывал волосы, с которых уже начала слезать пепельно-черная краска. Он чувствовал особую радость по поводу того, что наконец‐то сможет не прятаться под капюшоном на базаре от солнца и пощеголяет прической. Лора же ждала на улице, впервые собравшись быстрее всех, и Франц собирался пойти заводить машину, но притормозил в проеме арки, когда услышал:

– Ты не обязан нести это бремя один, Джек…

– Так я ведь и не один. Я попросил и вас тоже ухо востро держать.

– Пока мы держим востро ухо, ты держишь острую косу. Это не одно и то же. Я могу пойти туда, ты помнишь? Я могу позвать их, я могу помочь. И тогда мы с тобой вдвоем уж точно…

– Нет, Титания, нет. Не вздумай. Оставайся в центре города, что бы ни случилось. Не ходи на Старое кладбище, к вязовым лесам. Хорошо?

На этом, очевидно, разговор их был окончен, потому что неожиданно последовавшая за тем тишина хлестнула Франца по лицу, как пощечина, и он поспешил уйти, почему‐то чувствуя себя неловко, будто снова случайно поставил в видеомагнитофон кассету с «Эммануэль». Его каждый раз удивляло, что Титания, умея вгрызаться мужчинам в глотки, при этом не умеет спорить – по крайней мере, с Джеком. Ему она всегда была послушна, точно листья холодам, и даже Франц переставал ощущать себя таким уж верным псом на ее фоне. Особенно сейчас, когда поручение Джека он, может быть, и планировал исполнить, но вовсе не ради него и даже не ради Самайнтауна, а ради себя. Ведь если на Призрачном базаре и правда соберется весь народ и если Франц будет неустанно его перебирать, то он наверняка снова ее увидит.

Он найдет Кармиллу и узнает, за что она обрекла его на вечные страдания.

* * *

– Чувак, двадцатый век уже заканчивается, мы через два года в двадцать первый вступим, а ты будто застрял в семнадцатом! Хоть бы раз принарядился… Сегодня ведь такой важный день!

– Какой? День, когда мы снова будем огребать?

– Ого, обычно ты более оптимистичен.

– Судя по тому, что случилось в Лавандовом Доме, и тому, насколько ты не собран, Ламмасу не составит труда снова обвести нас вокруг пальца. И еще, пока не забыл, загляните по возможности к мамбо или жрицам каким, если встретятся по пути, хорошо? Авось удастся разузнать что‐нибудь о Ламмасе. Дел непочатый край, Франц, так что, прошу, сосредоточься.

– Не могу! Твои чертовы рюши…

– Это называется «воланы».

– Да какая разница, как они называются, если выглядят как девчачьи рюши! Клянусь, я две недели назад у бабки такие в троллейбусе видел, причем она была уже больше мертва, чем жива.

– Пресвятая Осень! Обещаю, я разрешу тебе самому мне костюм на День города выбрать, только отстань от моей одежды!

Лора слушала препирания Франца и Джека вполуха, но за те полчаса, что они по пробкам ехали до базара, успела вспомнить, почему избегает ездить с ними двумя в одной машине. Из этой тройки милее всего ей была Титания, и то лишь потому, что всегда молчала, зная, что человеческая речь даже спустя сорок лет не самая сильная ее черта. Она только крутила головой от окна к окну, сидя сзади рядом с Лорой, но взгляд ее был рассеянным, отсутствующим. Глаза и впрямь огромные, как у совы, и будто по-совиному же смотрели откуда‐то сверху или даже из другого мира. Острые кончики ушей, режущие водопад черных волос, впервые забранных на затылке обсидиановым гребнем, смешно подергивались, как у кошки. Интересно, слышала ли Титания, как где‐то на задворках Самайнтауна назревает очередная катастрофа? Как кто‐то вновь лишается конечностей, а кто‐то оживает вместо того, чтобы обрести покой? Звон монет, отсыпаемых в ладони лодочников, и плакальщиц, поющих на берегу Немой реки?

Слышала ли Титания, как быстро у Лоры бьется сердце от страха?

«Ты в порядке?» – спросил ее Франц тогда в Крепости, и Лора не знала, что ему ответить, если только отвечать неправду. Нет, однозначно, нет. Ей стоило невероятных усилий не сломаться, не выдать это ни одним мускулом лица, когда он, заглушив машину на парковке, дождался, пока Джек с Титанией вылезут на улицу, а затем перегнулся к ней через спинку кресла, сверкая георгиновыми глазами.

– Слышала, что Джек сказал? На людях всегда будь и камень далеко не убирай. В этот раз за тобой Титания присмотрит. Не скучай без меня, икра рыбья!

– И не собиралась.

Едва Лора очутилась посреди гуляния на центральной площади в инвалидном кресле с тяжестью на груди и еще более неподъемной тяжестью в левом кармане джинсовой куртки, все стало только хуже.

Пальцы перебрали маленький бархатный мешочек, перевязанный шнурком. Внутри шуршали семена – молочно-белые, похожие на рис. Лора помнила, какие они на цвет и запах – сладко-медовые, будто переспелые фрукты, – и даже какие они на ощупь – жесткие, сухие, но безупречно гладкие. Она не раз развязывала мешочек дома, заглядывала в него, затем завязывала обратно и отодвигала на расстояние вытянутой руки. Но уже спустя полчаса бралась опять… И теперь лелеяла в ладони, имея власть над Самайнтауном куда большую, чем Лоре когда‐либо давала дружба с Джеком, ее чертежи или даже ее голос.

«Просто высыпь мешочек в еду, которую будут раздавать на Призрачном базаре, – сказал ей Ламмас тогда в кафе, когда она, отупленная сладкими обещаниями и горячим шоколадом, еще не осознавала в полной мере, во что ввязалась и насколько трудно это будет. – Наташа говорила, что выиграла тендер, или как там это называется… Словом, будет угощать горожан на площади из городской казны, делать рекламу своему кафе. Кажется, она собиралась варить тыквенный пунш…»

Лора, заслышав это, истерично рассмеялась, мол с чего он взял, что ее вообще к еде подпустят? Она и нож‐то в руки брала всего раз в жизни, и вовсе не столовый, а ритуальный, проклятый, чтобы жизни лишить, а не обед состряпать. Ламмас, однако, продолжал настаивать, что все получится.

«Вот увидишь, – говорил он с той самой улыбкой, при виде которой тело сразу невольно чешется во всех местах одновременно, – Наташа тебе доверяет. Ты ведь почетный горожанин! Никто в вопросах доверия не смотрит на характер – смотрят на заслуги. А ты столько разного для города сделала. Так что Наташа сама тебя позовет, людей‐то вдобавок много съедется стараниями вашей Душицы. И вот тогда…»

Ламмас оказался прав. Едва Франц, Джек, Титания и Лора разделились на площади, как последнюю окликнула Наташа, размахивая вафельным полотенцем из-за длинной стойки под навесом, как флагом.

– Эй, Лорочка, Лорочка! Сюда.

Лора оглянулась, чтобы убедиться, что зовут именно ее. Удивительно, как она вообще разглядела ее, сидящую, за спинами прохожих. Несмотря на то что башенные часы только объявили полночь, Призрачный базар уже был набит битком. Желания исполнялись, а кошмары претворялись в жизнь строго с двенадцати часов ночи и до восхода солнца в шесть утра, а значит, у Лорелеи было ровно шесть часов на то, чтобы исполнить поручение Ламмаса и свою мечту.

Или отказаться и от того, и от другого.

Пускай на улице и стояла ночь, но на площади было светло как днем: желтые гирлянды, фонарные столбы с болотными огнями, высокие костры и фары припаркованных поблизости машин. Все светилось, все переливалось болотно-зелеными, янтарными, жемчужными и багряными всполохами. Где‐то в толпе мелькала спина Джека, движущегося в сторону Старого кладбища. На плече, поверх черного тренча, вышитого золотом, уже лежала его коса – он призвал Барбару сразу, как вылез из машины, но сделал ее тупой и округлой, чтобы прохожие не напоролись. Даже издали было заметно, как вязкая тень капала с лезвия, точно деготь, но в конце концов и коса, и оранжевая тыква скрылись за шатрами.

Тогда Лора повернулась в противоположную сторону – там шел Франц. В его пальцах дымилась сигарета, протягивая за собой ментоловый шлейф, а на ремне светло-голубых джинсов позвякивали металлические цепочки. Он махнул над головой рукой, будто знал, что Лора смотрит, и, сделав еще одну затяжку, затерялся среди прохожих. Вскоре в поле видимости Лорелеи осталась только Титания: та плавно обходила прилавки торговцев вдоль центральных рядов, направляясь к мостовой, и толпа сама обтекала ее, будто боялась порезаться о подол плиссированной юбки, усыпанной мелкими стразами. Впервые Лора видела, чтобы та одевалась не как охотник – скромно и невзрачно, а как добыча – ярко и вызывающе. Но это тоже была разновидность охоты. Титания не избегала взглядов, а делала все, чтобы приковать их; чтобы на нее оборачивались, отвлекались, роняя сувениры и закуски. Так Тите было проще вычислить тех, кто смотрел иначе, по-другому, не как человек. Или не смотрел вовсе, а значит, человеком тоже не был. Шерстяное болеро подчеркивало глубокий вырез на груди, гранатовое колье – тонкую лебединую шею, а темно-красная помада – благородный фарфоровый тон лица. Скользящие ткани темных, небесных и ягодных тонов ей очень шли. Не чувствуя холода, Титания тем не менее всем своим видом пробуждала желание ее согреть, и даже Лора, держась поодаль, начинала чувствовать, как искрящийся вокруг гламор и феромоны медленно вызывают внизу живота покалывание и желание приблизиться.

Лора тряхнула головой, некоторые пряди выбились из заколок. От такой Титании точно следовало держаться подальше. В тоже время ей с ее коляской не следовало мешаться у туристов под ногами, лучше просто забраться туда, где повыше и виднее. Например, на тот помост, где как раз стоит длинный ясеневый стол между фонарными столбами, застеленный бумажными скатертями. По одну его сторону раскладывали еду, а по другую – готовили. Оттуда Наташа руками и махала – подпрыгивала и металась туда-сюда, будто бы Лора могла не узнать ее, разодетую во все оранжевое, еще и с половниками на поясе.

– Лорочка!

Лора выпустила из пальцев мешочек с семенами, застегнула карман и, тяжко вздохнув, все‐таки покатилась к ней.

– Лора, знаю, тебе еще на сцене выступать, да и приехала ты на базар явно не работать, но… Можешь подсобить, а? Кто же знал, что, когда Душица сказала «много народа на Призрачный базар приедет», она имела в виду настолько много! Мне людей не хватает, даже волонтеров, кого‐то нужно поставить на раздачу, а я тем временем…

– Не тараторь. Что конкретно нужно? – оборвала ее Лора, снова уступив, но лишь потому, что на никакой сцене она выступать не собиралась – из группы Душицы‐то ушла, только вот никто не знал об этом. Лора даже барабанные палочки с собой брать не стала и в сторону сцены с деревянными декорациями как раз на Светлой половине площади, где они из машины высадились, тоже старалась не смотреть.

Наташа, услышав какое-никакое согласие, просияла. Они с Лорой не виделись всего несколько дней со встречи на том же рынке, но щеки ее успели впасть, волосы – запутаться и потускнеть, будто она их даже не расчесала, прежде чем прийти. Кашемировое платье хоть и выглядело дорогим, но тоже было мятым, впитало в себя запах пота, который выступил от постоянной суеты. Словом, весь вид Наташи доказывал, что обслуживать целый Призрачный базар даже во имя славы – та еще морока. От этого Лора вдруг почувствовала то, что ненавидела чувствовать больше всего, – искреннее желание помочь.

– Можешь натереть вот это на терке? Только покрупнее.

– Да, без проблем.

– Разложи на подносе все кусочки, пожалуйста. И воткни в каждый шпажку! Чтобы люди руки не пачкали, особенно дети. Они вечно облизывают все подряд…

– Хорошо.

– Ой, ой, тыквенные цукаты уже закончились! Они их что, горстями загребают?! Уилл, ты вообще следишь тут за порядком? Лора!

Лорелея разъезжала вдоль длинного стола, вкатившись не без помощи того самого Уилла – то ли четвертого, то ли пятого мужа Наташи – на деревянную платформу под шатром. С другой стороны выстроилась очередь за бесплатными угощениями – хот-догами с печеной тыквой, тыквенными пряниками, вафлями с беконом (и тоже тыквой, конечно же). Все толкались, тянули руки, будто дорвались до еды впервые за долгие месяцы, и Лора, глядя на все это, понимала, почему Наташа не побрезговала даже ее на подмогу позвать. Благо, что на помосте было просто – только работники кафе и волонтеры. Иногда Наташа и вовсе сама перекатывала Лору с места на место туда, где она нужна была ей больше, и та, засучив рукава свитера, неожиданно для себя окунулась в готовку с головой.

Быть может, потому что это было лучше, чем думать о Ламмасе, парализованных ногах и семенах в кармане. А быть может, потому что от разбитой на краю платформы печки за спиной и газовых конфорок веяло уютным жаром, как в старом домике Лоры на берегу моря, где она провела самые счастливые пять лет. Джинсовая куртка с мехом и теми самыми семенами сползла с нее и перекочевала на спинку инвалидного кресла. Растрепанные волосы лезли Лоре в глаза и рот, а пальцы слипались от растительного сока, сливочного масла, сахара. Лорелея даже успела помочь Наташе замесить пряничное тесто – десяти ведер не хватило – и бахнула туда корицы настолько щедро, что все, кто стоял рядом, расчихались.

 
Тыквы, голубые свечи и коса,
Мертвецов на улицах слышны голоса.
Ступай за болотными огнями скорей,
Самайнтаун к себе приглашает гостей!
 
 
Здесь белладонна – приправа, а не яд,
Надень-ка, дружище, лучший свой наряд!
Туман давно окутал этот край,
Садись, смерть заварит тебе чай.
 

Лора хмыкнула, заслышав знакомую песню. Все присутствующие знали ее наизусть – это была единственная песня Душицы, но сегодня она звучала иначе. Без барабанов любая мелодия становилась бедной и пресной. Перфекционизм, с которым Лора бралась даже за ненавистные ей дела, едва не покатил ее коляску к сцене, наперекор гордости и здравому смыслу. Пальцы зачесались, будто тоже упрашивали ее взяться за палочки, но вместо них Лора взялась за черпак.

– Просто пригляди, чтобы не убежало ничего, – велела Наташа. – Помешивай иногда, а потом, как подогреется, высыпь еще специй из того контейнера.

– Угу.

Предвидел ли это Ламмас? Знал ли, что Лоре и впрямь представится столь идеальный шанс? Лора из любопытства зачерпнула ложку из котелка и попробовала, растягивая на языке горячий, вязкий вкус. В пунше ощущалась нотка рома, терпкая и согревающая, истинно осенняя, но пряностей и вправду не хватало. Смешать их с семенами не составит труда.

«И вправду, – подумала Лора. – Ничего сложного. Вот только…»

«Что будет с людьми, проглотившими семена? – спросила Лора тогда у Ламмаса, когда он уже оплачивал счет и жеманно вытирался белой салфеткой, хотя за все время в кафе ничего не съел и не выпил. – Они ведь не умрут, правда?»

Что бы Ламмас ей ни ответил, Лора никогда бы ему не поверила. Но от его ответа ничего и не зависело. На самом деле она приняла решение еще в ту секунду, когда услышала, что он может вернуть ей ноги. Нет, даже раньше… В тот самый миг, когда упала на пол своего крошечного домика в приморской деревне с окровавленными руками и такими же ногами, которые разодрала сама, отказываясь верить, что условие ведьмы исполнила, а обещанный дар все равно потеряла. Уже тогда, лишенная мечты, за которую она убила, Лора поняла раз и навсегда: она убьет снова, если потребуется. Она сделает что угодно, чтобы опять ходить и быть человеком – не русалкой и уж точно не калекой.

Эти люди добры к ней, но никто из них не знает, каково быть Лорой. Каково это – страдать.

– Лорочка, пунш готов?

– Подожди минутку, я забыла всыпать гвоздику. Сейчас!

Лора дернула колеса и развернула коляску так, чтобы ее спинкой загородиться от остальных работников кафе. Затем приоткрыла крышку с закипающего пунша, достала из кармана узелок…

И одним быстрым движением руки, не давая себе шанса передумать, выбросила все его содержимое в котел.

* * *

Джек велел пристально следить за Призрачным базаром, но не уточнял, может ли Франц параллельно тратить деньги, кровно заработанные в качестве сиделки. Он решил, что может. В конце концов, грех не прикупить что‐то там, где главная тема – смерть!

– И это возьму. И это. О, а оно смертельное? Точно‐точно? Мне будет очень больно? Ох, замечательно. Тогда беру два!

Франц сгребал все без разбора, что хотя бы отдаленно напоминало порчу или могло колоть его, резать, отравлять, да хоть душить. С сияющими глазами, даже энергичнее приезжих, таскающих за собой плетеные корзины и складные чемоданы, он в кратчайший срок обошел все прилавки, что располагались в отведенной ему части рынка, и забил карманы до отказа. Совмещая приятное с полезным – все‐таки слово Джека для него закон, Франц спрашивал мимоходом, пока перебирал шелестящие купюры в кожаном бумажнике:

– Вы случайно не знакомы с Ламмасом? Нет-нет, я не о празднике середины лета, хотя… Слышали какие‐нибудь легенды или сплетни о людях, с ним связанных? А мужчину, вечно улыбающегося, будто ему ширинкой нечто важное защемило, не видели? Хм… Понял, спасибо.

Франц обожал эту яркую и в то же время неуловимую ночь, но еще сильнее – то, как Самайнтаун в ней преображался. Весь город превратился в один огромный киоск, усыпанный лавками, как разноцветными стеклянными бусинами на кисеях, висящих на входе в некоторые особо дорогие шатры. Улицы, задушенные армадой торговцев и туристами, превратились в узкие тропы, выстеленные красно-желтыми сухими листьями и зелеными огнями. Последние, согласно поверьям, были душами утопленников из болот за вязовым лесом, которым тоже полюбился Самайнтаун и которые в благодарность освещали его каждый вечер, становясь фонарями. Сегодня их было даже больше обычного – очевидно, Призрачный базар призраков же и привлекал. Огни перемигивались над бордюрами вдоль тротуаров и танцевали от ветра, путались под ногами прохожих и растворялись со смехом звонким, как колокольчик, если кто‐то нечаянно на них наступал.

Франц знал, что таких призраков, каких все ждут увидеть в подобных местах, на базаре нет, но все равно невольно озирался по сторонам, выискивая их взглядом с надеждой и тоской. Когда‐то давно медиумы из Лавандового Дома объясняли на публичной демонстрации: чтобы призвать призрака, нужно соблюсти с десяток условий, а чтобы удержать его на одном месте хоть на пять минут – и того больше. Количество этих условий сокращается лишь тогда, когда сокращаются солнечные сутки и приближается Самайн (День города по-местному). Только тридцать первого октября некоторые мертвые и вправду могут разгуливать по городу плечом к плечу с живыми, проступать едва различимыми силуэтами меж деревьев или других людей, но затем мгновенно исчезать с первым взглядом, на них упавшим. По этой причине услуги медиумов, способных задержать души в этом мире, и стоили так дорого, а у Призрачного базара по большому счету общего с призраками – одно название. И конечно, развлечения, которые он предлагал взамен, тоже «призрачные».

В центре трех костров, разведенных в специальных огнеупорных чашах вокруг фонтана, девушка с выбеленным лицом в летящем белом платье рассказывала страшные истории, прыгая на цыпочках вокруг ахающих людей. Джинны, расположившись поодаль от основных торговых рядов и обустроившие себе отдельную аллею под каштановой сенью, маскировались под обычных фокусников и тем самым заманивали любопытных в свои сети. Вместе с дыханием сидящих по соседству балауров [20]20
  Балаур – крылатый змей, похожий на дракона, способный принимать облик красивого мужчины и соблазнять женщин.


[Закрыть], предлагающих драконьи яйца от соблазненных ими женщин, в воздухе трещали голубые искры. Оракулы с шелковыми повязками на глазах хватали за руки прохожих и сыпали видениями будущего, а юноши в камзолах, подозрительно похожие на знакомых Францу вампиров, разыгрывали уличные спектакли. Пахло барбекю и сладкой выпечкой, а над головой раскачивались бумажные фонарики и взрывались фейерверки – сплошь белые и холодно-голубые. Прислушиваясь к звукам вокруг, Франц отбивал пальцами ритм доносящегося со сцены джаза так увлеченно, что не заметил, как отцепился пластырь.