Текст книги "Самайнтаун"

– Я уже ничему не удивлюсь. Вы, кстати, на эту фею посмотрите. Слышал, это она мужиков каждый год жрет, а Джек Самайн ее покрывает…

Титания встала на крыльце, как на помосте, глядя снизу вверх на узкую кирпичную тропу, что выкладывала путь через двор к дороге и которую, как муравьи, заполонили люди. Ветер – непривычно теплый для Самайнтауна, несущий лето, как он нес золотые сухие листья еще неделю назад, – трепал ее волосы и платье в следах сырой земли, в которой она копалась ради них всю ночь.

«Звери, – думала Тита, – тоже кусают руку, если та перестает кормить. Звери тоже воют, когда в лапу впивается капкан, и бросаются на тех, кто кажется слабее».

Как звери, люди были худшими из них, потому и годились только в пищу животным покрупнее. Их вид, беснующийся – может, справедливо, может, она даже могла бы их понять… – невольно вызывал у нее сосание под ложечкой. Во рту копилась слюна, и десны ныли от того, как сильно хотелось зубам вонзиться в плоть. Оскорбления в адрес Джека заостряли инстинкты Титы подобно точильному камню.

Услышав еще одно, она повернула голову под неестественным углом, заставив говорившего тревожно сглотнуть и потупиться. Никто не понял, что в тот момент волосы Титании треплет уже не ветер. Они шевелились сами, извивались, точно змеи, и ползли по ее щекам, плечам, спине, ища добычу, чтоб обвить и сломать хребет. Голова опустела от мыслей, человеческих, раздельных, внятных, каким учил ее Джек, – и наполнилась темными желаниями. Лицо, в равной мере пугающее, как и прекрасное, вдруг стало только пугающим, даже совершенно диким.

– А еще у нас в квартале прорвало канализацию, все подвалы затопило, воняет сплошь дерьмом!

– Я видел трупы, на улице разгуливающие… В Самайнтауне ведь полно детей! С каких пор мы стали давать зомби вид на жительство?!

– А что на счет Дня города? Я видел плакаты, что он все равно состоится… Это разве безопасно? Кто гарантирует нам, что история с базаром не повторился?!

– Пусть эта эгоистичная самовлюбленная тыква покажется и все сама нам объяснит! А то…

– ПРОЧЬ!

Единственное, что было в Титании сильнее, чем голод, – это преданность Джеку. Он возлагал на нее надежды, которые она не могла не оправдать. Но именно это бы Титания и сделала, если бы перерезала всех жителей Самайнтауна, как хотела. Поэтому она закричала, во все горло, скалясь и шипя:

– Пошли прочь от крепости и Джека!

Часть слов прозвучала неразборчиво из-за того, что все они слились в рычание, зато толпа резко замолчала. Где‐то мелькнули вспышки фотоаппаратов – журналисты местных газетенок слетелись, как стервятники, – и Титания разбила их объективы все до одного, подобрав с земли мелкие садовые камешки. Посыпались стекла камер и экранов, несколько человек вскрикнули и отхлынули назад. Чтобы закрепить эффект, Титания сиганула с крыльца и припала к земле животом, как кошка. Удивительно, сколь понятливы перед ее зубами и когтями оказались те, кто прежде не понимал человеческого языка: толпа, которую Франц до нее тоже пытался выпроводить несколько часов кряду, разбежалась в разные стороны в мгновение ока. Вскоре двор Крепости полностью опустел, остались лишь соломенные куклы, раскачивающиеся на плакучих ивах под окнами дома, на которые Титания, выпрямившись, устало махнула рукой. Сколько бы они ни срывали их, те на следующее утро появлялись вновь. Так что вместо этого она сгребла с земли листовки, оброненные кем‐то из толпы, и зашла наконец‐то в дом.

«Ламмасград. Добро пожаловать в город вечного лета!»

Титания фыркнула и разорвала новую городскую брошюру пополам, прежде чем скормить ее огню в камине зала. Даже Франц, наблюдавший за ней из окна, не отпустил ни одной глупой шутки, когда та прошла мимо. Его вытянутое лицо было настолько белым, что из-за такой же белой кухонной стенки на фоне могло показаться, будто оранжевые глаза парят в воздухе. Когда Титания проходила мимо арки еще раз, на этот раз, чтобы подняться наверх, Франц задрал в руке пустой фарфоровый чайничек:

– Может тебе… э-э… налить чаю?

– Нет.

– А есть не хочешь?

– Хочу живьем сожрать тех, кому Джек всего себя отдал, но кто на деле не стоит ни одного его кусочка! Сожрать бы так, чтобы страдали, по кусочку же и отрывать, жевать, проглатывать, пока еще живые…

– Ух ты, – сказал Франц и, поскребя пальцами взъерошенный затылок, для вида порылся на полке со сладостями. – Человеческого мяса у нас, к сожалению, нет. Но, может быть, шоколадное печенье подойдет?

Титания не ответила. Взошла по лестнице, но не к себе, на третий этаж, пожухший в ее отсутствие за последние дни, а на второй – этаж друзей. Туда, где поверх обоев с шелкографией в широкую полоску стены покрывали панели из коричневого шпона и натюрморты. Хрустальные светильники, громоздкие, висели настолько низко, что их подвески с бусинами чиркали Титанию по темечку, несмотря на ее невысокий рост. Она обычно долго плутала между комнатами, теряясь в любых коридорах быстрее, чем путники в ее угодьях, но теперь выучила маршрут до спальни Джека наизусть. Та располагалась в самом центре дома, будто его сердце, и пускай оно не билось, в нем все еще царила жизнь. Ее вдыхал каждый из них троих по очереди. Сейчас вот был черед Лоры.

– Как дела? – спросила Титания, переступив порог.

– Паршиво, – ответила Лора унылым тоном, развалившись в своем инвалидном кресле, приставленном к небольшой чугунной печке, сквозь прорези в которой за ними подглядывали тлеющие угли. – Голова трещит от кофе.

– Так перестань его пить.

– Ага, конечно. Еще скажи, чтобы я перестала всем хамить. – Лора фыркнула, смахнула с лица выбившуюся из заколки прядь и указала пальцем на постель в алькове. – Посмотри на него. Вот, кто по-настоящему доволен жизнью. Лежит себе в теплой кроватке, бездельник. Еще и улыбается.

Шутка прозвучала неуместно, но у Титании все равно дернулся уголок губ. Наверное, от ужаса, который было невозможно не испытывать, глядя туда, где покоился тот самый сверток худых конечностей и тканей, неподвижно лежащий вот уже третий день подряд.

Ведь Джек так и не очнулся.

Титания дернула за шнурок торшера с розовым абажуром и подошла к алькову поближе, стараясь не задевать локтями безделушки, нагроможденные тут и там: надаренные жителями Самайнтауна поделки из дерева, виниловые диски для единственного проигрывателя в углу, новые картины, которые уже некуда было вешать, выцветшие журналы и музыкальные шкатулки… Одна тихонько играла на прикроватной тумбе, такая старая, что мелодия превратилась в скрип. Ветер игрался с подвеской из белого кварца и совиных перьев, приколоченной к оконной раме, и нес в комнату лесную свежесть, унося взамен аромат мирры от благовоний, курящихся под зеркалом. Дым скользил по его глади, образуя призрачный силуэт, будто кто‐то стоял по ту сторону и тоже сторожил Джека.

Титания протерла пыльную книжную полку рукавом платья и, собравшись с духом, наконец‐то посмотрела на Джека. Лора не соврала: он и впрямь улыбался.

Точнее, его новая тыква, купленная Францем, тщательно вырезанная им же и надетая Джеку на шею в знак уважения, ибо видеть Джека без нее было сродни тому, чтобы видеть его голым. За все три прошедших дня тыква ни разу не изменила своего положения на подушке, как не передвинулось и само тело: руки по-прежнему лежали вытянутыми по швам, а ноги торчали из-под краев одеяла. В своей неподвижности Джек отчего‐то казался еще меньше и тоньше, чем когда стоял и крутился – возможно, просто потому что из-за подобной суеты его всегда было тяжело рассмотреть. Длинные пальцы с сухими, загрубевшими мозолями от древка Барбары, клубочком свернувшейся на ковре, оставались на ощупь холодными, как сама осень. Титания прикоснулась к ним, погладила, прежде чем поправить одеяло и подоткнуть, будто оно каким‐то образом могло сползти.

– Не разлагается, – проверила Титания на всякий случай. Кажется, уже в десятый раз. Для этого она заглянула под одеяло и осторожно кольнула Джека в плечо заколкой, которую одолжила у закатившей глаза Лоры. Мышцы, мягкие, прогнулись под ним, упругая кожа тоже отозвалась и будто бы даже немного покраснела, несмотря на отсутствие крови в жилах Джека. – И не коченеет. Пахнет как обычно, – последнее Тита добавила, водя над ним дергающимся носом. – Корица, листья, гель для душа с апельсином…

– Почему он должен разлагаться? Или коченеть, или пахнуть, – хмыкнула Лора с коляски. – У этого парня нет ни башки, ни пульса. В смысле никогда не было. Вряд ли такие, как он, умирают так же, как все.

– Такие, как он, не умирают вовсе, – возразила Титания. – По крайней мере, от того, что попыталось его убить.

– Откуда ты знаешь?

– Знаю. Спит он просто.

– А чего же не ворочается тогда?

– Спит крепко.

Лора многозначительно приподняла выщипанную бровь, но – о, чудо! – промолчала. Только взяла кружку в следах от ее помады со столика и отхлебнула остывший кофе, морщась от того, как из-за него же у нее болит голова. Типичная Лора.

– Ты правда веришь, что он проснется? – спросила она.

В этот раз промолчала Тита.

«Жил Самайн в краю жестоком – дух пира, что считался слишком добрым. Несмотря на то, у Самайна было все: семь братьев, кров, одно веселье. Не смолкали крики в час его явленья».

Нет, дело было вовсе не в предании. Титания и вправду верила, но не из-за давних сказок крестьян, а просто потому, что Джек – это Джек. Даже сейчас Тита ощущала его присутствие в мелочах: в шелесте кольчатых горлиц, вьющих гнезда из опада под выступами кровли; в крике ворон, вьющихся над дымоходом, будто бы тоже разбудить его пытающихся; в желто-алых красках деревьев вокруг, темнеющих в преддверии Самайна, точно запекающаяся кровь. Самайн… Нужно лишь его дождаться. Тогда коса разрежет снова – и мироздание, и цепи. Если, конечно, она права, и то действительно лишь цепь, а не конец. Осень еще не сдалась лету, но продержится ли она так долго?

Все свои страхи и чаяния Титания, однако, держала строго при себе. Как и заповеди Джека в себе носила наравне с легендами и сказками. «Не лезьте на рожон» – звучало одно из его учений. «Заботьтесь друг о друге» – так звучало другое, последнее, переданное Францем накануне, и Тита не могла отделаться от мысли, что между ними есть ужасное противоречие. А значит, одно так или иначе придется нарушить. Джеку это не понравится. Джек в гневе будет, когда узнает.

«Ну и пусть!» – решила Тита. Зато она защитит его, как давно себе поклялась. Зато перестанет быть еще одной его тенью и станет полноценной тьмой. Топить в себе врагов – ее удел. Да и довольно на Джека надежды возлагать – пора самим со всем справляться.

– Клематисы тем быстрее растут, чем больше в человеке сожалений, – прошептала Тита, поворачиваясь к Лоре и столу, загроможденному посудой, накопленной за время их дежурств. – Если бы тебе хоть одно семечко попало в рот, ты бы умерла на месте.

Титания услышала, как Лора судорожно вздохнула, а как выдохнула – нет. Глаза у той запали, обведенные синими кругами бессонницы вместо любимых теней. Очевидно, совесть в ней еще жила – и наказывала весьма сурово. За все эти дни Титания даже не видела, чтобы Лора ела, хотя Франц то и дело подбрасывал ей на блюдце желтые яблоки. Титания запретила себе сочувствовать и пытаться что‐то изменить, ибо любой урок должен быть усвоен сполна, чтоб не повторяться.

– Я знаю, как Ламмаса из города спровадить, – сказала Тита, сложив на груди руки с черными ногтями. В ладони намертво въелись золотистая пыльца и грязь. Она больше даже не пыталась их отмыть. – Без твоей с Францем помощи мне не обойтись. Согласна?

«Готова искупить вину?» Звучало это так, и Лора, покуда хотела оставаться в их доме, была вынуждена кивнуть. Глаза ее, ярко-голубые, как у куклы, смотрели сквозь Титанию на Джека и – она не сомневалась – видели все те неверные решения, что привели их к этому моменту. Тита предлагала их исправить. По крайней мере, попытаться.

– Лавандовый Дом, – продолжила она, и в Крепости где‐то что‐то заскрипело, грюкнуло, точно одно упоминание призраков самих призраков сюда сразу и привлекло. – Туда смерти все ведут, там Ламмас впервые Джека надломил. Там мы найдем ответ, зачем Ламмас убивает. Узнаем цель жертвоприношений и куда подевались части тел, возможно, узнаем его слабые места… К насильно убитым взывать, которым не исполнилось и сорок дней, однако, у медиумов под запретом. Так что придется тебе сделать то, что ты умеешь делать лучше всего – врать. Сеанс провести и покойника вызвать нужно любой ценой.

– Сеанс провести? Покойника вызвать? – повторила Лора, как эхо. Титания не ждала от нее воодушевления и восторга, но и такого пустого выражения лица, какое было у нее сейчас, тоже. Лора запоздало обомлела, прохлопала глазами с минуту и уточнила с долгим «э-э» между словами: – Я правильно поняла, что ты вызвать одну из убитых Ламмасом жертв хочешь? Узнать, как именно они умерли? – Титания кивнула, и на этот раз Лора захлопала не глазами, а ртом. – Но… Но… Разве для этого не нужна личная вещь усопшего? Где я ее тебе добуду?

– У всех жертв были семьи. Можно попросить у них, – спокойно отозвалась Титания.

– И сколько у нас есть на все про все времени?

– До Дня города – Самайна – нужно уложиться.

– Полторы недели?! Да сеансы Лавандового Дома за два месяца расписаны!

– Уверена, ты справишься. Я верю в тебя точно так же, как и в Джека.

Повисла тишина. Титания снова по привычке расправляла складки на его одеяле, как делала каждый раз перед уходом, смотря на сложенное на стуле черное пальто с эполетами на плечах, в котором его принесли. Половицы жалобно скрипели, пока Лора каталась по комнате от стены к стене в мрачных думах. То, что она все‐таки не сдержалась и фыркнула, показывая характер там, где стоило бы впервые показать смирение, было вполне ожидаемо для Титы:

– А что Франц? Его работой, как всегда, будет ходить за мной по пятам с несчастным видом и мечтать о самоубийстве?

– Не только. У Ламмаса четверо подручных… Чтобы мы сравнялись в силах, их должно остаться хотя бы двое.

– Полагаю, себе ты оставила того, кто посимпатичнее?

Титания посмотрела на Лору с улыбкой, будто не заметила сарказма в ее голосе. Улыбалась она так не всегда, а только когда наконец‐то утоляла неустанно свербящий в животе голод или только собиралась это сделать.

– Я иду на охоту, – ответила она.

Умный охотник знает, когда бросаться выслеживать добычу, а когда, наоборот, залечь на дно, чтобы добыча нагрянула в силки сама. Титания тоже была умной. Она охотилась на хищника себе под стать, такого, что вцепиться ему в горло можно было лишь ценой собственных зубов, поэтому ждать ей пришлось тихо и терпеливо. Но, надо сказать, не так уж долго, как она предполагала. Буквально на следующий день, когда все сети были расстелены и надежно спрятаны в листве, колокольчик ее коробочной ловушки звякнул.

Дверь в «Волшебную страну» открылась.

Титания сделала вид, что не заметила его, потому что слишком занята. Отчасти так оно и было. Она и раньше трудилась над вязкой букетов в поте лица, но никогда так много, как после «клематисового воскресенья». Теперь утром, на заре, когда трава еще лоснилась от серебряной росы, усиливающей любые чары, она шла в оранжерею благословлять подснежники, собирала их, измельчала и, растирая с маслом – так оказалось эффективнее, – отправляла вместе с Францем по больницам. После этого Титания возвращалась домой проверить Джека, а затем ехала на трамвае до конечной остановки – и даже не пересаживалась на другую линию, чтобы объехать Рябиновую улицу, а просто зажмуривалась и терпела головную боль с тошнотой, чтобы не терять драгоценное время, которого Тите катастрофически не хватало – даже на проводы профессора Цингера она смогла выкроить его с трудом. Лишь взрастила любимый им жасмин поверх свежевскопанной земли, где захоронили старческое изъеденное клематисами тело, и сразу же ушла.

Каждый день посетителей в цветочной лавке становилось все больше, словно по городу снова, как в первый месяц после ее открытия, пошла молва о чудодейственных букетах. Титания была убеждена, что их теперь бояться станут, а лавку – обходить за милю. Ведь кому нужны цветы, когда такие же лезут изо рта? Но нет! Джек и здесь оказался прав: в тяжелые времена люди искали красоту в простых вещах. Хоть Ламмас неожиданно залег на дно, а жизнь вернулась в свою колею, невооруженным глазом были видны те лески, за которые Самайнтаун подвесили в воздухе. Ритуальные убийства продолжались, стали чаще и теперь случались почти ежедневно, но как будто бы приелись и стали восприниматься жителями как еще один городской порок. Даже снова открылись рестораны – правда, не «Тыква», – дети вернулись в школы, запели шелки на улицах с протянутой рукой, замигало и закрутилось колесо обозрения в парке. Всем нужно было продолжать жить, и вскоре в тихие кварталы вернулись толпы, хоть и заметно поредевшие в отсутствие туристов. Соседние цветочные магазины, впрочем, и вправду позакрывались, обанкротившиеся, но только не лавка Титании – ее букетам и в ее букеты люди по-прежнему верили безоговорочно.

– Примула вечерняя. Скорое выздоровление. «С тобой я буду до конца, и все пойдет на лад». Подсолнух. Он пророчит счастье. Подснежник, падуб и герань. Надежда. «Я защищу тебя». Оберег от зла.

Никогда раньше Титания не изготавливала столько похожих букетов. В этот раз все цветы слышали от нее одно и то же: «Оберегайте тех, кому подарят, дайте сил», – а все люди: «Это обязательно поможет, все будет хорошо». Очередь выстроилась такая длинная, что хвост ее терялся где‐то за входной дверью, и уже к полудню у Титы закончились горчично-желтые ленты, символизирующее здоровье, а вскоре и вовсе осталась только бечевка. Даже прыткая Линда, которая в плохие для Титы дни порой одна обслуживала посетителей от открытия до закрытия, успевала лишь ронять все в спешке. Она вышла на работу тоже, несмотря на то что Титания позвонила ей еще утром и разрешила взять оплачиваемый отпуск. Линда сначала сказала «Да», а затем оказалась под дверью лавки с новеньким шиподером в руках и заявила, что работать лучше, чем целыми днями смотреть новости о развале Самайнтауна и медленно сходить с ума. Что ж, с этим Титания поспорить не могла.

Когда поток клиентов наконец‐то немного поредел, Титания отложила заляпанные зеленым соком инструменты и взяла из блюдца с канцелярской мелочевкой круглый ведьмин камень. Связанный с камнями Лоры и Франца, он худо-бедно заменял им сотовые телефоны и избавлял от необходимости бегать к стационарному или автомату, чтобы позвонить на тот единственный, что они так и не смогли между собою поделить. Пока камень не полыхал зеленым, красным или голубым, все шло как надо. Титания покрутила его в пальцах и вернула на место – туда, где всегда могла держать в поле зрения.

– Мадам Фэйр, это случайно не ваш друг?

Тита услышала робкий голос Линды, но глаз от крафтовой бумаги, в которую заворачивала очередной букет, не оторвала. Зато Линда вместо нее выкрикнула непривычно громко приветствие из-за кассы, и Тита убедилась окончательно: да, это и вправду он.

В его шагах гремели кости и доспехи, а среди волос в полумраке могли померещиться ветвистые рога. Он прошелся сначала по небольшому залу, заставленному горшками и контейнерами, а после – остановился у стеклянных камер, где жили виды более капризные и хрупкие. Воздух, влажный, заставлял его волосы виться на висках, а грудь – вздыматься чаще и тяжелее. Он постоял там, заглядывая за стекло, а потом отошел к окну, откуда падал задушенный витражами и вывесками свет. Затем встал рядом с классическими садовыми цветами – розами, акациями, тюльпанами – и прошелся мимо тропических. Он осматривался внимательно, но не придирчиво, а скорее с любопытством самого преданного клиента. Титания успела обслужить еще двоих, исколов пальцы о шипы до крови, прежде чем он наконец‐то подошел к ее столу.

– Я же говорил, что не стоит ходить на Призрачный базар.

Титания не ответила. Чирк, чирк, чирк. Ножницы продолжили срезать шипы, в то время как сама Титания покрылась ими с головы до ног, пусть и невидимыми. Она давно заметила, что некоторые мужчины любят раниться о них, будто чем тяжелее сорвать плод, тем он слаще. Херн, судя по всему, был именно из таких.

– Ты в порядке? – спросил он, и его неестественно смоляная для светлой лавки тень заслонила стойку, мешая Титании работать.

– Да, – ответила она, вынужденно подняв на него глаза. – Тыквенный пунш Наташа готовит вкусный. Я тоже собиралась его испить, но не успела. А могла.

– Я… – Херн судорожно вздохнул, потер пальцами переносицу и пробормотал, не отнимая руку от хмурого лица: – Я не знал, что в пунше будут семена. У каждого из нас своя работа, а полностью в свои планы Ламмас никого не посвящает. Если бы знал, предостерег тебя конкретнее. Мне следовало подойти на Призрачном базаре, но я был…

– Не один, – оборвала его Титания, и ее когти вслепую нашли последний шип на розе, поддели его и сломали пополам, нечаянно вместе со стеблем. – Твоя «работа» изящнее оливы и бледнее молока, пролитого на снег. Ваши пути тоже норны переплели?

Вместо того чтобы смутиться, Херн вдруг усмехнулся, и Титания задалась вопросом, правильный ли выбрала прием. Раньше ей не приходилось его использовать – не подворачивалось ни повода, ни женщин, достойных быть упомянутыми ею. Но та, увиденная ею на базаре случайно, была хороша настолько, что Тита отлично ее запомнила: до кончиков вьющихся белокурых волос, до глубины темно-красных глаз, до клыков, выпирающих из-под губ, пухлых и алых, как маковые лепестки. Херн вел ее под руку между шатрами не как кавалер, а как гончий пес, высматривая и расталкивая тех, кто подходил к ним слишком близко. Это позже Титания узнала от Франца, что имя молоку да оливе Кармилла, но тогда она просто стояла в толпе, смотрела на них и глотала слюну от голода, прежде ей незнакомого. Раньше Титании не доводилось хотеть живьем сожрать женщину, а не мужчину.

– Да, она и правда часть моей работы, – признался Херн. – Ламмас тому виной, а не норны. Если хочешь, я могу рассказать.

– Не хочу. – Титания ответила резко. Франц наверняка не простит ей, если узнает, от чего она отказалась, но только о чужих женщинах она еще не слушала! К тому же нельзя о главной цели забывать. Цель надо всегда преследовать только одну, как добычу, иначе уйдешь из леса с пустыми руками. – Ты и твои друзья нарушили закон гостеприимства. Дом мой по вашей вине разрушен. Так не мешай мне его чинить.

Херн замолчал, но с места не сдвинулся. Титания же продолжила невозмутимо обхаживать цветы. Она отодвинула засов низкой, по колено, дверцы, вышла из-за стойки и зашла в холодильную камеру, чтобы прошептать истосковавшимся по ней хризантемам несколько ласковых слов. Взгляд Херна все это время за ней тянулся, точно привязанная к подолу юбки невидимая нить. Как бы она ни пыталась эту нить запутать, петляя меж клиентами и столами, та лишь сильнее обвивала ее ноги и запястья. Только иногда ослабевала и отпускала, когда Линда просила Херна снять тяжелые ящики с верхней полки или, наоборот, поднять их. Удивительно, но он не только им не мешал, но и даже помогал. Несколько раз Тита слышала, как Херн рекламирует сомневающемуся клиенту ее букеты и как протирает запотевшее стекло цветочной камеры, молча взяв из подсобки тряпку. Невзирая на уничижительное равнодушие Титы, даже не обращающей на него никакого внимания, он так и не ушел.

Титания осталась очень довольна.

– Что ты делаешь? – спросила она, когда вышла на улицу после рабочей смены. Едва она попрощалась с Линдой, провернула ключ в замке три раза и услышала, как по асфальту забарабанил мелкий дождь, как над ее головой раскрылся темно-серый зонт. Херн, держащий его, был достаточно высоким, чтобы Титания смогла дотронуться до металлических спиц над ней, только если привстанет на носочки.

– Я провожаю тебя до дома, – ответил Херн таким тоном, что Тита поняла: это не вопрос, не просьба и не приглашение. Это констатация факта.

– Мне на трамвае ехать минут двадцать…

– И идти до остановки еще десять под дождем.

– Осилю. Феи рябины и железа боятся, а не воды.

И Титания вынырнула из-под зонта, двинувшись вперед, однако ни одной капли не упало на ее лицо, ибо купол зонта за ней последовал неотрывно. Херн плавно, будто предугадывая ее движения, шагал рядом.

– Не заслуживаю быть Королем для Королевы, – сказал он. – Так позволь мне быть слугой.

И Титания, вздохнув, позволила. В тот миг, когда она не ответила и не кивнула, но замедлила шаг и не прогнала, на нити между ними завязался узел.

На веревке, что должна была обмотать добычу вокруг горла и подвесить – тоже.

Так продолжалось всю неделю. Уже на третий день Херн стал встречать Титу не у лавки, а недалеко от дома, на перекресте за молодыми деревцами каштанов со змеиными стволами, будто мечтающими отсюда уползти. Тита не сразу заметила, что с тех исчезли соломенные куклы – очевидно, Херн заботился о ее комфорте, а может, и о своем тоже. Он следовал за ней повсюду, словно дорожка света по воде за луной: держался позади на несколько шагов, но никогда не отставал. Недаром говорят, что ко всему хорошему быстро привыкаешь, – точно так же и Титания вскоре привыкла к его присутствию: что он дверь придержит, отгонит в трамвае злые взгляды, закрыв своей спиной, снова подставит зонт под слезы плачущего неба и принесет на обед еду из китайского кафе – ее любимого, потому что специй в такой еде больше, чем самой еды, и вкус мяса, прекрасного и ненавистного, совсем не ощущается. При этом Херн ни разу с ней не заговаривал, если первой то не делала она. Словом, идеальный компаньон! Продолжал быть рядом и лишь единожды куда‐то отлучился на полдня, из-за чего Титания испуганно подумала, что потеряла хватку и охота ее завершилась неудачей.

Но нет.

– Подснежники? – удивилась она на следующее утро, когда зашла в лавку и обнаружила, что ей, похоже, лучше снова выйти: к кассе было не подступиться из-за количества цветов, глядящих на нее с поддонов. Все бутоны, как один, безупречные, еще не раскрывшиеся, а оттого девственно белые, с бархатистыми лепестками, которых даже страшно касаться, не то что толочь. Но толочь все‐таки придется – на рассвете Титания как раз собрала в оранжерее последний урожай. Новый должен был проклюнуться лишь завтра – даже ее пыльца имела свои пределы, а вот люди могли начать снова кашлять кровью и умирать уже сегодня.

– Довезли один из наших старых заказов? – уточнила Тита у Линды, найдя ее за пышными копнами, роящуюся в бумагах. Очевидно, она подумала точно так же и бросилась проверять, но спустя минуту покачала головой.

– Мы не заказывали подснежники ни в этом, ни в прошлых месяцах.

– Тогда кто же их привез? Видела машину?

Линда покачала головой опять.

Титания стала еще довольнее.

После этого она решила не дожидаться конца дня, и, едва над дверью лавки звякнул колокольчик, приветствуя Херна, она отложила ножницы и подозвала его к себе. Для этого хватило взгляда – Херн понимал Титанию так же хорошо, как эти расставленные цветы вокруг, что льнули к ней из горшков и ласково оплетали пальцы.

– Это ты тогда заставил ведьм пустить меня в больницу, когда я пришла испробовать лекарство?

Херн пожал плечами. Сегодня на улице заметно потеплело, будто зачинался март, а не заканчивался октябрь, – еще один тревожный знак, и Херн явился без пальто, в одной клетчатой рубашке, обтягивающей крепко сложенное тело. Когда он позавчера придерживал для нее стремянку, Тита заметила мозоли на его руках, какие обычно остаются от рукоятки топора. Мужчин с такими руками Титания всегда любила. Она берегла их, а первыми всегда съедала изнеженных и избалованных. С их гибелью мир ничего не терял, а вот смерть трудолюбивых, воинственных, преданных делу оставляла ее опустошенной.

Но, как назло, они были самыми вкусными.

– Разве твой господин не будет в ярости? – продолжила она, проходясь по лавке, заботливо все осматривая и зная, что Херн снова вышагивает за ней.

– У меня нет господина. Есть только госпожа, – ответил он, и в его словах отчетливо звучала улыбка. – Ламмас мой партнер. Плевать хотел я на его ярость.

– Хорошо. Раз так, то я согласна.

Эти слова повисли в воздухе, как облако цветочной пыльцы, которую Титания стряхнула со своих рук на керамические вазы, прежде чем повернуться к Херну и обнаружить, что застигла его врасплох, как того и хотела. Словно кошка, зависшая над прудом с карпами, она смотрела, как под поверхностью его самоконтроля лихорадочно мечутся чувства и мысли. Ей хотелось насадить их все на когти, и, чтобы сделать это, она добавила:

– Там, при встрече у Лавандового Дома, ты приглашал меня на свидание…

– Ты не пожалеешь.

Это все, что он сказал. Отвел одну руку за спину и поклонился ей так, будто они и вправду стояли у трона в ее замке, а затем развернулся и ушел. Ведьмин камень, который все это время лежал в блюдце на стойке с растительным сором, мигал голубым, но Титания не увидела этого, потому что не моргая смотрела Херну вслед.

Ее охота наконец‐то подошла к концу.

По крайней мере, так она считала, пока Херн вдруг не изъявил желание поохотиться вместе с ней. Буквально. Он так и сказал: «Что насчет королевской охоты?» Это не только перечеркнуло все планы Титы, но и едва не заставило бежать с позором, потому что привез ее Херн прямо на кромку вязового леса неподалеку от Старого кладбища, куда она клялась себе, Джеку и луне никогда не заходить.

«Вернись, вернись, вернись к нам. Мы скучаем по тебе!»

В этот раз она не слышала зов своих детей, но знала – они по-прежнему зовут. Сейчас преддверие Самайна, а значит, тонкое время, когда миры пересекаются настолько, что начинают рваться. В воздухе трещало электричество – верный признак чар. Золотистая пыльца бесконтрольно осыпалась с ее пальцев, внутренняя природа откликалась на темное время года. Титания смотрела в чащу и видела раскрытую пасть своего прошлого, такую же зубастую, как у нее. Несмотря на то что солнце еще не зашло и небо кровоточило, вязовый лес истекал чернотой. Переплетенный и дремучий, он стал еще выше с тех пор, как Тита вышла из него. Молодые саженцы окрепли, древние деревья стали еще древнее, шире и могучее. Титания была готова поклясться, что даже узнала те, по которым скакала тогда у Джека над головой. Бронзовые листья шептались, и Тите мерещилось, что шепот то о ней – предостерегающий.

Такси, на котором они приехали, все еще стояло на обочине дороги, как ее последний шанс. Однако вот Херн вытащил из багажника увесистый лук с колчаном стрел в черном оперении, похожем на платье Титы, – она думала, что они поедут в какой‐нибудь банальный ресторан, – и постучал по капоту. Водитель тут же ударил по газам и скрылся. Остались лишь они: Королева фей, предводитель Дикой охоты и чащоба, от которой ждать только беды.