Текст книги "Самайнтаун"

Еще никогда Лора не получала ответы на свои вопросы настолько быстро. Уже спустя несколько поворотов и странных камер с чугунной решеткой, мимо которых Франц почему‐то крался на цыпочках, они достигли перекрестка между туннелями, который походил на зал. Лора с усилием вспомнила, что это пространство должно было отводиться для технических узлов и оборудования, вместо которого здесь, однако, стояли только семь столов: длинные, металлические на прямых ножках, будто прямиком из хирургического отделения. Несмотря на то, что пять из них пустовали, так явно было не всегда: по их поверхности расходились пятна рыжие и коричневые, будто ржавчина, а рядом, на столике пониже, лежали ножницы и иголки с нитками. Еще ниже, под ним, валялся какой‐то полиэтиленовый пакет. Еще один такой же, только набитый чем‐то, занимал стол по центру, а стол с краю, самый широкий среди них, и вовсе напоминал алтарь, застеленный клематисами и белой накрахмаленной простыней. С его краев вились их лианы, и там, средь них, что‐то шевелилось.

Лора напряглась и вжалась во Франца боком, но не успела предупредить, чтобы он шел потише – простынь резко спала вниз. Их уже учуяли. Дева, лежащая в клематисах с головы до ног, будто сотканная из них, медленно приподнялась и села.

– Я знаю, кто это, – прошептал Франц и, судя по выражению его лица, он жалел о том, что знает. – Это Доротея Белл, бабушка Винсента Белла и дочь…

– Розы, основательницы Самайнтауна, – продолжила за него с улыбкой дева.

Дева и старуха одновременно, ибо дряблое лицо, покрытое морщинами и пигментными пятнами с запавшими глазами, явно нельзя было назвать молодым. А вот все остальное… Кожа гладкая, безупречная, хоть и буквально разноцветная, разных оттенков в разных же местах, как лоскутное одеяло. Все потому, что и части ее тела тоже были разными, друг другу не подходящие и непропорциональные. Руки, ноги, пальцы, ступни, даже шея… Безобразно сшитые вместе, скрепленные толстыми уродливыми швами с черными нитями. Она едва могла поворачиваться и шевелить ими.

Все тело Доротеи Белл было собрано из тел чужих.

– Пресвятая Осень, – выдохнула Лора, и правда, которую она вдруг осознала, встала у нее поперек горла. – Франц, это же… Это…

Не просто части разных людей, а части убитых жителей Самайнтауна, похищенные Ламмасом, которые так и не нашли. Все они были здесь. Все они использовались здесь.

Лора бросила испуганный взгляд на полиэтиленовый мешок, набитый чем‐то, в котором теперь легко угадывались очертания оторванных голов и рук, а затем снова глянула на Доротею, собранную из таких же «запасных деталей». Швы, покрытые чем‐то янтарным и блестящим, похожим на мед, надежно скрепляли между собою куски, но на некоторых виднелись следы кровоподтеков, будто эти части отрезали спешно и тяп-ляп. Правая нога Доротеи и вовсе казалась длиннее левой, а стопы были разного размера. Зато груди одинаковые – обе пышные, с темными ареолами сосков, и тоже отрезанные и пришитые заново. На запястьях рубцов и ниток и вовсе было так много, что они накладывались друг на друга и почти образовывали рукава. Только один шовчик выглядел аккуратно и тонко – у Доротеи на лбу. Скальп ей приделали добротный: волосы, чернявые и вьющиеся, расстилались по всей ее красно-синей спине. Фиолетовые клематисы были единственным, что хоть немного прятало ее наготу, но они расползлись кто куда, когда Доротея просто повела указательным пальцем. Его кончик тоже принадлежал кому‐то другому – подушечка, похожая на заплатку или наперсник, источала какую‐то пыльцу.

Когда этот палец вдруг повернулся к ним, все внутри у нее похолодело. Она дернула Франца за воротник рубашки, немо умоляя его бежать, ибо даже идиоту было ясно – от такого лучше держаться подальше.

Но, к счастью или сожалению, Франц Эф не был идиотом. Он был просто Францем.

– Ты выглядишь как‐то… необычно. Подстриглась, что ли? – крикнул он, подходя поближе, хотя Лора уже вовсю брыкалась у него на руках и шипела. – Помнится, когда мы с Джеком навещали тебя в последний раз, ты была в шаге от могилы и лежала, прикованная к постели с капельницами… Даже разговаривать уже не могла. А сейчас выглядишь очень даже бодрячком! Это типа омолаживающая процедура от доктора Ламмаса? Не проще ли было пойти к вампирам и попросить тебя обратить, а?

– И всю вечность сосать кровь из кого придется? – скривилась та.

– Ах, ну да… Собирать себя из кусочков кого придется ведь куда гигиеничнее. Логично, логично…

– Я не спрашивала твое мнение, мальчик, – усмехнулась Доротея и раскинула руки в стороны, будто приглашала ее обнять. Видимо, подставляла под свет ввинченных в потолок фонарей свои кошмарные швы и нескладные конечности, чтобы Франц и Лора их хорошенько разглядели. Она словно гордилась собой и своим новообретенным телом, и ее благоговеющий шепот это доказал: – Это не просто какая‐то там процедура или бессмертие. Благодаря Ламмасу я стала совершенством.

У Лоры, конечно, совершенством назвать ее язык бы не повернулся. Он вообще ни в какую сторону не хотел поворачиваться от шока и отвращения, что с Лорой, однако, случилось впервые. Ее тошнило, пока она молча взирала на Доротею, «прелестного ребенка Розы», как часто отзывался о ней Джек. Сложно было поверить, что это действительно когда‐то могло быть обычным человеком. Как‐то Душица шутила, что, мол, должно щелкнуть в голове, чтобы носить сандалии поверх носков или стать вегетарианцем? Наверное, что‐то такое же, что должно щелкнуть, чтобы ты захотел пошить себе новое тело из кусков других людей, не иначе. Доротея, очевидно, была беспросветно чокнутой.

Однако все стало еще хуже, когда она снова подняла свой сочащийся пыльцой палец и указала им на Лору.

– Ты, – промурлыкала она. – Тебя отправил ко мне Ламмас? Наверное, чтобы я выбрала себе новые детали. Посмотри-ка на меня… Ох, да! Мне нравится твое личико. Пожалуй, я возьму себе его. И ножки… Какие хорошенькие ножки! Не ходят, кажется? Ну, ничего. Все равно сгодятся. Подойди поближе, подойди.

– Франц, – сглотнула Лора. – Беги.

– Бежать? – переспросил он и нервно хохотнул. – Да ты посмотри на нее! Что она нам сделает? Бабулька просто переиграла в «Лего».

– Франц! – повторила Лора. – Твою мать! БЕГИ!

Ее голос сорвался от удара, когда метнувшаяся следом за пальцем Доротеи зеленая и твердая клематисовая плеть сползла со стола и с размаху обрушилась на то место, где они стояли. Руки Франца случайно разжались, и Лора выпала, покатилась по камням, снова приложившись о них виском. Во рту растекся кислый привкус желчи, в ушах раздался звон, будто в мозгу разбили фарфоровый сервиз. Франц завалился рядом тоже и, ойкнув, заморгал удивленно, будто и впрямь не ожидал. Конечно, подумала Лора, не его же лицо хотят себе присвоить! Если бы Доротее приглянулся он, они бы уже наверняка были на полпути из Самайнтауна.

Фиолетовые клематисы, облепившие железный стол, жужжали, как пчелы, подначивая Доротею продолжать, нетерпеливо предвкушая кровь. Сама она по-прежнему сидела на столе и, двигаясь крайне неуклюже, иногда ругалась, очевидно, еще не приловчившись управлять телом, которое ей не принадлежало. Поэтому она двигала в основном указательным пальцем – вправо-влево, вверх и вниз, веля растениям, послушным медовой пыльце, куда ползти и на кого бросаться. Лора вскрикнула и успела оттолкнуть Франца вбок рукой, тоже откатываясь, когда очередная шипастая ветвь взвилась и вспахала перед ними камни. Будто озверев, она принялась вонзаться в землю снова и снова по тому пути, по которому судорожно отползала назад Лора, пытаясь наколоть ее, как на вилку.

Один из металлических столов перевернулся от удара, когда Лора попыталась под ним спрятаться, и на нее свалился полиэтиленовый мешок, а оттуда – оторванные руки, чужие головы и даже гениталии, когда мешок нечаянно развязался. Лора взвизгнула, покрытая кишками, – какие‐то части тел уже здорово подгнили, – и принялась махать руками, сбрасывая их.

По ее ногам, тяжелым и безвольным, потекла кровь – не то ранки от укуса Франца на бедре открылись, не то ветвь все же попала в цель. Избавившись от кишок, Лора снова отчаянно загребла руками, будто и вправду надеялась сбежать. Франц же тем временем отбивался от клематисов, образовавших целый коридор, чтоб не дать ему прорваться к ней.

– Ненавижу цветы! – ругался он, топча их изо всех сил. – Никогда больше ни одной девушке вас не подарю!

– Что здесь, Пресвятая Осень, происходит?!

Тугие зеленые петли уже обвились у Лоры вокруг лодыжек. Она сначала даже не поняла этого и потому упорно продолжала ползти, пока ее не подняло в воздух и не перевернуло вверх тормашками. Но стоило раздаться гласу, как клематисы уронили ее обратно. Несчастная голова Лоры затрещала от боли, она схватилась за нее и села. Правда, не без помощи Франца, наконец‐то выбравшегося из клематисов и уже заслонившего Лору собой.

– Джек, – выдохнул он, и Лора сфокусировала плывущий взгляд на невысокой стройной фигуре в проеме одного из туннелей. Сначала она решила, что в пещеры случайно забрел подросток, но потом поняла: нет, Джек просто переоделся. – Ого, он надел выбранный мной костюм! – заметил Франц тоже и довольно ощерился.

Правда, «костюмом» это можно было назвать с натяжкой, потому что Франц, очевидно, хотел нарядить Джека Францем: бордовая толстовка с капюшоном и вышитым названием какой‐то баскетбольной команды, черные джинсы с рваными дырками на коленях и фирменные кроссовки с ярко-красным принтом. Единственное, что по-прежнему делало Джека самим собой – это подтяжки, которые смотрелись с толстовкой совершенно нелепо, но, благо, были прикрыты наброшенным сверху черным пальто с серебряными эполетами на плечах. Тем самым, в котором его принесли и бросили на пороге Крепости и которое, знала Лора, единственная из них всех, на самом деле принадлежало Ламмасу. Как иронично…

Джек явно чувствовал себя некомфортно во всем этом: хоть и шел уверенно, но то и дело поправлял одежду. Барбара, счастливая, вибрирующая от радости, льнула к его ногам, послушно следуя шаг в шаг. Самая верная тень на свете. Даже там, где почти не было света, как здесь, она оставалась смоляной и непроницаемой, готовая вложиться косой ему в ладонь. Лора, наблюдая за ними, затаила дыхание, надеясь, что так оно и будет. Титания оказалась права – Самайн не может Самайн не встретить. Он стоял здесь как плоть от плоти осени – ее триумф и возвращение.

– Что происходит? – повторил Джек, крутя своей тыквой. Со злым лицом, как та последняя, что треснула, но которую Лора и Франц повторили точь-в‐точь, купив на рынке новую. Тогда они даже не верили, что однажды Джек ее наденет, что они увидят эту тыкву на его узких плечах и будут этому настолько рады. – Я проснулся, а дома никого. И во всем остальном городе как будто тоже. Я пошел на Старое кладбище за Первой свечей, но почувствовал… странное. Будто кто‐то умер, а потом еще раз и еще, но непонятно кто. Чувство вело сюда, и я решил спуститься. Что это вообще за место? Не помню, чтобы в городе было нечто подобное. Почему вы…

– Здравствуй, Джек, – улыбнулась Доротея.

Лора никогда не видела, чтобы Джек страдал. Он всегда был весел, может, немного раздражен и растревожен, но никогда печален или охвачен глубокой болью, как сейчас. Его плечи резко опустились, руки упали вдоль тела, словно Джек опять собирался провалиться в сон. Даже его ноги едва не заплетались. Он шагнул назад, но затем, поддерживаемый вплотную прильнувшей тенью, медленно приблизился к цветочному алтарю и Доротее, наконец‐то опустившей палец и пришитые конечности, чтобы Джек тоже смог полюбоваться ей.

– Что ты сделала с собой?

– Всего лишь решила жить. Никто не хочет умирать от старости. Я не исключение. И раз ты не способен это исправить, то я попросила Ламмаса помочь…

– Исправить? Что? Природу?! Естественный конец пути для всего живого? – воскликнул Джек, и Лора поняла, что ошиблась. То кипела в нем не боль и не печаль, а злость, ибо он сжал кулаки так крепко, что проткнул ногтями свои ладони. Лора увидела черные лунки на них, как пустоты, когда Джек яростно взмахнул рукой. – Так значит, когда Ламмас говорил, что некто призвал его в город, это была ты, да? Не Винсент, а ты, Доротея? Позволь мне задать тебе вопрос: как? Как тебе вообще удалось установить с ним связь?

– «Как», а не «почему»? – ухмыльнулась Доротея. – «Почему» тебе совсем неинтересно?

– Ты во мне разочарована, – ответил Джек вместо нее. – В этом все дело, я и так об этом хорошо осведомлен. А вот каким образом ты связалась с Ламмасом, мне до сих пор неясно…

– Начну с того, что ты прав, Джек: ты – мое самое большое разочарование, – пожала Доротея неказисто сшитыми плечами. – И как отец, которым ты всегда пытался зачем‐то для меня стать, и как хранитель Самайнтауна, и даже как любовник моей матери. Я начала искать таких, как ты, еще в тот день, как она почила. И нашла, хоть и не сразу. Вы ведь, духи пира, недаром зоветесь духами – хоть плоть имеете, но все равно мертвы. А куда мы идем, когда хотим связаться с мертвыми?

– В Лавандовый Дом, – догадался Джек.

– Верно. Или в магазин за спиритической доской. Когда я стала слишком немощна для этого, меня заменил Винсент. К тому времени я уже разбудила Ламмаса, как он сказал, и тот приехал. Ну, а дальше ты, должно быть, знаешь… Ламмас спас меня от старости, пойми. А вот ты не можешь спасти абсолютного никого, Самайн.

– Спасти? – переспросил Джек снова, и голос его гремел, как взрывалась гроза, там, на поверхности. Лора слышала ее даже из пещеры – воскресшая осень раскатами предъявляла на город и мир свои права. – Посмотри на себя, До! Посмотри, что ты сделала с собой. Это ведь руки Винсента, я прав? Узнаю его татуировки. Ты разобрала на запчасти собственного внука. Вот почему Ламмас его убил. Винсент думал, что жертвует себя для сына, но на самом деле это была ты. Он возвращал тебя.

– Здесь все как в клинике. Тяжело найти подходящего донора – человека, чьи части тела приживутся. Ламмас сказал, что родственные связи повышают шансы, – ответила Доротея так небрежно, потирая безобразные швы, будто рассказывала о покупке нового платья. Теперь было ясно, почему одно с другим выглядело так непропорционально: мужские мускулистые руки и женские плечи, в то время как пальцы словно вообще детские.

– Что сказала бы Роза, увидь она тебя сейчас? – покачал тыквой Джек.

– Не смей говорить о ней! Ты не даже вспоминать ее права не заслуживаешь, – развопилась тут же Доротея. Джек резко замолчал, будто был согласен с этим. – Ты просто смотрел, как она чахнет, медленно и мучительно. Моя милая мамочка… Ты уверял, что любишь, но пальцем об палец не ударил, о, великий Тыквенный Король!

– Ты ведь знаешь, почему, – ответил Джек спокойно. – Если бы я умел лечить болезни, я бы это сделал. Если бы я мог отказаться от бессмертия, чтобы бессмертной стала Роза, я бы это сделал. Если бы я мог убить кого‐нибудь, чтоб она жила, я бы… тоже это сделал. Я правда ее любил, а вот ты сейчас своим поведением оскверняешь ее память. Немедленно прекрати этот цирк, Доротея Белл!

Удивительно, как Джек умудрялся разговаривать с собранной из чужих и сворованных останков старухой так, как обычно говорят с ребенком. Но, подумала Лора, она и вправду вела себя по-детски: дулась как мышь на крупу по какому‐то выдуманному поводу из прошлого, несла с собой трагедию сквозь года, а теперь саму себя же из-за этого уродовала.

«О, – дошло до Лоры вдруг. – Звучит знакомо…»

– Доротея! – воскликнул Джек опять, когда та вместо извинений вдруг резко подалась вперед из своего цветочного ложа и махнула в его сторону рукой с выпрямленным указательным пальцем.

Но вместо того, чтобы призвать себе на помощь какой‐нибудь шипастый стебель и натравить его на Джека, ее кисть просто… отвалилась. Они все заморгали удивленно и уставились на упавшую конечность: та мгновенно перестала шевелиться. Пальцы с нее посыпались, как листья. а затем запястье посерело на полу под алтарем, словно подожженная газетная бумага. Тогда Доротея взмахнула другой рукой, но история повторилась: шов на ее предплечье разошелся, стяжки порвались, и рука просто покатилась по столу, отскочила на землю к ногам Джека и истлела точно так же, как предыдущая.

– Что со мной? – Доротея задохнулась от ужаса. Глаза ее округлились, проступили старческие морщины, и швы на всем остальном теле вдруг тоже стали расходиться один за другим с противным треском. – Нет, нет! Ламмас обещал, что все получится, что тело прослужит долго… Что происходит со мной? Джек!

Он кинулся к ней, несмотря на все что она прежде высказала. Доротея неуклюже свесила разваливающиеся ноги со стола и попыталась встать, но накренилась и чуть было не рухнула плашмя – Джек подхватил ее, не дав удариться о землю, и прижал к своей груди.

– Джек, Джек, мне страшно, – зашептала Доротея, надрывно всхлипывая и пытаясь цепляться за него обрубками рук. – Я не хочу умирать!

– Тише, До…

– Это все из-за тебя! Сделай что‐нибудь! Прошу, пожалуйста…

– Доротея, – шепнул Джек. Его тыква наклонилась, прижалась к ее лбу за мгновение до того, как шов на том разошелся тоже, и соскользнул курчавый длинноволосый скальп. – Прости меня, малышка.

Она распалась на части в его объятиях, как изношенное платье разрывается по швам. Окончательно отвалились ноги, плечи, а затем грудь и следом – голова, прикрепленная к чужой шее. Пещеру заполонил трупный запах, и она погрузилась в траурную тишину. До едва успела вскрикнуть напоследок и навек затихла.

Джек еще несколько минут укачивал на руках ее останки, сидя на коленях посреди камней, цветов и человеческих кусков.

– Как же так, До? – вздыхал он, не поднимая тыквенную голову. – Что же ты наделала?..

Плечи его мелко дрожали, руки сгребали разбросанные повсюду конечности, словно пытались собрать назад светлые воспоминания. Джек еще толком не пришел в себя, когда вдруг повернулся и обратил свои треугольные черные прорези на притихших от этого зрелища Франца и Лору.

– Вы в порядке, ребята?

В этом был весь он – сам разбит, а их самочувствием интересуется. И оттого Лора почувствовала себя даже хуже, чем когда у нее пытались отобрать лицо. И ее ноющая голова, и ее бесполезные ноги, и ее собственные ошибки перестали иметь значение по сравнению с той болью, которая исходила от Джека могильным холодом, как если бы октябрь спустился в канализацию и пронзил их всех иглой. Осень пришла, и осень беззвучно плакала. Лора с Францем молча кивнули, не зная, что сказать и что сделать, чтобы его утешить. Они просто продолжали тихо сидеть на месте.

– Зачем все это было нужно, если Доротея развалилась уже через пятнадцать минут после того, как очнулась? – бестактно брякнул Франц, скребя пальцами затылок, и Лора ударила его локтем под ребра. – Ай! Да что такое? Будто ты об этом не задумалась! Ламмас, значит, играл здесь в свой конструктор, сделал Доротее новое тело в обмен на помощь и что, не знал, что ничего из этого не выйдет?

– Он знал, – ответил Джек, звуча пусто и бесцветно. Лора, наверное, вообще не смогла бы говорить после такого, но он даже отряхнулся и встал ровно, повернувшись к ним. – Ламмас обманул Доротею, чтобы я увидел, что с ней стало. И Винсента по той же причине приплел. Он уничтожает все, что мне дорого, чтобы разозлить меня… Надо же. Я думал, что смогу понять его, когда все вспомню, но нет, все еще не могу. Ламмас сильно изменился… Кажется, даже сошел с ума.

– Так ты вспомнил? – переспросила Лора, но Джек уже повернулся к ним спиной.

Барбара легла ему в ладонь, приняв свою истинную форму, и он, переступив тело Доротеи и клематисы, увядающие и съежившиеся в его присутствии, двинулся к тому туннелю, из которого пришел.

– Эй, ты куда? – крикнул ему Франц вдогонку, вскакивая следом.

– На городскую площадь. Довольно Ламмасу веселиться одному.

– Там опасно! – крикнула Лора тоже. – Он готовит жертвоприношение!

– Великую Жатву, – кивнул Франц. – Так, слышал, это называется. Всех жителей убить хочет, действительно маньяк какой‐то!

Джек почему‐то ничего не ответил. Только развернулся к ним на пятках и опять нервным жестом поправил подтяжки, отогнув в сторону воротник пальто. Оттуда, куда он шел, веяло свежим воздухом – очевидно, Джек не закрыл за собою люк, когда спускался. Выход на поверхность ждал где‐то там.

– Великую Жатву устроит не Ламмас, – произнес он. – Ее устрою я.

– Что? Что это значит?

– Вот почему я потерял воспоминания. Потому что когда я – это я, то каждое тридцать первое октября умирают люди. Это называется Великой Жатвой. Когда она начнется – а сегодня она начнется, уже, возможно, через час, – я не смогу контролировать себя. Так что не смейте идти за мной. Уезжайте из города как можно скорее и никогда больше не возвращайтесь в Самайнтаун.

И Джек ушел. Ни Франц, ни даже говорливая и остроумная Лора не нашлись, что ему сказать. Все мысли смешались в голове, как если бы ее снова ударили о камни. Лора схватилась за виски и сжалась, пытаясь собрать кусочки пазла. «Нет, никаких больше кусочков!» – передернулась она, стараясь не смотреть по сторонам, чтобы не видеть кругом трупы. Ее не на шутку тошнило, но ночь Самайна обещала быть долгой и стать еще более тошнотворной.

Если только…

– Мы что, правда уедем? – спросил Франц, словно, скажи она ему «да», то он бы действительно так и сделал.

Но Лора сказала другое:

– Нет. Возможно, у меня есть план. Подними меня.

– Куда мы идем?

Она обвила руками его шею, когда снова оказалась навесу, и решительно посмотрела перед собой в темный туннель.

– Отнеси меня в Лавандовый Дом.

* * *

Обычно Старое кладбище было самым тихим местом в городе, но сейчас таким стал весь Самайнтаун целиком. Даже в закутке под сенью полуразрушенной католической церкви никого не оказалось, хотя Джек мог по пальцам пересчитать те дни, когда не видел там гулей, облизывающихся в ожидании новых похорон и свежей пищи. Сейчас они, должно быть, вместе с остальными жителями собрались на площади, и Джек, их защитник, тоже должен был направиться туда. Но сначала…

– «Эта жизнь есть коридор. Короткий или длинный – в любом случае благодарю», – прося прощения и одновременно молясь, прошептал Джек, забираясь на каменный пьедестал к статуе Розы.

Букетики из бессмертников, которые он обычно приносил, давно иссохли. За две недели его сна никто Розу больше не навещал, но это было к лучшему. Он обошел ее стройный бронзовый силуэт и, остановившись позади, прямо под отполированным пучком, осторожно обнял ее со спины, как живую. Одна рука легла на талию, а вторая скользнула вверх и надавила на маленький зазор между корсетом и острыми, будто настоящими, лопатками.

– Спасибо, что сберегла ее. Ты всегда лучше всех хранила все мои секреты.

Потайная дверца щелкнула, и рука Джека проскользнула внутрь, словно пыталась добраться до сердца Розы. Впрочем, так оно и было, ибо сердцем Розе служила Первая свеча. Ее холод обжег Джеку пальцы, едва он приблизился к ее стволу, завитому, белоснежному, сплетенному из семи костяных стержней. Яркий голубой огонь все эти годы был сокрыт надежно, полая внутри статуя из толстого металла, без единой трещины, не пропускала его бликов. От этого, будто соскучившись по вниманию и утомившись взаперти бронзового тела на краю Старого кладбища, Первая свеча вспыхнула в руке Джека и чуть не ослепила.

Он осторожно извлек ее из статуи, прижал к груди и спустился с пьедестала вниз. Поднес свечу к зазубренным прорезям в своей тыкве и зацокал на коптящийся фитиль, будто усмирял волнение огня, его обиду. Бирюзовое пламя снова опустилось, стало ниже, и Джек погладил под ним стержни.

Его братья. Ах, как Джек скучал! Но сейчас было не время для тоски – времени хватит только на то, чтобы наконец‐то расставить все и всех по своим местам.

– Добро пожаловать на День города! Еще чуть-чуть, и ты бы действительно его проспал.

«Хотелось бы», – подумал Джек и оглядел центральную площадь. Ламмас, надо признать, превзошел все его ожидания, причем как лучшие, так и худшие.

Недаром Джеку показалось, что весь город превратился в кладбище – оно и было так. Статуи, всюду статуи, куда не глянь! Уже не люди. Парализованные не то чарами, не то очередной отравой, с такими же широкими и безумными улыбками на лицах, с какой Ламмас пританцовывал у высокого костра от возбуждения, веселясь среди живых скульптур, дышащих, но неподвижных. Кого‐то паралич застал прямо во время танца, в хороводе иль прыжке; кого‐то – за распитием эля, и теперь тот стекал по одежде, все собой залив. Трапезы, беседы, смех, гадания, игры – Ламмас все вокруг остановил, превратил День города в музей. Джеку пришлось добираться до него зигзагами, чтобы никого случайно не толкнуть и не уронить. Болотные огни гудели в фонарях и тыквах, развивались от ветра украшения из ротанга и соломенные куклы, подвешенные на ветвях сухих бронзовых деревьев. Праздник, очевидно, был в разгаре, прежде чем Ламмас накрыл его своим стеклянным колпаком.

– Вот, – сказал ему Джек небрежно и протянул Первую свечу. – Держи. Ты ведь ее искал все это время.

Ламмас, улыбаясь, весь разодетый, как на парад, причесанный и явно очень собой довольный, – Джек уже научился определять это по ширине его улыбки, – скосил на свечу глаза. Вот только руку в ответ не протянул. Хотя если бы сделал это, легко коснулся бы свечи – с Джеком его разделяло не больше метра. Они оба одинаково чувствовали холод, исходящий от огня – дыхание Колеса, движение которого свеча все‐таки остановила.

– Ну же, возьми ее. Что такое? – спросил Джек, когда Ламмас заложил руки за спину, будто боролся с соблазном это сделать. – Разве ты не хочешь затушить ее? Или, подожди… Ты не можешь?

– Ах, теперь я вижу, – со смехом отозвался он. – Ты все вспомнил.

И это было так. Джек снова опустил Первую свечу, держа ее в руках так же нежно, как в самый первый раз. Вместе с тем, для чего нужна была свеча и кто такой Ламмас на самом деле, Джек вспомнил, как брат выглядел давным-давно, еще в их прошлой жизни. Вечно непричесанные рыжие локоны щекотали ему лопатки, словно ритуальный костер – как тот, что теперь горел на площади у фонтана, – и всегда лизал смуглую, почти оливковую кожу. Безмятежное море в его глазах, разделившееся в них на два цвета – карий и голубой. Сейчас же на него, однако, смотрел юноша, от всего этого очень далекий – кудрявый, белокурый, с веснушками на вздернутом носу, щербатой улыбкой и глазами темными, почти черными. Сама ночь, что их всех породила, плескалась в них. Сама гроза и осень.

– Мне казалось, ты‐то знаешь, брат, что чужое надевать без спроса – дурной тон. Ничего не хочешь объяснить? – спросил Джек и пристально посмотрел Ламмасу в лицо.

Точнее, посмотрел в лицо себе.