Текст книги "Самайнтаун"

– Мы поняли, – не выдержал Франц, переминаясь с ноги на ногу. – Давайте уже начнем этот ваш анжур.

Медиум вздохнула и, наконец‐то остановив свой ход по комнате, указала рукой на стол. Лора бросила на Франца многозначительный взгляд, и тот, закатив глаза, освободил для ее коляски место за ним, сдвинув два стула из пяти к печи. Расстояние между тремя оставшимися местами было симметричным, но Франц, усевшись, незаметно пододвинулся к Лоре поближе. Так, на всякий случай.

В комнате резко потемнело. Франц никогда не видел спиритические сеансы прежде и тем более не принимал в них участия, ибо ему даже в голову не приходило тревожить мертвых – на кой им сдались прихоти и тоска живых? Но чего он не понимал еще больше, так это зачем мертвые каждый раз отвечают на зов. Неужели и Джерард Мэнли тоже ответит? Какой‐то толстой засаленной книжки и парочки фотографий, которые медиум жестом попросила у Лоры из рюкзака, перегнувшись через стол, действительно хватит, чтобы заманить его из вечного покоя обратно в мир, оказавшемся к нему таким жестоким? Франц бы вот, если бы сумел его покинуть, точно не вернулся. Хотя… Добудь кто‐то его личный дневник, как сделали с Джерардом они… Интересно, считается ли это за шантаж?

Пока Франц размышлял над по-настоящему важными вопросами, медиум разложила перед собой инструменты – маленький нож для писем, только острый, и бронзовую чашу с уже набитыми внутрь травами. Лемонграсс, корица и шафран. Уже в следующую секунду их затопила кровь: медиум вспорола этим ножом обе свои ладони по очереди, от кончика среднего пальца до костяшки на запястье.

Францу стало дурно.

– Если упадешь в обморок, я тебя убью, – прошептала ему Лора.

– Правда? – спросил Франц с надеждой.

Он прикрыл глаза, проглатывая кислый привкус желудочного сока, и вжался спиной в стул, а ногами в пол, чтобы комната вокруг него перестала вертеться. Когда он снова открыл их, чаша уже стояла в середине стола на ежедневнике Джерарда, как на подставке, и дымилась. Травы тлели, на кончиках зеленых стеблей трещали искры, облизывая маленькую фотокарточку счастливой семейной пары. Только вместо того, чтобы стелиться по столу или заволакивать комнату, дым, исходящий от нее, поднимался цельным столбом, кружевной и матовый, словно лоскут овечьей шерсти. Он почти не просвечивал, и потому лица медиума не было видно. Зато были видны ее окровавленные руки, протянувшиеся к Францу и Лоре через стол. То, чего она хотела от них, было понятно без слов.

Лора ущипнула оцепеневшего Франца за бок, и он усилием воли послушался – поставил локти на стол и взялся за руки и с медиумом, и с Лорой, тем самым замкнув спиритический круг. Правая ладонь Франца хлюпнула, пальцы сжали медиума прямо поверх разреза, и кровь побежала между ними, как смола, что соединяла одно с другим – мертвых и живых.

– В этот славный вечер мы обращаемся к Джерарду Мэнли, мужу Мэри Мэнли, чьи вещи лежат перед нами, о ком все наши мысли, по кому скорбят наши сердца. Мы приглашаем тебя в наш круг. Прошу, ответь на вопросы Лорелеи Андерсен, пожелавшей тебя увидеть.

Прошло немного времени, и что‐то громыхнуло под столом, будто кто‐то слишком резко поднял под ним голову и нечаянно приложился о дерево темечком. Франц вздрогнул, а затем еще раз, когда постучали где‐то совсем рядом, будто бы с потолка или в дверь. Чтобы не обращать внимание на звуки и мокрое липкое чувство в его правой руке, вызывающее инстинктивный порыв схватиться за ближайшее полотенце и вытереться, Франц сосредоточился на левой – на ладошке Лоры, которую в ней держал; мягонькой и нежной, но такой холодной, словно она подержала перед этим лед. Мысли о ней почему‐то прогоняли тошноту, и Франц решил смотреть только на Лору, а не на дым, комнату и медиума, чтобы и впрямь не потерять сознание. Он увидел каплю пота, скатывающуюся по ее виску под серебряной заколкой, удерживающей пушистую, сахарно-розовую прядь, и то, как дернулось ее горло, когда Лора вдруг проглотила остаток леденца. Кажется, случайно. Выкрашенные сливовой помадой губы приоткрылись и сложились в форму «О», когда она увидела нечто, что заставило Франца неохотно повернуть голову обратно к медиуму.

Пресвятая Осень!

Это случилось гораздо быстрее, чем он ожидал. Дым от трав, обратившейся в пепел фотографии и крови, кипящей на дне бронзовой чаши, сложился в мужской силуэт, висящий прямо над столом по пояс.

От этого зрелища ногти Лоры впились Францу в ладонь, оставляя глубокие лунки, еще белее, чем сама кожа. Он сжал ее руку в ответ и затаил дыхание, напрочь забыв все шутки, которые копил за жизнь. Мистика и паранормальные явления никогда Франца не впечатляли, особенно после того, как он сам стал вампиром и переехал в Самайнтаун. Здесь через дорогу с кружком шитья могли преподавать плетение кукол вуду, а по ночным болотам разгуливали медведи, еще днем носившие полицейскую форму. Однажды Франца до дома подбросило говорящее пугало, которое ехало с тыквенных ферм, где работало… пугалом. Словом, видывал он всякое, но вот настоящих призраков, удивительно – никогда. Ибо никогда и не ступал в Лавандовый Дом, что был единственным местом, где они могли проявить себя по-настоящему. Не рябь и мушки, мимолетно затерявшиеся в поле зрения на самом его краю, и не болотные огни, выстилающие лесные тропы, а оформленные, четкие силуэты, один в один человеческие. Только в Лавандовом Доме ты можешь смотреть на них, а не сквозь и слышать так же хорошо, как слышишь самого себя.

Ну, или почти.

– Мне… Мне… – Лора заблеяла, когда медиум кивнула ей, разрешая задать свой вопрос. Франц подбадривающе сжал ее влажные от пота пальцы с чернилами, въевшимися в папиллярные узоры на них, и тогда Лора вздохнула полной грудью. – Мне… г-хм… Мне надо узнать кое-что о вашей смерти, Джерард. Можете рассказать, как именно это случилось? Как вас убили?

– М-м-р… Долго… Держался… Держался…

Силуэт слегка поблек и колыхнулся в сторону, словно кто‐то открыл окно. То был мужчина с крупным подбородком и ямочкой на нем, толстыми губами и тучным телосложением, которое угадывалось в бочкообразной груди, ниже которой дым рассеивался, утекая обратно в чашу в центре стола. Привидение напоминало диафильмы, на просмотр которых семья Франца собиралась каждые выходные в гостиной. Джерард казался объемным и плоским одновременно, тоже был черно-белым или скорее каким‐то серым, тусклым, будто газета, слишком долго пролежавшая на солнце. При этом он выглядел точно так же, как на фотографии, которую они принесли: ни швов, ни безобразных ран, нанесенных Ламмасом. Никаких следов насилия. Джерард, казалось, сам не понимает, что он такое и где находился. Он только крутил головой, что на самом деле была единственной частью его тела, которую смогли найти.

– Человек… Улыбающийся человек…

Призрак снова попытался заговорить, и голос – фонящий, царапающий, будто старая радиопередача по радио в грозу, – шел изо всех темных углов комнаты разом. Или же он доносился из открытого рта медиума, неподвижно сидящей позади духа? Глаза ее закатились так далеко, что Франц и Лора лицезрели одни лишь белки, а разрезы на руках кровоточили настолько обильно, что уже пропитали скатерть. Франц почувствовал, как ее кровь заливается ему под рукава толстовки, становится вязкой, густой, как деготь, и чернеет на белом ажуре. Лора, очевидно, тоже боролась с желанием отдернуть руку и разорвать круг: втянув голову в плечи, она поежилась, но затем встряхнулась и посмотрела на явившегося духа серьезно. В конце концов, медиум их предупреждала: времени мало, а на то, чтобы тушеваться и мямлить, его совсем нет.

– Что Ламмас сделал с вами?

– Во дворе… Во дворе… Это было больно. Это было так больно… Вы не представляете… Больно, больно… Где Мэри? Где она? Как она? Скажите Мэри…

– Джерард, – перебила его Лора. Впервые она говорила жестко и сочувственно одновременно. – Сосредоточьтесь, прошу вас. Если вы не поможете нам, Ламмас снова сделает то, что сделал с вами, с другими жителями Самайнтауна. Возможно, даже с Мэри.

– Мэри…

Призрак мерцал, путался в словах, и черты его тоже будто путались, плыли куда‐то, становясь водянистыми, рыхлыми. Затем, однако, вернулись на место, и Джерард замер, перестал раскачиваться и посмотрел на них двоих, сидящих перед ним, куда осмысленнее, чем прежде, как если бы наконец‐то пришел в себя.

– Как это было? – переспросил он. – Ламмас посеял семена… Цветы держали крепко. Ламмас отрезал… Разобрал… Часть себе, часть – другим…

– Кому? – продолжила спрашивать Лора. – Для кого Ламмас ваше тело разобрал на части?

– Для тех, кто крутит Колесо, – ответил Джерард.

– Что это значит?

– Не знаю. Не знаю. Не знаю. – Голос призрака все еще двоился, расслаивался и, отражаясь от бешено пляшущего пламени свечей вокруг, обрушивался на Франца и Лору полым эхом. – Великая Жатва начнется, тела оживут, Колесо покатится снова. Улыбающийся человек это повторял, повторял, повторял…

– Великая Жатва? – вырвалось у Франца.

– Моя рука замерзает. Моей ноге очень жарко. Моим ребрам… Где мои ребра? Там цветы… Там, где цветы, найдите меня. Отдайте меня Мэри. Ты… Кто ты? Они пришли за мной, а не за тобой. Уйди!

В какой‐то момент дух снова подернулся мелкой сеточкой ряби и будто бы начал говорить не с ними, а с кем‐то еще, посторонним, кого никто не видел и никто не приглашал. Уже через несколько секунд Франц понял – так оно и есть. Они здесь теперь не втроем и даже не вчетвером. Их пятеро.

– Что происходит?! – воскликнула Лора.

Силуэт Джерарда, сотканный из дыма, порвался, как бумага. Травы в бронзовой чаше по-прежнему тлели, но сама чаша вибрировала, подпрыгивала на столе вместе с ежедневником до тех пор, пока не опрокинулась. Прожигая ткань, на белоснежную скатерть посыпались угольки, закопченная полынь и пепел. Тогда стол тоже затрясся, и ножки его забарабанили по полу, будто бы пританцовывая. Лора взвизгнула, инстинктивно подалась назад вместе с инвалидным креслом, но тут же зашипела и остановилась, когда медиум накренилась следом и вцепилась в нее и Франца ногтями.

– Не разрывайте круг! – приказала она, и Франц с Лорой переглянулись. В склерах ее белесых глаз отражались их испуганные лица. – Кто‐то еще присоединился к нам. Не расцепляйте руки, пока я его не прогоню!

– Что значит «присоединился»? – возмутился Франц. – Эй, чувак, это вообще‐то приватная вечеринка! Проваливай!

Его крик в воздух ничего не дал, а может, даже наоборот разозлил духа, ибо вибрация усилилась и скатерть сползла со стола, а вместе с ней чаша. Она покатилась по полу, рассыпая огарки, сбивая свечи, пламя которых вдруг пригнулось, оказавшись прижатым к полу от мороза, дыхнувшего из мира мертвых. Фитили трещали, и треск этот напоминал аплодисменты, как если бы здесь был не один, а сотня призраков, и все они рукоплескали. Лора заозиралась, заметалась в своей коляске, окончательно утратив самообладание, которое всегда так восхищало Франца в ней. Он все еще не понимал, что происходит, но зато вдруг начал понимать кое-что другое.

Вот чего на самом деле Лора боялась тогда в машине по пути сюда. Вот почему она так испугалась, как не пугалась ничего и никогда – ни Ламмаса с его прожорливыми цветами, ни темноты, ни крови, ни тараканов, которых могла прихлопнуть голыми руками, пока Франц бежал за тапкой. Лора боялась даже не привидений вовсе, а лишь одного из них.

– Лора! – громко позвал Франц. Он потянулся к ней через стол, но медиум, что‐то бормочущая на валлийском и снова погруженная в транс, а оттого раскачивающаяся на одном месте, как маятник, крепко держала его на месте. – Лора, посмотри на меня. Он ничего не сделает тебе, слышишь? Это всего лишь дух. Смотри на меня, Лора! Успокойся!

Но она не смотрела и точно не успокаивалась. Вряд ли она вообще слышала его, не то что верила ему на слово. Гул в стенах и тряска нарастали, и в какой‐то момент даже Франц допустил мысль, а точно ли они в безопасности? Вибрировал уже не только стол, но и вся остальная мебель. Книги сыпались с полок, хрустальная люстра звенела и раскачивалась, и даже карниз со шторами сорвался и полетел вниз, грохоча. Призрак проявлял себя куда сильнее, чем Джерард Мэнли, явно бесновался, громя комнату вокруг. Даже поднял один из свободных стульев в воздух и метнул его до самой двери. Пригнись Франц секундой позже, то встретил бы его своею головой. Разлетевшиеся обломки осыпали ковер, и в тот момент Лора не выдержала.

– Я не могу, – заверещала она. – Не могу, не могу!

– Лора! – воскликнул Франц снова. Он принялся тянуть ее за руку, зовя по имени, но маленькая ледяная ладошка стала совсем скользкой от пота. Лоре хватило сделать один рывок в противоположную сторону, чтобы выдернуть ее. Пальцы их разжались, Лора выехала из-за стола, и спиритический круг разорвался.

Тогда нечто обрело свой голос.

– Ло-ре-ле-я.

Так, мог поспорить Франц, звучит плита мраморного склепа, когда отодвигается. Если до этого в комнате было просто холодно, то теперь грянула зимняя стужа. Даже его дыхание обратилось в пар, тело покрылось гусиной кожей, а челюсти щелкнули и застучали друг о дружку. Мигнули свечи, встрепенувшись… И разом все затухли. Резко застывшая комната будто провалилась куда‐то в бездну, погрузившись в кромешный мрак.

– Лоре-лея… Мор-ская не-веста…

Кто бы ни явился к ним на спиритический сеанс, он и вправду сделал это ради нее. Франц не знал, как именно, но догадывался. Точно так же он учуял тогда Кармиллу на центральной площади посреди белого дня, ибо тьма тянется ко тьме. Теперь она полностью вырвалась на свободу, выпущенная из круга трех человек. Окно в людской мир, созданное медиумом, разбилось вдребезги. Франца, не успевшего вскочить из-за стола следом, буквально осыпало осколками, ибо окно в комнате, настоящее, витражное, разлетелось тоже. Медиум упала на пол, хватаясь за ворот своего балахона, будто тот душил ее, и принялась выплевывать на пол что‐то, что очень напоминало ее собственные внутренние органы, смешанные с сырой землей. Помня, что она единственная, кто знает, как это теперь остановить, Франц с ругательствами упал на колени рядом и принялся трясти ее за плечи, пока Лора долбилась в запертую дверь, тщетно пытаясь ее открыть.

– За что? За что? За что? – слышалось отовсюду разом, и Франц, сгорбившийся над полубессознательной медиумом, окончательно убедился в том, кто посмел испортить им сеанс.

От волны удушливого гнева, поднявшегося где‐то в груди, все его инстинкты тянулись, как струны. Тронь хоть одну – порвется. Мысли, лихорадочно мечущиеся от идеи выпрыгнуть в окно до чтения молитвы, сосредоточились на одной лишь Лоре. Оплелись паутиной вокруг ее образа и имени, стучащего в его висках. Он должен защитить ее. Защита… Разве это входит в то, чем занимается сиделка? Разве Франц смог защитить кого‐то, когда еще был братом? Так что он, обезвоженный вампир, может сделать теперь против того, кого даже не видит?

– Пожалуйста, пожалуйста. – Лора продолжала плакать в зернистой, неестественно плотной темноте, в которой были видны только бирюзовые всполохи ведьминого камня, зажатого в ее руке, через который она звала на помощь. – Я не виновата! Я ни в чем не виновата! Я просто не хотела снова быть одна!

Там, где опрокинулась чаща, рассыпав травянистый пепел, снова заплелись узелки дыма. Ныне скудный, молочно-белый, он увивался вверх и в конце концов вновь обрел нечеткий, рыхлый силуэт. Тоже мужской, но уже не по пояс, а по ноги, и тонкий, худощавый. То был юноша, еще даже не мужчина, нет. Дым, растревоженный и слишком жидкий, не позволял различить его лица, но в нем угадывался намек на кудри и изящные, созданные для музыки, а не работы руки с длинными пальцами. Призрак тянул их к Лоре, съежившейся в своем кресле у двери, и медленно приближался к ней шаг за шагом.

Мебель больше не дрожала, но парила вместе с ним. Потухшие, почерневшие до основания свечи плыли по воздуху, упавшие шторы развевались и вздымались, будто под ними прятался кто‐то еще. Стол тоже висел, как на ниточках, но недолго: нечто, будь то сам призрак или его чувства, хлещущие из того мира в этот, как гной из растревоженной раны, швырнуло стол к двери и разломило его на части прямо над головой Лоры. Ее, взвизгнувшую и закрывшую голову руками, осыпало обломками.

– За что? За что? – продолжал выть дух, и не было в этом вое столько злости, сколько тоски. – За что ты так поступила со мной, Лорелея? Я любил тебя, я любил тебя…

– Эй, ты, Каспер недоделанный! А ну отошел!

Терпение Франца лопнуло. Он бросил медиума вместе с попытками привести ее в сознание, хлопая по щекам, и перемахнул через кружащуюся в воздухе мебель одним прыжком. Зрачки его сузились, глаза зажглись, и темнота уступила бледно-оранжевому свету. Между призраком и Лорой оставалось меньше метра, когда Франц возник между ними, прямо перед ее коляской, и загородил собой. Колени его согнулись, спина выгнулась, клыки выступили вперед из-за поджавшихся, как у зверя, губ. Заслонив Лору, прижавшись к ней, Франц предупреждающе оскалился на призрака и зашипел.

– Лорелея… – повторил призрак снова, но остановился. Кончики его полупрозрачных пальцев зависли у Франца перед лицом…

И вдруг превратились в пальцы женские. Нет, девичьи, маленькие и тонкие, с едва различимыми ранками от иголок и шитья. Края свободной рубахи обернулись подолом изношенного клетчатого платья, а кудри – заколотым пучком.

– Братец?

Этого просто не могло быть. Наверное, ему мерещится… Наверное, то какая‐то отрава, сожженная в чаше вместе с остальными травами, играет с ним злую шутку или же накануне выпитый «Ихор». Ибо не может быть это взаправду. Не может быть здесь души Ханны!

Еще бы немного, и Франц бы понял животный ужас Лоры, тоже забился бы в истерике. Но по всему полотну, из которого было сшито тело призрака, снова прошлась рябь. Лицо его старшей сестры смялось и снова обернулось лицом юноши, а затем раздвоилось вместе с остальным телом, как если бы один дух пытался вытолкнуть второго, чтобы пролезть вперед, втиснуться в тесную кайму испаряющегося дыма. Тот был не просто материалом, из которого призванные медиумом души могли на время соткать себе тела; дым был зеркалом, что отражало в себе прошлое, привязанности и трагедии тех, кто в него смотрелся.

Франц понял это, когда на мгновение из дыма перед ним появилась другая его сестра, Фрэнсис… А затем зазвенели золотые колокольчики, и она, и Ханна, и тот юноша, что преследовал Лору, и даже Джерард Мэнли навсегда исчезли, точно их здесь никогда и не было. Зато медиум стояла там, под разбитым окном, откуда из-за плотно посаженных снаружи вишневых деревьев проникала лишь узкая полоска света. Отражая его, связка колокольчиков в ее машущей руке пела и бренчала, и каждый их задорный «звоньк!» заставлял комнату становиться все тише, светлее и спокойнее.

Приземлились обратно на свои места свечи, гарцующие по потолку, перестала раскачиваться люстра, затихло трещание мороза. Даже свет везде зажегся, правда, не благодаря духам или колдовству – медиум просто щелкнула пальцем по выключателю сбоку от камина. С ее ладоней больше не капала кровь, но свисали белые лоскуты, оторванные от ее собственного балахона, которыми они наспех перевязала раны. «Должно быть, нет крови – нет следа, по которому духи находят дорогу в этот мир», – подумал Франц, ведь в существовании вампиров человеческая кровь играла схожую роль. Она все и всегда возвращает к жизни или наоборот прекращает ее.

– Лора? Лора, все закончилось…

Ее пальцы, скрюченные, все еще отчаянно цеплялись за свитер на его спине. Франц и раньше слышал, как Лора плачет, но никогда не видел этого воочию, еще и настолько близко, как сейчас. Плечи, опущенные, мелко вздрагивали, пушистые клубничные волосы липли к глянцевым от слез щекам. Она казалась такой крохотной, когда сворачивалась клубочком в своем кресле, пригибалась, словно хотела сползти на пол. Франц не дал ей этого сделать, пускай после увиденного ему тоже хотелось забиться куда‐нибудь в угол. Вместо этого он наклонился, обхватил, сгреб ее в охапку и вжал в себя так крепко, будто хотел, чтобы они срослись. Сейчас это желание, очевидно, было обоюдным, потому что Лора прильнула к нему в ответ. В конце концов, срастись и впрямь не так уж плохо. Вдвоем никогда не бывает настолько страшно, как одному.

Утешительный шепот Франца, выдумывающего на ходу всякие глупости о ждущих ее дома хлопьях и горячем молоке, прервался его облегченным вздохом, когда она наконец затихла, а затем суровым голосом медиума из-за его спины:

– Зачем вы солгали?

Медиум и прежде не казалась Францу дружелюбной, но сейчас и враждебной ее назвать было бы преуменьшением. Она по-прежнему стояла посередине комнаты, где уже немного прибрала бардак, и прятала изрезанные ладони в широких рукавах. Рот ее, однако, все еще сочился черным.

– Мы ведь не просто так просим наших клиентов заполнять анкеты перед сеансом, – произнесла она громко. Лора вскинула голову, окончательно придя в себя. – Зачем вы ответили «Нет» на последний пункт, Лорелея Андерсен? Зачем соврали, что никого никогда не убивали?

Франц молчал. Теперь все точно встало на свои места. Та история Лоры с убийством собственного возлюбленного ради ног, которую она однажды растрепала, налакавшись водки, Франца прежде не особо беспокоила. Он вспоминал о ней лишь шутки ради, когда надо было ее позлить, ведь кто из них безгрешен? Лора, возможно, и вовсе из них четверых самая невинная – по крайней мере, она убила всего раз. С такой совестью, а точнее, ее отсутствием, Лора должна была пережить это, как раз плюнуть. Очевидно, он ошибался.

– Я боялась, что тогда вы откажете нам в проведении сеанса… – пролепетала Лора. Она отпустила свитер Франца, впитавший слезы и пошедший грязными разводами от ее голубых теней.

– Правильно боялись, – ответила медиум. – Мы бы и впрямь ни за что не стали проводить аженер, ибо это не просто связь, которую вы устанавливаете с мертвым, но и связь, которую они устанавливают с вами. В таких призывах границу и то, кто перейдет через нее, контролирует медиум, а медиум на сеансе должен быть только один. Когда же присутствует человек, уже испачкавший себя смертью, медиумов автоматически становится двое. Граница тоже раздваивается, и контроль над ситуацией переходит к духам. Вот почему в аженере запрещено участие убийц. Если бы я знала… – Она покачала головой и сказала: – Мы бы просто подобрали что‐нибудь другое. Доска Уиджи, хрустальный шар, маятник, та же психография и психофония… Существует множество альтернатив! Мы ведь живем в Самайнтауне. Если бы Лавандовый Дом не принимал убийц вообще, мы бы все остались без работы.

– То есть вы хотите сказать… – растерянно заморгала Лора.

– Что все это было зря? – закончил за нее Франц.

Медиум подняла несколько разбросанных по полу книг и махнула белым рукавом на дверь. Замок щелкнул.

– Верно. Вам не следовало лгать нам, Лорелея Андерсон. Теперь ваши сеансы пожизненно окончены.

Дорога домой прошла в абсолютной тишине, но стоило Францу переступить порог Крепости, как домашняя, расслабленная атмосфера вспорола образовавшийся между ним и Лорой вакуум, и из него снова полились всякие глупости и шутки. От облегчения, что все закончилось, он сполз спиной по стенке, бросив на комод ключи, и инстинктивно прислушался к звукам на третьем этаже и кухне. Им бы следовало отчитаться перед Титой за работу, хоть и проваленную с треском, но Крепость хранила гнетущее молчание. Дома ее, очевидно, не было. Без Джека, грохочущего на кухне кастрюлями, весь особняк казался унылым местом. Он сам по-прежнему спал где‐то наверху, и было тяжело поверить, что когда‐нибудь все вернется на круги своя. Оказывается, без суматохи в Крепости и парня с тыквенной башкой, помыкающего им, Франц чувствовал себя не в своей тарелке. Все вокруг выглядело близким и знакомым, но ощущалось совсем чужим без его друзей, а чучела оленей, зайцев и медведей, развешенные в каждом коридоре, теперь казались вдвойне жуткими.

Несмотря на то, что Лора въехала в Крепость следом за Францем, ее будто бы тоже тут не было. Коляска быстро скрылась в проеме гостиной, но Франц упрямо продолжал болтать:

– Кстати, забираю назад свои слова про то, что надо бояться не мертвых, а живых. Похоже, бояться стоит всех. Швыряются эти призраки мебелью будь здоров! Им бы в бейсбол играть. Комнате медиума предстоит капитальный ремонт… Хорошо, что нам не выписали счет за причиненный ущерб. Твой бывший всегда был таким чокнутым, а?

Последнее прозвучало слишком топорно, но Франц бы не угомонился, пока не прояснил парочку моментов. Растирая потянутую в переполохе шею, он двинулся за Лорой и прислонился к дверному косяку в проеме, наблюдая, как она ищет в комоде аптечку, прежде чем открыть ее у себя на коленях и повернуться к нему.

Потекшая, но уже засохшая тушь образовала паучьи лапки под ее светлыми, почти белыми ресницами. Пока они ехали домой, Лора успела вернуть на место заколки и немного привести себя в порядок, но пережитое сказалось болезненной бледностью на ее лице и пустым, невыразительным взглядом. Обломки стола оставили на щеке царапину, но куда больше на Лоре было синяков. Лиловые следы окольцовывали тонкие запястья и предплечья, скрываясь выше под футболкой, будто кто‐то хватал ее за руки.

Что ж, как раньше Франц не приближался к Лавандовому Дому, так и не приблизится больше. Будет держаться от него еще дальше, чем до этого. И Лору отныне не подпустит.

– Это был он, да? – снова спросил Франц. Лора выглядела измученной, но он решил, что правда ей новых страданий не добавит. Может быть, даже избавит от них. – Тот парень, которого ты много лет назад ножом зарезала, потому что морская ведьма так сказала сделать? Твой возлюбленный?

– Его звали Христиан, – ответила Лора спокойно. Голос ее звучал как прежде – в машине она съела оставшуюся пачку леденцов, а пальцы продолжали перебирать содержимое аптечки. Микстура от кашля, бинты, ватные палочки, цианид… – Да. Это был он. Семьдесят лет почти прошло. Не знала, что мертвые умеют так долго хранить обиды. Пресвятая Осень! Куда подевались все пластыри…

Франц знал, куда – он быстро расходовал их. Поэтому медленно подошел к ворчащей Лоре, отвел в сторону локон ее клубничных волос и, отклеив один со своей щеки, осторожно переклеил на ее щеку. Подушечкой большого пальца он бережно разгладил резиновую поверхность, чувствуя теплую кожу и жар воспаленной ссадины под ней. Пластырь оказался ярко-оранжевым, с маленькими тыковками, и Лоре он определенно шел больше, чем ему. Слишком уставшая, она даже не возразила и не стала причитать, как это негигиенично, а только сказала:

– Спасибо. – И от этого Франц уставился на нее во все глаза. «Да ладно?!» – Мне надо подняться наверх и записать все, что мы узнали, пока воспоминания еще свежи. Боюсь, Титания будет недовольна, но что есть, то есть. Колесо и Великая Жатва, значит…

Лора вернула аптечку в шкаф и дернула коляску. Францу показалось, что она не просто едет к себе в комнату, а сбегает от него. И это чувство – недосказанности, какой‐то пропасти, что раньше напоминала просто расщелину в скале, а теперь превратилась в морскую бездну с Харибдой, обитающей на дне, – толкнуло его за ней.

– Что с тобой происходит? – спросил Франц в лоб. Лора затормозила в проеме арки и снова обернулась, хотя никогда раньше не оборачивалась на такое. Никогда не замечала то, что ему не все равно.

– А с тобой? – Она опять увернулась от ответа. – Ты думаешь, я не заметила, как ты сам носишься по городу то с кольями, то с арбалетом наперевес? Ночью я в доме теперь вообще одна ночую: Титания в своей лавке, ты где‐то еще. Каждый из нас хранит свои секреты, поэтому не тебе говорить, что со мной что‐то не так.

– Я не об этом…

– А о чем?

– О самой тебе. – Франц неловко обвел ее рукой. – О том, какая ты, а не о том, чем ты занимаешься. Что‐то случилось с тобой после Призрачного базара, но я слишком тупой, чтобы понять, что именно, вот и спрашиваю прямо.

– А что тебе не нравится? Дергать не дергаю, возить меня на репетиции или к заказчикам, как раньше, не прошу, собакой не называю… Ты должен быть счастлив, что со мной «что‐то да происходит». Только благодаря этому ты и смог всю неделю за вампирской пассией своей гоняться. Я разве не права?

Да, она была права. Сразу во множестве вещей, надо признаться. Франц по юношеской дурости своей – с годами вампирской жизни она, видимо, не проходила – совсем забыл, что Лора только кажется к окружающему миру равнодушной. На деле же она, как и предупреждал Джек, гораздо наблюдательнее, чем он, и умнее. И того и другого в ней точно достаточно, чтобы заметить, как Франц вдруг перестал ходить за ней на поводке, и связать одно с другим. Не то чтобы он старался скрыть свои поиски Кармиллы, но почему‐то все равно почувствовал себя так, будто его схватили за ухо. Впрочем, Лора и в другом права была: ему бы радоваться, что наконец‐то от рыбьей сопли отделался, а он тут стоит и жалуется. Почему? Нужным себя, видите ли, больше не чувствует? А раньше, что, так уж нужен был?

«Был. И тогда нужен, и сейчас, идиот», – озарило вдруг Франца, когда Лора подвезла коляску к лестнице. Он вспомнил бирюзовые всполохи камня в зернистой темноте Лавандового Дома, когда она взывала за помощью хоть к кому‐нибудь, хоть как‐нибудь; вспомнил, как цеплялась за его свитер, похуже терновой колючки – даже если бы попытался вырваться, то не смог, – и как плакала почти до икоты. Умная, самодостаточная – вон до чего ловко им сеанс добыла, совершенно одна, еще и самый дорогущий! – но трусливая там, где Франц еще трусливее. Он пытался умереть, а Лора пыталась жить, как умеет. Не только он ей был нужен на самом деле, но и она ему.

– Эй, пропусти меня.

Он сам не понял, как его длинная нога вдруг вытянулась и встала преградой между инвалидной коляской Лоры и лестницей. Он не только не дал ей въехать на пандус, но и оттолкнул назад коленом, развернул по-хозяйски, закрутил, как юлу, отчего Лора вцепилась в подлокотники, чтобы не выпасть, и закричала.

– Эй! – повторила она уже злее. – Сдурел?! Поставь меня на место! Ты куда меня повез?!

Франц и сам до конца не знал, куда, но менять планы было поздно. Лора уже взбесилась – она терпеть не могла, когда ею, как она это называла, «управляли», – поэтому Францу оставалось лишь сделать так, чтобы его выходка хотя бы стоила того. Ламмас со своими цветочными джунглями, обуявшими весь город; «кома» Джека, недельная погоня, встреча с призраками и размытый сестринский лик, который он выбросил из головы сразу же, как увидел, чтобы не хотеть умереть еще сильнее, чем хотел уже… Разве они не заслужили чуточку покоя? Нормальными им, конечно, никогда не быть, и обычной жизнью в Самайнтауне не пожить тоже, но хотя бы провести спокойные полчаса они ведь могут. К тому же…