Текст книги "Самайнтаун"

– Я твоя сиделка, – усмехнулся Франц, глядя на ее задранное пунцовое лицо сверху вниз. – Может быть, я и никудышный вампир и еще более никудышный друг, но у меня все еще есть шанс стать хорошей сиделкой, да. Хорошие сиделки заботятся о самочувствии своих подопечных и следят за их образом жизни. Так что будь послушной девочкой и позволь мне выполнять свою работу.

– О, у тебя приступ продуктивности? Работать хочешь? Славно. Есть у меня для тебя одна работа. Не пойти ли тебе в ж!..

«Ну вот, уже лучше», – подумал Франц довольно, когда Лора разоралась на него, прямо как обычно. Достаточно было лишь сказать это запретное «сиделка» несколько раз подряд, чтобы снять с Лоры чары смирения и терпимости, которые она сама на себя же наложила. Теперь колеса визжали, сама Лора и коляска тряслись. Она всячески цеплялась за спицы и рычаги, изо всех сил бодалась с Францем, пытаясь остановить ход своего кресла, которое он толкал все дальше и дальше, пока в конце концов не выкатил на улицу через главный вход.

– Хватит метаться, а то вывалишься.

– Верни меня домой!

– Прогуляемся и вернешься.

– Дел непочатый край! До Дня города несколько дней, Титания нас обоих…

– Ой, не драматизируй! Мы ненадолго. Она даже не узнает!

Так, споря и борясь, они обогнули Крепость, миновали задний двор через калитку и подобрались к кромке леса за ней, где вязы межевались с плакучими ивами и пнями давно вырубленных на строительство Самайнтауна сосен. Через этот лес можно было покинуть Самайнтаун, пересечь его границу и сбежать… А можно было просто пойти в сторону города параллельно дороге и очутиться у хвостика Немой реки, где она брала свое начало из подземных источников и питала болота за Старым кладбищем. Именно там, поговаривали, живут болотные огни, души утопленников – днем спят, а на закате выходят в город освещать его, дабы никто больше нигде не оступился и не утонул. Немая река или ее протоки и правда иногда попадались Францу там, где он даже не ожидал их встретить. Гулять он любил не особо, но лес за домом давно выучил наизусть: Джек частенько выгонял его туда, чтобы не пачкал дом, когда пробует новое ружье или пьет отбеливатель.

– Хм, дальше на коляске ты, боюсь, не проедешь. Застрянет…

– Так верни меня домой, придурок!

– Не-а.

Лора снова взвизгнула. Дралась она для своего положения неплохо: махала раз не ногами, то руками, как мельница; царапалась, даже кусалась, словно мелкий вредный зверек, пока Франц ее не победил – схватил за талию и поднял с кресла в воздух. Ее круглая задница невольно оказалась прямо у него под носом, и Франц сглотнул, только тогда допустив, что, наверное, закидывать Лору себе на плечо вниз головой было не лучшей идеей.

– Если ты меня уронишь…

– Не будешь обзываться, не уроню.

Лора измученно застонала и, еще раз ударив Франца по широкой спине обеими кулаками, как ударила уже с десяток раз до этого, наконец‐то угомонилась. Инвалидное кресло осталось позади, где выровненная, покрытая жухлой желто-зеленой травой земля сменялась рыхлой, дикой и влажной от дождя почвой. Грязь чавкала под сапогами, хворост трещал. Этот лес был не таким густым и темным, как вязовый, что обнимал город со всех сторон, но все еще оставался лесом. Франц старался пригибаться и изворачиваться так, чтобы ветки хлестали по лбу его, а не Лору. По весу она ощущалась не тяжелее рюкзака, но то и дело соскальзывала куда‐то вниз.

Франц, развеселившись, на секунду разжал руки, перебираясь через очередной бурелом.

– Ой!

– Держи меня, держи меня! – завизжала Лора. – Там грязь!

Франц засмеялся и, конечно же, удержал. Только наклонился немного вперед, чтобы Лора сползла назад, а затем неохотно сместил руки с ее тощих бедер ей на талию и ловко перевернул.

– Так лучше? – спросил он с улыбкой, держа теперь Лору за спину и под коленями, как должен был держать с самого начала, если бы не выпендривался.

Она не ответила. Фыркнула и, смахнув с лица всклоченные волосы, прижалась боком к его груди с таким видом, будто разрешала себя нести, не более. Ее лицо было так близко, что Франц мог пересчитать те маленькие бледные веснушки, которые, оказывается, скрывались на ее лице под слоем пудры и голубых теней. От нее пахло вишневыми леденцами, благовониями Лавандового Дома и солью, будто она только вынырнула из морских глубин ему на руки, но уже спустя несколько минут к этому запаху примешался дым от ментоловых сигарет и мужской одеколон. От этого аромата – уже не ее, а их – у Франца закружилась голова, и он едва не оступился по-настоящему. Лора, однако, не заметила. Она изучала глазами лес, будто бы ей и впрямь были интересны стволы, поросшие мхом и грибами с красно-пятнистыми шляпками, и кусты, ломящиеся от осенних ягод, которые клевали мелкие желтокрылые щеглы.

– Я так давно не была в лесу, – призналась Лора спустя минут двадцать или даже тридцать безмолвной, но умиротворенной прогулки, которая заживляла раны даже на небьющемся сердце. – Точнее, я вообще не уверена, была ли в нем когда‐нибудь…

– Мы уже почти пришли.

– Куда?

Впереди едва слышно журчала река. Если в центре города она была такой широкой, что по ней могли курсировать сразу несколько кораблей и не сталкиваться, то здесь, в лесу, всего в нескольких милях от Крепости, эту реку вплавь мог бы пересечь даже ребенок. Тот самый ее хвост напоминал озеро, изгибающийся полукругом там, где стачивал скалу и проваливался внутрь, под землю, к бурлящим ключам. Скованная вечной осенью, как и вся природа в Самайнтауне, Немая река никогда не замерзала. Франц тем не менее при взгляде на нее все равно каждый раз вспоминал, как сестры водили его зимой на застывшей ручей, где местная детвора разбивала импровизированный каток. С тех пор он никогда больше не катался на коньках, но, может быть…

Призрачный базар. Мгновения до того, как все пойдет наперекосяк. Белокурая женщина в красном платье, ступающая по воде, как по тонкому льду, но даже не дотрагивающаяся до нее, не распускающая после себя круги, не оставляющая рябь и след. Она парила, будто та мебель в Лавандовом Доме, тоже ведомая какой‐то древней силой, недоступной для понимания и оттого сокровенной.

Интересно, есть ли эта сила во Франце?

– Что ты собираешься делать? – спросила Лора недоверчиво и, когда он шагнул к кромке реки, крепко схватилась за его плечи, будто уже знала ответ на свой вопрос.

Франц смотрел на воду, примерился к ее кромке, лижущей носки его кроссовок, и прижал Лору к себе теснее. Обычно он пресекал любые мысли и фантазии о ней, заставлял себя кривиться, морщить нос и возвращаться к боли, к смерти, боясь случайно отвлечься от нее и позабыть, что он живет не ради кого‐то, а ради того, чтобы перестать жить вовсе. Сейчас же, однако, Франц, наоборот, на Лоре сосредоточился и вдруг ощутил невесомость, порожденную их контрастом. Ее живое тепло и его мертвый холод. Ее раскрасневшиеся от ветра щеки и его бледные скулы. Ее чешуя и его клыки. Во Франце действительно почти не оставалось крови, но зато в нем был воздух – он вдохнул его глубоко-глубоко, смешанный с запахом Лоры, и уцепился за трепет, который чувствовал от этого. Где‐то там, чувствовал Франц, и сокрыта та загадочная сила, что не позволяет ему умереть. Позволит ли она ему летать?

– Франц, не смей!

«Не падать, не падать, не падать!»

Не давая себе шанса передумать, он резко шагнул вперед и ступил на поверхность мутно-шафрановой воды, в которой на протяжении долгих лет отражаются лишь красно-желтые деревья и пасмурное небо. Немая река напоминала холст с засохшими красками на нем, и Франц заскользил по ней, как кисть, рисуя нечто новое. Лора пронзительно взвизгнула, так по-девичьи, что, не будь Франц сосредоточен на том, чтобы держать ее и держаться самому, точно бы рассмеялся. Что‐то – может, еще не уничтоженные крупицы воли? – образовывало невидимую прослойку между рекой и его ногами. Воздух словно затвердел и чуть-чуть пружинил, как плотно набитая подушка. Франц шел по нему ровно точно так же, как по земле, только поступь его была бесшумной и казалась в разы мягче. Он и впрямь летел.

– Испугалась? – наконец‐то заговорил Франц, когда они очутились посреди Немой реки, но так и не провалились в воду. Та струилась под ними, напоминая гладкое зеркало, и Лора свесилась вниз, не веря глазам. Франц, откровенно говоря, не верил тоже.

– Как ты… Как это… Что…

– Сам не знаю. Если честно, я не думал, что у меня и впрямь получится.

– Так ты никогда раньше так не делал?!

– Нет, но я видел, как это делает другой вампир. Захотелось проверить, могу ли я так же. Знаешь, я ведь никогда прежде не задумывался, на что способен… Типа, ну вампир я и вампир. А это ведь не только кровь и вечная жизнь, верно? Наверное, я еще что‐нибудь могу. Наверное, даже что‐то полезное…

Лора молчала, но смотрела на него как‐то странно. Он лишний раз удивился, какие голубые, почти лазурные у нее глаза, и какими большими они могут стать, когда он все‐таки находит способ удивить ее. Речная гладь отражала их обоих, парящих вместе над рекой, будто и вправду на коньках. Посмеиваясь, Франц заскользил вперед, прокатился по воздуху и так, и эдак. Достиг скалы, затем обратно, от одного берега к другому, и опять. Он даже немного покружился на одном месте и слегка присел, подражая фигуристам, отчего свешенные пятки Лоры почти чиркнули по воде. Она впервые так смеялась. Листья, сыплясь с верхушек рябин, дразнили реку, стелились по воде и путались в их волосах. Франц не заметил, но в какой‐то момент ему вдруг расхотелось веселиться – и захотелось кое-чего другого.

– Франц? – позвала недоуменно Лора, когда он наконец остановился посреди реки. – Франц…

Он немного подустал, дыхание сбилось. Концентрироваться одновременно и на Лоре, и на том, чтобы не провалиться в воду, оказалось сложно, особенно когда он до конца не понимал, что именно из этого работает, а одно постоянно перетягивало на себя внимание с другого. Когда же Лора запрокинула голову к его лицу, и солнечный луч, пробившийся через рябиновую листву, упал на ее плотно сомкнутые губы, внимание Франца рассеялось окончательно.

Интересно, могли бы они кататься так до самого заката?

Интересно, удалось ли ему забрать ее страх?

Интересно, ответила бы она, поцелуй он ее сейчас?

Немая река почти лизнула подошву его ботинок, будто разволновалась вместе с ним. Франц незаметно наклонил голову на бок и ниже, будто уворачивался от плывущих по воздуху сухих листьев, и желание узнать, какая Лора на вкус, возобладало над здравым смыслом. Быть может, в нем говорил голод – недаром питье крови часто заканчивалось сексом, но в тот момент Франц не думал о крови. Он думал только о губах.

Они разомкнулись в нескольких дюймах от губ его.

– Я хочу домой.

– Что?

Гнев в ее голосе хлестнул его, как оплеуха. Лора все так же смотрела ему в глаза, но уже иначе. Что‐то злое, что‐то напуганное, как тогда в Лавандовом доме, таилось в них, что тут же стерло с ее лица румянец, с его лица – улыбку, а с их танца на реке – всю красоту. Франц тряхнул головой, собираясь с мыслями, и вопросительно нахмурился, когда Лора повторила жестче, по слогам:

– Я. Хочу. Домой. Отнеси меня домой, Франц. Что непонятного?

– Я сделал что‐то не так?

– Нет. Просто… Хватит, ладно? Мне надоели ты и эти глупые детские игры. Пошли обратно.

В этот раз он ее послушался. Скользнул к берегу и ступил на твердую землю, больше не глядя никуда, кроме как на слабо вытоптанную тропу, которой они сюда пришли. Со дна ущелья, существовавшего между ними, через которое, как Франц думал, он почти построил мост, снова взывали чудища. Всю дорогу до Крепости он чувствовал зуд под кожей – снова это ощущение, будто ему лгут, хоть и не словами. Лора молчала, и Франц тоже молчал, но не потому, что сдался и правда решил оставить ее в покое. Он собирался продолжить то, что начал; собирался выскрести ногтями чувство, давно забытое, похожее на желание жить, чтобы понять, что же это все‐таки такое и к чему оно может привести…

Но затем Франц посадил Лору в коляску на краю участка за их домом, вкатил ее в Крепость и нашел там, на пороге, случайно придавленный ее колесом черный конверт. В тот момент, когда Лора, фыркнув, отдала письмо, потому что на обратной стороне значилось его имя, все хорошее, что могло у них быть, закончилось.

Ибо внутри лежала записка, выведенная безукоризненно ровным, витиеватым почерком:

В семь часов вечера. Самайн. Причал. Ты получишь то, что хочешь, милый мальчик.

К.

Франц вновь забыл о Лоре и вспомнил о смерти. Наконец‐то она ответила ему на зов.

Акт 3
Великая Жатва начинается!

11
Вампир, русалка, фея

Сказка старая: охотник Херн Лесничим был в виндзорском лесу, Всю зиму напролет в часы полночи Обходит дуб в своих рогах огромных. Деревья губит он, хватает скот, Кровь из коров доит и цепь качает Ужасным, отвратительным манером [26]26
  В пер. М. А. Кузмина.


[Закрыть].

Уильям Шекспир «Виндзорские насмешницы»

Год – это всего лишь колесо. Оно не может перестать вращаться.

Даже в Самайнтауне над ним ничто было не властно. Да, пускай деревья оставались обречены на вечный полусон, а город – прозябать в крови и золоте их листьев, которые сразу вырастали жухлыми, Лора все равно каждое утро неизбежно переворачивала календарь. Когда на следующей его странице вдруг показалась надпись «31 октября», Лора даже не поверила сначала. Казалось, с исчезновением Джека Колесо, разогнавшись, неслось вперед так быстро, что давило всех на своем пути. Раньше под аромат его сырного супа с кухни, зеленый чай и болтовню о новых мельхиоровых ложках, подаренных ему за очередную помощь по хозяйству, дни тянулись сладко и долго, точно мед. Без него же, оказывается, они таяли в руках, как снег, который Лора не видела уже четыре года. Зарывшаяся в чертежах, бумагах, домыслах, пытающаяся упорно разгадать, что же они все упускают и как же именно Ламмас намеревается «вернуть на место Колесо», Лора не прожила, а буквально проморгала полторы недели.

Тридцать первого октября она, как обычно, проснулась в своей постели, потянулась и зевнула, а затем вдруг обнаружила на одеяле проклятый голубой костюм. Поддев его мизинцем, Лора со стоном отодвинула его от себя, хотя в глубине души уже знала: раз он очутился здесь – видимо, Титания принесла, то ей не отвертеться.

День города ведь уже сегодня вечером, а на этот праздник не принято приходить, не приодевшись, даже если вместо того, чтобы веселиться, ты собираешься драться со всемирным злом.

Вот только где были ее глаза, когда она покупала это?

Лора снова посмотрела на костюм и брезгливо сморщилась. Другого, впрочем, как и выбора, у нее не было. В конце концов, их план давно и предельно ясен – они должны потакать всем прихотям Ламмаса и не возникать, даже если в голову ему взбрело собрать всех жителей на площади в том самом месте, где треть из них полегла от страшной цветочной лихорадки всего полмесяца назад. Судя по тому, что Лора увидела из окна кухни, когда, решив сначала позавтракать, спустилась за миской хлопьев с молоком, они были не одиноки в своем решении не перечить этому психопату, узурпировавшему город: с самого утра Самайнтаун заполонили ряженые. По дорогам катились тележки, нагруженные спелыми круглыми тыквами с беззубыми ртами и треугольными глазами, прямо как та, что сейчас безжизненно лежала на подушке в комнате Джека, а дети с разукрашенными лицами по давней городской традиции выпрашивали у прохожих сладости в обмен на поделки из папье-маше, которые их научили мастерить в школе. Пока Лора хрустела шоколадными хлопьями, она насчитала пять зомби, двух оборотней в искусственных шубах с резиновыми когтями, целых семь Франкенштейнов, три мумии и даже одну банку с арахисовой пастой (вот это у человека фантазия!). Словом, жители Самайнтауна изощрялись как могли.

«В чем смысл наряжаться нечистью, когда ты уже нечисть?» – спросила Лора у Джека однажды, кажется, когда встречала свой первый День города несколько лет назад и точно так же тридцать первого октября выглядывала на улицу, только еще при этом постоянно крутила пальцем у виска.

«Ну, нечисти ведь тоже надоедает быть нечистью, – ответил Джек, промолчав перед этим целую минуту (видимо, прежде его никто о таком не спрашивал). – Иногда хочется побыть человеком или, скажем, нечистью позлее. Или, наоборот, покрасивее… На самом деле День города придумала Роза, объединив традиции Самайна с каким‐то там, э-э, Хэляуном, который праздновали тридцать первого октября в ее родном краю. Считай, это просто дань тому разнообразию, благодаря которому появился наш город. В Самайнтауне ведь кто угодно может быть кем угодно, помнишь? День города просто не дает нам забыть об этом. А ты, кстати, случайно не хочешь нарядиться летучей мышкой? Я тут на днях такой милый костюм в магазине видел, как раз твоего размера…»

Конечно, Лора не стала наряжаться летучей мышью. Вместо этого она заехала на первую попавшуюся распродажу во дворе жилого дома и купила там уже распакованный кем‐то ношенный костюм, который, по ее мнению, все равно выглядел лучше, чем то, что предлагал Джек, бегающий за ней с каталогом и магазинными брошюрками. Традиции он чтил свято, и потому Лоре тоже пришлось. Она решила, что это будет ее первый и единственный костюм, который она никогда не поменяет, ибо никогда не изменится сама. И хотя Титания всего лишь постирала его с лавандовым ополаскивателем и погладила – ткань была еще теплой от утюга, в этом году он будто сидел на Лоре совсем иначе. Или просто иначе ощущался. Как‐то по-старому, не так, как Лора хотела бы ощущать себя теперь, когда наконец‐то признала свои ошибки и пыталась их исправить. Платье сковывало ее по рукам и ногам, хотя вычурно блестящая многослойная юбка с верхним слоем из тафты оставалась все такой же воздушной, а вышитый жемчугом корсет – все таким же большим из-за отсутствия у Лоры груди. Крылья из проволоки и такого же блестящего полиэстера с разноцветными пятнами, как у бабочки, по-прежнему царапали спинку ее кресла, и Лоре оставалось только нахлобучить на голову дешевую пластмассовую диадему сверху, чтобы снова стать феей, которой она наряжалась из года в год, но которой – как и самой собой – вовсе не хотела быть.

Все‐таки летучая мышь пошла бы ей намного больше. А еще лучше крыса.

– Лора! Лора! Лора!

Лора поняла, что это будет Франц, еще до того как он начал истерично звать ее по имени, – по топоту ног и грохоту мебели, которую он всегда сбивал по пути в ее комнату. Едва она успела пожалеть, что не заперла щеколду на двери, как он влетел в нее с громким:

– Смотри! Смотри! Смотри! – И когда Лора наконец‐то посмотрела, неохотно отвернувшись от зеркала в полный рост, он закружился на носочках, как ребенок, демонстрируя ей развевающийся черный плащ из плотного бархата, в котором Лора узнала их старую штору из гостиной. – Узнаешь, кто я? Угадай!

Вопрос, надо признаться, совершенно не имел смысла. Со стоячим воротником, похожим на тот, какой надевают в ветеринарной клинике собакам, плащ доставал Францу почти до колен. Примерно там же, разве что чуть-чуть ниже, заканчивались брючины черных элегантных штанов, которые он явно позаимствовал из гардероба Джека, потому что они были ему откровенно коротки и слишком обтягивали зад. От белоснежной рубашки все еще пахло стиральным порошком, а от самого Франца – амбровым парфюмом, причем настолько резко, что создавалось ощущение, будто он в нем искупался. Франц даже зачесал волосы назад, словно готовился вступить в банду итальянских мафиози, и забрал длинные нижние прядки за уши, чтобы открыть черные и круглые матовые сережки в ушах. С неизменно мелового лица он при этом снял все пластыри, а с запястий под манжетами – бинты. Смотреть на него без них Лоре было так же непривычно, как на себя в блестящем платьице.

– Ты вампир, – констатировала Лора, окинув его оценивающим взглядом еще раз, и Франц довольно щелкнул пальцами.

– Именно! Мне даже пластмассовые зубы вставлять не надо, понимаешь? – Он наклонился к ней и поджал губы, демонстрируя по два длинных клыка сверху и снизу, прежде чем ткнуть в один из них пальцем. – У меня с-фои, настоя-фие!

– Очень оригинальный и свежий подход к созданию образа, – сухо ответила Лора, и Франц, выпрямившись, насупился, будто решил, что она заболела и оттого могла отреагировать как‐то по-иному.

– Ой, а сама‐то! Снова феей вырядилась. Этот костюм вообще‐то Титании полагается носить!

– С чего бы это?

– Э, – Франц запнулся и посмотрел на Лору так, будто она спросила, почему солнце восходит по утрам, а садится вечером. – Потому что она Королева фей, нет?

– Вот именно! Ты хоть понимаешь, как тупо наряжаться на День города тем, кто ты есть и так?

– То есть ты считаешь, что правильно делать наоборот? Хм. В таком случае почему ты не нарядилась ангелом?

Лора открыла рот, но затем закрыла его обратно. Франц же широко улыбнулся, глядя на нее снизу вверх, снова наклоняясь к ней так близко, что она могла пересчитать все его ресницы. Черные, длинные и пушистые, они почти ложились ему на щеки, отбрасывая под бледно-оранжевыми, как апельсиновая цедра, глазами лиловые тени. Он выглядел болезненно – впрочем, как и всегда, – но при этом светился от непонятного ей довольства. И с трудом стоял на одном месте, притоптывал, как если бы с нетерпением ждал чего‐то.

– А ты чего такой радостный? – спросила Лора в лоб, сощурившись подозрительно. – Надеешься, что на Дне города Ламмас тебя наконец‐таки убьет?

– М-м, ага, – промычал Франц таинственно и, развернувшись на пятках, направился к двери, впервые не дожидаясь, когда Лора сама начнет его прогонять. Это поселило в ней тревожные сомнения, а не скрывает ли он что‐то, попросту сбегая сейчас от разговора. Впрочем, ей все равно не следовало больше ничего выпытывать Ведь она поклялась себе, что не станет лезть, божилась, что это ее абсолютно не интересует… Только конец всего этого кошмара имеет смысл, а Франц пусть хоть на голове по Самайнтауну ходит, ей‐то что с того?

И все‐таки она решилась:

– Кстати… Ты так и не рассказал, а что было в том черном письме?

Франц остановился на полушаге, но не повернулся.

– Да так, один из дружбанов-вампиров весточку передал. Хочет пересечься сегодня на празднике, но ты не волнуйся, планы это наши не сорвет. Ты как подготовишься, приезжай в комнату Джека. Титания хочет собраться перед выходом там.

И он, мурлыкая себе под нос мелодию Душицы, ушел раньше, чем Лора успела спросить о чем‐либо еще.

Ох, нехорошо это, чуяла она. Если с того дня, как Лора оттолкнула Франца там, у хвоста реки, на душе у нее скребли кошки, то теперь где‐то рядом с ними протяжно выли волки. Одиноко так выли, тоскливо, будто перед затяжным штормом. Тогда у реки, в руках Франца, ей было тепло и становилось так каждый раз при воспоминании о тех минутах. Но почему‐то сейчас это не работало: в комнате вдруг стало слишком зябко. Лора даже потерла солнечное сплетение, пытаясь разжать стиснувшиеся на нем ледяные пальцы дурного предчувствия, а затем снова повернулась к зеркалу.

На ребрах ее ладоней темнели пятна туши и карандаша, – чтобы привести в порядок мысли, она нарисовала парочку чертежей для нового рынка взамен старых перед тем, как начать собираться, – но Лора больше не видела в отражении ни их, ни саму себя. Через зеркало она смотрела на подушку за своей спиной, где кошмары не только снились, но и жили с ней бок о бок. Они с Лорой буквально соприкасались каждый раз, как Лора переворачивалась во сне с боку на бок.

Ее коляска нерешительно подкатилась к постели, рука сунулась под наволочку и проверила – да, ее кошмар все еще там. Кинжал с круглым навершием, похожим на глаз, и с темно-серой жемчужиной в гарде, как зрачок. Он лег ей в ладонь так же просто и спокойно, как обычный карандаш, и вновь нагрелся, стоило ей задуматься о Франце.

Прямо как тогда на реке, куда он принес ее. Прямо как перед той паникой, что нахлынула на нее и заставила повелеть Францу срочно вернуть их обоих домой.

Да уж, носить кинжал повсюду с собой оказалось дурной затеей. Если в Лавандовом доме, куда она его потащила, он и впрямь мог принести пользу (ну, мало ли), то вот на прогулку она взяла его случайно, потому что не успела вытащить из кармана – Франц перехватил ее коляску прежде, чем она поднялась к себе. И там, возле реки, она совершенно о том забыла. Там ей было так хорошо… Когда они кружились вдвоем под бронзовыми листьями… Лора даже почти решила, что наконец‐то обрела покой. Она забылась, а ее сердце, наоборот, вспомнило – как биться, как колотиться, как замирать. Лора никогда не переставала злиться на Франца – потому что он болтливый идиот, потому что наглый, потому что ходит за ней по пятам, как преданный щенок, и никак не может наконец возненавидеть, – но эта злость вдруг стала ощущаться совсем иначе. Будто бы и не злость вовсе; будто бы она ею на самом деле и не была никогда; будто бы Лора трогала мягкий зефир кончиками пальцев или слизывала с них остатки фруктового сока – вот так ей было приятно, когда Франц ее держал. То, что она чувствовала тогда, очень сильно походило на…

Лора не успела понять, на что именно, потому что ровно в тот миг, когда она просто допустила эту мысль, кинжал в ее кармане неожиданно напомнил о себе. А может быть, она сама о нем вспомнила. Даже если ей мерещился его голос, то опасность, которой Лора могла – хотела – подвергнуть Франца, все равно была реальной. Потребовать вернуть ее домой, вновь ощериться, замкнуться, было спасением для них обоих. Глупый вампир! Он ведь даже не подозревал, насколько сильно тот кинжал жаждал его крови и каким он горячим стал, когда Лора почти позволила ее поцеловать.

Таким же горячим он вдруг стал и сейчас.

«Убей. Убей. Убей!»

Она невольно ахнула и тут же отбросила от себя нож, будто ужалилась. Скрипучий голос из глубин древних и темных, откуда они оба происходили родом, настырно повторил:

«Убей любимого, и способность ходить навсегда твоей станет».

«Ну же, исполни свою мечту! Окропи свои прелестные белые ножки кровью, и они тотчас заходят, зашевелятся, как будто всегда такими были…»

– Франц никакой не мой любимый, – выдавила Лора и, потянувшись через кровать с коляски, снова схватила надоедливый кинжал, впившись в него ногтями так, что те побелели. Она будто пыталась причинить ножу такую же боль, какую он причинял ей одним своим существованием. – Я вообще никого не люблю! Ни Титанию… – Нож снова нагрелся в ее ладони. – Ни Джека… – И вот опять. – Ни тем более Франца! – Он раскалился так сильно, что Лоре, шипящей, стало тяжело его держать. – Никто мне не нужен! Никто! И потому ты никого из них не получишь.

Лора глянула на подушку, затем на свой усыпанный стразами клатч, тоже добытый на одной из барахолок, и, стиснув зубы, все‐таки сунула в него кинжал, прямо к черному ведьминому камню, бутафорской волшебной палочке из пластмассы и губной помаде. Да, когда Лора носила нож с собой, ей было неспокойно, но когда оставляла дома, где его могли найти другие или где он сам мог найти кого‐то, ей было ужас насколько страшно. Тем более, если Титания не передумала и их план остается прежним, то кинжал может ей помочь. В конце концов, против зла иногда помогает только другое зло.

– А он ведь обещал, что я смогу ему костюм на День города выбрать… Эх, врунишка.

Это было первое, что услышала Лора, когда закончила припудриваться, впервые обведя глаза розовым, а не черным, и въехала в комнату Джека, где Франц и Титания ее уже ждали. Сам Джек будто бы ждал тоже: лежал все там же и так же, вытянув руки по швам в своем алькове, но уже не под тканевым покрывалом, а под шерстяным. Очевидно, Титании было тяжело видеть, как ничего не меняется здесь, и поэтому она меняла, по крайней мере, одеяла. На подоконниках, тоже ее стараниями, стало в разы больше цветочных горшков с домашними растениями, перенесенными из лавки, которую Титания закрыла насовсем после того, как спонтанно уволилась ее помощница. Вокруг люстры, будто ажурный плафон, вился дым от благовонных палочек с амброзией.

Этот запах, как и сам дым, напомнил Лоре о спиритическом сеансе, и она поежилась, растерла выступившую под блестящими рукавами гусиную кожу, прежде чем проехать глубже в комнату и погладить маленькие декоративные тыквы с голубыми свечами внутри, стоящие в ее углах, вырезанные не очень ровно, будто бы трясущейся рукой. Раньше Джек расставлял такие по всей Крепости ко Дню города, и вместе, вчетвером, они украшали дом. Даже плели гирлянды из желудей и сухих вязовых листочков, а накануне проводили грандиозную уборку, подметали, мыли полы и стены очищающим настоем из зверобоя и лимонника… В этом году, конечно, все было по-другому. Все было неправильно и не так. Даже Барбара не бесновалась в предвкушении веселья, как обычно, а лежала так же неподвижно, как Джек, забившись в щель под его кроватью, не шевелясь и никому не отзываясь, будто бы и впрямь всего лишь тень, отброшенная стоящим в изголовье ночником.

– А я, кстати, действительно выбрал! Костюм для Джека в смысле, – снова заговорил Франц, стоя рядом с понурым видом, и махнул головой на спинку стула, где поверх таинственного черного пальто, в котором Джека принесли к двери Крепости, висел с виду непримечательный свитер крупной вязки, джинсы с коричневым ремнем и еще какие‐то цепочки, браслеты. – Жаль, что он не сможет его надеть… Хотелось бы мне взглянуть на него в таком прикиде. Эй, а ты почему еще не в костюме, Тита?

А действительно, почему? Лора заметила это только сейчас, когда посмотрела на Титанию следом за Францем. Прихлебывая из фарфоровой чашки, она сидела в кресле нога на ногу в том же платье, в котором обычно копошилась в сырой земле: зеленый батист в коричневую клетку, белые рукавчики, кружевной воротничок, вышитый передник. Следы почвы виднелись на ее локтях – видимо, уже не поддавались стирке. Никаких украшений, никакой прически или макияжа на Титании не было, будто она, как Франц, решила притворяться на День города самой собой. В прошлом году она, помнится, была какой‐то там египетской богиней, а в позапрошлом – цветком со смешным ободком в виде лепестков. Титания уважала Джека, а потому чтила его традиции. Она бы никогда не отказалась наряжаться тридцать первого октября, как бы глупо ни было восставать против Ламмаса в праздничном костюме. Если только…

– Я не иду на День города, – произнесла Титания, как какое‐то проклятие, заставившее Лору сжаться в кресле, а Франца – стиснуть края своего плаща.

– Мы… Мы с Лорой пойдем вдвоем? – проблеял он как‐то совсем уж испуганно даже по меркам своей обыкновенной лени и трусости. – Но ты говорила…