Текст книги "Самайнтаун"

Херн шагнул в лес первым.

– Я знаю, – сказал он мягко, обернувшись, когда Титания осталась стоять на месте. Она скрипнула в ответ зубами, очень сомневаясь в его словах. Если б правда знал, то не привел бы ее сюда! Да и откуда ему знать? О маленьких мерцающих крыльях, урчащих животах, укусах на бедрах и груди, стоптанных в кровь ногах, клубах пара изо рта и беге… Однако Херн повторил уверенно, настолько, что она почти ему поверила: – Я знаю, Тита. Со мной тебе нечего бояться.

– Но здесь… – Титания осеклась. Не сдержалась, поежилась, попятилась. Взгляд волчий, оскал – тоже. Ей больше не было стыдно – пусть пристыдит, коль захочет, лишь бы позволил спрятаться.

Но вместо этого Херн, мягкий с ней, чуткий и смиренный, как ни один мужчина до него, произнес:

– Одно твое слово, Королева, – и мы уйдем. Я просто хотел тебя развлечь. Хотел увидеть тебя настоящую, свободную, и чтобы ты увидела настоящего и свободного меня.

Конечно, она тоже этого хотела. Она понимала, что Херн привел ее сюда, не просто чтобы похвастаться оружием и умением из него стрелять, а чтобы доказать: они из одного теста, горького, травяного. Потому что оба охотники и в то же время звери. Потому что не чувствуют они себя нигде живее, чем в ночном лесу, ведь из сырой землицы и опады соткана их плоть, а кровь набрана из растаявшего снега и крови чужой. Да и в конце концов, не в ресторан же им на свидание идти? Свинина в кисло-сладком соусе хороша, но мясо, свежее, сырое, добытое и разделанное собственноручно, куда лучше.

Титания жуть как по нему соскучилась! Во рту собралась вязкая слюна. Херн соблазнял ее, но не собой, не обещанной любовью или нежностью, а ее же естеством. Вернуться бы и впрямь к истокам, хотя бы на день снять с себя эту маску из пудры и человеческих одежек да надеть шкуру… Вязовый лес звал Титанию, но уже не голосами ее детей. Прошло слишком много лет, когда она слышала их в последний раз. Услышит ли снова, если и впрямь последует за Херном доверчиво и слепо? Сможет ли он защитить ее? Ждет ли ее в вязовом лесу расплата?

Она даже не подозревала, что так отчаянно тоскует по нему, пока не подошла настолько близко. Мятный холод, сырая свежесть, терпкий мускус хмелили. И Титания подумала: а может, прошлое давно осталось в прошлом и лишь страх по-прежнему при ней? Лишает ее куда большего, чем дает, и себя терять заставляет. Джек помогал ей бежать, но что, если Херн поможет ей вернуться?

– Это просто лес, – сказал он, опустил лук, который удерживал на плече, и протянул ей раскрытую ладонь в тех самых мозолях, которые на самом деле были от тетивы, а не от топора.

– Это просто лес, – вторила Титания, принимая ее.

И вместе они пошли среди вязов.

Присутствие Херна ощущалось как тяжелый шерстяной плащ. Оно легло на лес и задушило в нем все звуки. Даже птицы умолкли, а трава пригнулась. Титания ступала рядом медленно, разувшись и оставив туфли у дороги, и ореол той силы, которую Херн источал, скрадывал их дыхание и шаги. Впервые она не вела, а была ведомой – шла на один шаг позади, вертела головой и дергала ушами, вглядываясь круглыми широко распахнутыми глазами в сумрак. Лей-линии, которые обычно набухали в преддверии Самайна и прожигали дыры в мироздании, сейчас были едва заметны, как бледные вены, зарытые где‐то глубоко под землей. Титания гадала, кроется ли причина в том зимнем холоде, который Херн источал и который даже лей-линии словно погружал в спячку. Ведь существуй где‐нибудь другие города, подобные Самайну, Херн бы однозначно выбрал Йоль. Нет, не так… Он бы ему причитался. Ибо Дикая Охота – вестник смерти Солнечного бога, рычаг для нового поворота Колеса. Титании никто об этом не рассказывал, но она читала. В той самой книге, обтянутой зеленой бархатной обложкой, которую оставила в сумке на краю дороги, как и свои туфли. Там же она наконец‐то оставила страх.

– Это место… – произнесла вдруг Тита, оглянувшись, когда они зашли достаточно далеко, чтобы между деревьев почти не осталось просветов. – Точно. Это оно! Вон там, чуть дальше, тот самый вяз… Здесь я повстречала Джека.

– Что ж, значит, отсюда и начнем. Утром я приманивал дичь, – сообщил Херн, спуская с плеча лук. Титания задрала голову вверх, выглядывая сквозь крону огненно-рыжие лучи заката, и прислушалась. Лес все еще молчал, зато с ней громко говорила ее природа. – Желаешь взять на себя кабана или волка?

– Тебя.

– Что?

Херн чуть не переломил стрелу в пальцах, которую уже вытащил из колчана. Титания ощерила в широкой улыбке зубы, больше не скрывая, а показывая, какие они у нее острые. Тоже хвасталась.

– Поймай меня, Херн Охотник, пока я не поймала тебя!

И она нырнула в темную чащу.

Тьма понесла Титанию вдаль и ввысь. Родная, бархатистая, она будто соскучилась по Тите точно так же, как и та по ней: сразу приняла в свои объятия и скрыла от мира, от невзгод, от Херна и его стрелы, уже лежащей на натянутой тетиве. Он что‐то крикнул ей вслед, но что именно, она не услышала. В ее ушах пел ветер и ворчала древесная кора, крошась под черными ногтями, когда Тита ухватилась за вязовую ветвь и взобралась вверх по стволу. Ее вечернее платье – скользкое, шелковое, на тонких бретельках – задралось до молочно-белых бедер. Болеро, которое прикрывало цветник на ее коже, спало. Порвались и слетели бусы, растрепались волосы, ожили их пряди, помогая цепляться и карабкаться. Лесной воздух во рту таял, словно сахарная вата. Сам лес ей принадлежал, как любой мужчина. Чем она думала, отказавшись навещать его? Это ведь то же самое, что не пить, от жажды умирая, или царапать кожу, в которой ты родился. До чего же глупой Титания была… И какой свободной чувствовала себя сейчас!

Она смеялась, ища укрытие в остроконечной кроне, как смеются дети, когда играют в салки. Внизу бродили тени, и Титания мысленно отсчитывала минуты до заката. Она хотела победить до того, как солнце сядет окончательно, чтобы видеть удивление на лице Херна, когда ее зубы накроют его горло.

Мимо просвистела пернатая стрела.

– Шустрая! – похвалил Херн откуда‐то из-за деревьев.

Титания без труда вильнула в сторону и повисла на ветке вниз головой, обвив ее ногами, чтобы стрела вонзилась в ствол, а не ей в лоб. Однако над головой тут же пролетела следующая, а затем еще одна. Херн выпускал их друг за другом, вслепую выдергивая из колчана, и в конце концов одна из стрел – с зазубринами на наконечнике – полоснула Титу по виску.

– Осторожнее, Королева, – подразнил он, выглянув из-за куста с клюквой. Его пламенно-рыжие волосы сливались с недозревшей ягодой. – Я не хочу ловить тебя так быстро.

Следующую стрелу Титания перехватила. Поймала в воздухе гибкими пальцами и раскрошила у него на глазах, показывая: беспокоиться Херну не о чем, ни за что и никому не поймать ее. Она перескочила на соседнее дерево, и по воздуху разлетелись перья, капли крови, ее волосы и сухие листья. Титания снова затаилась, на этот раз уже всерьез: не смеялась больше, притихла, пригнулась. Однако Херн опять ее нашел, и все повторилось. На ходу выдергивая из земли промахнувшиеся стрелы и возвращая их в колчан, он не отставал от нее ни на шаг, ибо чутьем обладал превосходным. А стрелы его словно жили своей собственной жизнью и обладали волей. Даже если казалось, что стоит Херн к Титании спиной, наконечники их все равно каким‐то образом вонзались рядом. Поймать его и при этом не быть пойманной самой и впрямь оказалось сложно, но еще сложнее оказалось стряхнуть с себя это лесное наваждение, отзывающееся в груди давно похороненными трепетом и истомой. Она даже забыла, что поклялась больше не влюбляться и зачем пришла сюда на самом деле.

Нужно было себе о том напомнить.

Иди же, прелестный малютка, скорей: я дам тебе в няньки моих дочерей. Мои дочери станут ночною порой плясать и, баюкая, петь над тобой. Люблю тебя, сердцу ты мил моему; коль сам не пойдёшь, я насильно возьму![24]24
  Здесь и далее «Лесной Царь» Иоганна фон Гете в пер А. А. Фета.


[Закрыть]

Очередная стрела вспорола бронзовые юбки вязов, но промахнулась и улетела гораздо дальше, чем все другие. Титания усмехнулась и продолжила напевать. Эти строчки из книги в зеленом переплете с трикветром на корешке, которые она перечитывала украдкой все прошлые дни, теперь были выгравированы в ее памяти, как и легенды о Джеке; как и легенды о ней самой и многих других существах.

Отец мой, отец, вот меня он схватил. Лесной царь, я чувствую, мне повредил!

Тита снова ухватилась за ветвь, снова подтянулась, пытаясь выследить бесшумно крадущегося по земле Херна, как он выслеживал ее. Голос ее был холодным и бесстрастным, как тот ветер, что протягивал между ними след из звуков и запахов:

– Отцу стало страшно, он гонит коня, – продолжая, она наконец‐то углядела под вязом мужской силуэт. Держа навесу лук, Херн бесшумно пристраивал на тетиве новую стрелу. – Он мальчика держит, что дышит, стеня. Насилу достиг он двора своего… Ребёнок был мёртв на руках у него.

– «Лесной царь» Гёте? Ах, да, говорят, на самом деле Гёте написал его о Дикой Охоте, ведь любой, кто увидит нас, обязан стать одним из всадников… Слышал, он и вправду был мною одержим, гулял допоздна накануне праздников Колеса, вглядываясь в ночное небо, – весело отозвался Херн, крутя головой вслед за шелестом и треском кроны под босыми ступнями и пальцами. – Наверное, все‐таки следовало обратить на него свой взор. Тогда бы он не написал такую чепуху, будто вместо крепкого отца я забрал больного сына.

– Щадишь детей? – спросила Тита, подглядывая за Херном сквозь листву.

– Не щажу, а не выбираю, – пояснил Херн. – Зачем мне в войске те, кто не способен управляться с оружием и седлать лошадей?

– Войско, – повторила Титания эхом и прижалась щекой к дереву, на верхушке которого пряталась. Обугленное от удара молнии когда‐то, оно до сих пор пахло грозой и дымом. – Ты все еще его собираешь?

– Да. Я не могу не собирать.

– Ты уродился таким?

– Нет, уродился я обычным, сыном мельника и прачки, а затем просто… оступился. – Что‐то рассмешило Херна, очевидно, давнее воспоминание. Хворост затрещал под его ботинками, и Тита тут же перепряталась: он подошел слишком близко. – Убивал не тех и не там, где следует, вот и был проклят. В древности то дело было… А древние боги были злее, чем те, что заправляют всем сейчас.

– Сколько же у тебя уже должно быть мертвецов…

– Много. Очень много. Но не вечна их Охота, в отличие от моей. Рассыпаются прахом да освобождаются, а мне вот новых набирать надо, иначе призывать не только трупы и полутрупы начну, но и живых, здоровых. Такова она – природа. С ума сводит, если ее не слушать, и, если слушать слишком внимательно, – тоже.

– От этого бремени Ламмас избавить тебя обещал? Разве это возможно?

– Не знаю. Он обещал, что на себя бремя мое возьмет. Получится ли, покажет время. Уже скоро оно придет.

– Насколько скоро?

– В Самайн. Когда Ламмас исполнит свою часть сделки, и войско станет мне – ему – ни к чему.

Понимал ли Херн теперь, зачем Титания на свидание согласилась? Почему на самом деле позволила в лес себя затащить и не сбежала? Не только ведь свободы ради, но и ради помощи, которую он уже ей оказал тогда с цветами и которую – она не сомневалась – окажет вновь. Вопрос лишь в том, добровольно или же по глупости мужской.

Будто в ответ на ее вопрос, Херн замолчал и закашлялся. Даже с высоты вяза Титания почуяла аромат цветов и железистый оттенок крови на их лепестках. Вот, значит, как оно работает… Цветов в легких и желудке тех, кто Ламмасу в преданности поклялся, не меньше, чем в отравленных им жителях. Разница лишь в том, что первые от них не мучаются, покуда не болтают лишнее, как Херн.

Интересно, как много Титания сможет выяснить, пока он окончательно не задохнется?

– Думаешь, он тебя отпустит так просто? Я бы вот не отпустила… – промурлыкала Тита, неторопливо, невесомо перебираясь дальше по деревьям следом за Херном, который, отплевываясь от цветов и вытирая окровавленный рот, брел по лесу, выискивая ее глазами такими зелеными, что в них можно было увидеть еще одну чащобу, его собственную. – Редко найдешь «партнера», готового убивать ради тебя. Поэтому ты слишком ценен.

– Кто сказал, что я кого‐то убиваю? – поинтересовался Херн. Звери разбежались от них двоих уже давно, но вот вокруг снова начал подниматься гул: сверчки, пробужденные отнюдь не осенним теплом, а затем мыши и совы, которые на них охотились, хлопая крыльями у ползущей по деревьям Титании над головой. – Нет-нет, обычно Ламмас занимается таким сам, чтобы Чувство Джека, как он это называет, не вмешалось. Лишь Ламмас для него невидим. А мы… – Снова кашель. – Рабочая сила. Сейчас, однако, когда Джек больше не помеха, Лемми иногда тоже участие принимает. Но, надеюсь, до меня очередь не дойдет. Я как‐то не горю желанием горожан в жертву приносить. Это больше по части маньяков и духов пира.

– Духов пира? Ты знаешь о них?

– Как и ты. В конце концов, их всего двое.

– Теперь, – прошептала Титания.

– Пока, – прошептал Херн.

В следующую секунду он согнулся пополам, и жухлая, болотно-соломенная трава под ним окрасилась в ярко-алую. Вокруг ног закружились и улеглись на землю фиолетовые лепестки. Мелкие, розовые ошметки плоти, которую цветы выталкивали у него изо рта, падали рядом с ними.

Не то от запаха мужской крови, не то от услышанного инстинкт Титании вдруг возобладал над здравым смыслом. Он сказал ей «Сейчас!» и толкнул в спину. Их с Херном глаза встретились сквозь листву, которую Тита раздвинула руками, прежде чем он скинул с плеча лук, посадил на тетиву стрелу и выстрелил ей в лицо.

– Йольский кот! – выругался он, когда Титания отбила ту ногтями со звоном таким, будто наконечник встретился с железом. Затем она оттолкнулась от вязовой ветви и, проделав в той борозды, сиганула на Херна сверху, повалила его наземь и выбила лук одним ударом.

Охота официально завершилась. Херн даже не пытался ей сопротивляться. Чумазые, покрасневшие от тетивы пальцы потянулись к лицу Титы, но щелчок ее челюстей заставил их одернуться. Второй щелчок, однако, не подействовал: Титания скалилась, но пальцы Херна все равно прижались к ее щеке. Она замерла так, сидя на его бедрах в платье, перепачканном в траве, смоле и крови (с непривычки она разодрала о кору коленки). Длинные черные волосы разметались, погребли под собою и разбросанные по опушке стрелы с упавшим колчаном, а ягоды терна с сонными цветами, взросшие под ними, образовали мягкую подстилку. Титания даже не заметила, как с нее снова посыпалась пыльца. Холодная стылая земля и зимой бы плодоносила там, где Титания чувствовала желание и любовь. Это было восхитительно – снова испытывать их сейчас.

– Восхитительно, – прошептал Херн, погладив под ними зацветшую подстилку. – Из твоих рук плетется сама жизнь… Ты… – Он приподнялся на локтях и посмотрел на нее так, будто не знал, что она его использует. – Ты – прекрасный сад!

Тита даже не заметила, как одна из лямок платья лопнула. Черная блестящая ткань сползла на грудь и ниже, почти до ребер, но Херн смотрел вовсе не туда. Он прижался губами к ее предплечью, где расцветал белоснежный асфодель, переплетенный с цветами маленькими и большими, тусклыми и пестрыми, покрывающими почти каждый дюйм ее тела от щиколоток до спины.

– Я кладбище, – возразила Тита. – Вечный мемориал тем, кому не посчастливилось хоть ненадолго побыть моей любовью.

– Не посчастливилось? – переспросил Херн почти оскорбленно. – По-твоему, я выгляжу несчастным?

– Какой самоуверенный, – ухмыльнулась она. – Ты знаешь, что я делаю с теми, в кого влюбляюсь по-настоящему?

– Нет, но надеюсь, что узнаю рано или поздно, – улыбнулся тот, заправляя извивающуюся прядь волос ей за ухо. Та терлась о его пальцы, будто бы ластилась. Титания, глядя на это и на его полуприкрытые глаза, всерьез задалась вопросом: нет, он правда не знает? Иначе бы ведь не был здесь с ней. Иначе бы бежал без оглядки. Ведь инстинкты Титании, ее голод, не щадят никого – даже предводитель Дикой Охоты не сможет стать исключением. – Я не обычный мужчина, Тита. Я не боюсь шипов. Они у всех красивых цветов есть, это их защита, – прошептал он, будто бы прочел ее мысли и затаенные страхи. – Поэтому среза́ть шипы не собираюсь тоже. Я готов о них колоться, чтобы ты цвела.

– Красивые цветы не только колют. Они еще и ядовиты, – ответила она уклончиво. Руки ее обвили его шею, как плющ обвивает старое надгробие. Она позволила себе придвинуться ближе, прижаться грудью к груди, а бедра к бедрам и шепнула на ухо: – От некоторых расстаешься с жизнью, даже не поняв, чего именно ты успел коснуться.

Херн глубоко вздохнул и откинулся немного назад. Его рука соскользнула с ее колена, где лежала прежде, стирая ссадины и сочащуюся из них темно-бордовую кровь, чтобы проникнуть в траву, под копну черных разметавшихся волос. Там он сорвал один из плодов ее терна, – голубоватую ягоду, матовую, будто покрытую инеем, – и, едва Тита успеха ахнуть, забросил ее себе в рот. Прожевал медленно, пачкая губы в темно-лиловом соке, и ухмыльнулся, когда ничего ему от этого не стало.

– Яд, значит, – протянул он. – Тогда я бы пил тебя день и ночь напролет.

Щеки Титании вспыхнули, хотя она была уверена, что давно утратила способность краснеть. Ребра заныли, будто наизнанку грозили вывернуться, настолько сильно забилось сердце о них. Сделалось так хорошо, что почти больно. Голод – вот он! – поднялся в ее желудке, опять набрал полный рот слюны, но Тита проглотила ее и все пороки обратно. Забыть о клятве, данной самой себе, она могла, но о клятве, данной Джеку, – нет.

Не за тем, чтобы наедаться досыта, она здесь. Не за тем, чтобы из охотника добычей становиться. Раз начала, то должна закончить.

– Что Ламмас с жертвами будет делать? Для чего части их забирает? – спросила она в лоб. Боялась снова в Херне потеряться, а потому надеялась, что он, услышав это, сам ее и отрезвит. Его брови – такие же рыжие, как кудри, падающие на них, – действительно сошлись на переносице, рот изогнулся серпом. Он даже не скрывал своего разочарования, хотя явно знал: к теме той она обязательно вернется. Похоже, просто хотел верить, что не настолько скоро.

– Ты сказала, будто знаешь, кто такие духи пира, – произнес Херн. – Откуда?

– Торговцы и селяне, которых я для детей приводила домой, любили травить байки перед смертью. Они и рассказали. Расскажи и ты мне теперь. Пожалуйста. – Титания никогда и ни о чем не просила. Не притворялась слабой, как сейчас, не подчинялась, ибо хищники не притворяются, что ранены – так делает добыча. Оттого и выходило у нее это неуклюже, снова комкались слова, снова шипел, срывался голос. – Ты подснежники добыл. Защищать меня стремишься. Помогаешь. Так помоги еще! Пусть Ламмас бремя твое заберет, как обещал, но своего не получит. Возможно так? Возможно?

Херн мягко отстранился и отвел глаза от глаз ее, точно тоже их, как все, страшиться начал: непропорционально крупных, совиных и серебряных, похожих на мать-луну, что, налитая, сверху на них глядела. Титания притихла, словно снова пряталась, выпрямила спину и неловко поправила платье, уже готовясь встать и уйти с тем, что есть, но без того, что было нужно. Однако Херн придержал ее запястье.

– Колесо, – сказал он сквозь новый приступ кашля. Ему пришлось отвернуть голову, чтобы не забрызгать ее кровью. – Колесо на место поставить хочет. Поэтому не ходи на День города. Не ходи, слышишь? То, что Ламмас сотворил на Призрачном базаре, покажется детским утренником по сравнению с тем, что он собирается устроить тридцать первого октября.

– Ты сказал… Колесо? – переспросила Тита. – То самое? Ты… Ты серьезно? Но как? В обмен на жителей Самайнтауна, верно?

Херн не ответил. Его рыжая щетина уже окрасилась в красный. Он только схватил Титу за плечи, уселся с ней нос к носу на холодной земле, где терн завял и сгинул, а разбросанные стрелы разломились в труху. Голос его стал треском костра и волчьим воем, одновременно убаюкивая и покрывая от страха гусиной кожей:

– Уйди со мной. Останься со мной. Будь со мной. Даже в Самайнтауне нет места таким, как мы, и ты это знаешь. Я видел, как в трамвае на тебя смотрят, как оглядываются, как не доверяют. Все потому, что даже здесь люди все еще люди. Они не понимают даже самих себя, так как они могут понять Королеву фей? Кого‐то вроде нас? Я лучший выбор для тебя, поверь мне. Пусть духи пира сами разбираются друг с другом, а мы тем временем…

В словах Херна было зерно истины, а может, даже целый ее плод. Титания вполне могла вкусить его, ибо новорожденная ночь, истекающая чернотой, терновый сок на пальцах и отблески костра волос прекрасно к этому располагали. Она даже наклонилась к Херну, подула слегка, чтобы смахнуть клематисовый лепесток, запутавшийся в кудрях. С его нижней губы все еще капала кровь, и Тита стерла ее большим пальцем, улыбнувшись, когда он поцеловал ее ладонь в ответ, разозленный, несогласный, но все еще удивительно нежный.

А затем где‐то в чащобе хрустнула ветвь.

Раньше вся жизнь Титании состояла сплошь из леса. Замок ее, белокаменный, обвитый колючими розами и расписанный позолотой, тоже был им изнутри: растения в стенах, гнезда вместо кроватей, лунный свет заместо свечей. Каждый раз, покидая его, Тита просто переходила из одного леса в другой. Затем в следующий и следующий… Так она выучила наизусть, как какой зверь, живущий в них, звучит. И что ветвь не хрустит настолько тяжело под копытом оленя или кабана. Так ветвь хрустит лишь под человеческой ногой.

– Тита, нет! Все в порядке!

Она вскочила, прильнула спиной к кольцу деревьев и припала животом к земле, щеря зубы в ответ на смерть. Ее воплощение стояло там, в кустах напротив, и смотрело на нее бельмами, как тогда в оранжерее.

Это снова был не призрак и не сон, а Артур Мор. Ее бывший любовник, восставший из мертвых.

– Спокойно, Тита! Это просто охотник из моего войска!

Так вот, что оно теперь такое и почему преследует ее. Херн поднялся между ними и, даже не отряхнув штаны от налипших клочков земли, выставил руки по обе стороны. Все, что Тита видела, даже когда Херн загородил Артура собой, – это синюшное раздутое лицо, как у пугала, принадлежавшее некогда умному, харизматичному мужчине. Ошибки быть не могло. Титания с трудом фокусировала взгляд на чем‐то, кроме трупных пятен на его щеках, но все‐таки заметила безобразный кривой шов на шее, из-за которого его голова немного кренилась на бок, будто ее не к тому телу пришили.

– Что он здесь делает? – Она шипела, а не говорила. Онемевшими замерзшими пальцами, будто ветер поднял вместо сухих листьев метель, Тита ткнула саму себя в предплечье, в асфодель, что был набит в память об Артуре Море. Она надавила на него так сильно, что ноготь почти вошел под кожу. Воспоминания и животный ужас, какой она обычно испытывала лишь тогда, когда случайно отрывала головы во время поцелуев, снова ожили. – Зачем ты призвал его в Дикую Охоту?!

Херн Хантер – не просто имя. Это действительно проклятие, и собирать мертвых в услужение – его задача. Титания знала это, как знала и то, что слуг Ламмасу нужно много, а значит, нужно много мертвецов. Вот трупы и пропадали все это время из моргов, на что не раз жаловался Джек. Вот только холодильники вскрывать не то же самое, что вскапывать могилы. А Артур Мор был в могиле. Джек с Францем вернулись в ту самую ночь с лопатами, похоронив его на кладбище без почестей, но надежно, как подобает. Даже по законам Дикой Охоты он, уже упокоенный, не должен был стоять здесь с приоткрытым беззубым ртом, пошатываясь и отравляя воздух гнилью.

Титания вопросительно смотрела на Херна, и тому не оставалось ничего, как объясниться, виновато и по-мальчишески скребя пальцами затылок:

– Извини. Артур… Он действительно не входил в мои планы. Просто пока я прибирался в переулке за кинотеатром, чтобы у тебя не возникло проблем, я подумал, что, раз он уже мертв, то ему не составит труда рассказать побольше о тебе, чтобы я мог, ну…

– Ты был тогда у кинотеатра? – прервала его она. Ее плечи немного расслабились, опустились, когда чувство острой угрозы, но не тревоги, миновало. – И ты призвал Артура, чтобы узнать больше обо мне? Узнать, как мне понравиться? Но… Но зачем ты привел его сюда?

– Я не приводил! – воскликнул Херн и развернулся к нерадивому охотнику, стиснув зубы. – Он сам пришел, наглец! Я велел тебе быть с Лемми, как и остальным. И вправду, почему ты здесь?

Артур Мор сделал шаг в сторону, так, чтобы выглянуть из-за спины Херна и чтобы Титания хорошо его видела. Медленно он поднял руку над кустом, а вместе с ней – отрезанную голову с белокурой копной, кучерявой, как вьюнок. В них зацепились съехавшие очки и маленькие золотые цветочки-сережки. За толстыми стеклами в немигающих глазах отражалось непонимание, а побелевший рот был слегка приоткрыт, но только слегка – очевидно, даже закричать она, Линда, не успела.

Артур потряс ее головой, и кровь закапала ему на брюки из неаккуратно разрубленной шеи.

– Какого… – выдохнул Херн.

Титания не умела испытывать горечь утраты. Вид любого человеческого мяса отзывался чем‐то приторно-сладким, отнюдь не горьким на ее языке. Но мысли это вызывало такие же, какие невольно приходили ей на ум, когда кто‐то из бестолковых лесничих и ловцов топтал и ломал ее детей.

«Растоптать и сломать в ответ. Не забуду. Не прощу».

– Я ему этого не приказывал! – принялся оправдываться Херн. – Титания, послушай…

Слушать она, конечно, ничего не собиралась, как и более находиться здесь. В темноте глаза Титании, сияя, видели все так же хорошо, как днем, а потому голову Линды она рассмотрела и запомнила во всех деталях. Артур держал ее перед собой, как затухший фонарь. Снова хрустнула ветвь, на этот раз под ногой самой Титы.

– Титания!

Херн окликнул ее, но останавливать не стал. Да и не смог бы. В тот момент Тита все для себя решила. Лето, которое на секунду запахло теплом и солнцем для нее, снова ударило в нос солью и железом. Пожухла для нее трава и облетели все деревья, как те вязы, из заточения которых она вырвалась, бросившись бежать обратно в город. Осень, которую она едва не предала, снова заключила ее в объятия и стала ближе всех. Зябкая, непогожая, золотая и ароматная в своем гниении. Во имя этой осени она сожрет лето живьем и сломает Колесо.

Она ни за что не позволит Ламмасу вернуть к жизни таких, как он и Джек.