Текст книги "Повитель"

4

На другое утро в комнатушку, где спал Григорий, заглянул вчерашний бородач и молча кивнул головой, приглашая следовать за собой. Он провел его через какое-то темное и душное помещение, опять втолкнул в ту же комнату, что и вчера.

Терентий сидел на прежнем месте в той же позе, будто не вставал с кресла всю ночь. Однако Григорий подумал, что выстрелы из обрезов по ночам, звон выбиваемых из окошек стекол раздаются в Локтях именно потому, что Зеркалов сидит вот здесь, в этой комнате.

– Присаживайся, – кивнул он Григорию на свободный стул.

Григорий снял шапку и опустился на краешек стула, молча ожидая, что будет дальше. Зеркалов еще помедлил и спросил:

– Значит, не боишься, если… Андрею Веселову будет известно кое-что о тебе.

Григорий порывисто вскочил со стула. Но потом словно опомнился, медленно опустился обратно, облокотился о свои колени, держа шапку между ног обеими руками.

– Чем вы докажете? – буркнул Григорий.

– Ишь ты… – усмехнулся Терентий. – Доказать-то можно бы… Но не в этом дело. Не за тем я приехал сюда… в родные места, чтоб старых друзей выдавать…

Не меняя положения, Григорий исподлобья глянул на Зеркалова.

– А задание тебе, Григорий, прежнее… – И, видя, что Бородин опять вскочил с места, Зеркалов замахал руками.

– Да сиди ты! Слушай до конца… Как же, слыхал – тебе своя шкура дороже… Но… сделать так надо, чтобы все было шито-крыто. Никто ведь не знает, что ты в Гнилое болото ходил тогда…

Григорий наконец выпрямился, легкий плетеный стул скрипнул под ним.

– Интересно, – промолвил он, положив руки на стол. – Ну, ну, слушаю.

– Не так хотя интересно, а надо.

– Чего тебе Андрей в печенки влез?

– А тебе не влез? – строго спросил Зеркалов. Потом вдруг иронически покривил губы. – Дуняшку ведь так и уволок у тебя… Ох, хор-роша девка была! А сейчас, чай, в самом соку бабенка… Зря ты меня тогда не послушал… М-да… Он, говорят, партийным теперь стал у вас?

– Как же… Большак.

– М-да… – еще раз протянул Терентий. Прихрамывая, прошелся по комнате, подошел к висевшему на стене тускловатому зеркалу в массивной, когда-то золоченой раме.

– Эх, все ж таки годы, Гришка, идут да идут… Изменились мы, брат, с тобой, постарели. Смотри, у тебя уж усы как у настоящего мужика, возле глаз морщинки пробиваются. Да и я не помолодел. Волосы вот начинают с головы сыпаться, полысею скоро совсем. Не знаешь ли мази какой против облысения?

Григорий отрицательно мотнул головой, думая: «Дьявол, еще и о красоте беспокоится. Все равно некому ее показывать, прячешься ведь от людей…»

Зеркалов подошел к Григорию, дружески похлопал его по плечу и снова повторил:

– М-да, постарели… А давно ли молодцами по деревне ходили? Помнишь, как мы с тобой Мавруху-то? Как она забилась в руках-то у нас? Как вытащенная из озера сильная рыбина…

– Хе-хе… – уронил Григорий тихий смешок и невольно заерзал на стуле. Но, словно испугавшись скрипа, тотчас затих и, не поднимая головы, промолвил: – А Веселов, что? Конечно, и мне он… А только уберешь Андрюху – Ракитин на его место встанет. Опять, что ли, убирать? Всех их не перебьешь.

– А может, и не встанет. Нам важно страху нагнать. А там посмотрим.

Бородин хмыкнул, но ничего не сказал.

– В конце концов дело это не твое, – продолжал Зеркалов. – Так что ж, согласен?

Почувствовал Григорий, что не все еще сказал Зеркалов, и неопределенно покачал головой. Тогда Терентий выбросил на стол, поближе к Григорию, пачку денег. Она шлепнулась возле самого его локтя, как тяжелая, намокшая тряпка.

– Вот… плата…

Быстрым, жадным движением Григорий схватил деньги. Но тотчас бросил их обратно, будто обжегся. А в следующую секунду рука его опять поползла к деньгам, на этот раз медленно и несмело. Пальцы Григория дрожали, выбивали отчетливо слышимую дробь по клеенке. Лицо покрылось лиловыми пятнами, потом.

– Тут… сколько? – прошептал он.

– Хватит тебе. И главное – дело-то пустячное. Я бы и сам… да вот… – Зеркалов легонько стукнул себя по больной ноге.

– Н-ну, а… как же?.. Ты говоришь, шито-крыто, чтоб… – совсем задыхался Бородин.

– Ты сперва ответь – согласен или нет, – усмехнулся Зеркалов.

Множество мыслей крутилось в голове у Григория. «Взять, взять деньги… Ведь как зажить можно!.. Андрюшку трудно выследить, верно… Можно самому пропасть… А коль сойдет все с рук? Ведь никто же не знает про Гнилое болото… И про Лопатина тоже… Взять, а там видно будет… Может, Тереха-то жив сегодня, а завтра… Плохо его дело, видать, коль боится нос высунуть наружу…»

И сам не заметил Григорий, когда схватил со стола грязноватую, скользкую пачку и сунул за пазуху, под рубаху, к голому телу. Очнулся, услышав голос Зеркалова:

– Ну, вот и все… Пойдем завтракать. Потом договоримся обо всем…

Григорий машинально поднялся и пошел следом за прихрамывающим Терентием.

Вчерашний бородач, который сторговал у Григория коня, молча принес чугунок с лапшой. Так же молча разлил по тарелкам, высыпал на стол кучу деревянных ложек.

Если бы не вчерашний разговор на базаре, Григорий подумал бы, что бородач немой.

Позавтракав, Зеркалов и Григорий опять ушли в комнату с единственным оконцем. Терентий осторожно приподнял край занавески, долго смотрел на улицу, стоя спиной к Бородину.

– Когда лавка у вас сгорела, сколько убытку пожар принес? – вдруг резко спросил он, оборачиваясь.

– Сколько убытку? Не знаю, не считал. – Говорил Григорий медленно, пытаясь догадаться, куда клонит Зеркалов. Неспроста же завел он речь о пожаре.

Зеркалов сел на стоявшую у стены кровать.

– Они жгли нас, а мы их должны теперь… Понял?

– Так ведь… Лопатин, должно, тогда… Он все отговаривал лавку ставить.

– Лопатин? – Зеркалов усмехнулся. – Да его и в деревне не было в ту пору. А Веселов со своей компанией особенно косо поглядывал на вас… Но дело не в том, Григорий. Сейчас ты можешь вернуть с лихвой все, что сгорело. Вот…

Он вынул еще одну пачку денег, точно такую же, что дал Григорию до завтрака, и положил на кровать возле себя.

– Что получил ты – это задаток только, – продолжал Зеркалов. – Мы щедрые, не поскупимся, если ты…

– Господи, да что я должен делать? – воскликнул Григорий. – Ты скажи толком… Второй день мучаешь!

– Ну, твоя задача будет нетрудной… Веселов, говоришь, ночами дома сидит? Вот и надо… двери подпереть, облить керосином да поджечь…

Не обращая внимания на Григория, он взял с кровати пачку денег, осмотрел ее со всех сторон и медленно опустил в карман.

Бородин наблюдал за ним, не мигая.

– Так что же, согласен? – спросил Зеркалов. – Если нет, давай-ка сюда ту пачечку – и ступай с богом. Только… язык держи! А то – вместе с головой потеряешь…

Григорий встал, спрятал в карманы руки и проговорил:

– Не так легко все это, поджечь то есть… Дома снегом завалены… да и… подойди попробуй к дому неслышно! Кошка пробежит – и то снег под ней хрустит…

Зеркалов, поморщившись, поднялся с кровати, подошел вплотную, положил ему на плечи обе руки. Они были тяжелые, точно каменные.

– Это все верно… Гришка. Но такие дела не сразу делаются… Нам важно пока договориться с тобой, раз удобный случай вышел. А жарить Андрюху летом будем…

Как-то свободней, полной грудью вздохнул Григорий: «Летом, ага… До лета сколь воды утечет еще… Может, к тому времени ты в земле сгнить успеешь…»

– Ладно… – сказал он. – Тогда что же… я поеду.

– Езжай, – коротко ответил Зеркалов.

Запрягая коня во дворе, Григорий, опасаясь за полученную пачку денег, с тревогой думал о том, как поедет через лес. Он вернулся в комнату и, помявшись, спросил:

– Там, в лесу, Терентий Гордеич… Не твои людишки пошаливают?

Зеркалов, не отвечая, царапнул его глазами.

– Я к тому, значит… – смутился Григорий. – Опасно мне… с такими деньгами. К тому же на одной лошаденке тащиться буду. Дал бы обрезишко какой…

– А-а… Это можно.

Зеркалов вынул из-под перины тяжелый обрез.

– На… И с богом. Я как-нибудь дам о себе знать…

Но едва отъехал Григорий от деревни, как прежний страх захлестнул его. Прижимая локтем обрез под полушубком, он беспрерывно нахлестывал взмокшую лошаденку.

5

Зима прошла более или менее спокойно. Терентий Зеркалов не напоминал о себе, и встреча с ним в соседнем селе представлялась бы Григорию далеким сном, если бы не деньги, хранившиеся в заветном месте.

Бородин все-таки не переставал надеяться, что Зеркалов сгинет где-нибудь, не появится больше на его пути. А Веселов – черт с ним, пусть живет, лишь бы не трогал его… Андрей с колхозом сам по себе, а он, Григорий, – сам по себе. Деньги теперь есть. Сына бы вот только еще…

Но ни сына, ни дочери до сих пор у Бородиных не было, и Григорий стал заметно раздражаться, резче и чаще покрикивать на жену. Аниска только вздрагивала и опускала глаза, будто и в самом деле была виновата в чем-то.

В этом году Григорий намеревался – что бы ему ни стоило – запахать все свои земли и заранее предупредил об этом Павла Туманова:

– Ты, Павлуха, убирайся нынче с моей земли. – И добавил угрожающе: – Запреж говорю – не стой поперек мне. Второй раз наоборот получится!

– Не беспокойся, Григорий Петрович, не буду стоять, – тотчас ответил Туманов, и Григорию показалось, что в голосе Павла звучит скрытая насмешка.

Бородин быстро вскинул глаза на Туманова:

– Что-то сговорчив больно. Ведь в прошлом году чуть не убил меня…

– В колхоз я вступил, Григорий Петрович…

– А?! Ты? Врешь… Ведь в коммуну не шел? – скороговоркой выпалил Григорий, подступая к Туманову.

– Ну, то в коммуну, а то в колхоз… Разница.

И невольно задумался тогда Григорий, что вот уж третий человек – Ракитин, Зеркалов, а теперь и Туманов – говорил ему: колхоз – не коммуна. А что же такое колхоз?

До самой пахоты Григория не покидала эта мысль. Он даже чаще стал появляться на улице, прислушивался к разговорам. Но разницы никакой не видел. Говорили мужики о тех же трудоднях, о тех же скотных дворах, спорили, сколько каждый может держать у себя коров, птицы, можно ли иметь собственную лошадь… И остался при своем прежнем мнении – нет, не с руки. С тем и выехал на пашню.

Подъезжая к своему участку, с удивлением увидел, что по полю ходят какие-то люди, в стороне, под деревьями, стоят лошади, запряженные в плуги. По всему было видно, что его землю опять собирается кто-то пахать. Выругавшись, Григорий быстрее погнал коней вперед.

Не успел Бородин спрыгнуть с телеги, к нему подошел Федот Артюхин, поздоровался и сразу же выпалил:

– Не сюда завернул, Григорий Петрович… Эта земля теперь – колхозная…

– То есть? – поднял брови Григорий, хотя давно уже догадывался, в чем суть дела.

– Обобществили, так сказать, обществу всему передали… Твоя земля клином врезается меж бывших пашен Зеркалова и Лопатина. Объезжать нам, что ли, ее?

Григорий, казалось, не слушал Артюхина, смотрел куда-то поверх его головы.

– О тебе говорили в конторе – как, мол, быть с ним? – продолжал торопливо Артюхин. – И решили: не хочешь если в колхоз – паши во-он там, где пустошь. Там много земли…

Ни слова не говоря, не разжимая сухих, побледневших губ, Григорий повернулся, сел на телегу и медленно поехал обратно. Только Аниска, примостившаяся за его спиной, знала, что происходит сейчас в душе мужа, чувствовала – кипит, клокочет все у него внутри, и с ужасом думала о той минуте, когда останется с ним наедине…

Против ее ожидания Григорий и дома не вымолвил ни слова. Он заперся у себя в комнате и несколько дней пролежал на кровати, поднимаясь только к обеду и ужину.

Плуг, приготовленный для работы, сиротливо валялся посреди двора, поблескивая хорошо отточенным лемехом. В первое же утро нахолодевшее за ночь железо покрылось капельками росы. Под теплыми лучами солнца роса высохла, и к обеду полукруглая щека лемеха была уже усыпана маленькими крапинками ржавчины, похожими на веснушки. С каждым днем этих крапинок становилось все больше и больше.

– Может, убрать плуг-то? – несмело спросила Аниска. – Ржавеет ведь…

– А жрать что будем целый год? – вопросом на вопрос ответил Григорий.

– Ну, тотда… На пустоши, говорил Федот, можно бы…

Григорий горько усмехнулся, качнул головой сверху вниз:

– Черта ли там вырастет? Галька там одна…

Аниска помедлила и осторожно промолвила:

– А может, к Андрею тебе сходить… – И, заметив, как сверкнул глазами Григорий, добавила поспешно: – Я сама могу сходить… Попрошу… У них ведь все земли в руках теперь, может, и отведет получше…

Не торопясь, Григорий подошел к жене, держа руки в карманах. И, заметив, как в испуге сжалась Аниска, ожидая брани и побоев, еще раз усмехнулся:

– Не бойся… Не стану бить… А коль пойдешь кланяться Веселову – тогда по самые глаза вколочу в землю… Поняла? По самые!.. – И отошел так же медленно, не дожидаясь, не требуя ответа.

На другой день, однако, выехал на пустошь, всковырял несколько соток земли и забросал ее семенами. Пахал и сеял так, будто делает все для вида…

А потом, сидя дома, раздумывал: видно, в самом деле колхоз – не коммуна. Вон как круто взяли. Раз – и выкинули его с собственной пашни. И оправдываются: клином вошел… Сволочи!

Давно уже казалось Григорию, что он ждет чего-то. Но чего – не мог понять. И когда однажды на рассвете на задворках деревни грянул выстрел, понял – вот чего! Вскочив с кровати, пробежал по комнате в одних подштанниках, прилип к окну, будто мог увидеть что-то через все село. «Не Андрея ли хлопнули?» – подумал он с затаенной надеждой.

Утром Аниска, отогнав корову в стадо, зашла в комнату и сказала:

– Ночью-то слы-ышал? Бабы говорят – в Андрея…

– Врешь! – так и подскочил Григорий.

– Чего мне? – Аниска удивленно посмотрела на мужа. – Все остерегался, говорят, по ночам выходить… А тут заботы посевные. Дуняшка, сказывают, не пускала, а он: «Затихло сейчас вроде в деревне…» И пошел…

– Ну?.. – нетерпеливо воскликнул Григорий.

– Что «ну»? – переспросила Аниска.

– Уби… Попали, что ли?

– Говорят, все плечо разворотили. Бежал, пока силы хватило, потом упал. В аккурат возле Тумановых… Добили бы его, да Павел выскочил, заволок в избу. Анна – к Дуняшке, а та уж по деревне мечется. Втроем, когда рассвело, перетащили его домой…

– Ага… Ну что ж, не будет ночами-то шляться, – пробормотал Григорий, натягивая рубаху.

6

Лето постепенно брало свое. Жарче становились дни. В полдень, в самый зной, в деревне все замирало. Даже озеро как-то бесшумно и лениво, словно нехотя, плескало в каменистый берег редкими и, казалось, загустевшими волнами.

Когда жар спадал, на улицах Локтей начиналось кое-какое оживление. Меж домов сновали ребятишки. Взрослых же увидеть можно было редко: шел сенокос. К вечеру косцы возвращались. И снова деревня замирала до утра.

Через несколько дней после того как стреляли в Веселова, ночью чуть не убили Павла Туманова – проломили голову кирпичом. Колхозники говорили:

– За Андрея, сволочи, мстят… За то, что спас…

– Да кто мстит-то? Наши деревенские единоличники ведут себя вроде тихо-мирно.

Андрей Веселов, бледный, похудевший, через силу поднялся с постели, подвязал руку к груди Дуняшкиным платком, сказал жене:

– Сбегай, Дуняша, позови Ракитина, Павла Туманова, фронтовиков… К мужикам, которые партизанили со мной, забеги…

Через час в маленькой избенке Веселовых собралось десятка полтора людей.

– Вот что, товарищи… – тихо проговорил Андрей. – В сельсовете несколько винтовок есть, кое у кого охотничьи ружья имеются, обрезы, шашки… Ружья зарядить картечью. И с наступлением темноты – на улицы. По одному не ходить – по двое, по трое. И бор прочесать надо. Туда сам пойду… Уличных патрульных назначим, а в лес… Кто со мной, добровольно?

– Куда ты с больной рукой? Без тебя обойдемся, – сказал Павел Туманов. Голова его была перевязана чистой синей тряпкой.

– В самом деле, полежи еще, – поддержал его Ракитин. – В лес я пойду.

Веселов поморщился не то от боли в плече, не то от услышанного:

– Если что – стрелять можно и одной рукой. Кроме того, надо нам повнимательней приглядываться к людям…

В первую ночь ничего подозрительного обнаружить не могли, хотя до света наблюдали за домами Исаева, Разинкина, Сухова, Бородина. В лесу тоже бродили попусту.

Наутро Игнат Исаев ввалился в колхозную контору, загремел на Веселова:

– Вы что, караулили меня целую ночь? Я что – беглый каторжник какой, чтоб стеречь меня?!

– Кто караулил, чего несешь? – попытался рассеять его подозрения Веселов. Но Исаев не дал ему договорить:

– Чего несу? Да ведь я слышу – шаги во дворе, говорок… Какому, думаю, дьяволу, чего надо у меня?! Вышел в сенцы, оттуда в коровник, вылез через дыру на крышу… И все видел… Степка Алабугин с ружьем стоял у стенки, прямо подо мной, а с ним еще кто-то. Чего же вы, а?

Веселов понял, что с Исаевым надо говорить начистоту, и сказал:

– Ведь стреляют какие-то сволочи по ночам, окна бьют. Вот мы и решили проследить – кто. А ты в стороне от нас держишься… Черт тебя знает, что ты в душе носишь… Сын твой у Колчака служил.

Игнат Исаев обиженно поджал толстые губы, помолчал и сказал:

– В стороне – верно. Не вижу пока выгоды прислоняться к вам… Мне одному жить неплохо. Но… хоть и служил сын у Колчака и сгинул где-то там… обидно все равно, что скрадывают меня, как волка… Я сроду в руках ружья не держал. – И, еще помолчав, добавил: – Я вот что попрошу: не обижай ты меня, Андрей, – сними следствие. Если б хотел, все равно не уследили бы вы меня. Не обижай…

И Веселов понял: к ночным выстрелам Игнат Исаев отношения не имеет. И еще подумал: рано или поздно этот зажиточный мужик «увидит выгоду», вступит в колхоз.

На другую ночь в лесу наткнулись на каких-то людей. Завязалась перестрелка. На выстрелы прибежали уличные патрульные, человек двадцать колхозников. Неизвестные кинулись прочь, оставив одного убитого.

Утром Веселов внимательно осмотрел труп. Это был неизвестный бородатый человек лет пятидесяти…

Пришел взглянуть на труп и Григорий. Он сразу узнал того неразговорчивого бородача, который сторговал у него коня, но ничего не сказал, подумал только: «Не могли Тереху пристрелить вместо этого дьявола…»

Об убитом сообщили в милицию. Приехали сразу пять милиционеров. Один из них тотчас уехал обратно, забрав убитого, а остальные четверо несколько ночей бродили вместе с локтинскими мужиками по улицам села, по лесу. Но все было тихо. Милиционеры уехали, сказав на прощание:

– Если что – сразу дайте знать…

Однако в Локтях не раздавалось больше выстрелов. Веселов понемногу стал уменьшать количество ночных патрулей. А скоро и совсем отменил дежурство на улицах.

«Ну и зря!» – усмехнулся про себя Григорий Бородин, узнав об этом. Несмотря на то, что ночами в Локтях стояла полнейшая тишина, Григорий чувствовал: со дня на день заявится к нему гость. Он даже спать теперь ложился на всякий случай внизу, в той комнатке, где жила когда-то Аниска. И раньше Григорий часто ночевал здесь, поэтому Аниска не увидела бы в этом ничего странного, если бы не так хмур и мрачен был Бородин, если бы не вздрагивал он при каждом стуке. Она как-то спросила неосторожно:

– Ждешь, что ли, кого?

– Сатану на именины! – зыкнул Григорий, резко оборачиваясь.

Аниска пулей вылетела на улицу и только там перевела дух.

Этот вопрос жены вдруг повернул мысли Григория совсем в другую сторону. Снова прежний страх за свою жизнь захлестнул его. Терентию-то Зеркалову все равно терять уж нечего, пошалит в деревне да уползет в леса, а он, Григорий, здесь ведь останется… И если узнает кто, догадается… Аниска вон и та с допросом… Господи, раз пронесло, вдругорядь и опрокинет. Не надо бы брать у Зеркалова эти проклятые деньги!

Страх захлестывал его так сильно, что забывал Григорий в иные минуты обо всем: и о своих мечтах разжиться, и о том, что нынче весной выгнали его с собственной пашни, – чувствовал только, как жжет в пересохшем горле, точно наглотался он горячего перца, а тело, наоборот, зябнет.

Нет, нет – подальше и от Андрея Веселова и от Терентия Зеркалова!

Но вместе с тем понимал Григорий, что отступать поздно: крепко держит его в своих руках Зеркалов. И невольно все чаще и чаще задумывался: придет Терентий (не такой он человек, чтобы зря деньги давать) – схватить его за глотку, как Лопатина, чтоб не успел даже пикнуть, и… делу конец!

Терентий действительно пришел.

Перед рассветом, когда особенно глубок сон, раздался осторожный стук в окно. Григорий тотчас откинул одеяло, выдернул обрез из рукава тужурки, висевшей над кроватью. Хотя и знал он, что наступит эта минута, ждал ее, – сердце все же бешено заколотилось. Подойдя на цыпочках к окну, Григорий осторожно выглянул поверх задергушки во двор, залитый лунным светом. И словно обварило всего Бородина: через стекло в упор глядели на него глаза Терентия!.. Пошел открывать. «Сейчас… только полезет в дверь, обрезом по голове… Удобней случая не будет. Потом за горло…» И, не додумав еще до конца, сдернул крючок, толкнул дверь и отскочил в сторону, к стене, сжимая обрез за короткий ствол. Чувствуя, что ноги еле держат его, трясутся и подгибаются, Григорий проговорил, не слыша почти своего голоса:

– Заходи, Терентий Гордеич…

И так напряженно смотрел перед собой, боясь пропустить тот миг, когда в полосе лунного света, бьющего с улицы в проем двери, покажется голова Зеркалова, что в глазах заискрило. Каждая искорка, сверкнув, превращалась в темное пятнышко, которое расплывалось, сливалось с другими. Росло перед Григорием черное, непроницаемое пятно, и он в ужасе думал: «Не увижу ничего. Может, вошел уже Терентий и сейчас спросит угрожающе: кого ты, дьявол, караулишь?..» Но вместо этого услышал негромкий, властный голос:

– Отойди-ка от стены… Стань посредине комнаты, чтобы видел я тебя…

«Дурак, кого перехитрить собрался…» – с горечью подумал Григорий.

– Кому говорю – стань на свет! – нетерпеливо повторил Зеркалов. Тогда Григорий кинул обрез на кровать, прикрыл одеялом и шагнул в сторону, в полосу неяркого лунного света.

Терентий вошел в комнату, не оборачиваясь запер за собой двери. Григорий не видел, но знал наверняка: в руках у Терентия наготове наган.

– Сюда, сюда, садись, – неестественным голосом проговорил Григорий, кинулся к стене и схватил табуретку.

– Постой… сядь-ка туда сам! – ответил Зеркалов и опустился на кровать.

Почувствовав под собой что-то твердое, пошарил рукой и вытащил обрез.

– Не расстаешься? – спросил он, кладя оружие возле себя. Григорий не мог понять: догадался Зеркалов, как он хотел встретить его, или не догадался? На всякий случай ответил неопределенно:

– Как же? Держу под рукой на случай…

И вдруг Зеркалов спросил напрямик:

– Зачем у стенки таился?

– Что ты, что… Терентий Гордеич! Как такое тебе… – замахал обеими руками Бородин, вскакивая с табурета. Но махал слишком уж усердно. Зеркалов только усмехнулся:

– Ладно, сиди. Мне с тобой некогда тут… Уговор помнишь?

– Хе, хе… – не к месту рассмеялся Бородин. – Насчет Веселова? Вы ж его чуть раньше не кокнули…

– Откуда знаешь, что мы? – торопливо проговорил Терентий.

– Кому ж еще?

– Ну… подвернулся случай, – согласился Зеркалов. – Что ж, упускать его?

– Это конечно…

– А поскольку жив еще Веселов…

Опять вскочил Бородин и взмахнул руками, забормотал жалобно:

– Терентий Гордеич! Ведь говорил же я: толку ли вам с одного Веселова? Что жив, что мертв…

Ни слова не говоря, Зеркалов встал, подошел к Григорию, резким толчком отбросил его назад, на табурет. И угрожающе выдавил из себя:

– Ты не крути, Гришка!.. Не открутишься у меня! Понял?

Григорий опустил голову, стал смотреть на бледноватые лунные пятна у себя под ногами. Он давно понял, что не открутится.

Наконец поднял голову и проговорил униженно:

– Ладно… Только… не забыл, Гордеич? Вторую половину мне… Ведь зимой задаток только дал…

– Будь спокоен. Слово свое мы держим, – заверил Бородина Зеркалов и встал. – Итак, завтра… задача простая. Клямка на дверях у Веселова есть?

– Как же…

– Значит, легче. Дверь на клямку, окна… Черт с ними, с окнами, можно не подпирать. Облить керосином стены и… понятно? Есть керосин?

– Найдется. Только… выскочит же он через окно…

– Ну… а это зачем я дал тебе? – тихо спросил Зеркалов, поглаживая обрез. Лунный свет падал теперь на кровать, и короткий вороненый ствол мирно поблескивал мягким матовым сиянием. Григорий, не спуская глаз с оружия, некоторое время сидел молча, будто прислушиваясь, не скажет ли Зеркалов еще чего. Но тот выжидающе молчал.

– Не-ет… – выдавил наконец из себя Бородин. – Я еще никого не убивал… Поджечь – ладно… А больше и не проси… не уговаривались… Да и как же? Сразу на свет люди выскочат. Мыслимо ли дело – пожар! Где уж тут стрелять?

Зеркалов прошел к двери и остановился, терпеливо слушая прерывающийся шепот Григория. Затем холодно усмехнулся:

– Ладно, не уговаривались… Забыл ты все, Григорий: и лавку и Дуняшку…

– А?!

Бородин, не шевелясь, не мигая, смотрел перед собой – в пустоту, не видя Терентия, не понимая, при чем же здесь Дуняшка.

– Сам я пойду с тобой завтра, – вдруг услышал Григорий звенящий голос Зеркалова.

В окно по-прежнему лился с улицы желтовато-прозрачный лунный свет. Он пронизывал комнату насквозь, через силу отгоняя темноту в угол. Григорий сидел на прежнем месте и сосредоточенно наблюдал, как белесое лунное пятно неслышно перекидывалось с кровати на стену, ползло все выше и выше… А потом медленно стало уменьшаться и погасло: луна, видимо, скатилась за кромку леса.

Григорий знал, что Зеркалов давно ушел. Когда он осторожно скрипнул дверью, лунное пятно только-только приподнялось над кроватью. Но едва угас жиденький луч в комнате, Бородин вздрогнул, словно вдруг обнаружил, что остался один. Вздрогнул – и вспомнил последние слова Зеркалова: «Надо, Григорий, подрубить сук, на котором все они сидят. Тогда грохнутся оземь, да, может, иной и до смерти ушибется…» Что за сук? Кто сидит на нем? Зачем его рубить?

Григорий даже помотал головой. Но это не помогло ему добраться до смысла зеркаловских слов.