Текст книги "Жизнь и шахматы. Моя автобиография"

– Конечно же, нет! – Мы не могли поверить своей удаче.

– Что ж, давайте проверим. Если повезет и президента не будет, сможем посмотреть.

По узкому коридору длиной примерно четыре метра мы прошли вслед за Бжезинским и оказались внутри рабочего кабинета президента Соединенных Штатов. Я осмотрелся и признался Збигневу:

– Я полагал, что он должен был быть бо2льших размеров. Здесь, наверное, метров пятнадцать.

– Да, примерно. Если здесь и проходят совещания, то с участием трех-четырех человек, для более широкого круга есть другие помещения. Может быть, хотите присесть? – Советник кивнул на президентское кресло. Я немного смутился: на столе лежали бумаги Джимми Картера, его ручка и очки. Но разве можно было отказать себе в удовольствии посидеть в кресле президента США? Конечно, я воспользовался предложением, успев подумать о том, что американец никогда и никак при всем желании не смог бы попасть в рабочий кабинет Брежнева. Но Бжезинский имел авторитет и вес, практически не уступающий полномочиям президента. И хотя не испытывал никакой симпатии к Советскому Союзу, довольно тепло общался с послом Добрыниным в силу своего интереса к шахматам. Играл он не слишком хорошо, но, будучи, бесспорно, сам уважаемым человеком, глубоко уважал тех, кому игра давалась лучше. Собственно думаю, потому и меня он не оставил без внимания и заочно познакомил с Джимми Картером.

Кстати, мне удалось не только посидеть за рабочим столом президента Америки, но и на троне королевы Англии в парламенте. В две тысячи пятом году небольшой делегацией мы поехали в Лондон передать парламенту подарок в честь шестидесятилетия знаменитой Ялтинской конференции – скульптуру, изображающую сидящих на скамейке Черчилля, Рузвельта и Сталина. Нас приняли на официальном уровне и после торжественного вручения провели экскурсию по парламенту. К тронному залу мы подошли уже без сопровождения членов парламента, увидели шикарный трон, огороженный со всех сторон. Сидит на нем Елизавета II только один раз в год в сентябре, когда приезжает в парламент в его первый день работы. Посмотрели, уже собирались уходить, когда неожиданно ко мне подошел один из служителей и спросил:

– Не хотите ли присесть на трон?

– А разве можно? – Я был ошарашен предложением.

– Конечно, нельзя, – ответил служитель с улыбкой, – но чемпиону мира можно все.

Двери зала закрыли, цепочку ограждения сняли, и я оказался на королевском троне Великобритании. Удивительные, неповторимые, непередаваемые ощущения, которые вновь подарили мне шахматы.

Что касается личного знакомства с Картером, то оно случилось в моей жизни намного позже вашингтонской экскурсии. Никогда не смог бы предположить заранее, что, заканчивая нашу встречу в Йоханнесбурге, Нельсон Мандела предложит мне пройти и познакомиться со своими следующими гостями, в которых я без труда узнаю Джимми Картера и Билла Гейтса. Все мы любим говорить о том, что пути Господни неисповедимы, но подобные встречи от этого не становятся менее невероятными и, даже состоявшись, продолжают удивлять.

Был я представлен и Джорджу Бушу-старшему. Он приезжал в Москву в январе девяносто третьего на подписание договора об СНВ-II [16]16
  Договор о сокращении наступательных вооружений.


[Закрыть], а Фонд мира всегда принимал активное участие в программах по разоружению. Поэтому Евгений Примаков, который в то время занимал пост директора Службы внешней разведки России, пригласил меня на официальный торжественный ужин по этому случаю. Сидел я тогда за одним столом с Колином Пауэллом – Госсекретарем США, с которым получилась у нас приятная незатейливая беседа. Довольно интересно вести светский разговор с человеком, который едва не стал президентом Америки, а Пауэлл безусловно выиграл бы выборы, если бы согласился баллотироваться. Говорили, что отказался он по совету жены, которая попросила не тратить так мало оставшихся лет активной жизни на президентство. Очень любопытно, что человек, занимавший очень высокие должности (Пауэлл был председателем Объединенного комитета начальников штабов, генералом армии, советником национальной безопасности), принял решение остановиться на самом крутом вираже, который мог бы успешно преодолеть. Обычно такие люди склонны к непомерным амбициям и идут до конца, но ничего такого я в Пауэлле не заметил. Он производил впечатление очень спокойного, приятного человека, я никогда бы не подумал, что он мог занимать пост начальника штабов, авторитет и приказы которого непререкаемы и необсуждаемы. Честно говоря, с большим трудом можно было в нем заподозрить даже простого военного: слишком мягко, открыто и просто рассказывал он о себе, о своих студенческих годах, о семье и о своей стране.

Интересный опыт общения с американцем, имевшим высокий военный чин, я получил также и в две тысячи четырнадцатом году, когда меня пригласили на международную встречу по случаю семидесятилетней годовщины высадки войск союзников в Нормандии. Торжества проходили на месте событий, где я оказался впервые. Увидев воочию кладбище, которое производит совершенно гнетущее впечатление количеством крестов, я не мог не подумать о том, как горько и несправедливо то, что в нашей стране недооценивают роль союзников во Второй мировой, а они, конечно, совершенно недооценивают нашу. Между тем высадка войск в Нормандии – совершенно грандиозная военная операция с технической (инженерной) точки зрения. Подготовка к ней велась на очень серьезном уровне. В Англии были построены причалы, которые перевезли через Ла-Манш. Без этих конструкций подобраться к скалам с пролива, воды которого даже в летнее время бушуют достаточно сильно, было бы невозможно. С одной стороны, скалы давали возможность десанту укрыться в своих пещерах, но с другой стороны, противник имел возможность с высоты видеть наступающих и атаковать. Так первый высаженный десант из-за сильного ветра не смог подобраться к пещерам, людей снесло в низину прямо под вражеские пулеметы, но второму все же удалось остаться незамеченным. А ведь это больше восьмисот человек, которые монтировали причалы и строили защитные сооружения, чтобы корабли не разбились о скалы. Не знаю, почему в данном случае так безобразно сработала немецкая разведка, но форсирование Ла-Манша закончилось довольно быстро безусловной победой союзников. Однако несмотря на это, их невосполнимые человеческие потери оказались внушительными, о чем снова и снова всем и каждому будет напоминать огромное поле белых крестов.

Во время торжественного ужина я познакомился с двумя американскими военными генералами, с которыми сидел за столом. Один из них был командующим войсками НАТО во время войны в Югославии. Помню, что в то время регулярно видел его по телевизору в компании Тони Блэра и постоянно удивлялся, почему о военных успехах докладывает премьер-министр Великобритании, а не военный генерал Уэсли Кларк. Интересно, что Кларк сам вступил в разговор и рассказал мне, что другой частью своей фамилии обязан бабушке-белоруске. Я отреагировал должным образом, и мы тепло пообщались, не затрагивая, конечно, темы войны в Югославии, так как в этом случае никакой дружеской беседы не случилось бы. Я отношусь к случившемуся крайне негативно и считаю ту войну дичайшим преступлением, но думаю, что спрашивать задним числом с военных, которые подчиняются приказам, бессмысленно. И если есть возможность избежать конфликта, то лучше обойти его стороной, что мы и сделали, разговаривая о чем угодно, только не о службе генерала.

Другой генерал, сидевший рядом со мной, носил фамилию явно русского происхождения – Chervov, – но ни в каких своих связях с Россией не признался. Однако пообщался со мной довольно любезно, даже оставил мне свою визитку, пригласив связаться с ним, если буду в Вашингтоне или в Нью-Йорке, где расположены его офисы. Заметив это, ко мне тут же подошли работники нашего посольства:

– О чем, о чем вы говорили?

Я пожал плечами. Их интерес был совершенно непонятен.

– Да так, ни о чем особенном, перемолвились парой незатейливых фраз. Вот, он визитку мне свою оставил.

– Не может быть! – На меня смотрели во все глаза, как на восьмое чудо света.

– Да в чем, собственно, дело?

– В том, что этот человек терпеть не может русских и ни с кем из русских никогда не общается принципиально.

– Что ж я могу поделать, если со мной пообщался. – Я все еще не мог понять такого ажиотажа.

– Ты не понимаешь, а это ведь руководитель МГБ США [17]17
  Министерство государственной безопасности, созданное в США после терактов 2001 г.


[Закрыть] – Самый секретный человек Америки.

– В таком случае мне удалось его рассекретить. – Я улыбнулся, не зная, как еще мне реагировать. Я действительно не имел представления, почему генерал Червов сделал для меня исключение, если в узких кругах было известно его чрезвычайно негативное отношение к нашей стране и к русским. А чем оно было вызвано? Что ж, ввиду очевидного происхождения его фамилии могу лишь предположить, что его семье было на что обижаться.

Был я знаком и с первым руководителем МГБ, который одиннадцатого сентября две тысячи первого года занимал руководящую должность в Пожарном департаменте Нью-Йорка. Я помню свои ощущения, когда в номере гостиницы в Буэнос-Айресе, куда приехал на турнир, я включил телевизор и увидел, как горит одна из башен Всемирного торгового центра, а в другую на моих глазах врезается самолет. Невозможно было поверить в реальность происходящего, я чувствовал себя, как и миллионы прилипших в то время к экранам людей, зрителем какого-то фантастического фильма ужасов, который, к несчастью, обернулся одной из самых ужасных настоящих реальностей недавнего прошлого. Потрясение всех и каждого было настолько сильным, что, помню, мне позвонили организаторы турнира с вопросом, не надо ли его отложить. Турнир тогда провели, хотя произошедшая трагедия не могла не оставить отпечатка на настроении участников. А буквально через полгода в Нью-Йорке в общей компании меня познакомили с руководителем спасательной операции. Он подарил мне уникальную фотографию, сделанную в тот момент, когда пожарные, наконец, смогли сделать первые шаги в сторону разрушенного центра. Спина пожарного, взгляд которого обращен в сторону остатков Южной башни, которая окончательно развалится через несколько минут. Мой даритель, как я потом узнал, стал первым министром госбезопасности Соединенных Штатов, но прослужил на этом посту недолго. Мы больше никогда не встречались, но подаренный снимок я бережно храню в своем думском кабинете, очень надеясь на то, что человечеству больше никогда не придется переживать трагедии, подобные этой.

Рассказывая об известных американцах, с которыми меня сводила судьба, не могу не уделить внимания и своему приятелю Кеннету Рогову, чья очень русская фамилия пишется на немецкий манер с двумя «ф» в конце. Это сейчас Кеннет Рогофф – один из ведущих экономистов мира, чье слово и умозаключение имеет вес на любом форуме или конференции. А когда мы познакомились на чемпионате мира среди юношей в Стокгольме, оба были просто подающими надежды в шахматном мире молодыми людьми. В первую встречу Кеннет показался мне типичным американцем, очень настороженно и немного свысока относящимся ко всем русским. Собственно, тогда это было вполне объяснимо: холодная война в разгаре, отчетливо слышны отголоски Карибского кризиса, но я не смог удержаться, чтобы не поддеть нового знакомого:

– Мне кажется, Кеннет, ты не должен так предвзято относиться к русским.

– Почему это? – Он и не думал скрывать негатива.

– Да потому что у тебя фамилия русская.

– Не выдумывай!

– Ничего не выдумываю. Написана просто латинскими буквами, а звучит абсолютно по-русски. Сам послушай: Карпов, Рогов. Уверен, что твои предки когда-то эмигрировали из России в Германию, а потом перебрались в Америку.

– Да что ты мелешь?! Я – стопроцентный американец, родился в Америке! – Мое предположение не на шутку задело соперника, и я решил разговор свернуть и больше ничего не доказывать. Но мои слова, очевидно, запали ему в душу, так как в семьдесят первом году, когда мы встретились на студенческой олимпиаде в Пуэрто-Рико, он сам подошел ко мне и сказал:

– Знаешь, ты был прав: одна ветвь моего рода действительно происходит из России.

После этого признания наши отношения заметно потеплели, мы стали добрыми приятелями, а сейчас я смело могу называть Кеннета своим другом. Он стал гроссмейстером, но впоследствии шахматы оставил, обратив все свое профессиональное внимание на экономику. Интересно, что знатокам шахмат он больше всего запомнился не шахматными достижениями, а скандальной партией с немецким гроссмейстером Робертом Хюбнером. Они не соревновались, а просто валяли дурака, играя самую длинную партию в истории шахмат в двести тридцать два хода. Они передвигали фигуры туда-обратно, нисколько не заботясь о существующих правилах игры. А произошло это исключительно потому, что судья поединка чешский арбитр Шейтар отказался засчитывать ничью, на которую они договорились после первого же хода Хюбнера c2—c4. Решив проучить несговорчивого судью, соперники принялись развлекаться. Точно не помню, чем конкретно закончился поединок, но мне думается, что взбешенный Шейтар должен был засчитать обоим поражение.

Удивительно, но, собственно, в Америке мы с Кеннетом практически не виделись, потому что он профессор Университета в Беркли на западе США, а я в основном бываю на Восточном побережье. Но жизнь, как известно, состоит из сюрпризов, и хорошо, когда они оказываются такими же приятными, как тот, что случился со мной в Давосе. Меня пригласили в качестве почетного гостя на Международный экономический форум. И там, стоя в гостинице и заполняя анкету въезжающего, я смотрю на человека, который стоит рядом и делает то же самое, и обнаруживаю, что это Кеннет собственной персоной.

– Что ты здесь делаешь? – спрашиваю, обрадованный встречей, хотя уже в следующую секунду понимаю, что спрашивать должен был мой друг, потому что его присутствие на форуме совершенно оправданно. Шутка ли, ведь в его активе такие должности, как советник МВФ и советник Федеральной резервной службы США. Впрочем, Кеннет, ничуть не оскорбившись, спокойно отвечает:

– Приехал прочитать лекцию и провести кое-какие курсы.

– Ну конечно. Тебя наверняка счастливы заполучить здесь. – Исправляю положение и признаюсь: – Я приглашен почетным гостем, даже толком не знаю программу, помню только, что не слишком напряженная.

– Да? Тогда, если будет время, присоединяйся к моим мероприятиям, какие будут интересны.

И так благодаря этой встрече с Кеннетом случился в моей жизни еще один забавный эпизод. Я с большим удовольствием воспользовался предложением своего друга и с удовольствием участвовал во всех событиях, которые того заслуживали. Одно из таких мероприятий, устроенных крупной американской компанией, посетил Джон Маккейн, который, едва переступив порог, сразу направился к Кеннету поздороваться. Я стоял рядом и мой друг нас представил. Пожимая мне руку, Маккейн недоверчиво произнес:

– Мне кажется, мы с вами уже встречались.

– Извините, я не припоминаю. – Не сомневаюсь, что никак не мог запамятовать о подобном знакомстве.

– Да нет, я уверен, что знаком с чемпионом мира по шахматам из России.

Тут я уже начал понимать происходящее и аккуратно предположил:

– Наверное, вы перепутали меня с другим чемпионом мира – Каспаровым.

Видимо, я попал в точку, так как Маккейн смутился и, извинившись, быстро отошел. Не знаю, возможно, стоило какое-то время притворяться Гарри Кимовичем, чтобы встреча получилась более интересной. Ведь знакомство с Джоном Маккейном – кандидатом в президенты США на выборах две тысячи восьмого года – не могло меня не заинтриговать. Всегда любопытно побеседовать с неординарной личностью, а человека с биографией Маккейна обыкновенным никак не назовешь. Будучи военным летчиком, он был сбит советской ракетой под Ханоем и взят в плен, в котором пробыл пять лет и был выпущен только в семьдесят третьем году по условиям Парижского соглашения. И это несмотря на то, что переговоры о его освобождении велись постоянно, так как его отец и дед были военными адмиралами США. Конечно, это не могло не отразиться на отношении Маккейна к нашей стране, и хотя в ту короткую встречу никакого личного негатива конкретно в свой адрес я не почувствовал, полагаю, что отношения России и Америки, которые сейчас сложно назвать даже просто сложными, были бы гораздо хуже, если бы тринадцать лет назад Маккейн выиграл выборы.

Если бы меня попросили рассказать, чем отличаются президенты США от руководителей нашей страны, я бы не нашел однозначного ответа на этот вопрос. Да, каждый человек – вселенная. Да, эти вселенные, скорее всего, из разных галактик. У них разный менталитет, разные взгляды на многие проблемы. Но у них одинаковые задачи, похожие амбиции и одна и та же цель: сделать свою страну сильной, могущественной и уважаемой. А в чем они похожи? На этот вопрос ответить намного проще. Во главе любой большой и серьезной державы не может стоять слабый, инфантильный и глупый человек без какой-либо харизмы. В любом случае я никогда не ставил себе задачи сравнивать и оценивать. Но если у читателя есть такое желание, то можно попробовать это сделать. Ведь дальше речь пойдет о моих встречах с лидерами нашей страны.

От Брежнева до наших дней

Многие ошибочно полагают, что меня связывали какие-то личные отношения с Леонидом Ильичом Брежневым. В кулуарах шептались, будто я вхож в кабинет и обладаю полномочиями обращаться к генсеку когда захочу. Между тем на самом деле мы никогда даже ни разу не виделись с Брежневым один на один, хотя встречались, конечно, довольно часто. Когда я говорю, что провел в Колонном зале больше времени, чем Леонид Ильич, я не шучу. Ведь я присутствовал на всех официальных мероприятиях с его участием, а кроме того, в Колонном зале проводились важные шахматные турниры, длившиеся довольно долго, там же проходили и конференции Фонда мира. Даже артисты не могут похвастаться столь продолжительным пребыванием в этих стенах.

В первый раз на официальный прием в Кремль я попал с ограниченной группой талантливой советской молодежи, которую направили поздравить Брежнева с юбилеем. Не могу поделиться никакими особыми воспоминаниями о той встрече, а вот вторая получилась намного более примечательной. Я вернулся в Москву из Багио и должен был лететь в Грузию по приглашению Шеварднадзе, чтобы широко отметить победу над Корчным. Учитывая то, что к матчу я готовился именно в Гаграх, там меня очень ждали и готовились принимать как родного. Я был знаком практически со всем партийным руководством Грузии, а с Шеварднадзе сложились у нас по-настоящему хорошие отношения. Собираюсь улетать из Ленинграда в Тбилиси, как вдруг звонят и сообщают, что завтра меня ждут в Москве.

– Это невозможно! – Начинаю нервничать. – Я завтра встречаюсь с шахматной общественностью Грузии. Меня пригласил Шеварднадзе! Как я могу не поехать?!

– Не переживайте так, Анатолий Евгеньевич. Шеварднадзе тоже завтра будет в Москве, там и встретитесь.

Понимаю, что речь идет о чем-то чрезвычайно важном, спрашиваю:

– Где встретимся?

– У Брежнева, Анатолий Евгеньевич, у Леонида Ильича.

В поисках срочного билета на «Красную стрелу» звоню приятелю – начальнику Октябрьской железной дороги – и узнаю, что возможности уехать нет никакой – вся бронь заявлена обкому партии. Уже не помню, какими окольными путями вышли на управляющего делами обкома и достали мне билет в СВ, но хорошо помню свое удивление, когда обнаружил, что поеду не просто один в купе, а единственным пассажиром во всем вагоне. Вот так, по загадочному стечению обстоятельств, в совершенно королевских условиях я отправился на прием в Кремль за своей первой государственной наградой.

Незадолго до этого у Брежнева случился микроинсульт, который официально подтверждать не хотели. Слухи, однако, просочились, и западная пресса гудела статьями о неважном самочувствии советского лидера. Брежнев, однако, довольно быстро поправился, и дабы усмирить жадных до сенсации акул пера, решили наглядно продемонстрировать всему миру отличное состояние здоровья Леонида Ильича и провести церемонию награждения для небольшого количества людей. Я оказался в этой группе как раз ввиду выигрыша у Корчного.

В Кремле я первым увидел Шеварднадзе, а затем Горбачева, с которым познакомился какое-то время назад в Кисловодске на юбилее Евгения Михайловича Тяжельникова – заведующего Отделом пропаганды и агитации ЦК КПСС. Тяжельников, можно сказать, опекал меня с детских лет. Ведь в то время, когда я начал подавать серьезные надежды в шахматах, он работал первым секретарем Челябинского обкома комсомола, и именно ему я обязан своим премированием в десятилетнем возрасте путевкой в «Орленок». Содействовал он мне тогда, конечно, заочно, а лично познакомились мы гораздо позже, но сразу прониклись друг к другу искренней симпатией. И если я на юбилее Тяжельникова оказался ввиду приятельских отношений, то Горбачев присутствовал там по служебной необходимости. Когда-то Михаил Сергеевич был кандидатом на пост первого секретаря ЦК ВЛКСМ и соперничал за эту должность с Тяжельниковым, который тогда его обошел. Правда, никакого напряжения между ними тогда не чувствовалось. Гораздо позже я узнал, что на пост заведующего Отделом пропаганды претендовал и будущий ставленник Горбачева – Александр Николаевич Яковлев. В семьдесят восьмом он был послом Советского Союза в Канаде, и это по его просьбе я приезжал после матча в Монреале в Оттаву и проводил встречи. Тогда я не знал, что в будущем Яковлев доставит немало проблем и Тяжельникову, сместив того с должности и заняв его место, и мне, всеми правдами и неправдами пытаясь не только отобрать у меня шахматную корону, но и пост Председателя Фонда мира. Но об этом чуть дальше. А в Кисловодске мы с Горбачевым мило общались, играли несколько партий в бильярд. Играл он, честно говоря, не слишком хорошо, и Раиса Максимовна довольно быстро его увела. В этой женщине уже тогда читались и порода, и амбиции, и великолепное чувство меры и стиля.

Пока я был в Багио, Горбачева перевели на работу в Москву. Если я и обратил внимание на перестановки в Политбюро, то фамилий, конечно, не запомнил. Меня больше волновала победа над Корчным, а не перетасовки в правительстве. Тем более что с момента нашей первой встречи с Горбачевым прошел почти год. Конечно, я его узнал, помнил, что в январе встречались у Тяжельникова, в голове отложилось что-то про Ставропольский край. Горбачев подошел меня поздравить, мы непринужденно беседовали, он что-то спрашивал о матче, а потом скромно и даже с робкой улыбкой сказал:

– Вы, Анатолий Евгеньевич, тоже можете меня поздравить. Я ведь теперь член Политбюро и секретарь ЦК.

Мне стало очень неудобно. Конечно, я произнес все необходимые слова. И поздравил, и извинился, и снова поздравил, но, вспоминая сейчас ту встречу, могу с уверенностью сказать: если бы в ту секунду кто-нибудь сообщил мне, что я разговариваю с будущим Генеральным секретарем ЦК КПСС, который станет первым и последним президентом СССР, я бы удивился не меньше, чем если бы меня огорошили новостью об открытии жизни на Марсе.

Вместе с Шеварднадзе, Горбачевым и мной к наградам были представлены академики, одним из которых был селекционер и директор Московского ботанического сада Николай Васильевич Цицин, а также генералы Цвигун и Матросов и начальник Московского метрополитена. Все присутствующие получали ордена Ленина, генералы – звезды генералов армии, а мне вручали орден Трудового Красного Знамени. Впоследствии мне рассказывали, что меня тоже представляли на орден Ленина, но обычно его никогда не вручали человеку, не имеющему никаких наград. Можно не сомневаться в том, что если бы я со своими регалиями и званиями был бы в то время хоккеистом или футболистом, то имел бы к семьдесят восьмому году немереное количество орденов. Но с наградами в нашем виде спорта все было намного скромнее, обычно дело заканчивалось объявлением благодарности, и орден, который мне намеревались вручить за победу над Корчным, должен был стать первым. А орден Ленина в мире шахмат считался чем-то невероятным и абсолютно недостижимым, награжден им был только Ботвинник, да и то лишь тогда, когда подтвердил свое звание чемпиона мира в четвертый раз. Так или иначе, для меня хотели сделать исключение и представить к этой награде, и Брежнев это предложение сначала поддержал, но какой-то доброжелатель вежливо напомнил, что буквально несколько дней назад Политбюро приняло решение не вручать высшие награды страны тем, у кого нет медалей или орденов рангом ниже. Началась дискуссия, говорили о том, что награду я, конечно, заслужил, но разве можно делать исключение из только что принятого решения? Ответственность взял на себя Леонид Ильич, успокоив собравшихся:

– Не переживайте, товарищи! Карпов еще молодой. Ничего страшного, если сейчас получит орден Трудового Красного Знамени. Остальные еще заработает.

Что ж, генсек оказался совершенно прав. Много сейчас в моей копилке орденов и медалей, но то первое награждение помню как сейчас. Брежнев, который еще не до конца оправился от болезни и выглядел не лучшим образом, вел себя очень достойно и даже подшучивал над своим состоянием. Награждая Цицина, долго не мог приколоть ему орден – не слушались руки, – и тогда Брежнев по-простецки вложил академику награду в руки и сказал:

– Создается впечатление, что тебе легче вывести новый сорт пшеницы, чем мне приколоть звезду.

Обстановка разрядилась, напряжение, возникшее в этот момент, всех отпустило. Дошла очередь получать свой орден Шеварднадзе. Брежнев начинал несколько раз объявлять его имя и отчество, но ничего не получалось. Много было шуток и издевок над манерой Брежнева изъясняться. Да, речь его страдала из-за инсультов, да, вставная челюсть не помогала в решении проблем, а только усугубляла их, но почему-то нигде широко не освещался тот факт, что во время войны Леонид Ильич был ранен в челюсть и именно после этого у него появились первые затруднения в речи. В конце концов, отчаявшись выговорить имя и отчество Шеварднадзе, Брежнев просто объявил фамилию последнего и добавил:

– Держи свой орден! Я в абсолютном здравии это отчество произнести не могу, а сейчас и подавно не справлюсь.

Меня Брежнев пригласил последним и как-то очень тепло сказал, что при счете 5:5 у всей страны, включая его, чуть не случился инфаркт.

Возьму на себя смелость утверждать, что Леонид Ильич был человеком с великолепным чувством юмора, а кроме того, совершенно фантастическим руководителем. Нет никаких сомнений в том, что сместить Хрущева могла только незаурядная личность. Ведь создать вокруг себя коалицию, заручиться поддержкой может только сильный и харизматичный лидер. Кроме того, в первой половине правления Брежнева жизнь народа значительно улучшилась. Помню, как накрывали стол в Ленинграде, когда я получил звание мастера спорта: никакого дефицита продуктов. Хочешь – тебе красная икра, хочешь – черная, хочешь – деликатесная рыба, и все это в свободном доступе на прилавке, а не из-под полы. Хотя по блату в то время я еще ничего достать бы и не смог. Но он был и не нужен. Всегда, отправляясь к родителям в Тулу, я свободно покупал гостинцы и не стоял ни в каких очередях.

Проблемы с продуктами в стране начались в семьдесят третьем году. Полагаю, что случился нефтяной кризис, доходы государства упали, но возникшие сложности не шли ни в какое сравнение с тем отчаянным голодным положением, в которое загнал страну Хрущев, засаживая пшеничные поля кукурузой. Мне сложно говорить о том, что тогда творилось в Москве. Полагаю, что ситуация была все же лучше, чем на Урале, куда белый хлеб привозили раз в месяц, а очередь за ним растягивалась на километры. В народе даже ходила шутка, в которой Черчиллю приписывали такие слова:

– Всегда думал, что умру своей смертью, но теперь понимаю, что умру от хохота: Хрущев оставил Россию без хлеба.

Такого отчаянного положения в стране при Брежневе не было никогда. Примерно до семьдесят пятого года и государство, и промышленность развивались достаточно хорошо, а первого августа того же года случилось и важнейшее политическое событие – были подписаны Хельсинкские соглашения, которые запрещали использовать силу в Европе, окончательно закрепляли границы государств после Второй мировой войны и пытались наладить совместное существование капиталистических и социалистических стран. Так что, на мой взгляд, если бы Брежнев нашел в себе силы после этого величайшего события оставить свой пост, он бы вошел в историю как один из самых лучших и сильных руководителей Советского Союза, и никто не решился бы называть его правление эпохой застоя.

Из брежневских времен хочу вспомнить еще одного партийного руководителя, с которым довелось мне тесно общаться. Петр Ефимович Шелест занимал пост первого секретаря ЦК Коммунистической Партии Украины и был знаменит тем, что в свое время ослушался Хрущева и оставил пшеницу колоситься на украинских полях. Причем не просто втихую не выполнил распоряжения, а доказал Хрущеву экономическую выгоду своего поступка. Был Шелест человеком очень достойным и уважаемым. Он единственный на моей памяти человек, самостоятельно написавший заявление об уходе с очень высокого поста. А пост он к тому времени занимал, ни много ни мало, – первого заместителя Косыгина. Разошелся во взглядах на экономическую реформу с Брежневым и предпочел уйти, но не наступать на горло собственной песне. По-моему, очень смелый и решительный поступок. Уйдя со своей должности, Петр Ефимович до очень почтенного возраста (почти до восьмидесяти лет) руководил в Москве каким-то секретным оборонным предприятием и до конца своих дней не растерял партийной выучки и собранности. О том, насколько именитым и уважаемым человеком он был, свидетельствует и следующая история. Как-то, отдыхая в партийном санатории, на прогулке Петр Ефимович случайно столкнулся с Молотовым [18]18
  Молотов Вячеслав Михайлович – один из высших руководителей ВКП и КПСС с 1921 по 1957 г.


[Закрыть] и, конечно, не отказал себе в удовольствии выразить почтение и поздороваться:

– Добрый день, Вячеслав Михайлович!

– Добрый, Петр Ефимович!

– Вы меня знаете? – удивился Шелест осведомленности выдающегося пенсионера.

– А как же! Страна обязана знать своих вождей в лицо.

Однажды у меня возникла очередная проблема с министром спорта Грамовым, о которой я поведал Шелесту. Тот сразу предложил свою помощь, так как министра хорошо знал по совместной партийной работе и мог в той или иной степени сгладить вновь обострившиеся углы. Договорились, что в воскресенье я приеду к нему в одиннадцать утра в квартиру на Большую Бронную – в дом, построенный специально для членов Политбюро, где жили Суслов, маршал авиации Покрышкин и многие другие работники кремлевского аппарата, а затем мы вместе отправимся к Грамову на Рублево-Успенское шоссе. Я приехал со своим близким приятелем Олегом Ладыченко, который, кстати, в свое время и познакомил меня с Шелестом. Дверь нам открыл охранник и невозмутимо сообщил, что Петр Ефимович пока отдыхает. Мы очень попросили попробовать разбудить, ведь заранее договорились, да и Грамов ждет: не приедем – будет еще хуже.