Текст книги "Жизнь и шахматы. Моя автобиография"

Схватка в Калмыкии

Конфликт с Илюмжиновым вышел настолько серьезным, что перед началом олимпиады в Калмыкии он передал мне через общих знакомых, что калмыцкий народ меня разлюбил и видеть в Элисте не желает. Это нельзя было считать прямой угрозой, но, зная Кирсана, смысл этих слов можно было понять исключительно как сиди дома, а то пожалеешь. Но если бы я не поехал в Элисту, то пожалел бы ничуть не меньше. Было очевидно, что без моего присутствия на конгрессе Илюмжинов легко провернет игру по своим правилам, а я не привык, чтобы мои права – права чемпиона мира – нарушались таким бесцеремонным, да что там бесцеремонным, абсолютно хамским и беспардонным образом. Что делать? Не лететь нельзя, а лететь опасно. Я обратился к замминистра внутренних дел Владимиру Борисовичу Рушайло и попросил обеспечить защиту. Ответ его вызвал очень горькие чувства: власть открыто признавалась в безвластии. Оказалось, что Ельцин наделил регионы полномочиями в таком объеме, что московское начальство не имело права дать открытого распоряжения начальникам на местах. Все, что мог сделать для меня замминистра – обратиться к проверенным людям по своим каналам, но никакой официальной охраны, никакого четкого приказа. Абсолютное признание полного и безоговорочного господства Илюмжинова в своих владениях.

Кирсан действительно ощущал себя в Калмыкии даже не королем, а божеством. Лучшая характеристика его управления: что хочу, то и ворочу. Хочу собрать дополнительные деньги в бюджет для проведения Олимпиады – лишаю на несколько месяцев семьи пособий на детей. Желаю обеспечить участникам мероприятия приличные бытовые условия – наделяю оброком чиновников. Олимпиада – праздник для каждого жителя республики, и каждый обязан принять в ней посильное участие: принести из дома для дорогих гостей скатерти, постельное белье, столовые приборы – кто что может. И вовсе не обязательно все эти обязанности спихивать на организаторов. Организатор обязан организовывать, и если у него хорошо получается проводить массовые поборы, то грех этим не воспользоваться.

Находить экономически выгодные для себя решения Илюмжинов умел, но, увы, далеко не все его выдумки были дальновидными. Так, решив превратить Калмыкию в прибыльный регион, он объявил налоговые льготы всем предприятиям, которые будут зарегистрированы в республике. Конечно, к нему не просто пошли, а побежали за дотациями и процветанием. Гордый Илюмжинов с удовольствием докладывал в Москве о своих успехах и чуть ли не получил орден из рук президента, но, к счастью, в руководстве страны увидели, что растущие показатели Калмыкии образовали дефицит в бюджете Волгоградской, Ростовской и других соседних областей, и вынудили Кирсана отменить самовольно придуманные налоговые льготы.

Илюмжинов подобного расклада не ожидал и, готовясь к Олимпиаде, построил в Элисте целую шахматную деревню, с тем чтобы по окончании мероприятия продать новые виллы прибывающим из других регионов бизнесменов. Задумка, в общем, неплохая. Функционируют олимпийские апартаменты Сочи, люди живут в домах, построенных к Олимпиаде в Москве. Но в Элисте выгодно распорядиться такой недвижимостью не получилось: после отмены льгот компании предпочли убраться восвояси и свою регистрацию в Калмыкии отменили. Но это произошло после Олимпиады, а до ее начала мне надо было все-таки решить проблему, каким образом посетить Калмыкию и не беспокоиться о собственной безопасности.

В девяносто четвертом году, еще во время московской Олимпиады, я подружился с владельцем казино и отменного ресторана итальянской кухни в Марьиной Роще. Рашид, закончивший московский вуз и начиная с семьдесят третьего года постоянно живший в столице, организовал прекрасный прием мне и моим гостям. Было очень приятно, что Москва того времени может оставить хоть какие-то приятные воспоминания. Самым впечатляющим номером шоу было мастерство человека, который лег на стекла от бутылок, разбитых гостями, и заставил встать на свой торс моего необъятного друга Жан-Поля Тузе. Француз очень долго не решался водрузить на сумасшедшего с его точки зрения йога всю свою массу, а когда фокусник уговорами все же заставил его это сделать, схватился за голову и простоял на артисте буквально секунду, зажмурившись в небывалом отчаянии. С мастером, разумеется, ничего не произошло, а вот гостей его способности поразили. Я был благодарен Рашиду за то, что его стараниями Москва смогла удивить иностранцев не только бандитизмом и другими криминальными ужасами. К счастью, мой любимый город впоследствии смог реабилитироваться. Позже проходили в столице и чемпионаты мира, и важнейшие турниры (например, сборная России против сборной мира). И гости нашего города смогли убедиться в том, что приезжать в Москву теперь безопасно, интересно и очень увлекательно.

А мне надо было сделать безопасной свою поездку в Элисту девяносто восьмого. Я вспомнил про Рашида и, зная о его принадлежности к чеченской диаспоре, решил обратиться к тем людям, которые в конце девяностых имели власть часто более значительную, чем государственные силовые структуры. Затея эта, честно говоря, могла обернуться плачевным исходом, и вот почему. Рашид на мою просьбу откликнулся мгновенно. Рассказал, что, несмотря на свое чеченское происхождение, родился как раз в Элисте, знакомых у него там великое множество, а связи позволяют обратиться на самый высокий уровень как в Калмыкии, так и в Грозном. Предпочел он заручиться поддержкой чеченского правительства, поэтому у трапа самолета в Элисте нас с Рашидом и Башаром Куатли, который прилетел на конгресс делегатом от Монако, встречал посол Чечни в Калмыкии в компании охранников, а говоря проще – боевиков.

К трапу приехал и директор Олимпиады Боваев – член правительства Калмыкии, занимавший должность и в президиуме Шахматной федерации России. Единственное приятное воспоминание об этом человеке связано у меня сейчас с совместным бегом на длинные дистанции в Санкт-Петербурге. Мы праздновали закрытие какого-то важного международного турнира в начале двухтысячных. Были с нами Корчной, Спасский и главный арбитр турнира, который, кстати, занимался бегом, – Хайсен. Заотмечались мы в ресторане на Миллионной улице до такой степени, что, подойдя к Троицкому мосту, по которому должны были перейти к гостинице на Каменном острове, обнаружили, что мост благополучно разведен. Со всех ног бросились к Дворцовому, но и туда не успели. Напротив Эрмитажа усадили Корчного и Спасского в патрульную машину, а сами помчались дальше – к мосту Лейтенанта Шмидта [31]31
  В 2007 г. мосту возвращено историческое название Благовещенский.


[Закрыть], чтобы ночевать все же на кровати, а не на скамейке где-то у Невы. Успели в последний момент и очень радовались тому, что физическая подготовка у людей шахматного мира остается на высоте.

В девяносто восьмом мы с Боваевым никуда не бежали. Он стоял внизу, а я спускался по трапу самолета, наблюдая за тем, как по мере моего приближения все больше вытягивается его лицо.

– Анатолий Евгеньевич, мы не знали, не предполагали, – залепетал он, как только я оказался рядом.

– Как же не предполагали, если я дал телеграмму о своем прибытии и руководству ФИДЕ, и руководству республики. Я – чемпион мира, а значит – член Центрального комитета Шахматного конгресса, и мое присутствие – это нечто само собой разумеющееся.

– Да-да, конечно. – Он продолжает бубнить, не поднимая глаз: – Но понимаете, столько бумаг в связи с Олимпиадой. Телеграмма могла потеряться. Даже не знаю, что и делать, куда вас поселить, все уже распределили, мест нигде нет.

– А нам и не нужны места, – перебивает его подошедший Рашид и уводит меня в сторону автомобиля посла Чеченской Республики. Совершенно сбитый с толку Боваев бросается кому-то звонить, а мы в это время усаживаемся в прибывшую за нами машину. А в ней тут же происходит диалог на чеченском, который Рашид потом перевел мне, сказав, что от услышанного у него внутри все похолодело. Все-таки надо очень тщательно взвешивать все за и против, когда думаешь, к кому обращаться за помощью. Бегло окинув меня взглядом, сидевший в машине боевик обратился к послу:

– Послушай, к нам подсели миллиона три-четыре. Стоит ли везти их по адресу? Может быть, пересечем границу и в горы?

– У меня другой приказ, – резко ответил посол. – Чтоб больше таких предложений не было.

В этот момент дверь машины распахнул сияющий улыбкой Боваев:

– Анатолий Евгеньевич, нашли прекрасный дом. Прошу вас, не отказывайтесь. Там хорошие условия, чудесная территория.

Мы переглянулись с Рашидом и через мгновение приняли предложение Боваева. Было совершенно непонятно, где безопаснее: в компании чеченского боевика, которому в любой момент может прийти в голову мысль нарушить приказ, или в доме, сосватанном Кирсаном, но мы предпочли второй вариант.

На пороге действительно большого и комфортного дома нас встретила растерянная, но радушная хозяйка, которая пообещала без проблем обеспечить нам все необходимые условия проживания: и чистоту, и еду, и отсутствие шума, и все что только заблагорассудится. А заблагорассудилось мне при первом же взгляде на территорию дома, чтобы те два ротвейлера, которых я заприметил в загоне, каждый вечер после нашего возвращения спускались бы с цепи и охраняли двор. Кроме того, мы договорились с хозяйкой, что никого постороннего без согласования с нами она в калитку пускать не будет. Надо заметить, что, увидев, под какой бдительной охраной мы находимся (и чеченские боевики, и собаки), Кирсан, недолго думая, приставил к нам и свою охрану. Так мы и жили под тройным дозором.

Более или менее успокоившись и заручившись обещанием Рашида везде и всюду меня сопровождать, я обратил свои мысли в сторону конгресса. Бой предстоял нелегкий. Кирсан переманил на свою сторону большое количество делегатов. Даже мой приятель Ян Тимман говорил о возможностях, которых лишаются гроссмейстеры из-за моего упорства и нежелания играть матч в Лас-Вегасе. Я отвечал, что не отказываюсь, а лишь прошу перенести сроки, чтобы соблюдались как мои права, так и правила проведения матча на звание чемпиона мира. На заседании Центрального комитета Тимман буквально набросился на меня:

– Ты действуешь против интересов гроссмейстеров!

– Ян, наоборот. Я всегда только и делал, что защищал интересы всех шахматистов.

– А сейчас лишаешь шахматы потрясающей возможности снова войти в элиту международного спорта! – Тимман напоминал разъяренного бульдога, которого выпустили от души полаять на противника.

– Я убежден, что с шахматами ничего не случится, если это произойдет чуть позже, а мои права при этом будут соблюдены.

– Как ты не понимаешь, что открытие такого отеля, каким обещает стать «Беладжио», упускать нельзя.

– Я понимаю, что «Беладжио» не перестанет быть замечательным отелем, привлекающим к себе внимание, ни через несколько месяцев, ни через несколько лет. А еще я думаю, что ты как раз должен прекрасно понимать, сколько времени требуется шахматисту на восстановление после матча на звание чемпиона мира. Ян, в конце концов, тебе ли не знать? Подозреваю, что вы сейчас ратуете не за шахматы, а за собственные интересы. Отобрать корону у уставшего чемпиона намного проще, не правда ли?

Тимман немного стушевался, но продолжал доказывать мне необходимость провести чемпионат в указанные Илюмжиновым сроки. Пытался пробить мою броню и Валерий Салов, и делегат от Индии Койя, который науськивал всех вокруг, рассказывая о странности и предвзятости моей позиции. Я же открыто протестовал:

– Это не моя позиция, а правила матча на первенство мира!

Было очевидно, что, если бы я не приехал, комитет легко принял бы решение о проведении чемпионата в Лас-Вегасе тогда, когда того хотел Кирсан. Но я прибыл, вступил в бой и понял, что единственный выход – это использовать методы борьбы, принятые в лагере соперника. Выступая на трибуне в последний день заседания комитета, я решил, что единственный способ настоять на своем – это по-настоящему напугать противника, что я и сделал, объявив:

– В вашей власти принять сейчас все эти незаконные решения и продолжать подготовку матча. Но имейте в виду: провести турнир у вас не получится. Я обращусь в суд и попросту разорю Федерацию, которая незаконно отбирает у меня звание.

Угроза Кирсана по-настоящему напугала. Он решил отступить на время и предложил переговоры, в ходе которых, конечно, решил юлить и хитрить, рассказывать о том, что не знал о правилах, и всячески делать вид, что не имеет никакого отношения к случившейся размолвке. Однако при этом продолжал гнуть свою линию:

– Анатолий Евгеньевич, вы же не станете возражать, что ваш матч с Анандом начался в девяносто седьмом?

– Да, все верно. Но закончился в январе девяносто восьмого.

– Конечно. Но ведь никто не мешает нам вести отсчет со времени начала матча. Давайте пропустим этот год, но в самом начале девяносто девятого игру уже можно проводить. Вы не находите?

– Можно, – говорю, размышляя о том, что хотелось бы, чтобы игра была просто шахматной, а не подковерной. – Но к чему спешить?

– А зачем откладывать? Пройдут новогодние праздники, и числа пятнадцатого можно начинать.

– Кирсан, я это время не рекомендую.

– Нет-нет, надо использовать первую же возможность девяносто девятого и не тянуть. – Илюмжинов был уверен в том, что я просто хочу перенести время нового матча как можно дальше, и не верил моим словам о действительно неудачно выбранных сроках. Я же причину своих возражений называть не стал – хотелось досадить противнику. Но месть – неблаговидное дело, и за него приходится расплачиваться. Об этом расскажу чуть дальше, а в тот момент я уступил настойчивости Кирсана, и мы решили объявить о достигнутых договоренностях на заключительном дне конгресса.

К тому моменту Башар Куатли, который сначала жил, как и большинство приехавших гостей, в построенной Илюмжиновым деревне, уже перебрался к нам в дом. Вместе было и удобнее, и комфортнее, и интереснее. Вечером как раз накануне последнего сессионного дня я заметил, что Башар сидит за столом в гостиной и что-то сосредоточенно пишет.

– Чем занимаешься? – спрашиваю.

– Готовлюсь к завтрашнему дню. Поставили вопрос о полномочиях делегатов.

– И как ты готовишься?

– Нарисовал две речи. Посмотрим, какую озвучу.

– Покажешь?

– Извини, думаю, не стоит тебе это видеть.

Мне стало не по себе. Я прекрасно понимал, что испытывать любви к Кирсану Башар не может не только из-за моих обстоятельств, но и из-за своих собственных. И, разумеется, нелюбовь эта была обоюдной. Вряд ли станешь проявлять симпатию к человеку, который прекрасно помнит о том, как ты вытер об него ноги. Для Илюмжинова Башар не мог не оставаться костью в горле, которую Кирсан мечтал либо выплюнуть, либо перемолоть без остатка. Мне настрой моего друга не понравился. Я знал его как человека решительного и бескомпромиссного и мог только догадываться, что в речи своей подготовил он достаточно резкие заявления, которые могут обернуться для него же очень неприятными последствиями. Но даже в своих предположениях я и вообразить не мог, что задумал Куатли. Проснувшись, Башар уехал на конгресс, а я задержался по приглашению хозяйки дома, которая несколько дней просила меня отобедать и познакомиться с ее семьей. Не хотелось обижать гостеприимных людей, конфликтная ситуация, как мне казалось, разрешилась в мою пользу, и я счел возможным приехать на конгресс во второй половине дня, как раз к моменту объявления наших с Илюмжиновым договоренностей.

Едва переступив порог Сити-Чесс-холла, я словно почувствовал удар током. Еще не зная, что именно произошло, я интуитивно почувствовал буквально обволакивающую меня атмосферу напряжения, выползающую из-за дверей конференц-зала. Толком не понимая своих ощущений, движимый исключительно подсознанием, я обратился к идущему рядом Рашиду:

– Надо срочно, сейчас же покупать билеты в Москву и утром улетать, не дожидаясь закрытия олимпиады. Нужны три билета. Башар улетает с нами.

Не знаю, что подумал обо мне мой бессменный сопровождающий, но просьбу он бросился выполнять незамедлительно – не задав ни единого вопроса, позвонил кому-то и попросил купить билеты. Я же продолжил свой путь на конгресс, распахнул дверь зала и врезался в стену гнетущей тишины, разливающейся по помещению удушливой волной страха и неприязни. На трибуне стоял Башар, вид которого говорил лишь об одном: он повержен и раздавлен. О случившемся за секунды до моего появления мне рассказали потом. Вопрос о полномочиях делегатов действительно стоял на повестке дня. Некоторые особенно преданные Кирсану люди высказали свои сомнения в том, что Куатли имеет право представлять на конгрессе Монако. Всем было известно его сирийское происхождение, и происхождение очень именитое – дед Башара был первым президентом свободной Сирии. Прекрасно знали и о том, что много лет Куатли живет во Франции и представляет шахматные интересы этой страны. Любому грамотному человеку было очевидно, что Башар имел полное право представлять Монако, так как исторически это государство имело к Франции самое непосредственное отношение. Илюмжинов решил проявить благородство и после нескольких обличающих Куатли выступлений напомнил делегатам об исторической связи двух стран и благосклонно разрешил Башару пользоваться полномочиями делегата конгресса и голосовать за или против кандидатуры президента ФИДЕ.

Других кандидатов, кроме Кирсана, тогда на этот пост не нашлось. Во-первых, принятая несколько лет назад его агитационная программа работала бесперебойно. Во-вторых, нельзя не признать, что организованы и Олимпиада, и конгресс были по высшему разряду. Специально построенный к этому событию Дворец шахмат впечатлял размахом и напоминал очертаниями калмыцкую кибитку. Шахматный город, построенный в голой степи в рекордные сроки, производил неизгладимое впечатление на приехавших в Элисту. Никто из гостей тогда не знал ни о каком оброке, наложенном на местное население. Все, что бросалось в глаза, – безупречная вежливость принимающей стороны, ослепительные красоты Элисты, оформленной в буддийском стиле, экзотическая кухня и верблюжата, с которыми можно было сфотографироваться на память. Илюмжинову не переставали петь дифирамбы, и в отличие от прошлых лет у него не было поводов беспокоиться о своем переизбрании.

Выступающий в поддержку Кирсана и представляющий его кандидатуру на пост главы ФИДЕ делегат от Нигерии Омуку, завершая свою пламенную хвалебную речь, сказал следующее:

– Мы можем приступать к голосованию, если ни у кого нет вопросов к кандидату.

И в этот момент Башар поднял руку и заявил, что у него есть вопросы. Не дать ему слова не могли. Куатли вышел в президиум и, обведя зал тяжелым взглядом, произнес:

– У меня есть вопросы к господину Илюмжинову относительно недавно убитой журналистки газеты «Советская Калмыкия» Ларисы Юдиной. Я хотел бы узнать, как он объяснит то, что следствие установило причастность к ее смерти людей из его окружения?

Убийству Юдиной действительно совсем незадолго до Олимпиады были посвящены первые полосы газет. Когда наши отношения с Кирсаном еще можно было назвать приятельскими, он сам рассказывал мне об этой журналистке, говорил, что она постоянно публикует обличающие его статьи, и обещал сделать все, чтобы не дать ей работать в Калмыкии. И действительно сделал. Юдиной пришлось уехать в Волгоград и там печатать тиражи газеты, которой с тех пор было практически невозможно беспрепятственно попасть на территорию владений Илюмжинова. Разведка исправно сообщала о выпуске очередного номера, и весь тираж изымался на границе, не давая напечатанной информации достичь взоров жителей Калмыкии. Не знаю, что и на кого накопала Юдина в очередной раз. Но факт остается фактом – ее тело выловили из пруда, причастность к ее смерти людей из окружения Кирсана была установлена. Об этом знали многие, но только Башар набрался решимости открыто об этом напомнить.

Я появился в зале в момент величайшего позора всего шахматного мира, который отвернулся от призыва Куатли почтить память убитой женщины минутой молчания. Не встала ни одна живая душа. Стыд, боль, гнев, отчаяние и презрение к своей собственной слабости – вот букет переживаний, витающий в воздухе во время моего прихода, которым Кирсан тут же воспользовался, чтобы разрядить обстановку:

– Посмотрите, к нам присоединился чемпион мира. У нас с ним есть радостная новость для участников конгресса: мы пришли к соглашению по датам проведения следующего матча на звание чемпиона мира и сейчас скрепим наши устные договоренности подписями. – Тут же вынесли готовое соглашение, которое мы подписали под радостные аплодисменты довольной публики. Кирсан пригласил меня отметить благополучное разрешение конфликта в своей резиденции, примыкающей к Сити-Чесс-холлу. Я приглашение принял, и мы втроем: я, Илюмжинов и его бессменный помощник Алексей Орлов – направились по переходу во владения в очередной раз переизбранного президента ФИДЕ. Стоило пройти несколько шагов и избавиться от нежелательных ушей, Орлов без тени смущения спросил:

– А что, Куатли сегодня снова будет ночевать в вашем доме?

– Да, конечно, – отвечаю, не имея представления о произошедшем.

– Ну, что ж, в таком случае передайте, что это его счастье. – Ничем не прикрытая, наглая угроза человека, уверенного в своей полной безнаказанности. Все, что я мог сделать, – это порадоваться про себя своей предусмотрительности: билеты на самолет лежали в кармане у Рашида, нам оставалось продержаться в Калмыкии какие-то несколько часов.

За это время, как только огласили сроки проведения матча на звание чемпиона мира, меня успели найти возмущенные члены голландской делегации. Я ждал их обращения, можно сказать, с нетерпением.

– Анатолий, мы не понимаем, что значит середина января?! – Растерянность голландской стороны мне понятна, отвечаю совершенно спокойно:

– Середина января – это середина января. Господин Илюмжинов счел эти даты подходящими.

– Но ты не можешь не знать, что у нас турнир в это время. Если будет ваш матч, к нам никто не приедет.

– Я говорил Илюмжинову, что выбранное время неудачно, но он меня не послушал.

– Что значит не послушал, если у нас есть документ, подписанный еще Кампоманесом, который гласит, что никакие важные шахматные соревнования не проводятся одновременно с нашим турниром.

– Друзья, я это прекрасно знаю. С этим документом надо идти к президенту ФИДЕ, а не ко мне. Середина января – его идея, так что с него и спрос.

В тот момент мне казалось, что я все сделал правильно, сроки матча перенесут на более удобное время, Кирсан, возможно, сделает вывод о том, что надо прислушиваться к знающим людям, но, очевидно, с моей стороны было глупо предполагать, что подобная ситуация может хоть чему-то научить господина Илюмжинова. Она его только разозлила. Но в тот вечер о будущем я не думал, все мысли занимал наш отъезд: хотелось просто унести ноги и на какое-то время забыть обо всех склоках и дрязгах.

Утром за нами снова приехал автомобиль посла Чеченской Республики в сопровождении вооруженных боевиков. Практически под конвоем нас доставили в аэропорт, и, покидая машину, Рашид попросил:

– Не уезжайте даже тогда, когда мы поднимемся по трапу, дождитесь, пока самолет наберет высоту.

Предусмотрительно? Да. Излишне предусмотрительно? Возможно. Но когда не просто интуитивно чувствуешь опасность, а получаешь недвусмысленные угрозы, лучше, как говорится, перебдеть, чем наоборот.

Я не думаю, что в Элисте на самом деле со мной могла случиться трагедия, но осторожность еще никому никогда не мешала. А вот за здоровье Башара я действительно испугался. Он продемонстрировал, что от него можно ждать нападения, показал, что ничего и никого не боится. Но кому, как не шахматистам, лучше всех знать, что, атакуя короля, сам можешь напороться на мат? Так что окончательно я расслабился только тогда, когда самолет Куатли взял курс из Москвы на Париж. Вся эта история могла давным-давно стать достоянием общественности, появившись в журнале «Совершенно секретно» Артема Боровика. Но трагическая смерть журналиста заставила меня на какое-то время забыть о своих откровениях.