Текст книги "Жизнь и шахматы. Моя автобиография"

Когда постоянно, почти каждый день участвуешь в каком-либо мероприятии, невозможно удерживать в памяти подробности о каждом. Но среди филателистических выставок есть те, вспоминать о которых мне особенно приятно. Так, в двухтысячном году Олимпийский комитет России попросил меня представить страну на филателистической выставке в Сиднее, который тогда принимал Олимпиаду. Предложение было спонтанным, времени на тщательную подготовку не было вовсе. Мне дали буквально несколько дней на подбор материала, поэтому не все редкие вещи смогли отправиться в Австралию, куда я повез олимпийские марки двадцатого и двадцать четвертого годов, посвященные моим любимым Олимпиадам: в Антверпене и Париже. Отчего так часто бывает, что когда о чем-то мечтаешь, думаешь об этом день и ночь, тратишь огромное количество сил и ресурсов, цель остается недосягаемой? А в другой раз нисколько не грезишь о результате, совершенно не напрягаешься, и вдруг на тебя сваливается неожиданное признание. Так случилось в Сиднее: моя экспозиция заняла третье место, что и по сей день кажется мне уникальным сюрпризом. Обычно коллекционеры годами готовят свои экспозиции к выставкам такого уровня, обкатывают экспонаты на национальных показах и только потом рискуют выйти на международный уровень. Награда Сиднея оказалась совершенно спонтанной, но от этого, конечно, не менее приятной.

Я часто беру с собой в поездки каталоги марок и марки, они всегда сопровождали меня на важнейшие турниры. Моя коллекция считается самой крупной в России. Обычно привожу экспонаты на значимые шахматные соревнования, олимпиады, но случаются и другие важные поводы. Часть коллекции я представлял на выставке, посвященной защите окружающей среды. Мероприятие проходило в штаб-квартире ООН в Вене, а потому и экспонаты я подобрал тематические: марки с изображением животного мира, флоры и фауны Дуная. А в столице Швейцарии – Берне – я представил свою коллекцию олимпийских марок в день открытия Олимпийских игр в Сочи в две тысячи четырнадцатом году. Выставку посетили именитые швейцарцы, которые получили возможность одновременно любоваться коллекцией и наблюдать в прямом эфире за церемонией открытия Игр.

На международном уровне широкий интерес всегда вызывает моя коллекция марок, посвященная истории ООН. Это не самая сложная тема, ведь за свою семидесятилетнюю историю эта организация выпустила достаточное количество марок, но вместе с тем благодатная и интересная. Я с удовольствием экспонирую свои марки, если того требует случай. Так, шесть лет назад к семидесятилетию ООН выставочный вариант был представлен в Женеве, а затем я повторил успех в Государственной думе в Москве. А совсем недавно – в две тысячи двадцатом году – выставку в здании МИД России я посвятил уже семидесятипятилетней годовщине основания Организации Объединенных Наций. Я также специализируюсь на теме «Российская почта в Китае».

Моя коллекция путешествует, разумеется, не так часто, как я, но тоже может похвастаться солидным числом переездов и перелетов. С удовольствием принимают мои марки и в дальнем зарубежье, и в бывших союзных республиках. Так, например, в девятнадцатом году мои экспонаты из серии «Космос» стали основой выставки «Россия и Казахстан – первооткрыватели космической эры» в Государственном музее Нур-Султана.

Я не просто выставляю коллекцию, мне нравится «работать» экскурсоводом, видеть, как случайно обратившие свое внимание на марки люди вдруг увлекаются моим рассказом, начинают задавать вопросы, вникать в термины, слушать, затаив дыхание. Как правило, журналистов на шахматных олимпиадах больше интересуют вопросы, непосредственно связанные с турниром. Нередко просят меня спрогнозировать исход той или иной партии, интересуются, кого поддерживаю и почему, записывают воспоминания о былом. Но случается, неподдельное любопытство вызывает и мое увлечение марками, особенно если человек выделил время и посмотрел коллекцию. Так вышло, например, в норвежском Тромсё, где проходила летняя шахматная Олимпиада четырнадцатого года и куда я привез небольшую часть своего собрания. Я «поработал» гидом у группы, где в числе слушателей был журналист Владимир Барский, на которого мой рассказ, судя по последующему отзыву, произвел сильное впечатление. В статье он признался читателям, что моя экскурсия заставила его буквально переместиться в другой мир, почувствовать, что такие понятия, как «ограниченный тираж», «блок с перфорацией и без», «спецгашение первого дня», о которых он никогда раньше не задумывался, вдруг оказались важными, значимыми и по-настоящему интересными. Журналист отметил, что увиденное заставило его вернуться в детство, когда маленьким мальчиком он тоже собирал марки, ходил на почту, упрашивал родителей купить красивые новинки и испытывал приятное волнение, когда рассматривал приобретения, аккуратно раскладывал их в альбом.

Знаю, что многие люди старше сорока лет, увидев мое собрание, не могут удержаться от сожаления, что когда-то забросили филателию. Некоторые полагают, что могли бы с легкостью сделать то же самое: собрать огромную коллекцию и разъезжать с ней по миру, собирая почести. Не хочу никого обижать, но призна2юсь, подобное кажется мне маловероятным. Многое нужно иметь, чтобы достичь результата в любом серьезном коллекционировании: и время заниматься этим, и желание, и силы, и терпение, и деньги, и понимание близких, которые позволят тебе тратить все это на твое увлечение в ущерб какому-то другому совместному времяпрепровождению. Мне повезло, что меня принимают таким, какой я есть, со всеми моими интересами и увлечениями. А тем, кто считает, что из любой детской коллекции можно создать шедевр, отвечу так: «Зависит от того, кто ею владеет». Успех никогда не придет к тому, кто не получает настоящего удовольствия от выбранного пути: будь то профессия, или хобби, или просто семейная жизнь.

Спортивный характер и умение четко планировать время всегда позволяли мне грамотно распределять и силы, и желания. У меня всегда, даже на самых напряженных турнирах, получалось уделять минуты любимому увлечению. Почему? Потому что при сильном напряжении отдых необходим даже больше, чем при рутинной работе. А для меня не было лучшего отдыха, чем пройтись по филателистическим магазинам и марочным рынкам в Амстердаме, Лондоне, Париже, проверять свои знания, выискивать из груды барахла действительно ценные экземпляры. Новые марки я привозил из каждой зарубежной поездки, а старые всегда отправлялись со мной на важные турниры. Очевидно, я из той редкой породы людей, которым для отдыха не обязательно менять умственную нагрузку на физическую. Я мог заняться плаванием или бегом, пройтись в морозный день по лыжне, но голова моя во время этих занятий увлеченно обдумывала ходы и позиции. И только три занятия в мире могли по-настоящему помочь мне переключиться: большой теннис, настольные игры (карты и нарды) и марки. Причем если игры – дело азартное, которое отвлекает эмоциями, то филателия – успокаивающий, чисто созерцательный процесс.

На соревнования я часто брал с собой книги по истории марок и таким образом изучал и собственно историю разных стран, ведь история каждого государства отражена в его почтовых выпусках. Помню, однажды в Малайзии во время матча с Яном Тимманом за одним из ужинов хозяева спросили меня, что я знаю об их стране.

– Достаточно, – отвечаю. – В Малайзии тринадцать штатов и три национальные территории.

– Да, так и есть, – смотрят уважительно. Больше ничего не спрашивают, а я добавляю:

– Я их и перечислить могу: Джохор, Кедах, Келантан…

Мои собеседники изрядно удивились. Спрашивают:

– Вы специально готовились?

– Вовсе нет, – улыбаюсь. – Я по каталогу марок изучал все бывшие английские колонии этого региона. Вот и запомнил названия.

– Просто взяли и запомнили?

– Да, – говорю. – Чемпион мира по шахматам на зрительную память жаловаться не должен.

Марки для меня и отдохновение, и новые впечатления, и позитивные эмоции, и приятные воспоминания, и возможность расширить свой кругозор, и столько еще всяких разных прекрасных «и», что все и не перечислишь. Они – неотъемлемая и ничем не заменимая часть моей жизни, потому что в моих марках помещается целый мир.

Глава 10
Миру мир уже полвека

Шахматы – это драма ответственности.

(Анатолий Карпов)

Одна из самых долгих драм моей ответственности вот уже более сорока лет разыгрывается по одному и тому же адресу: Пречистенка, 10 – московский особняк, возле которого часто останавливаются экскурсионные группы. Когда смотришь на отреставрированный фасад здания, легко представляешь всю ту прошлую в чем-то буржуазно неспешную, а в чем-то бурную и красочную жизнь, о которой так складно рассказывают гиды. Можно даже не закрывать глаза, чтобы подсмотреть, как лакей распахивает тяжелые двери здания перед уверенной поступью хозяина дома – действительного статского советника, президента Вотчинной коллегии князя Ивана Михайловича Одоевского. Вот он отходит от крыльца и, завороженно подняв голову, слушает колокольный звон, доносящийся из женского Алексеевского монастыря. Возможно, он молчаливо любуется пейзажем, а может быть, любезно здоровается с соседями – такими же важными господами, как он сам, которым посчастливилось принадлежать элите московского дворянства. Какие чувства вызывают в нем громкие переливы мелодии? Это легкий душевный трепет, возникающий от простого соприкосновения с прекрасным, или тревога, беспокойство, некоторая растерянность, которую будит во многих колокольный набат? Может быть, князь обеспокоен проблемами на службе или в который раз размышляет, прав ли был сынок Петька в том, что поспособствовал восхождению на престол этой немецкой профурсетки [42]42
  Петр Иванович Одоевский принимал участие в бунте, благодаря которому взошла на престол Екатерина II.


[Закрыть]. Но, скорее всего, мысли статского советника куда более прозаичны: дочь Евдокия, дай ей Бог здоровья, на днях должна подарить ему внука или внучку. Как была бы счастлива супруга – Дарья Александровна, – если бы не ушла безвременно уж пятнадцать годков тому назад. Вот было бы славно выходить на Пречистенку с ней вдвоем, спускаться к монастырю и, обсуждая детские шалости, идти вдоль его ограды к реке, подниматься на мост и с легкой улыбкой любоваться великолепием Кремля.

Но князь ходит один и старается не унывать. Все, все, кроме смерти, в этой жизни поправимо. Как они с Дашенькой переживали за старшего – Сереженьку, – все думали, выйдет ли из него толк, сложится ли карьера. И вот счастье: и брак удачен, и дети растут, и продвижение его на службе в лейб-гвардии Семеновского полка не заставляет себя ждать. А какая замечательная уютная церковь Знамения в их с Лизонькой [43]43
  Князь Сергей Иванович Одоевский был женат на Елизавете Алексеевне Львовой.


[Закрыть] семейной усадьбе Калистово, а каскадные пруды, которые они там устроили, дадут фору московским воронцовским. И за Петю, конечно, стоит только порадоваться. Конечно, не в правилах рода Одоевских изменять императору, но если речь идет о благе для России, то сыном и его выбором надо только гордиться. Друзья говорят, славный получился человек, правильный. Да и сам князь видит, что сын умеет дружить с головой. Это раньше был горяч да скор на решения, а теперь не узнать: спокоен, степенен, рассудителен. Давеча вот сказал, что хочет заняться благотворительностью. Что ж, хорошее дело. Меценаты везде в чести: и на земле, и наверняка на небе. Так что если своим участием в заговоре с императрицей Петенька Господа прогневал, то уж меценатством все одно грех свой искупит.

А Дуся! Как же скорбно, что Даша не может порадоваться за дочь. Дуся-то теперь генеральша, и впереди у нее одно сплошное счастье. Муж, как узнал о ее положении, сказал, что в будущем году подаст в отставку и они переедут в Лукино. «Не смотрите, – говорит, – Иван Михайлович, что там пока только один дом помещицкий, да три крестьянских, да всего двадцать одна душа крепостных. У меня, князь, большие планы на это имение. Парк разобьем, дом большой усадебный построим, благо пленных турок для работ хватает. Так что будете приезжать к своей ненаглядной Дусе, сидеть в тени деревьев на резных скамейках, гулять вдоль прудов, куда запустим карпов, и отдыхать, отдыхать, отдыхать.

А разве Иван Михайлович устает? Не от чего. Если бы не кончина Дашеньки, можно было бы говорить о том, что жизнь полностью удалась. Да и не стоит Бога гневить. Раз у детей все хорошо, то и ему жаловаться не стоит. Единственное, что не дает покоя – это судьба дома. Дети устроены. У каждого свое имение, свое хозяйство, свои заботы. Зачем им московский особняк? Продадут, как есть продадут. И кто тогда станет выходить из этих массивных дверей, устремлять взгляд в небо, слушать колокола и задумываться о грядущем?

Как бы отреагировал князь, если бы провидение позволило ему увидеть грядущую судьбу его любимого особняка? Счел бы он ее достойной? Очень на это надеюсь. Назвал бы ее интересной? Безусловно! Наверняка стены, которые хранят подробности многих исторических событий, достойны того, чтобы экскурсоводы останавливали возле них свои группы и рассказывали о том, как следующий владелец дома – герой войны 1812 года, граф Михаил Федорович Орлов – принимал в своих владениях друзей – бывших декабристов. Особняк ждал возвращения из ссылки своего будущего хозяина, а после его смерти позволил преобразовать себя в меблированные комнаты, ради того чтобы принимать таких постояльцев, как, например, Исаак Левитан, в гости к которому частенько захаживал Чехов,

В начале двадцатого века перед революцией владельцем дома стал француз, крупный коллекционер живописи и фарфора, купец-галантерейщик Мориц-Филипп, а домашним учителем его сына – Вальтера – был какое-то время Борис Пастернак. Впоследствии Вальтер-Филипп будет рассказывать, что сохранил самые приятные воспоминания о занятиях с Пастернаком, который все очень доходчиво и интересно объяснял, будь то физика или история. А сам писатель признавал время, проведенное на Пречистенке, очень счастливым и беспроблемным: взяли его на полное довольствие, расположили в большой трехоконной комнате и позволили распоряжаться досугом по своему усмотрению, лишь бы не в ущерб занятиям с учеником.

Но спокойная, размеренная жизнь дома закончилась в пятнадцатом году, когда семья Филиппа пострадала от московских противонемецких погромов. Люди были вынуждены покинуть разоренный и наполовину сожженный дом, который после революции перешел в собственность государства и открыл свои двери множеству общественных организаций. Так, в годы Великой Отечественной войны, вплоть до сорок восьмого года, здесь располагался Еврейский антифашистский комитет, о чем каждому прохожему напоминает памятная табличка. Кроме этой организации здесь действовали Славянский и Молодежный антифашистские комитеты. А в сорок седьмом году в этих стенах расположился созданный Советский комитет защиты мира, к которому вскоре добавился Комитет солидарности со странами Азии и Африки. Как бы отреагировал князь Одоевский, если бы узнал, что его поместье, привычное к спокойной размеренной жизни, станет оплотом кипучей деятельности, местом проведения больших мероприятий и значимых конференций? Очень хочу верить в то, что князь был бы доволен. Ведь все дела, которые вершатся в стенах его бывшего дома, – исключительно благие.

В шестьдесят первом году был основан Советский фонд мира, ставший той финансовой структурой, что объединила под своим крылом все миротворческие организации Советского Союза. Деятельность Фонда была очень значительной, реализовывались крупные международные проекты: помощь в обучении иностранным студентам, строительство онкоцентра в Москве. Фонд мира никогда не пользовался финансированием государства или каких-либо бюджетных организаций, но получал и моральную, и политическую, и денежную поддержку от творческой интеллигенции. В артистической, писательской, актерской среде считалось хорошим тоном переводить часть гонораров в Фонд мира. Кроме того, в помощь Фонду часто организовывались всесоюзные субботники, воскресники и другие мероприятия, сборы от которых поступали на счет организации. Свои авторские в свое время пожертвовали Фонду Брежнев и Тихонов.

В восемьдесят первом году из жизни ушли руководители сразу двух значимых общественных организаций. Комитет защиты мира остался без своего главы – известного полярника, Героя Советского Союза, начальника Гидрометслужбы СССР Евгения Константиновича Федорова. А Советский фонд мира осиротел в связи с уходом писателя, киносценариста, лауреата Сталинских премий, Международной премии мира, кавалера трех орденов Ленина и председателя Фонда мира – Бориса Полевого. Полевой руководил Фондом долгие годы, его предшественником и первым председателем правления был поэт Николай Тихонов. А преемником Бориса Николаевича на этом посту стал я. В будущем – двадцать втором году – грядет сорокалетие моего председательства. Сорок лет очень важной общественной жизни. Сорок лет беспрерывного труда, ведения проектов, поиска решений и партнеров. Сорок лет работы в Фонде мира. Сорок лет – немалый срок, но всего лишь одна из очередных историй из жизни дома по адресу Пречистенка, 10.

Каким же образом занесло туда меня? Уверен, что многие читатели, увлеченные шахматами, ничего не знают об этой стороне моей жизни, которая с течением лет занимает все большую часть времени, в то время как шахматы перестают претендовать на исключительное первенство. Другие, что-то где-то слышавшие о моем руководстве Фондом, считают, что должность свалилась на меня с небес благодаря шахматным достижениям. Нужно поставить председателем значимую фигуру, имеющую вес на международной арене? Отлично! Давайте выберем Анатолия Карпова. Шахматы вызывают на планете исключительный интерес. Чемпион, только что во второй раз разгромивший Корчного, везде пользуется безграничным уважением – прекрасная кандидатура на пост руководителя общественной организации. Все это во многом соответствует действительности. Безусловно, общественной жизнью заниматься гораздо легче, когда твое имя не требует представлений. Но Фонд мира – совсем не та организация, в которую можно легко привести чужака и тем более сделать его руководителем. Председателями не становятся просто так и даже за исключительные спортивные заслуги мне бы эту должность не подарили. Я шел к ней, начиная с шестьдесят шестого года, когда состоялось мое первое выступление на трибуне общественной организации.

Я играл в турнире в Чехословакии в городе Тршинец. В то время ответственным секретарем в Шахматной федерации СССР работал Юрий Зарубин, который пришел на эту должность из газеты «Труд». Человеком он был приятным, но довольно рассеянным. Нередко из-за его забывчивости возникали запутанные ситуации, но по крайней мере однажды это его качество сыграло мне хорошую службу. Турнир в Тршинеце был мужским, а Зарубин счел его юношеским, и с его легкой руки нас с белорусским шахматистом Виктором Купрейчиком направили туда. Мне всего пятнадцать, Виктору немногим больше, и вот мы – два неоперившихся птенца – сидим одни в Москве в гостинице «Аэрофлот» на Ленинградском проспекте и ждем вылета – ждем трое суток ввиду невероятной метели, накрывшей столицу. Неудобств мы не испытывали: авиакомпания предоставила номера и купоны на питание, но тем не менее сейчас представить невозможно ситуацию, чтобы два несовершеннолетних спортсмена оказались предоставлены сами себе и без какого-либо сопровождения спокойно ждали, когда же наладится погода.

Не могу утверждать, но думаю, что в такой ситуации раньше оказывались многие. Нелетная погода – героиня песен и даже фильмов. Ну, кто не помнит бедолагу, ожидающего рейса в Красноярск, в рязановской «Иронии судьбы…»? Снегопады, метели, пурга и сейчас частое явление за Уралом, но в столице климат, безусловно, изменился. Теперь нелетная погода – это густой туман, а снег – неприятность, вызывающая задержку рейсов: очистят полосу, обработают судно от наледи, и, пожалуйста, лети. Да и снег в последние годы стал явлением редким. Зима двадцать первого стала буквально удивительной для москвичей. Огромные сугробы вызывали восхищение и ошеломление, а обильные снегопады, радующие в январе, в феврале уже начали вызывать тоску и беспрестанные жалобы на количество снега. Но ведь еще десять лет назад, а тем более двадцать, в такой московской зиме не было ничего удивительного. До сих пор находятся люди, которые утверждают, будто климат не меняется. Я уверен, что они ошибаются. Я хорошо помню, как в начале семидесятых готовился к какому-то чемпионату в пансионате Министерства обороны в Лианозово и в свободное от шахмат время в самом конце марта свободно переходил реку на беговых лыжах. И все это без малейшей опаски, без тени сомнения в том, что лед может даже не провалиться, а просто треснуть. Теперь хотелось бы мне увидеть московский водоем, на котором в это время года будет лежать хотя бы кусочек льда. И изменения эти происходят повсеместно. Совсем недавно в Голландии и в Бельгии проходили рождественские соревнования конькобежцев, когда спортсмены бегали по замерзшим каналам. Причем турниры проходили по всей Голландии и достигали Бельгии, а сейчас голландские каналы замерзают исключительно на севере в районе Гронингена.

А в шестьдесят шестом году зимняя непогода была явлением вполне обыденным. Мы с Купрейчиком переждали снегопады и, уже закаленные проблемами с дорогой, прибыли на турнир. Возможно, «снежные» неприятности добавили мне бравады, потому что иначе как чудом мое триумфальное шествие по турниру никто объяснить не мог. В первый же день я с разгромным счетом обставил студенческую сборную Чехословакии, в которой играли почти гроссмейстеры. А я – едва получивший звание мастера спорта – выиграл у троих из них и с одним сыграл вничью. Через пару дней молва о юном даровании, которое громит всех, пронеслась по городу, и на турнир начали приходить рабочие с градообразующего предприятия – металлургического комбината. Этот завод – единственное, что осталось в Тршинеце неизменным с того времени. Год назад я решил удовлетворить свое любопытство и во время поездки в Польшу согласился на предложение съездить туда – ведь речь шла о каких-то пятнадцати километрах.

Прежде чем рассказать о своих впечатлениях о современном Тршинеце, хочу поделиться наблюдением о том, что долгие годы благотворительной деятельности позволяют иногда избегать политических провокаций. В Польшу летом двадцатого года я прилетел на большой шахматный фестиваль. Это было первое и единственное событие в то время в нашем виде спорта в Европе. Пандемия коронавируса, бушующая на планете, ненадолго сбавила обороты, и организаторы воспользовались временным, как оказалось, открытием границ, чтобы провести фестиваль. Мне, правда, учитывая обстоятельства, пришлось добираться до Варшавы через Стамбул, но дело того стоило. На мероприятие, что проходило в небольшом курортном городке в районе Польской Силезии [44]44
  Историческая область в Центральной Европе. Бо2льшая ее часть входит в состав современной Польши, меньшие находятся в Чехии и Германии.


[Закрыть], съехались более шестисот человек, я был приглашен единственным почетным гостем и с удовольствием принимал участие в выступлениях, мастер-классах и пресс-конференциях. Замечу, что, несмотря на общеизвестное весьма настороженное отношение поляков к русским, которое обусловлено историческими событиями, я никогда не испытывал на себе какого-либо негатива с их стороны. Но тем не менее во время фестиваля, стоя на трибуне перед журналистами, я был готов к любым каверзным политическим вопросам. Уж слишком напряженными в последнее время стали отношения нашей страны с Европой и Америкой. Какого же было мое удивление, когда по окончании конференции стало ясно, что атмосфера ни на секунду не переставала быть доброжелательной, вопросы никоим образом не касались политических тем, а журналисты умудрились ни разу не спросить о моем отношении к событиям в Белоруссии, где как раз в тот момент беспорядки были в самом разгаре. Что заставило их держать нейтралитет? Не думаю, хотя возможно, что все интервьюеры как один оказались исключительно мудрыми и тактичными людьми, не желающими обострять отношения. Задача журналиста – ковырять, докапывать и зарывать. И наверняка сдержаться очень сложно, когда перед тобой стоит депутат Госдумы, да еще и заместитель председателя Комитета по международным делам. Так что, скорее всего, тайное желание поднять политические темы владело многими, но никто не осмелился этого сделать. Почему же? Некое указание сверху? Благородная просьба организаторов не затрагивать чувств почетного гостя? Их предусмотрительное понимание того, что защищающим прозападную позицию я с удовольствием отвечу и отвечу довольно резко? Не знаю. У меня нет однозначного ответа на вопрос, что послужило сдерживающими факторами для прессы. Может быть, причин было несколько, а возможно, свою роль сыграло и мое многолетнее руководство Фондом мира. Заставлять миротворца произносить резкие слова, будить в нем желание идти на конфликт – неблагодарное дело. Поляки были настроены сохранить добрые отношения и этой пресс-конференцией лишний раз продемонстрировали, что спорт должен оставаться вне политики, о чем, к сожалению, в современном мире остается только мечтать. В Польше мечта стала явью. Пребывание на фестивале оказалась легким, добрым и полным приятных впечатлений, одним из которых стала поездка в Тршинец.

Как это всегда волнительно возвращаться туда, где был много лет назад. С одной стороны, тебе хочется, чтобы ничего не менялось. Это создает иллюзию того, что не меняешься ты сам: не взрослеешь, не растешь, не стареешь. С другой, понимаешь, что отсутствие перемен – зачастую признак упадка и разрухи. Ничего подобного, к счастью, в Тршинеце я не обнаружил. Перемены радовали глаз и заставляли сомневаться в том, что более полувека назад я был именно здесь. Несмотря на то, что гостиница, в которой мы жили и играли, все еще стоит на своем месте, она полностью перестроена. Там, где располагался турнирный зал, теперь отделение банка, лобби и ресторан выглядят ухоженно и современно. В городе много новых красивых домов, а центральная площадь напоминает детский лагерь, где на спортивных и игровых площадках с утра до вечера слышен детский смех. Нет лучшего доказательства хорошей жизни города, чем то, что люди живут там, рожают детей и никуда не торопятся уезжать. Значит, есть работа, есть счастье и есть будущее.

А в прошлом шахматы в Чехии были очень популярны. Прага была одним из мировых шахматных центров. Эммануэль Ласкер – второй чемпион мира по шахматам – родился в городе Барлинек, который сейчас принадлежит Польше, а раньше как раз относился к Чехии. До войны в Праге царствовал выдающийся шахматист Сало Флор, которому результаты даже позволили претендовать на матч с великим Алехиным на звание чемпиона мира. Но фашистская оккупация помешала этим планам, а Флор в тридцать девятом году переехал в СССР, где в сорок втором получил советское гражданство одним указом с Андрэ Лилиенталем. В послевоенные годы Чехословакия могла похвастаться целой плеядой сильнейших шахматистов, среди которых были такие мастера, как Людек Пахман и Мирослав Филип. А к моменту моего приезда на арене появились Властимил Горт и Любомир Кавалек, которые уже регулярно входили в двадцатку лучших шахматистов мира, а Горту как-то даже удалось оказаться среди десяти непревзойденных. Сборная команда Чехословакии всегда была очень серьезным соперником для любой страны, поэтому мой выигрыш в три очка оказался чем-то доселе невиданным и абсолютно удивительным.

Тот турнир подарил мне многолетнюю дружбу с Любошем Кавалеком и стал отправной точкой моей будущей общественной деятельности. Во время пребывания в Чехословакии нас с Купрейчиком опекало Остравское общество дружбы с Советским Союзом, а точнее, его руководитель или секретарь – очень милая и приятная пожилая женщина. Острава расположена довольно далеко от Тршинеца, но тем не менее она исправно исполняла свои обязанности: несколько раз приезжала на турнир и проводила мои встречи с активистами общества дружбы. Помню, как на одном из собраний кто-то набрался смелости и поинтересовался, не страдает ли она какой-то болезнью (у женщины были неестественно полные ноги). Ничуть не смутившись, мой опекун ответила спокойно и естественно:

– Они просто все переломаны и заново собраны после одной уникальной истории. Я как-то летела в самолете, и когда он пролетал над Татрами, из него выпала туалетная кабина, в которой, к несчастью, оказалась я. – Зал ахнул, а она продолжала как ни в чем не бывало: – С другой стороны, мне, конечно, очень повезло, потому что снег в горах смягчил удар, и сломанными оказались только ноги. А высота падения была очень приличной – примерно два километра.

По окончании турнира наша сопровождающая привела нас с Виктором в Праге в Общество дружбы Чехословакии и СССР. Удивительно, что никаких враждебных настроений, никаких отрицательных эмоций по отношению к русским мы на себе ни разу за время поездки не испытали. И это несмотря на то, что оставалось всего полтора года до небезызвестной Пражской весны шестьдесят восьмого. Моя триумфальная победа в турнире привлекла к моей персоне всеобщее внимание. Слыханное ли дело: пятнадцатилетний юнец уложил на лопатки более старших и сильных противников. В чемпионате тогда действительно принимали участие несколько шахматистов, которые на тот момент по всем показателям объективно превосходили меня. И все же я победил, и не просто победил, а выиграл с огромным отрывом в три очка от второго места. Меня начали приглашать на выступления, интересоваться моим мнением относительно самых разных поводов и событий. Тогда же я написал свою первую статью – отчет, которую опубликовал журнал «Шахматы в СССР». Причем большого желания заниматься писаниной у меня в то время не было. Меня буквально поймали, посадили в редакции и пообещали выпустить лишь после того, когда я хоть что-то изображу. Пришлось согласиться, и совершенно неожиданно занятие это показалось довольно увлекательным. Теперь на моем счету более ста книг с разбором самых разных шахматных матчей и партий, а количество опубликованных по всему миру статей я даже не возьмусь сосчитать.

Так началась моя активная общественная жизнь, а после того как в шестьдесят девятом году я стал чемпионом мира среди юношей, снова обыграв соперников с большим перевесом, который до этого не случался за всю историю проведения чемпионатов, меня начали приглашать с выступлениями в самые разные места, начиная с заводов и фабрик в самых отдаленных точках СССР и заканчивая замками Луары во Франции. В те времена официальные власти не приветствовали встреч с бывшими соотечественниками. Это были либо эмигранты первой волны, либо враги советской власти, уехавшие после революции либо, что еще хуже, не вернувшиеся в Союз бывшие военнопленные, с которыми просто запрещалось общаться. Но интерес к моей фигуре, особенно когда я стал самым молодым гроссмейстером мира, настолько возрос, что даже эти люди приходили пообщаться со мной, и никто им в этом не отказывал.