Текст книги "Жизнь и шахматы. Моя автобиография"

Кирсан, ты не прав!

Илюмжинов оказался велик и размашист в словах, но довольно мелочен в поступках. Над ним довлело желание возвеличивать не только себя, но и все, что его окружало. Элисту Кирсан всегда представлял чуть ли не мегаполисом, которому не видно конца и края. Я не хочу никоим образом приуменьшать достоинства столицы Калмыкии. Просто мне кажется, очарование города никоим образом не зависит от его размеров и нет причин выдавать желаемое за действительное. Прогуливаясь как-то в городе на возвышенности, я заметил, что взор легко охватывает всю Элисту. В то время как оглядеть целиком родной Златоуст, где живет сто шестьдесят тысяч, никогда не получалось даже с самого высокого холма. А ведь Кирсан рассказывал, что столицу Калмыкии населяют триста тысяч. Чуть позже я познакомился со студентами-экономистами, которые раскрыли мне глаза, сократив реальное число жителей Элисты в три раза.

В общем, Илюмжинов готов преувеличивать размеры многого, но только не денежных выплат. Уезжал я из Элисты, не получив ни копейки из обещанного призового фонда. Не могу сказать, что был сильно обеспокоен, почему-то не чувствовал сомнений в том, что получу должное. Уж слишком невероятной казалась даже мысль о том, что обман можно совершить на уровне такой международной организации, как ФИДЕ. Правда, следовало признать и то, что уровень Федерации значительно снизился. Если во время наших матчей с Каспаровым призовой фонд составлял больше трех миллионов долларов, то матч с Камским оценили в шестьсот тысяч. Кто-то вытаращит глаза и обвинит меня в стяжательстве. Ничего себе! Какие деньжищи! А всего делов-то – посидеть за доской пару месяцев. Но во‐первых, я никогда не считал, что работать мозгом легче, чем руками. А во‐вторых, считать чужие деньги всегда проще, чем их зарабатывать. Поделите выигрыш на два, а потом разделите полученное на содержание команды. И что останется? Поверьте, не так уж и много. Да, в Советском Союзе мы только мечтать могли о таких гонорарах, но нам и не приходилось беспокоиться о зарплатах тренеров, массажистов, мастеров по физической подготовке, поваров и других членов делегации. Так что любая заработанная сумма никогда не будет лишней. А если бы и так – это не повод не выполнять заявленных условий.

Камского такое отношение задело очень сильно. Он нашу поговорку «Обещанного три года ждут» если и знал когда-то, то благополучно забыл, поэтому из Элисты уезжать не торопился и ежедневно со скандалами навещал Илюмжинова. Кирсану это наскучило, и через неделю драматических разговоров он отбыл в неизвестном направлении. Как только Гата понял, что требовать что-либо от администрации Калмыкии в отсутствии Илюмжинова совершенно бесполезно, он начал добиваться своего другим путем: ездил по миру и везде рассказывал о том, как с ним поступили. Избранный путь оказался верным. Скандалы с привлечением мировой общественности Кирсану были не нужны. Особенно тогда, когда приближалась Олимпиада в Европе и очередной конгресс по переизбранию президента ФИДЕ. Камскому Илюмжинов деньги перевел и прикинул, что, не заплатив мне, значительно ослабит свои шансы на перевыборы. Я получил свой чек буквально за несколько часов до вылета в Ереван, сдал его в банк и улетел в Армению. Тогда на проверку чеков уходило до нескольких дней, этим и воспользовался честный бизнесмен и глава республики. Отбывая на Олимпиаду, я еще не знал, что выписанный мне чек – обычная, ничем не обеспеченная фальшивка.

Забегая немного вперед, расскажу, что, вернувшись и получив эту информацию от банка, я встретился с председателем правительства Калмыкии, который, собственно, этот чек и подписал. Спрашиваю, не стесняясь в выражениях:

– Может быть, объясните, что это за новомодные фокусы выдавать спортсменам фальшивые чеки?!

– Это не фокусы. – Мой визави вздыхает и опускает глаза. – Это приказ Илюмжинова.

– Интересно. А если он тебе прикажет убить кого-то? – Сверлю его взглядом. – Хотя зачем? Фальшивый чек – тоже уголовно наказуемое деяние. В тюрьму захотел?

– Анатолий Евгеньевич, миленький, – он чуть не в ноги мне падает, – не губите, дорогой мой! Все понимаю, все признаю. И денег на этом чеке не было, и подпись моя. Вы только хода делу не давайте, а деньги вы получите, очень скоро получите, я обещаю.

В тот момент гораздо больше обретения реальных денег мне хотелось, чтобы прекратилась эта душещипательная комедия. Я не стал принимать никаких мер и действительно примерно через месяц получил-таки перевод. А Кирсан тоже добился желаемого – сохранил за собой пост главы ФИДЕ.

Оборачиваясь назад, иногда спрашиваю себя, можно ли было этому воспрепятствовать. Думаю, да. Наверняка решительные действия и открытое противоборство позволили бы отстранить Илюмжинова от руководства уже тогда. Ведь официально свою кандидатуру он не выдвигал. Было два других кандидата с так называемыми билетами (пятью заявленными заместителями, которые избирались сразу вмести с ними). Кирсан же решал свой вопрос путем переговоров и был уверен в благополучном результате. Почему с ним разговаривали? Почему не противостояли? Возможно, просто устали от бесконечных трясок и перемен. Хотелось покоя и конструктивной работы. Да и, честно говоря, в начале своего руководства Кирсан действительно вел активную деятельность: ездил по странам, налаживал контакты. Был и в Африке, и в Центральной Америке. Но если бы в противовес Илюмжинову появился вдруг реально сильный и знающий соперник, ситуация могла бы измениться. Но харизматичного профессионала, желающего занять должность президента, тогда не нашлось, а поговорка о новой метле всегда заставляет бояться перемен. Кроме того, Кирсан старался обеспечить себе поддержку как мог: наладил отношения с Макаровым, пообещав взять его в международные руководители, финансировал шахматные потребности нуждающихся стран, раздавал направо и налево обещания, уверения и даже взятки.

Только вот о главном своем обещании навсегда сохранить пост первого вице-президента за Башаром Куатли Илюмжинов благополучно забыл. Я и еще несколько человек, слышавших от него эту клятву годом ранее, решили освежить ему память и пошли выяснять отношения. Заходим в номер к Кирсану, и я почти с порога спрашиваю:

– Кирсан Николаевич, как же так?! Мы же договаривались, ты бил себя в грудь, а теперь не ставишь Башара первым номером.

– А что я могу сделать, если он потерял свои позиции в Европе? – Кирсан – сам ангел во плоти, да и только.

– Он их потерял только потому, что ты послал его уговаривать провести наш матч с Камским в Ираке. Так что если он что и потерял, то только по твоей вине.

– Но если я его поставлю, то какие-то страны будут голосовать против меня. – Илюмжинов напоминает младенца, у которого отбирают любимую игрушку.

– Всегда кто-то будет голосовать против тебя. В конце концов, мы с тобой не сто долларов, чтобы всем нравиться.

– Пусть не всем, но хотелось бы многим.

– Кирсан, что за детский сад, в самом деле?! – Мне надоело разыгрывать политесы.

– Никакой не детский сад. Это номер президента ФИДЕ, – он тоже перешел на повышенный тон, – а вы являетесь сюда с какими-то странными упреками и требованиями. Я – руководитель, и только мне решать, кого я беру в свою команду, а кого не беру.

– Слушай, – ничего другого, кроме как апеллировать к остаткам его совести, в голову не приходит, – мы все вот этой самой группой, – показываю на присутствующих, – помогли тебе занять желанное кресло. И каждый здесь стоящий подтвердит, что ты обещал держать Куатли первым замом столько, сколько будешь в этом кресле сидеть, разве не так? А ведь Башар не стал выставлять свою кандидатуру на пост президента только потому, что был уверен в твоем слове. И что ты на это скажешь?

Ответа от Илюмжинова мы не дождались. Лицо его неожиданно надулось, лоб разгладился, взгляд остекленел и устремился куда-то вдаль, не фокусируясь ни на ком из присутствующих. Казалось, перед нами застыла мумия, которая упадет, если дотронуться до нее хотя бы кончиком пальца. Тронуть Кирсана никто из нас не решился, несколько раз пробовали вернуть его в наше измерение, окликая по имени, но нам отвечало только редкое дыхание и расширенные зрачки. Простояв в растерянности еще минут десять, мы в замешательстве удалились. Средствами борьбы с подобными буддистскими способностями никто из нас не владел.

Зато Илюмжинов, помимо искусства впадания в транс, прекрасно овладел доставшимся по наследству от Кампоманеса искусством получения голосов. С помощью этого нехитрого замеса из угроз, уговоров, откатов и компенсаций он и сохранил должность за собой. А сохранив, полностью уверился в своей вседозволенности, безнаказанности и избранности Господом Богом. Сначала он еще пытался по привычке что-то делать, куда-то ездить, с кем-то встречаться, но поставленный первым замом Макропулос, работавший с Кампоманесом в последние годы, быстро научил Кирсана правильно распределять средства.

– Ты что, дурак? Зачем колесишь по свету? Только деньги разбазариваешь.

– Но мы же должны оказывать поддержку.

– Оказывай, но с умом. Вот ты летишь к царю Гороху. Летишь первым классом. С тобой еще помощник и охранники. И живете вы все, чай, не в дыре, а в пятизвездочном отеле.

– Ну а как без условий?

– Ты на свои условия тратишь тридцать тысяч евро за одну поездку. А ты привези главу Федерации на конгресс, заплати ему тыщонку, когда он за тебя проголосует, и все довольны. Тридцать тысяч – тридцать голосов. Вот такая экономия получается.

Экономить таким образом Илюмжинов отлично научился, но наши шахматные отношения окончательно разрушили не его экономические реформы, а отвратительное поведение во время моего матча с Вишванатаном Анандом в Лозанне в девяносто восьмом году. Да, когда мы встречаемся, Кирсан по-прежнему натягивает улыбку и изображает неподдельную радость, но за всем этим нет ничего, кроме фальши и желания поддерживать реноме.

Первой, кого я поразил в Швейцарии, была местная таможня. На матч я со своей командой уже по доброй традиции летел с Канарских островов, где всегда мне обеспечивали прекрасные условия для подготовки. В последний день перед отъездом меня осенило, что в Лозанне мы будем жить в доме у Албана Бродбека, и было бы очень неплохо привезти с собой что-то съестное. Ничего более оригинального, чем взять с собой в самолет две внушительные ноги чудесного испанского хамона, в голову мне не пришло. Кроме того, никакой особой упаковкой мы наше лакомство не удостоили. Проткнули магазинные картонные коробки, чтобы мясо не задохнулось, и, прилетев в Базель, водрузили их поверх всего багажа. Чемоданов у нашей группы хватает, сама группа отнюдь не маленькая. Мечемся по аэропорту Базеля с поклажей и никак не можем определиться, где именно та – швейцарская – сторона, куда нам надо выйти. То направляемся к выходу во Францию, то приближаемся к Германии, наконец определяем верный путь. Наши телодвижения с саквояжем, корзиной, картонкой, хоть и без собачонки, уже привлекают к себе внимание. И как только мы останавливаемся около нужной нам швейцарской таможни, служащий показывает на коробки и спрашивает:

– Что внутри?

– Испанский хамон, – отвечаю, уже ругая себя за то, что не упаковал все как следует. Ведь ввозить еду в открытом виде запрещено.

– А для чего вам в таком количестве?

– Для того, чтобы выиграть матч на первенство мира.

– Серьезно? – Глаза таможенника округлились. – Поможет?

– Не помешает, – заверил я, и нас с хамоном пропустили.

Бродбек потом долго удивлялся неожиданной лояльности таможни, но я всегда знал, что к любым функционерам можно при желании найти свой подход. Так, например, Валентину Зорину неоднократно удавалось в былые времена ввозить в США черный хлеб, рассказывая местным церберам, что это его религиозная еда.

Но вернемся к матчу с индийским гроссмейстером. И Виши, и я во время матча жили в одной гостинице «Бориваж», расположенной недалеко от Олимпийского музея, в котором играли. Дом Албана был очень уютным и просторным, но находился в пригороде Лозанны, что существенно усложнило бы перемещения. Условия проживания в «Бориваже» были роскошными, да и все остальные бытовые задачи были решены в Лозанне на высшем уровне. Но сама структура матча претерпела, по велению Илюмжинова, существенные изменения. Все наши предыдущие стычки должны были заставить меня понять, что Илюмжинов искренне верил в то, что глава ФИДЕ в шахматном мире обладает такой же неограниченной властью и пользуется таким же непререкаемым авторитетом, как, например Хуан Антонио Самаранч в Олимпийском комитете. Кирсан ни за что не хотел принимать тот факт, что в шахматах король – исторически совсем другой человек. Пока он занимался развитием шахмат, какими-то общими вопросами, никто в его деятельность не лез. Но как только он начал посягать на изменения правил проведения матчей и на другие существенные вещи, его осадили и заставили затаить обиду. Возглавив ФИДЕ, он рассчитывал на то, что будет командовать и мной, и Каспаровым, и другими гроссмейстерами с мировым именем, но получил от ворот поворот и тогда решил, что добьется этого, понизив популярность и значимость звания чемпиона мира по шахматам. Как это сделать? Один из путей: сделать матчи более короткими и частыми с вероятностью получения разных, возможно, случайных, чемпионов, чтобы никто на троне долго не засиживался.

Первой ласточкой стал наш матч с Анандом, который должен был состоять всего из шести партий, а не длиться до шести побед, как это было раньше. Впоследствии такой регламент привел к появлению случайных чемпионов мира. Так, в две тысячи четвертом году первенство выиграл узбекский шахматист Рустам Касымджанов. Очень неплохой гроссмейстер, но, да простит меня коллега, ни разу не чемпион мира. Разве может спортсмен, завоевавший такой титул, на следующем же после матча крупном турнире завоевать сорок пятое (!!!) место? Это не могло не задевать как меня, так и Каспарова. Илюмжинов стал нашим общим врагом, заставил забыть о былых разногласиях и объединиться во имя игры, которая и для меня, и для Гарри всегда была важнее и выше любых ссор и скандалов.

Но до этого еще надо было дожить. А в девяносто восьмом году рассказывающий всем и каждому о своем необычайном патриотизме и поддержке российских шахмат президент Международной шахматной федерации Кирсан Николаевич Илюмжинов не скрывал своих симпатий по отношению к моему сопернику. Он даже предложил Виши, который только закончил отборочные игры и чувствовал некоторую усталость, перенести сроки матча. К чести Ананда, тот отказался, не дав разгореться скандалу. Мы оба были в хорошей форме. Я отлично подготовился, Виши чувствовал эйфорию от выигранного отборочного цикла. Первую партию я выиграл, во второй победу упустил, совершенно забыв придуманную комбинацию в выигрышной позиции. Довольно обидное поражение: ведь преимущество в два очка в матче из шести партий это практически сделанная игра. Дальше матч шел по той же схеме. Я обгонял Ананда – Виши сокращал преимущество. Последнюю партию мы начали с моим перевесом в одно очко. Меня вполне устраивала ничья. Вот здесь бы успокоить амбиции, не тратить силы, унять молодецкое лихачество и вынудить соперника закончить матч. Я мог упростить позицию разменами, и ничья была бы неизбежна. Но в этот момент я увидел, что худшее позади – появился шанс выиграть партию. Какой-то невесть откуда взявшийся змий-искуситель науськал меня не предлагать ничью, а показать, насколько сильна еще старая гвардия. Я принял психологически неверное решение играть на победу и тут же грубо ошибся. Виши воспользовался моим промахом и партию выиграл. Счет сравнялся.

Мир перевернулся. Победа в матче, которая еще час назад лежала в кармане, теперь висела на волоске. По новым правилам для определения победителя нам предстояло на следующий день сыграть две короткие партии по двадцать пять минут. В быстрых шахматах Ананд всегда был очень силен, а если учесть еще и нашу разницу в возрасте в восемнадцать лет, то мои шансы на выигрыш выглядели совсем не убедительно. Я не собирался сдаваться, но пытался трезво оценивать ситуацию. Так же ее оценивал и Кирсан. Решив, что моя песенка спета, он, ничем не гнушаясь, устроил вечером в отеле широкое и громкое чествование нового чемпиона мира. К чести Виши, он на этом мероприятии присутствовал минут семь. Меня, разумеется, не было на этом празднике жизни, но его фанфары звучали в душе таким оглушительным набатом, что мне не удалось ни на минуту сомкнуть глаз. Тренер по физической подготовке посоветовал мне принять контрастный душ, но я был совсем не уверен, что есть на свете хоть какое-то средство, которое в ту минуту могло бы помочь мне прийти в себя.

Сразу не повезло в жеребьевке. Достались белые. Непрофессионалам, хорошо заучившим поговорку «Белые начинают и выигрывают», трудно это понять. Но на самом деле белые хороши тогда, когда ты атакуешь в сильной позиции, белыми для сильного игрока очень просто сделать ничью. Когда речь идет о коротких партиях, ничейные результаты – частая практика. Но мне достались белые фигуры в первой партии, а значит, в последней и решающей предстояло играть черными. Мое потерянное настроение в первой партии быстро привело к проигрышной позиции и к тому же к цейтноту. На моих часах оставалось три минуты против пятнадцати у соперника. И вдруг каким-то невиданным образом я нашел возможность не проиграть сразу. Сделал именно те три-четыре хода, которые давали возможность удержаться. Это вывело Ананда из равновесия, заставило нервничать и допускать неточности. Позиция почти выровнилась, я увидел, что разменом фигур могу приблизить ничейный исход, и отметил краем глаза, что каким-то неуловимым движением Ананд уже готов протянуть руку и согласиться на ничью. У меня осталось всего двадцать пять секунд времени, а у соперника целых пять минут. Я видел, что могу пожертвовать фигуру за две пешки, понимал, что проиграть не рискую, а вот небольшие шансы на победу у меня есть. Но время, время… Часы тикают неумолимо. Успею ли сделать все ходы? Смогу ли? Ананд уже тянет руку, решившись на ничью, а я… Я принимаю решение играть! Нервы у Виши сдали, он дрогнул, и я вырвал победу. Такой поворот морально уничтожил Ананда. Он так и не смог взять себя в руки и переломить ситуацию в свою пользу, он даже не пытался ничего предпринять. Вторую партию я легко выиграл черными. Белые сникли и отказались сражаться.

Пришлось Илюмжинову все-таки праздновать мою победу, вручать мне золотую медаль и говорить хвалебные речи в присутствии Самаранча, Горбачева и других именитых гостей. Полагаю, даже совсем не мстительные и не злопамятные люди в такие моменты физически ощущают, как растекается по венам тот самый бальзам, который, говорят, греет душу. Я снова совершил невозможное. Доказал себе. Доказал друзьям, родным, болельщикам. Доказал соперникам, противникам и даже врагам. Доказал всему миру, что в шахматах мне нет равных. Мой титул со мной на следующие два года. Можно на какое-то время выдохнуть и позволить себе расслабиться.

Но не случилось. Уже через несколько недель после матча до меня дошли слухи, что осенью этого же года в Лас-Вегасе состоится матч на звание чемпиона мира по шахматам, приуроченный к открытию нового отеля-казино «Беладжио». Конечно, в смятении звоню Кирсану и прошу объясниться. Тот в красках описывает, какие фантастические возможности откроются шахматному миру, если мы не пройдем мимо столь знаменательного события. Я отвечаю, что масштаб и грандиозность события, конечно, понимаю и желание Кирсана в очередной раз популяризовать шахматы только приветствую, но прошу уточнить, как же в таком случае быть с моими правами.

– А что не так с твоими правами? – На другом конце провода сама невинность и обходительность.

– Вообще-то, я защитил звание на два года. А ты хочешь через полгода снова заставить меня бороться.

– Ну, ты понимаешь, такая возможность… Не станут же они тянуть с запуском гостиницы.

– Меня не волнует отель. Пусть строится, открывается, закрывается. Меня волнуют мои права. Когда ты принимал решение о проведении матча, разве ты не должен был сначала спросить меня?! Я, между прочим, мог бы и согласиться. Но теперь говорю тебе, что я не согласен.

– Не согласен?

– Нет.

– Уверен?

– Абсолютно.

– Я ничего отменять не собираюсь.

– Посмотрим. – И мы закончили разговор, разругавшись вдрызг.