Текст книги "Жизнь и шахматы. Моя автобиография"

Глава 7
Зачем нужны депутаты?

Шахматы – это школа войны, школа иерархии, школа распределения, исполнения и подмены ролей.

(Айзек Азимов)

Я бы дополнил слова известного фантаста и назвал шахматы отличной школой жизни. Во всяком случае, мне шахматная карьера, безусловно, помогла подняться по лестнице и в других жизненных сферах. Так получилось, что мне удалось найти себе применение в совершенно полярных областях. Шахматы, на мой взгляд, подразумевают некоторое одиночество. Да, у тебя есть соперник, зрители, болельщики, команда, но в конечном счете ты один на один с доской и фигурами своего цвета, и только от хода твоих мыслей, от движения твоих пальцев, от твоего состояния, настроения, характера, наконец, зависит исход партии. С шахматами ты можешь остаться наедине с самим собой, а в работе с людьми это абсолютно исключено.

Большинству я известен именно благодаря своему шахматному чемпионству. Меня это не удивляет и нисколько не оскорбляет, ведь без шахмат не случилось бы никаких последующих этапов моей жизни. Но уже на протяжении десятилетий я, продолжая называть шахматы основой своего существования, не могу считать их главной составляющей своего бытия. Есть фонд, есть многочисленные мероприятия, конференции, съезды, конгрессы, на которые меня с удовольствием приглашают и где меня ждут, и есть плотная и большая работа в Государственной думе.

Далеко не все воспринимают положительно появление известных людей (актеров, певцов, спортсменов) среди депутатов. У многих это вызывает раздражение, людям кажется, что человек лезет туда, где ничего не понимает, что делает это исключительно из желания попиариться, засветиться, собрать сливки. Картинка с экрана демонстрирует только одну составляющую работы в Думе: сиди себе в зале да нажимай на кнопки. Уверяю, будь это так, среди людей, привыкших к активной жизни, к постоянному драйву, к жесткой конкуренции, мало нашлось бы охотников на такую скучную деятельность. Чаще всего знаменитые люди становятся депутатами только по одной причине: чувствуют в себе силы и желание что-то изменить, как-то повлиять на ход событий, в чем-то помочь людям и своей стране. Ты осознаешь, что благодаря своему статусу, известному имени можешь какие-то вопросы решить быстрее, тебе проще договариваться с людьми, к тебе прислушиваются, тебе доверяют. Конечно, далеко не всем спортсменам или людям творческих профессий нужна и интересна депутатская работа, но меня общественная деятельность увлекла еще в юные годы, и труд в Государственной думе – это весьма логичное следствие сложившихся жизненных обстоятельств. А причины? Причины весьма прозаичны: когда сам неоднократно сталкиваешься с бюрократией, с чиновничьим произволом и недобросовестностью, не можешь и не хочешь отказывать себе в удовольствии что-то менять в отношении государственных деятелей к простым гражданам России.

Наши и «не наши» бюрократы

Должен сказать, что не могу отнести себя к популистам, ругающим бюрократов исключительно в родной стране. Этого «добра» на планете хватает, и Россия вовсе не является образцом какого-то беспредела чиновников. Так, мой друг Жан-Поль Тузе считал этим самым образцом свою дорогую Францию и в качестве примера часто вспоминал одну историю. Однажды пожилой француз переехал из одной части страны в другую, благополучно там обосновался и жил, не зная проблем, шесть или семь лет. А потом совершенно неожиданно перестал получать пенсию. Прождав пару месяцев в мыслях о случайной задержке, мужчина, конечно, отправился выяснять причину отсутствия денег и обнаружил, что выплаты прекратили в связи с его смертью. Сообщение о собственной кончине француза неприятно удивило, но он никак не предполагал, что доказать свое присутствие среди живых будет не так уж и легко.

– Вот, – сказал человек, протягивая бумаги чиновнику Пенсионного фонда, – посмотрите! Я – тот умерший господин и, как видите, все еще нахожусь в добром здравии.

– Вижу, – соглашаются в окошке. – Наверное, какая-то ошибка.

– Конечно, ошибка! Надеюсь, вы ее быстро исправите.

Француз убрался восвояси в полной уверенности, что уладил недоразумение. Однако и в следующем месяце пенсия не поступила. Явившись в то же окно, он, уже не стесняясь в выражениях, просит объяснить ему, что происходит.

– Ничего особенного, – отвечают ему без всякого сожаления. – Мы не можем исправить эту ошибку самостоятельно, даже если вы принесете сотни документальных свидетельств того, что вы все еще живы. Вы обязаны связаться с той организацией, которая прислала нам уведомление о вашей смерти. Мы сможем восстановить вам пенсию только после того, как получим от них письменное указание.

– То есть самостоятельных решений вы не принимаете?

– Нет, не положено.

– А пенсия мне – живому – положена!

– Докажите, что вы живы, согласно требованиям, – и получите свою пенсию. И не надо так нервничать!

А как тут не нервничать, если ты явился на собственных ногах, стоишь, говоришь, дышишь, даже кричишь и требуешь, показываешь бумаги, а тебе сообщают, что все это не имеет никакого значения, потому что есть сообщение о твоей смерти, которому обязаны подчиняться.

Не лучшим образом обстояли дела и на контрольно-пропускных пунктах между странами, когда Европа была еще не объединенной. В начале восьмидесятых после одного из турниров в Югославии меня пригласили на открытие шахматных соревнований в Италии в очень популярном и приятном когда-то курортном местечке Абано-Терме с прекрасным климатом и чудесной кухней. Предложение было заманчивым, но я не представлял, каким образом его осуществить: ни билетов, ни визы, ни официальных бумаг. Но приглашающая сторона оказалась настойчивой: визу оформили в посольстве Италии в Белграде и самолетом доставили в Любляну, где меня уже ожидали машина и компания для путешествия. Довольно быстро мы домчали до границы с Италией, где сонный от южного солнца пограничник лениво продемонстрировал нам жезлом жест, разрешающий проезд. Но водитель машины был чрезвычайно законопослушным, притормозил и показал пограничнику, что в автомобиле не только югославы. Никакого впечатления на офицера это признание не произвело. Он снова махнул: «Проезжайте!»

– Точно? – вскидывает брови водитель.

– Точно, – безразлично кивает итальянец.

В этот момент мой офицер по безопасности – Володя Пищенко, – решив помочь растерянному шоферу, высунул из окна наши паспорта и протянул пограничнику, которому теперь уже ничего не оставалось делать, как посмотреть документы настойчивых путешественников. Он пролистал паспорта, покачал головой и вынес вердикт:

– Здесь вы проехать не можете.

– Как? – с трудом выдавил из себя ошарашенный водитель.

– Очень просто. В паспортах указан пункт пересечения границы. Вам на пятьдесят километров южнее. Так что отправляйтесь!

– Командир, ты ведь даже не собирался смотреть документы.

– Но ведь посмотрел. Так что теперь пропустить не могу.

– Так мы тебя сами заставили.

– А вот не надо было. Сами и виноваты. Езжайте отсюда!

И скандалили, и просили, и уговаривали – безрезультатно. Итальянец уперся, явно потешаясь над нашей ошибкой. Он решил проучить законопослушных граждан, не слушающих указания пограничника с первого раза, и ему это удалось: пришлось нам делать крюк почти в сто километров.

Довольно забавные истории, связанные с визовым контролем, случались у меня и в других странах. Так, однажды в Голландии задержали закрытие крупнейшего и очень важного турнира. Виза моя оказалась просрочена на один день, но возможности добраться ни в Гаагу, ни в Амстердам, чтобы ее продлить, не было. Зная, что обычно на выезде никто особенно к срокам не придирается, и понимая, что в моем присутствии была заинтересована именно голландская сторона, я решил, что никаких проблем не возникнет. Но в аэропорту Амстердама мне попался бдительный пограничник, который решил посчитать сроки и, сделав это, сообщил мне с довольным видом:

– У вас просрочка визы на один день.

– Ну и что? Вот, я улетаю.

– Но вы целые сутки находились в Голландии нелегально!

– Вы считаете один нелегальный день из шестнадцати вполне законных огромной проблемой?

– Да, именно так. Это серьезная, большая проблема.

– Я не понимаю. Проблема была бы, если бы я въехал в страну нелегально. А я задержался, причем не по своей воле и не по своей вине. – Рассказываю, кто я такой и в чем причина задержки. Эффекта – ноль. Напыщенный представитель власти вызывает начальника, явно получая удовольствие от того, что треплет мне нервы. Старший офицер тоже встает в позу и начинает рассуждать о том, насколько ужасно сложившееся положение. Меня сложно вывести из себя, я сдержан и спокоен:

– Если бы я хотел остаться, вы могли бы, ссылаясь на просрочку, не продлевать мне визу. Но я просто хочу улететь, а вы не выпускаете. Мне оставаться?

– Вы что, не понимаете, что нарушили визовый режим?

– Это я понимаю. Я не понимаю, чего вы хотите сейчас добиться? Скандала? Хорошо. Давайте вызовем представителя консульства, полицию, составим акты, проведем за этим еще полдня. А что дальше? Чем все это закончится?

– И чем же? – в высшей степени надменно.

– Тем, что я все равно улечу в СССР. Не проще ли выпустить меня прямо сейчас?

Пограничники задумались и в конце концов были вынуждены признать, что, кроме напрасной траты времени, мое задержание ничего не принесет. Меня отпустили, заставив меня в очередной раз удивляться странному желанию многих представителей власти придираться к пустым формальностям и трепать людям нервы.

Похожий случай произошел однажды и в мадридском аэропорту Барахас. У меня возникло полное ощущение дежавю. Разве что напротив в кабинке сидел не равнодушно-спокойный и медлительный голландец-альбинос, а смуглый эмоциональный испанец. В данном случае, правда, разбирательство произошло довольно быстро. Все-таки в Испании я пользуюсь большой популярностью, и вызванный подчиненным начальник, узнав меня, сразу набросился на младшего коллегу:

– Ты зачем создаешь проблемы уважаемому человеку?

– Но я же обнаружил непорядок, – робкая попытка защиты.

– Непорядок – это злостное нарушение, а тут что?

– А тут, – вмешиваюсь я, – человек, суммарно пробывший в Испании примерно полтора года, задержался на один день. Разве это проблема?

– Конечно же, нет! Поезжайте и примите наши извинения.

История, в отличие от голландской, получилась отнюдь не выдающейся и совсем не примечательной, особенно если сравнить ее с тем курьезом, что произошел со мной в Индонезии. На турнир на Бали я летел через Гонконг, где тоже проводил какие-то шахматные мероприятия. Во время перелета на борту среди товаров беспошлинной торговли предлагали купить совершенно замечательный портмоне. Даже не могу точно определить, чем меня так зацепил этот бумажник: приятный цвет, гладкая кожа, удобство в использовании? Не знаю. Много, наверное, на свете портмоне, приятных на ощупь и радующих глаз. Я всю жизнь был к ним совершенно равнодушным. Мне кошелек всегда виделся лишним аксессуаром, который необходимо куда-то пристроить, а куда – непонятно. Для кармана – слишком большой, в руках таскать неудобно, убирать в сумку – вот еще сумку таскать ради портмоне не хватало! В общем, я никак не мог назвать себя ценителем или даже поклонником мужских бумажников, но та модель мне приглянулась, и я в очередной раз решил попробовать.

Приехав в гостиницу, я вынул из красивой упаковки покупку, повертел в руках и решил, что использовать его, конечно, не буду. Взял какие-то бумаги, примерил, что-то положил в портмоне, снова вынул, подумал, что купил дельный подарок для кого-то, вернул вещицу в упаковку и убрал в чемодан. По окончании турнира я должен был прямо с Бали через Сингапур лететь в Москву и во время сборов обнаружил, что не могу найти паспорт. Обычно сразу убираю документы в сейф и никуда не ношу. Но нигде нет: ни в сейфе, ни в пиджаках, ни в чемодане – как сквозь землю провалился. Ничего не попишешь: звоню организаторам и сообщаю, что украли паспорт. За официальной бумагой надо отправляться в Джакарту, а мой рейс улетает прямо с Бали. Организаторы отнесли мое заявление в полицейский участок, оттуда связались с представителями погранслужбы аэропорта и уверили меня, что никаких проблем не должно быть. Проблем действительно не возникло, хотя никакой информации обо мне в аэропорту, оказывается, не получали. Начальник погранслужбы, выслушав историю, просто спросил:

– Так вы – чемпион мира?

– Чемпион.

– Отлично, тогда, пока вам оформляют бумаги, сыграйте, пожалуйста, с любителями шахмат.

За те полчаса, что пограничники что-то выясняли и подписывали, я провел две победные партии, выслушал массу восторгов и комплиментов и с легкой душой отбыл по назначению.

Честно говоря, не могу припомнить, каким именно образом прошел контроль без паспорта в Москве, но уверен, что меня никак не пытались задержать. Скорее всего, свою роль снова сыграли фамилия и статус. Паспорт я нашел на следующий день, разбирая вещи. Снова достал портмоне полюбоваться или показать жене, распаковал и обнаружил внутри свою потерю. Конечно, я просто посмеялся над своей забывчивостью, которая, в общем, не стоила мне никаких проблем. Но что было бы в подобной ситуации с обычным туристом? Ему определенно пришлось бы раскошелиться сначала на перелет до консульства в Джакарте, а потом и на новый авиабилет до Москвы. Да и родная страна без бумажки отнеслась бы к человеку с большим недоверием. В лучшем случае задержали бы до выяснения личности, а в худшем могли бы и привлечь за незаконное пересечение границы.

Все это лишнее доказательство тому, что бумаги и документы практически в любом уголке земного шара имеют гораздо большую ценность, чем человеческая личность. Мне претят подобные установки. Тем более что самому по молодости нередко приходилось оказываться их заложником. При этом мне кажется, что раньше бюрократии в нашей стране было даже меньше, чем сейчас. В советские времена многие чиновники на местах не боялись брать ответственность на себя и принимать решения. Теперь же без одобрения вышестоящего органа даже чихнуть бояться.

Мое первое серьезное столкновение с власть имущими случилось в Ереване, куда я приехал накануне Олимпийских игр в Мюнхене по просьбе Ботвинника. Михаил Моисеевич предложил Рафаэлю Ваганяну и мне – двум на тот момент самым молодым гроссмейстерам мира – помочь ему в проведении шахматной школы в Цахкадзоре [37]37
  Горнолыжный курорт в Армении.


[Закрыть]. Курорт был построен специально перед Олимпийскими играми в Мехико шестьдесят восьмого года для подготовки советских спортсменов, так как высота этого места полностью соответствовала высоте мексиканской столицы. И сам курорт, и поселок, построенный из тех же материалов у его подножия, выглядели вполне прилично. Хороший уровень был и у трасс, и у гостиницы. Нареканий не вызывало ничего, за исключением блока питания, в котором буквально накануне нашего приезда устроили пожар, чтобы скрыть недостачу. От всего блока нетронутой осталась только небольшая комната для VIP-гостей, где кормили Ботвинника и нас с Ваганяном. Ученики и учителя шахматной школы, а также члены сборной команды, что готовились к Мюнхену, были вынуждены столоваться под открытым небом. И если в дневное время это было даже приятно – светило яркое солнце, позволяющее одновременно и кататься на лыжах, и загорать, то в вечерние часы становилось реально холодно, и прием пищи на улице превращался в тяжелое испытание.

Запомнился мне Цахкадзор, который сам по себе был совершенно прекрасным местом, следующими показательными происшествиями. Однажды, спустившись к завтраку, мы стали свидетелями скандала в холле гостиницы. Один из постояльцев воздевал руки к небу и громко кричал, проклиная всех и вся, что у него из номера украли холодильник, а никто этого даже не заметил. Армянин же за стойкой администратора оставался совершенно невозмутимым. Подождав, когда пострадавший выбьется из сил и утихомирит свои вопли, он глубокомысленно изрек:

– Подумаешь, холодильник! Холодильник его не заметили, а он кричит. Чего кричать, дорогой? Холодильник – это тебе не рояль, между прочим.

– При чем тут рояль? – спрашивает обессиленный потерпевший.

– При том, дорогой, что у нас тут давеча из зала рояль укатили, а никто ничего не заметил. А ты говоришь – холодильник.

Славен оказался центр подготовки олимпийской команды и тем, что несколько дней не могли на нем отыскать мяч для футболистов. С мячом, кстати, тоже произошла одна история, которая могла бы превратиться в грандиозный скандал, если бы не сдержанность и олимпийское спокойствие выдающегося спортсмена. Виктор Данилович Санеев – будущий единственный в истории трехкратный олимпийский чемпион в тройном прыжке – тренировался рядом с футбольным полем и с подачи одного из нерасторопных игроков схлопотал мощный удар мячом. И ни слова упрека, ни одного укоризненного взгляда. Просто поднял мяч и отправил его пасом играющим. Вот где выдержка! Вот где характер, показывающий, что чемпионами не становятся случайно.

Из Цахкадзора я перед возвращением в Москву на несколько дней поехал в Ереван. Играю, провожу встречи, сеансы, попутно пополняю свою коллекцию марок, и вдруг в гостинице «Армения» мне сообщают, что меня выселяют. В недоумении интересуюсь, как такое возможно, если номер оплачен еще на двое суток.

– Ничего не знаем, – отвечают. – Завтра большой заезд иностранцев, так что идите куда хотите.

Сейчас подобную ситуацию даже представить нельзя. Бронь есть бронь, и никто не будет заниматься самоуправством. А тогда «Интурист» творил что хотел, считая себя вправе гнаться за выгодой в ущерб интересам людей. Я избежал выселения, попросив похлопотать за меня члена Совета министров Армянской ССР, с которым познакомился через филателию. Опять же, мне просто повезло иметь знакомства и связи. Любого другого выставили бы на улицу и глазом не моргнули.

Дальнейший мой опыт работы с чиновниками складывался уже в Ленинграде, где я был свидетелем ситуации, когда подполковник неожиданно оказался старше генерал-полковника. В начале семидесятых шахматисты Ленинградского военного округа впервые в истории стали чемпионами Советского Союза среди военных округов и были приглашены в штаб округа для представления начальству. Хочу заметить, что шахматы в армии стали популярны и значимы благодаря Малиновскому, который понимал значимость шахмат для офицеров и командиров, а потому отдал распоряжение о формировании шахматных клубов и обучении шахматам в каждом Доме офицеров. После смерти маршала первые пару лет шахматы испытывали серьезные проблемы из-за того, что были неугодны главному спортивному начальнику – Филиппову. Но как только удалось связаться с новым министром обороны Гречко, все вернулось на прежний уровень, который поддерживался должным образом вплоть до развала Советского Союза. В настоящее время Сергей Кужугетович Шойгу только начал восстанавливать утраченное. Пожелаю ему большой удачи и вернусь к началу семидесятых.

Командующий Ленинградского военного округа генерал-полковник Шавров принимал команду шахматистов, награждая грамотами и благодарностями. Представляя меня, начальник Дома офицеров сказал:

– Это лидер команды Анатолий Карпов. Он самый молодой гроссмейстер в мире. Совсем недавно переехал в Ленинград, студент, живет в общежитии. Мы надеемся, еще много лет будет играть за нашу команду, хотя он уже показывает большие успехи на международном уровне.

– Похвально, – отвечает Шавров. – Какие проблемы у молодого человека?

Я и опомниться не успел, как начальник Дома офицеров без обиняков говорит:

– С пропиской, товарищ генерал-полковник, у него проблемы. Такой талантливый человек, а живет в общежитии.

– Женат? – тут же интересуется у меня Шавров.

– Никак нет.

– Тогда однокомнатной пока хватит.

С обещаниями генерал тянуть не стал. Тут же спустил распоряжение своему подчиненному – начальнику коммунально-эксплуатационной части подполковнику Зинченко. Тот в свою очередь вызвал меня на прием и объявил:

– Вот что, молодой человек, я вам скажу: на квартиры у меня большая очередь. И я думаю, что вы и по возрасту, и по положению с однокомнатной квартирой можете и подождать. Все, что могу сейчас предложить, – комната в коммуналке.

– Мне кажется, – начинаю вежливо возражать, – ваше предложение не соответствует решению командующего военного округа. Да и коммунальные квартиры сейчас, наоборот, расселяют, а не определяют туда людей.

– Это уж мне решать, что сейчас делают с коммунальными квартирами. Я выделяю вам комнату там, и точка! Понятно? Вот смотровые – можете отправляться смотреть.

– Не буду я ничего смотреть! – Вежливость я, конечно, утратил. Вышел из кабинета, хлопнув дверью и решив во что бы то ни стало дозвониться до Шаврова. Связаться с генералом оказалось весьма затруднительно. Мне пришлось воспользоваться помощью адъютанта, чтобы в конце концов доложить главнокомандующему о возникшей проблеме. Удивительно, что в тот момент я думал только о том, чтобы меня соединили с Шавровым, а что и как буду ему говорить, даже не решил. Может, он и думать забыл о данном мне обещании. Да и потом, беседовать о таких вещах при личной встрече – это одно, а беспокоить важного человека телефонными жалобами – совсем другое. Но, услышав в трубке голос генерала, я разом собрался с духом, представился и коротко изложил суть дела.

– Я все прекрасно помню, – тут же отозвался Шавров. – А в чем проблема? Я же дал распоряжение выделить однушку.

– В том, что Зинченко вашего распоряжения выполнять не желает.

– Да что вы говорите?! Я ему еще раз скажу.

Меня такой оборот несколько удивил. Казалось, что в армии подчиненный, не выполняющий приказы начальства, должен быть по меньшей мере оштрафован хотя бы выговором, а по большому счету просто уволен. Но, видимо, Зинченко крепко сидел на своем месте и ничуть не боялся заниматься самоуправством. Выждав несколько дней, я напомнил ему о себе. Зинченко даже не пытался скрыть свое недовольство моим ослушанием и разговорами наверху. Заметно раздраженным голосом он велел мне приехать за смотровой на квартиру, которая у него «завалялась».

Как только я увидел воочию свое возможное будущее жилье, сразу подумал о том, что подполковник должен был изрядно потрудиться, чтобы специально выискать для меня столь «чудесный вариант»: комнатушка в десять квадратов, кухонька – четыре, совмещенный санузел – метра два с половиной, и то, что с трудом можно было назвать прихожей, еще меньше. Картину довершал вид из окна на пути Октябрьской железной дороги, по которой ежеминутно грохотали поезда. Понятное дело, от такого «уютного» гнездышка я отказался, а Зинченко радостно заявил, что других вариантов у него нет.

– Либо берите эту квартиру, либо поезжайте в коммуналку и не морочьте мне голову!

Я понял, что голову снова придется морочить генералу, но как я ни старался, связаться с ним не удалось. На контакт Шавров идти не желал, оставался неуловим и недосягаем. Думаю, Зинченко быстро подсуетился и доложил начальнику, что его протеже уж больно капризен, а Шаврову вникать в суть вопроса и разбираться с адресами квартир и вариантами, конечно, было не с руки.

Тем временем в Ленинграде начался крупный международный шахматный турнир, куда пришел первый секретарь горкома партии города – Борис Иванович Аристов. Руководитель Шахматной федерации Ленинграда представил меня и рассказал Аристову, что я уже в течение двух лет маюсь в общежитии, где подготовку к соревнованиям сложно назвать качественной.

– А почему раньше не пытались решить вопрос? – спрашивает пытливо Борис Иванович.

– Пытался, – рапортую. – Командующий военным округом даже давал распоряжение, но его до сих пор не выполняют, а у меня даже нет возможности об этом сообщить. А вы не могли бы связаться с генералом Шавровым?

– А зачем нам генерал? Мы и без него справимся.

– Как без него?

– Очень просто. Командующий военным округом – член бюро горкома партии. Именно горком постоянно выделяет квартиры военным. Так что не вижу никакой проблемы в том, чтобы одну из этих квартир сразу выделить вам. А ему потом сообщим, что его распоряжение выполнено – Карпов квартиру получил.

И мне выделили шикарную квартиру на Гражданке на Ольгинской улице в доме Академии наук, где жили такие потрясающие ученые, как, например, Жорес Алферов. Там я прожил чудесные несколько лет, а в семьдесят пятом, став чемпионом мира, получил неожиданное предложение Аристова расширить жилплощадь. Конечно, я его принял с благодарностью и уже через несколько дней ехал с ордером смотреть новехонькую квартиру на Наличной улице возле порта в конце Васильевского острова – весьма неплохое место.

Квартира оказалась достаточно просторной, светлой, удобной – придраться было не к чему, даже если бы возникло желание. Вполуха слушая, как управдом расхваливает мои будущие метры, я уже думал о переезде: «Наконец-то можно будет выделить большую площадь под библиотеку. Книги должны аккуратно стоять на полках, корешок к корешку. Вот красота будет. И полки, и шкафы без проблем привезу, и диван любых размеров. Благо сейчас поднимались на грузовом лифте, так что при желании и рояль доставить можно». Я улыбнулся собственным мыслям – и вдруг ощутил непонятное беспокойство. Что такое? Почему? Откуда? Квартира отличная. Место прекрасное. Из окна открывается Большая Нева: ширь, простор, благодать. Дом практически сдан, лифты благополучно функционируют, мусоропровод исправно работает. И тут молниеносный прострел.

– Скажите, – спрашиваю, заранее предвидя ответ, – а где лестница?

– А лестницы нет, – пожимает плечами управдом. – Не предусмотрена в проекте.

– Как нет?

– Очень просто: нет.

– Даже пожарной выносной?

– Никакой.

– Поверить не могу! Как такое возможно?!

Управдом окинул меня хмурым взглядом:

– Зачем тебе лестница, если лифт есть?

– А электричество отключат – тогда что? Это, между прочим, восьмой этаж.

– Так тебе, чай, не восемьдесят. Мог бы и пешочком.

– Мог бы, но не хочу. Не дай бог пожар или еще какой форс-мажор.

В общем, дом без лестницы меня не устроил, и вскоре я получил смотровую на квартиру в только что вышедшем из капитального ремонта доме на улице Марата. Шикарный район возле Невского, хороший дом, отличная квартира. Двор ничем не отличался от привычных ленинградских колодцев, но мои окна располагались на пятом этаже, а потому должны были хорошо пропускать свет. Я с легкой душой подписал на смотровой согласие и уехал на какой-то турнир. Вернувшись, обнаружил, что меня с пятого этажа спустили на второй (поменяли местами с какой-то заслуженной актрисой) и даже выписали ордер. Второй этаж с окнами во двор в Ленинграде, где свет проникает только сверху, – это непроглядная темень круглые сутки: уныние, недостаток витамина D, упадок сил, депрессия. Все это не было предметом моих мечтаний, и переезжать на Марата я отказался. Как оказалось, к лучшему.

Вскоре я получил просторную квартиру в сталинском доме на Петроградке на последнем надстроенном этаже. Полагаю, кому-то, въехавшему туда после меня, очень повезло. Я сделал отличный ремонт, но в квартире практически не жил. Так случилось, что как раз в это время родители перебрались из Тулы ко мне в Ленинград, получили жилплощадь на Васильевском острове, и мне было удобнее жить вместе с ними. Бо2льшую часть времени я проводил в разъездах, и так хотелось, возвращаясь, ощущать прелесть домашнего уюта и тепла родных, что одинокие стены собственного жилья оставались непривлекательными.

Мне нравилась жизнь в Северной столице, навязчивые мысли чеховских героинь «В Москву! В Москву!» меня не одолевали, но в жизни часто что-то происходит помимо твоей воли. Ты не строишь планы, не задумываешься, не мечтаешь, но обстоятельства вмешиваются сами и предлагают тебе очередной поворот судьбы. Впрочем, это не совсем так. Переезд в Москву я «спровоцировал» своими победами. Просто, выигрывая, я никогда не преследовал цели сменить место жительства. Когда в семьдесят восьмом году я одержал верх над Корчным, меня пригласили в ЦК партии и объявили, что, по их мнению, чемпион мира все-таки должен жить в Москве. Я возражать не стал. В связи с бесконечными перелетами это действительно было намного удобнее Ленинграда, аэропорт которого в те времена работал в основном на внутренние рейсы.

Честно говоря, начиная с семьдесят шестого года я уже с трудом сам мог определить, кем являюсь: ленинградцем или москвичом. В городе на Неве всегда ждали родители, там были любовь, свет и тепло, а с Москвой была связана любимая работа, которая составляла большую часть жизни. Кроме того, в Москве я перестал скитаться по гостиницам, получив служебную квартиру в Аптекарском переулке. История ее обретения тоже довольно забавна и наглядно демонстрирует то, насколько неожиданно полезными могут оказаться случайные знакомства. Так случилось, что, много играя в Голландии, я сдружился с послом СССР в той стране Александром Иосифовичем Романовым. Он был большим ценителем шахмат и тенниса, в который частенько приглашал играть на корты посольства своего приятеля – посла США в Голландии Голда. Отношения двух стран никогда не были особо теплыми, но это совершенно не мешало послам государств проводить вместе свободное от работы время и дружить семьями. Приятельствовали Романовы и с послами других стран, которые приходили в гости на различные вечера, в том числе и шахматные.

На одной из таких встреч жена Романова – Галина Васильевна – сказала мне:

– Наверное, это ужасно неудобно жить в Ленинграде и постоянно мотаться в Москву для оформления бумаг. Вы же постоянно в разъездах!

– Честно говоря, да, – признаюсь. – В гостиницах останавливаться неудобно. Постоянная головная боль с бронью, но что ж поделать.

Мои слова услышал посол и тут же откликнулся:

– А я в хороших отношениях с Промысловым [38]38
  Промыслов Владимир Федорович – председатель исполкома Моссовета.


[Закрыть]. Позвоню ему обязательно, попрошу вас принять.

Слово свое Романов сдержал: вскоре после этого разговора меня пригласили в приемную Промыслова, который без лишних экивоков сразу сказал, что вопрос поставлен правильно и против выделения мне квартиры в Москве он не возражает. Для решения вопроса к заявлению я должен был приложить письмо от Министерства спорта, что они поддерживают идею выделения мне жилплощади в столице. Я никак не ожидал, что министр Павлов вдруг заартачится, но Сергей Павлович отреагировал довольно бурно:

– А почему именно вам? У нас есть и другие великие спортсмены, которые живут даже не в Ленинграде и в еще более стесненных условиях!

– Согласен, но квартиру выделяют именно мне. Что я должен делать: отказаться?