Текст книги "Жизнь и шахматы. Моя автобиография"

Глава 6
Игра продолжается

В отличие от шахмат в жизни игра продолжается и после мата.

(Айзек Азимов)

Бандитская олимпиада

В девяносто четвертом году ничто не предвещало нашего последующего перемирия с Гарри. В Москве проходила шахматная олимпиада, которая у ее участников оставила о себе столь же приятные впечатления, как и впоследствии конференция в Йоханнесбурге у членов голландской делегации. Бандитской в олимпиаде было абсолютно все. Мало того, что кого-то из спортсменов побили, а кого-то ограбили, так еще и главным спонсором турнира выступила компания «Хопёр-Инвест», от финансовой деятельности которой пострадали вскоре миллионы людей. Спонсор оказался банальной финансовой пирамидой. Помню, как кто-то из членов российской Шахматной федерации расхваливал «Хопёр-Инвест» на парламентских слушаниях. Рассматривали вопрос о том, чтобы отобрать у созданной мной Ассоциации шахматных федераций стран СНГ здание на Гоголевском бульваре, которое традиционно принадлежало Шахматной федерации СССР, и сторонники выселения активно докладывали о том, сколько всего сделала Федерация России для организации олимпиады в Москве, в отличие от моей организации. Похвастались и найденным спонсором, ожидая всеобщего ликования. Но эйфорию не разделил Станислав Говорухин, в свойственной ему резкой и открытой манере режиссер буркнул:

– Да какой это, к чертям собачьим, спонсор?! Финансовое ворье! Наживутся на олимпиаде – и исчезнут.

И как в воду глядел Станислав Сергеевич. Не знаю, украл что-то «Хопёр-Инвест» именно на олимпиаде или нет, но то, что свернул свою деятельность вскоре после события, это точно.

Одним из спонсоров олимпиады выступил и ставший за год до этого президентом Калмыкии Кирсан Илюмжинов. В то время он мечтал возглавить Федерацию шахмат России. Не могу точно сказать, откуда родилось в нем такое желание. В шахматы он как играл плохо, так и играет до сих пор. Но почему-то везде рассказывает, что в свое время был чемпионом Москвы на каких-то студенческих соревнованиях. Но как ни пытались мы потом с Каспаровым найти этому документальное подтверждение, так и не нашли. Да и было бы, честно говоря, довольно странно видеть в рядах студентов-победителей шахматного турнира студента МГИМО. Традиционно шахматными вузами всегда считались Институт физкультуры, МГУ и технические университеты, такие как МФТИ, Бауманка и некоторые другие. В МГИМО были другие сильные стороны.

Как бы то ни было, Илюмжинова привлек шахматный мир, и он вознамерился отобрать главенство Федерацией у стоящего тогда у руля друга Каспарова – адвоката Андрея Макарова. Мы с Макаровым тогда находились в контрах, хотя я, считая годы его управления Федерацией неоднозначными, не могу не признать и многих его заслуг на посту руководителя. Так, например, по его инициативе был организован Кубок России по шахматам с солидным призовым фондом. Ну а наш конфликт с Андреем Михайловичем был вызван предстоящими в Москве перевыборами главы ФИДЕ. Макаров и Каспаров поддерживали Кампоманеса, а мы с Ботвинником – французского гроссмейстера Башара Куатли.

К этому времени репутация Кампоманеса в шахматном мире изрядно пошатнулась. Так случается во многих жизненных сферах. Когда к управлению чем бы то ни было приходит сильный, думающий, инициативный, прогрессивный руководитель, он испытывает потребность окружить себя близкими по духу людьми: такими же умными, прозорливыми и смелыми. Но рано или поздно руководящая работа начинает выматывать, человек устает и постепенно, боясь, что его обойдут, предадут и низвергнут, начинает избавляться от своего окружения, заменяя настоящих профессионалов на мелких сошек. Не избежал этого и Кампоманес, избавившись от всех своих вице-президентов на континентах. Его желание быть переизбранным было настолько велико, что он полностью подчинился утверждению о том, что цель оправдывает средства. Макаров и Каспаров пообещали ему эти средства предоставить – и свое обещание сдерживали как умели.

Так, например, мне не только не позволили снять номер в гостинце «Космос», где проходила олимпиада, но и несколько дней нам с Ботвинником просто не давали зайти в отель. Охрана, не стесняясь, объявляла нас персонами нон-грата и перекрывала вход. Узнав об этом, мне позвонил Людек Пахман. Людек был чехословацким гроссмейстером, активным участником «Пражской весны». После печальных событий шестьдесят восьмого года он переехал в Германию и люто ненавидел и все советское, и советских. У меня с ним были довольно ровные отношения. Их никак нельзя было назвать приятельскими, но и ненависти его к нашему режиму я на себе не испытывал. Одно время мы с ним вместе играли в очень популярном турнире, организованным совместно Центральным немецким телевидением и BBC. Матчи проводили попеременно в Гамбурге и в Лондоне, а записанные программы выходили в прайм-тайм. Передачи, конечно, были короче по времени, чем сами партии, поэтому воспроизводить телевизионные версии приходилось отдельно. Для этого мы ездили в Бристоль. Сначала операторы не имели никакого опыта в работе с шахматистами, и вместо нескольких часов нам пришлось работать с утра до вечера. Примерно в начале шестого, когда было понятно, что до завершения съемки остается каких-то полчаса, в студию ворвался незнакомый человек и безапелляционным тоном объявил:

– Tea break [30]30
  Перерыв на чай (англ.).


[Закрыть].

– Это еще кто? – спрашиваем в недоумении.

– Руководитель профсоюзов, – говорят, – раз брейк – значит, брейк.

– Да вы что?! – возмущаемся. – Осталось работы всего ничего, а если перерыв сделать, то потом еще два часа мучиться. Пока технику снова настроят, пока что…

Но указание профсоюзов для англичан оказалось неукоснительным, и Пахман в тот вечер сказал нам, что наконец понял, чего бы хотел в жизни для полного счастья: работать в Англии, получать зарплату в Германии, а жить в Праге.

Прагу Людек обожал и вернулся туда при первой же возможности. Представляю, до какой степени его возмутила сложившаяся в Москве ситуация, если он сам решил протянуть нам с Ботвинником руку помощи. Пахман предложил зарегистрировать нас членами чешской делегации и определить делегатами на конгресс, что не позволит организаторам по-прежнему над нами издеваться. Очевидно, что о случившемся знал не только Пахман, а все участники олимпиады. Могу только представить, что они думали о стране, не пускающей на турнир Ботвинника, который, став в сорок восьмом году первым послевоенным чемпионом мира, приезжал почетным гостем практически на все шахматные олимпиады. И вдруг такой беспредел! Не просто не пригласили, а распорядились не пускать. Я, однако, от помощи Пахмана вежливо отказался. Трудно предположить, как бы низко пала репутация нашей страны, если бы мы с Ботвинником решили воспользоваться инициативой чехов.

Свою проблему мы с Ботвинником решили, написав резкое письмо Кампоманесу, на которое он не мог не отреагировать, будучи президентом ФИДЕ. Неудобство в связи с запретом на аренду номеров в «Космосе» тоже удалось преодолеть самым неожиданным образом. Меня выручили обычные дежурные на этажах, которые, видя, как я ежедневно уезжаю в два часа ночи и возвращаюсь к десяти утра следующего дня, сами предложили мне оставлять ключи от свободных номеров. Надеюсь, своим признанием сейчас никого из них не подведу и не подставлю. Все, что они делали для меня, – делали искренне и совершенно безвозмездно. Мне кажется, ни в одной другой стране вариант бесплатного ночного сна в номере отеля в принципе невозможен. Хотя я могу ошибаться: душевные люди есть везде.

Получив доступ в отель, я получил и возможность работы с делегатами конгресса, но разве мог я тягаться с теми методами предвыборной кампании, которые так лихо использовал Кампоманес и которые в полной мере отвечали образу Москвы девяностых годов. Кого-то из делегатов переманивали на свою сторону взятками, кому-то, не стесняясь, угрожали, кого-то шантажировали, используя алкоголь и проституток. Активно использовал для своего переизбрания Кампоманес и средства из Фонда помощи шахматным федерациям развивающихся стран. Фонд был создан Максимилианом Эйве и мной сразу после того, как я стал чемпионом мира. Я перечислил туда средства, выигранные в крупном международном турнире, и впоследствии все сбережения Фонда направлялись странам, не имеющим собственных средств на то, чтобы отправить своих участников на олимпиаду и конгресс. Кампоманес прибрал Фонд к рукам, практически стал единоличным владельцем капиталов, так как все решения по их распределению принимал самостоятельно. Соответственно перед московской олимпиадой средства получили исключительно страны, поддерживающие его кандидатуру. Откровенно выступающие против остались без возможности приехать на конгресс. Отслеживал Кампоманес и фамилии делегатов. Если человек казался ему сторонником другого лагеря, звонил руководителю Шахматной федерации и открыто говорил: либо меняйте командированного, либо ничего не получите. Стоит заметить, что эти методы избирательной кампании пришлись по душе и Илюмжинову, но в девяносто четвертом этого никто предположить не мог.

На самом конгрессе Кампоманес объявил, что голосование будет открытым. Мы, разумеется, подобного допустить не могли. При открытом голосовании делегаты, которым угрожали, побоялись бы выразить свою настоящую позицию. А при сохранении тайны у нас были все шансы сместить заигравшегося филиппинца. Кампоманес предложил в открытую проголосовать по вопросу тайного голосования по кандидатуре президента ФИДЕ. Наша победа с преимуществом в пять голосов шокировала и его сторонников, и его самого. И тогда, чтобы выиграть время, Макаров отложил голосование на следующий день. Не знаю, почему мы сразу согласились с таким решением и не почувствовали подвоха. Многое могло бы быть по-другому, не выиграй тогда Кампоманес. Если бы у руля встал Башар Куатли, не было бы внеочередного конгресса в девяносто пятом году, и, вполне возможно, рубящий все на своем пути ледокол по имени Кирсан проплыл бы мимо шахмат.

Но как уже неоднократно доказывала история, за ночь можно успеть очень многое. Сторонники Кампоманеса успели выслать из Москвы двух неугодных делегатов, кому-то еще заплатили, кого-то застращали. Казахского делегата напоили и взяли с него расписку о том, что он делегирует свой голос другому человеку, а когда он все же проснулся и появился в конференц-зале, быстро спровадили в комнату отдыха, где и заперли без зазрения совести. Обрабатывали всех и каждого. В нашем шахматном мире совершенно неожиданно сражение развернулось далеко за пределами доски из шестидесяти четырех клеточек.

Делегат от Сальвадора – хирург, оперировавший на фронте во времена гражданской войны, – признавался:

– Никогда не думал, что шахматное поле станет полем битвы. В дурном сне не могло присниться, что мне будут угрожать, а я стану бояться за свою жизнь. Мы обязательно уберем Кампоманеса, но, пожалуй, не сейчас. Потому что все, чего я хочу сегодня, – это поскорее убраться живым из вашей ужасной Москвы.

Так и было. Многие делегаты проголосовали так, как их просили, только бы быстрее уехать и остаться невредимыми. Кампоманес выиграл выборы с мизерным перевесом в несколько голосов, но практически сразу по окончании олимпиады была создана инициативная группа, которая обратилась с требованием о созыве внеочередного конгресса. Конгресс должен был состояться уже в девяносто пятом в предместьях Парижа. К этому времени уже было известно, что олимпиада девяносто шестого года пройдет в Ереване, а на девяносто восьмой претендовала Элиста во главе с Илюмжиновым. И вот очередной ребус, подброшенный судьбой. Вот тебе, Анатолий, информация, распоряжайся. Незадолго до отъезда во Францию Анатолий Собчак, с которым мы были знакомы еще со времен моей учебы в ЛГУ, рассказал мне, что Макаров и Каспаров обратились к нему с предложением провести в девяносто восьмом шахматную олимпиаду в Санкт-Петербурге. Я, разумеется, ответил, что, насколько я знаю, право официально принять и провести олимпиаду получила Элиста. Собчак же сказал, что про столицу Калмыкии ему ничего не известно, а насчет Питера у него нет никаких возражений, город с удовольствием примет олимпиаду.

Вот здесь бы природному чувству справедливости взять и замолчать. Тут бы совести не высовываться. Отойти бы в кусты, не лезть. В конце концов, какая мне разница: Элиста или Питер? Могли бы сами все решить, разобраться, поделить. Но нет. Не мое дело стоять в стороне. А ведь мое молчание вполне могло повернуть ход событий. А я считал, что молчать не могу: позвонил Илюмжинову и сказал, что Элиста может потерять олимпиаду и для того, чтобы этого не случилось, Кирсан должен лично приехать на конгресс.

Звезда родилась

В Париже никаких шансов удержаться на своем посту у Кампоманеса не осталось. Против него выступил даже президент Шахматной федерации Филиппин. Понимая, что его правление окончено, Флоренсио решил напоследок потешить сове самолюбие и заявил, что если мы решим поставить на его место Башара Куатли, то он объявит о своем уходе только по окончании конгресса. Такой ход означал, что целый год будет вестись избирательная кампания, а в это время руководить ФИДЕ станет первый заместитель Кампоманеса – Гобаш из Эмиратов. Многие страны представить не могли, каким образом целый год можно просуществовать под таким руководством, поэтому пришлось искать пути решения проблемы.

А решить ее можно было только одним способом – в сжатые сроки найти кандидатуру, одинаково приятную и Кампоманесу, и большинству делегатов. В этом случае Флоренсио объявил бы о своем досрочном уходе во время конгресса, и мы получили бы право сразу избрать нового президента. Мы постоянно вели переговоры, проводили совещания, дискутировали. Сидим в очередной раз с инициативной группой в лобби-баре, обсуждаем какие-то кандидатуры, условия, и в это время в вестибюль заходит Кирсан. Кампоманес совершенно неожиданно кидает на него взгляд и заявляет нам:

– Вот достойный человек. Выберете его – я уйду хоть завтра.

Расклад совершенно неожиданный. В одном сомневаться не приходилось: Илюмжинов, мечтающий руководить Шахматной федерацией России, придет от идеи руководства ФИДЕ в полный восторг. Так и случилось. Как только я рассказал Кирсану о наших планах, я увидел перед собой человека на пике блаженства. Он сразу согласился, а утром бросился звонить Илюшину – помощнику Ельцина, – дабы получить карт-бланш на свое избрание от высшего руководства. Конечно, этот вариант в Москве только приветствовали, но в Кремле, а не в Шахматной федерации. Оказалось, что перед самым вылетом в Париж Илюмжинов обедал с Каспаровым. И Гарри, узнав о выдвижении Илюмжинова на пост главы ФИДЕ, воспринял это как личное оскорбление. Планировал такое действо и ничего не сказал. Каспаров не мог предположить, что у Кирсана даже в мечтах таких планов не стояло. Разобидевшись, Каспаров вместе с Макаровым направили конгрессу официальный факс о том, что Национальная шахматная федерация РФ не только не поддерживает кандидатуру Илюмжинова, но категорически возражает против его избрания. Макаров, конечно, такого удара не ожидал совершенно. Его вполне устраивала главенствующая роль в российских шахматах и видеть над собой ни Илюмжинова, ни кого-то другого он не хотел. Письмо должно было воспрепятствовать избранию Кирсана, ведь по правилам кандидата в президенты ФИДЕ национальная Федерация должна была поддерживать в обязательном порядке. Кстати, став президентом, Илюмжинов быстро отменил это неугодное ему правило. А тогда надо было придумать, как его обойти. Иду к Кирсану и говорю:

– Ищи любой документ, в котором тебя поддерживает Ельцин.

Илюмжинов в конечном итоге нашел какое-то письмо.

– Что ты с ним будешь делать? – спрашивает.

– Увидишь, – говорю и бегу к Кампоманесу:

– Флоренсио, я двое суток не спал, знакомил делегатов с Кирсаном и рассказывал им, какой он замечательный. А теперь его избрание висит на волоске.

– Что случилось?

– Федерация против.

– Не может быть! Почему?

– Не важно. Важно то, что мы должны выбрать Кирсана и на этом закончить дрязги. Сделаем так: как только делегаты от России объявят решение Федерации, сразу давай слово мне, а потом объявляй голосование.

– Ты знаешь, о чем говоришь?

– Да. Это единственный выход.

– Ладно, по рукам.

На следующий день все так и случилось: шок конгресса после объявления официальной позиции Национальной федерации России и моя пламенная речь, в которой я, опираясь на огромные просторы нашей страны, доказывал, что это позиция не России и не президиума Федерации, который не собирался и не голосовал по кандидатуре Илюмжинова, а лично президента Макарова. А против личной позиции одного президента есть и личная позиция другого. Только в данном случае речь идет о Борисе Николаевиче Ельцине, который Кирсана во всем поддерживает и на пост главы ФИДЕ практически благословляет. Я заканчиваю свои огненные вирши. Кампоманес тут же с пафосом заявляет, что мнение президента страны безусловно важнее мнения главы Федерации, и ставит вопрос на голосование. Кирсана выбрали практически единогласно, а потом… Потом он предпочел забыть о том, кто и как поспособствовал его избранию. На радостях он обещал возместить Башару Куатли все расходы по проведению конгресса, затем, познакомившись с другом Башара – владельцем салона элитных автомобилей, – забрал у того под честное слово три «Роллс-Ройса». Деньги за два из них до сих пор где-то путешествуют, да и расходы Куатли полностью никто возмещать и не думает.

В девяносто шестом году мы с Каспаровым все еще играли в чемпионатах мира по разным версиям. Однако и Америка, и большинство европейских стран были на его стороне, поэтому найти организаторов на мой матч с Гатой Камским оказалось довольно трудно. Илюмжинов в короткие сроки договорился с Саддамом Хусейном и объявил Багдад местом проведения матча. Это решение не устроило американцев, которые уже готовились вступить в отрытую конфронтацию с Ираком. Позицию США поддержали и многие европейские страны во главе с Великобританией, выпустив резолюцию о выходе из ФИДЕ в случае проведения матча в Багдаде. Угроза была очень существенной, поэтому Кирсан принял, возможно, единственное на тот момент правильное решение провести матч в своей родной Элисте.

Незадолго до этих событий мы с Камским, играя в юбилейном пятидесятом турнире в Гронингене, совместно разрабатывали правила матча на звание чемпиона мира по шахматам. Мы могли бы этого не делать, если бы правила, согласованные еще мной и Фишером, Илюмжинов благополучно не выкинул бы в мусорное ведро. Нет правил – нет и требований. Хотим – выполняем, а не хотим – делаем все что заблагорассудится. Можем и нарушать сколько душе угодно. Ну у кого из шахматистов хватит духу, времени и сил таскаться по арбитражным судам и кому-то что-то доказывать? В общем, отсутствие правил было только на руку шахматным функционерам.

С Камским мы довольно легко все согласовали, подписали и отправили в Федерацию, рассчитывая, естественно, как это принято на официальном уровне, получить письменный ответ. Однако время идет, а никакого подтверждения о том, что правила приняты, мы так и не получаем. В конце концов не выдерживаю и через пару месяцев звоню Кирсану, интересуюсь:

– Что там у нас с правилами по матчу на звание чемпиона мира?

– А что с ними не так?

– С ними все так. Мы с Камским разработали, отправили, а ни ответа, ни привета.

– А зачем тебе ответ? В ФИДЕ рассмотрели, со всем согласились.

– Извини, – говорю, – все-таки есть вопросы, которые требуют соблюдения некоторых формальностей. Отправлено в письменном виде – будьте добры прислать письменный ответ.

– Да ладно, не бери в голову! – Кирсан отмахивался, как от назойливой мухи. – Формальность – она и есть формальность.

Я предпочел конфликт не развивать и удовлетвориться устным подтверждением принятых правил, за что и поплатился. Перед началом матча я отправил представителя в Элисту проверить условия организации. Туда же приехал и отец Камского. Илюмжинов в рекламных целях быстро созвал пресс-конференцию, но и он сам, и мой представитель, отвечающий исключительно за бытовые условия и мало разбирающийся в шахматах, довольно быстро оттуда уехали. Камский-старший остался с журналистами один на один и по одному ему известной причине объявил, что матч будет проходить без доигрываний. Для меня такие условия, конечно, были совершенно неприемлемыми. Отыграв положенные в первый день пять часов, уже чувствуешь себя абсолютно вымотанным. Таким образом, отменив доигрывания, можно взять меня физическим измором. Я старше на двадцать три года и после пяти часов матча явно буду уступать Гате в форме. На это и был расчет.

Впрочем, вылетая в Элисту, я ничего знать не знал об этих умопомрачительных заявлениях. В самолете, помню, познакомился с Михаилом Шемякиным, который вез работы на выставку в Элисту по приглашению Кирсана и с энтузиазмом рассказывал, какие радужные перспективы обрисовал ему Илюмжинов. С Шемякиным потом столкнулся спустя несколько лет в одном из кабинетов, поинтересовался:

– Как прошла выставка?

– Да какая выставка?! – пожал плечами скульптор. – Одно название. Кирсан пообещал мне московский или питерский размах, а я – дурак – поверил. Он, правда, решил исправить положение и заказал мне огромную скульптуру священного животного. Сказал: поставим в степи, чтобы было видно издалека. А меня долго упрашивать не надо. Заказали – я делаю. Нанял людей, они мне все точно рассчитали: какой должна быть фигура, как ее поставить. Ну, я макет небольшой сделал, встречаюсь с Кирсаном, показываю. А он что-то замялся, голову опустил.

– Не нужно это, – говорит.

– Как не нужно? – удивляюсь. – Ты же сам просил. Все точно рассчитали, хорошо будет стоять. Никакие степные ветра не страшны.

– Ты не понимаешь. Не нужна такая фигура.

– Да как не нужна, Кирсан?! Почему?

– Понимаешь, тут такое дело…

– Да какое? Не томи уже душу! Говори.

– Такое дело…

– Ну же!

– Пока ты так долго исполнял заказ, мы священное животное поменяли.

На борту рейса Москва – Элиста ни я, ни Шемякин еще не знали о способности Илюмжинова менять и переделывать по своему разумению все что угодно. Я приехал на открытие матча в прекрасном настроении. Илюмжинов, безусловно, потряс всех присутствующих великолепной организацией и потрясающими музыкальными номерами: чудесные народные танцы, завораживающее гортанное калмыцкое пение, национальные ритуалы поклонения огню – сплошная услада зрения и слуха.

Как только закончилась феерия, я пошел на пресс-конференцию, где меня и огорошили вопросами об изменении правил матча. Я был уверен, что журналисты что-то напутали, но их активность не могла не насторожить. Освободившись от прессы, возвращаюсь на фуршет, посвященный открытию. Прихожу с опозданием и у входа вижу главного арбитра матча Герта Хайсена, которого знаю много лет. Вид у него определенно обеспокоенный, лицо почти зеленого цвета, в глазах растерянность, на лбу морщины, в руках дрожь.

– Что с тобой? – спрашиваю.

– Ничего. Тебе лучше поговорить с Илюмжиновым.

– Ты скажи, что стряслось. Я же вижу, что на тебе лица нет.

– Лучше поговори с Илюмжиновым.

– Ну, лучше так лучше. – Иду к Кирсану, искренне поздравляю с великолепно проведенным открытием и спрашиваю: – Кирсан Николаевич, мне кажется, какие-то проблемы с матчем возникли.

– Нет, почему? Какие проблемы? Все в порядке.

– Да вот журналисты мне на пресс-конференции намекали.

– Нет никаких проблем. Откуда такая информация?

– А что, и доигрывания, стало быть, не отменяли?

– Ах, доигрывания… – Кирсан похож на тетушку, только что вспомнившую о существовании дальней родственницы в глухом ауле. – Так это разве проблема? Это же плевое дело. Ну нет доигрываний и нет.

– Как это плевое дело?! – Еле сдерживаю подступившее бешенство.

– Ты понимаешь, журналистам гораздо интереснее, когда результат партии не затягивается. Сели – сыграли – разошлись. А у них горячие новости каждый день. Так что ни к чему эти откладывания, я думаю.

– А я знаете что думаю, Кирсан Николаевич?

– Что?

– Что вы блестяще знаете шахматы.

– Правда? – Он зарделся, не чувствуя подвоха.

– Правда. Поэтому завтра вы сядете за стол отстаивать звание чемпиона мира, а я уеду в Москву. – Не дожидаясь ответа, я покинул фуршет.

Илюмжинов заливал потрясение алкоголем, а потом устроил громкий скандал: жаловался, что никто не ценит его усилий, что он зря тратит свое время, что шахматисты – неблагодарные люди. Затем он во всеуслышание объявил, что никакого матча не будет, и отправился спать. Хорошо, что в Федерации нашлись разумные люди, которые все же решили понять причину конфликта. Обнаружив, что никаких бумаг с подписанными правилами в калмыцком офисе нет, они дозвонились до секретаря ФИДЕ, который, к счастью, как раз находился в Лозанне (ведь именно там расположена штаб-квартира Международной федерации), и попросили его помочь. Тот сразу поехал в офис, нашел наше с Камским письмо и отправил его в Элисту.

Сначала был разбужен Кирсан. Перед его носом помахали полученными правилами, попеняли и сказали: «Кирсан, ты не прав!» Затем среди ночи разбудили меня и радостно объявили, что доигрывания будут. Когда утром предстоит серьезный бой, вставать с кровати в три часа ночи – не лучший способ обретения формы, но терять матч с возвращенными правилами, конечно, не хотелось.

О конфликте до конца матча мы с Илюмжиновым не вспоминали. Игра была достаточно напряженной. И хотя я набрал необходимые шесть побед уже после восемнадцати партий, выигрыш был отнюдь не легким. Каждая партия могла повернуться по-разному, преимущество то оказывалось на моей стороне, то уходило к сопернику. Но удача решила остаться со мной, и одиннадцатого июля я в очередной раз удержал свою шахматную корону.

Победу отмечали командой на вилле, где жили. Приехали и радушные хозяева этого дома, которые меня поддерживали и от души за меня болели. Я был уверен, что свои шикарные новые апартаменты они предоставили в распоряжение моей группы из шести человек исключительно по собственному желанию и по доброй воле. Да и как мог я что-то другое предполагать? Мы часто живем во время таких матчей в частных домах, которые находят организаторы. Жить в доме во многом удобнее, чем в гостинице. И, как правило, нет никакой проблемы в том, чтобы снять в аренду помещение под наши нужды. Но калмыцкие хозяева в конце нашего пребывания разоткровенничались и рассказали, что в Элисте все было не совсем так.

Решив провести чемпионат у себя в республике, Илюмжинов затребовал у помощников списки новых частных домов. Самыми лучшими оказались два: один принадлежал директору строительной компании, второй – владелице торгового центра. Никакого значения то, что люди построили дома себе и сдавать их не собирались, для Кирсана не имело. Он потребовал предоставить недвижимость на несколько месяцев в его распоряжение. А как не предоставить? Илюмжинов был в Калмыкии ханом. Творил что хотел и разрешения на бесчинства не спрашивал. Сказал предоставить – значит будет исполнено. Противоречить ему никто не решился: задушил бы налогами, не дал бы работать. Лучше потерпеть немного, а потом жить в свое удовольствие.

Жить в удовольствие, однако, у хозяев нашего дома не получилось. Мы какое-то время поддерживали отношения, и я узнал, что Илюмжинов не терпит в людях не только неповиновения, но и малейших проявлений элементарной гордости. Оказалось, что по окончании матча он предложил владельцу виллы две тысячи долларов за беспокойство, а отказ принять эти деньги воспринял как личное оскорбление. И действительно начал зажимать, не давал нормально работать, устраивал бесконечные проверки, мешал развитию бизнеса. В конце концов люди были вынуждены уехать из Калмыкии.

А хозяйка торгового центра, в доме которой жила команда Камского, насколько я знаю, сделала после их отъезда на своей вилле, оставленной в плачевном состоянии, ремонт. И, разумеется, за свой счет, не решившись предъявить претензии Кирсану.