Электронная библиотека » Анатолий Карпов » » онлайн чтение - страница 30


  • Текст добавлен: 18 апреля 2022, 01:54


Автор книги: Анатолий Карпов


Жанр: Биографии и Мемуары, Публицистика


Возрастные ограничения: +12

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 30 (всего у книги 37 страниц)

Шрифт:
- 100% +

Лилиенталь жил в Советском Союзе с тридцать шестого года [40]40
  Лилиенталь родился в Российской империи на территории современной Венгрии.


[Закрыть]
, но так и не научился хорошо говорить по-русски. Понимал довольно прилично, а говорил с дичайшим акцентом. Фурман рассказывал, что во время войны шахматистов-гроссмейстеров не призывали в армию, они имели бронь по личному распоряжению Сталина, и в эвакуацию их отправляли в Казань и Пермь. Так, например, Ботвинник оказался в Перми, а Лилиенталь – в Казани. Сразу после войны, во время полуфинала первенства СССР, Фурман с Лилиенталем пошли в ресторан. Меню тогда не было, и Лилиенталь пытался заказать по памяти и замялся, дойдя до горячего. Немного подумав, чуть-чуть смутившись, он выдал следующую тираду:

– На второе принесите мне… Ну как же это называется? Принесите мне, – и далее последовала невероятная с филологической точки зрения структура, – петуховой матери щеночка.

Если прочитать это медленно, то смысл вполне понятен. Но услышавший подобную реплику официант, естественно, отошел от стола с квадратными глазами, посчитав клиента едва ли не сумасшедшим. К счастью бедолаги, уже через мгоновение Лилиенталь закричал ему вслед:

– А, вспомнил! Цапленка!

Раз уж в связи с историями Фурмана зашла речь о Лилиентале, не могу не рассказать и еще одну веселую, связанную с ним байку, поведанную уже Петросяном. Лилиенталь был его тренером на турнире претендентов. Как-то после напряженной борьбы Петросян отложил партию и, уставший, перед сном попросил Лилиенталя проанализировать позицию и утром под дверь положить листок с возможными вариантами. Проснувшись, Петросян достал из-под двери записку следующего содержания: «Дорогой сыночку! Ферзёвый эндшпиль бывает разный финтифлюшка. Тегеранчик, не зефни!»

С плохим анализом партии связаны и наши собственные истории с Фурманом. Но никакого отношения к плохому знанию русского языка они, конечно, не имели, а произошли из-за страстного увлечения бриджем, которое «снизошло» на Фурмана как раз к началу нашего постоянного сотрудничества. Впрочем, сложно назвать эту тяжелейшую болезнь обычным увлечением. Увлечение обычно не мешает делу, которому служишь, а бридж Семы стоил мне весьма важных очков в турнирах тех лет.

Так, на чемпионате страны в Ленинграде в семьдесят первом году я играл партию с Савоном, которая была для нас обоих решающей. Я напирал очень сильно, имел все шансы победить, играл белыми и имел явное преимущество. Савон попал в цейтнот, а я, сделав очередной ход, увидел, что упустил выигрыш. Надо было повторить позицию, но соперник почувствовал мое настроение и не дал этого сделать. В итоге с моим большим преимуществом партия была отложена. Фурман взял на себя дальнейший анализ и уехал работать домой. Я, зная, что тренер взял работу на себя, позволил себе отдыхать и не садиться за доску. Утром Фурман явился с совершенно новым и даже на первый взгляд странным планом. Но я в то время доверял ему практически слепо и не стал серьезно изучать и проверять предложенный вариант. Дыра в его плане открылась катастрофическая. Во время доигрывания мне с трудом удалось выползти на ничью. Я поверить не мог, что Сема был способен придумать подобную чушь, стал выяснять, как такое могло произойти, и случайно узнал, что всю ночь он провел за игрой в бридж, а для своего спасения в последнюю минуту набросал первое, что пришло в голову.

История повторилась и на Алехинском мемориале в Москве, где из-за очередного прокола Фурмана мне пришлось разделить первенство с соперником. Тогда я открыто сказал тренеру:

– Семен Абрамович, надо выбирать: или бридж, или шахматы.

К тому моменту в наших отношениях я уже начал играть роль первой скрипки да и подобным образом поставить вопрос имел полное моральное право. Конечно, он выбрал шахматы. Как могло быть иначе. Он не мог подвести ни любимую игру, ни любимого ученика, хотя наши отношения вышли далеко за рамки рабочих. Я считал и считаю Сему своим вторым отцом во всех смыслах этого слова и смею надеяться, что в чем-то тоже был для него вторым сыном. Ведь не просто так, наблюдая за нашей совместной игрой, Таль сказал когда-то: «Дай бог каждому тренеру такого подшефного. И наоборот».

Про подшефного судить не могу, а что касается тренера, то повторю еще раз: очень многое, если не все, что мне удалось совершить в шахматах, я совершил во многом благодаря урокам своего учителя, своего дорогого друга – непревзойденного и незабываемого Семы, Семочки, Семена Абрамовича Фурмана.

Истоки

Я считаю себя счастливым человеком во всем, что касается семьи, опоры, надежного тыла. Мне повезло не только в профессии иметь надежного и любящего наставника, но и с самых первых мгновений жизни чувствовать крепкие руки заботливых и мудрых родителей, которые не держат, а лишь поддерживают и направляют, и делают это не наставлениями, нравоучениями или запретами, а лишь собственным примером и душевными разговорами.

Многие люди удивляются моему жизненному ритму: полностью загруженные встречами и мероприятиями дни, очень редкие спокойные выходные. Какое-то влияние, безусловно, на мое сегодняшнее расписание оказали известность и чемпионство. Но все же я уверен, что судьба обычного экономиста не загнала бы меня на диван и не позволила бы долго предаваться праздности, потому что привычку практически постоянно трудиться я легко и полно впитал в себя в детстве, наблюдая за жизнью родителей.

Двухвековая история моей семьи уходит своими корнями к истокам заводов Златоуста. Все мои предки были рабочими, а некоторые не просто обычными тружениками, а настоящими умельцами, отмеченными, как, например, мой дед по материнской линии, во времена Российской империи особым жалованьем в виде золотых червонцев.

Мои родители познакомились на Златоустовском машиностроительном заводе, где папа по окончании техникума работал старшим мастером, а мама пришла туда, окончив курсы плановиков. Вместе родители пережили тяжелейшие годы войны, также наложившие свой отпечаток на их привычку постоянно трудиться. Труд был главным делом их жизни, ее смыслом, той неотъемлемой составляющей, без которой существование будет неполным, нелепым и странным, лишенным надежной и крепкой основы. Я не просто осознал и принял установку о том, что отдых – это всего лишь небольшая и не слишком важная часть времени, труд завершающая и ему предшествующая, она буквально проросла в мое сознание, сделав подобный жизненный ритм единственно возможным и правильным.

После моего рождения моя мама – Нина Григорьевна Карпова (в девичестве Соколова) – приняла решение оставить работу экономиста и посвятить себя воспитанию детей. Решение это было непростым и очень мужественным, ведь ее жалованье было серьезным подспорьем для семейного достатка. Конечно, и до маминого увольнения жили мы довольно скромно. Впрочем, называлось это «так же, как все». Все наше окружение – друзья, знакомые, соседи, родители моих товарищей – были людьми одного круга, работающими на заводах или в конторах, привыкшими еще со времен войны во многом себе отказывать и ничего лишнего не желать. Но бедности своей никто не стыдился, главным оставался не туго набитый карман, а чистая совесть.

Мамино служение семье не могло не сказаться на нашем материальном положении, но голода и нужды мы никогда не знали, и все это опять же благодаря ее – мамы – постоянному и беззаветному труду. Каждый день она варила свежий суп из собственной картошки и овощей, меню практически никогда не менялось, но сравнивать было не с чем. Пища была не изыском, а необходимостью, важной для поддержания стабильного существования. Что я чувствую, вспоминая нехитрый вкус этого ежедневного супа? Благодарность. Благодарность за то, что не стал притязательным к еде. Подобное отношение значительно облегчает жизнь в любых поездках. Это сейчас я могу позволить себе практически в любом уголке мира зайти в кафе или ресторан и отведать любое даже самое экзотическое блюдо, а в юности на сборах приходилось питаться тем, что дают, и довольствоваться исключительно пищей, что предлагали в столовых. Голодный – жди еду по расписанию, денег «на подкормиться» не водилось, да и не хотелось тратить их на такую ерунду, как мороженое, пирожные и конфеты. Я привык не думать о пище и с одинаковым удовольствием съем и самый прекрасный, нежнейший и сочный аргентинский стейк, и обычную сваренную в мундире картошку.

Но главным лакомством для меня всегда оставались мамины пироги. Нет ничего более уютного и теплого, чем запах свежей, только что испеченной сдобы, разливающийся по дому, кружащий голову, заставляющий снова и снова заглядывать на кухню в ожидании, когда же тебе разрешат взять с противня восхитительный пирожок с хрустящей корочкой. Мама пекла самые разные совершенно дивные пироги: сладкие с клюквой, кислицей, яблоками, творогом; мясные по старым уральским рецептам и чудесные, особенно вкусные и сочные, с рыбой. Были пироги с судаком и сазаном – неплохие, но иногда суховатые, а вот с карпом – плотным, жирным, хоть и костистым – пироги получались идеальными, просто совершенными и неповторимыми. Карпов привозили живых и продавали из бочек на центральной улице практически на каждом углу, так что никаким особенным деликатесом эти рыбные сдобы не были, но как же любил я этот непередаваемый вкус пропитанных рыбьим жиром корочек пышного теста и риса.

Мама не только хорошо готовила, но и прекрасно шила. У моей старшей сестры Ларисы всегда были оригинальные и красивые платья – плод безграничной маминой фантазии и ее неустанного труда. Мне шили штанишки, но в свои самые первые годы я с большим удовольствием донашивал дома и платья сестры. Я не видел в этом ничего зазорного. Напротив, мне было легко, удобно и приятно надевать на себя вещи сестры, которую я очень любил. Наши теплые отношения – это тоже во многом мамина заслуга, результат ее правильного воспитания. Конечно, в детстве мы с сестрой вели себя совершенно обычным образом: и ссорились, и ругались, и даже дрались, пытаясь отобрать друг у друга пальму первенства. Сначала родители чаще принимали сторону младшего и ругали Ларису. Выяснение отношений продолжалось с удвоенной силой. И однажды мама не выдержала и сказала, что больше не будет разбираться в том, кто прав, а кто виноват. Поругались – получили оба. С тех пор она, за исключением какой-то очевидной неправоты кого-то из нас, никогда не принимала чьей-либо стороны. Доставалось всегда обоим. Не умеете дружить – будете наказаны. Нет правых и виноватых – есть равные между собой личности с равным к ним родительским отношением. И правильно не делить, а разделять друг с другом. И не только вещи, но мысли и чувства. Во многом благодаря этим нехитрым урокам мы с сестрой близки и дружны до сих пор, хотя из-за моего напряженного графика видимся не так уж часто. Да и у Ларисы забот хватает: сестра живет в Туле и, несмотря на свой уже довольно почтенный возраст, до сих пор работает, потому что, так же как и я, просто не может представить свою жизнь без постоянного созидания и служения.

Мама всегда была занята домашними хлопотами: готовила, стирала, мыла, убирала, а мы с сестрой с удовольствием ей помогали. Я довольно рано начал уезжать из дома на турниры, но с нетерпением ждал возвращения под мамино уютное крыло, которое никогда не душило, приподнималось по первому требованию и было настолько теплым и родным, что под него хотелось прятаться снова и снова. Не случайно впоследствии в Ленинграде я, имея собственную квартиру, по-прежнему предпочитал жить с родителями. Разъезды, гостиницы, казенные кровати заставляют скучать по домашнему теплу. Хочется возвращаться не в пустую холодную квартиру, а туда, где тебя любят и ждут, понимают, принимают, чувствуют, поддерживают, где дарят то ни с чем не сравнимое ощущение твоей значимости просто потому, что ты есть. Мама подарила мне многое: и бескрайнюю заботу, и целостность характера, и твердый, надежный тыл везде и всегда. Мама была самым активным поклонником и болельщиком, который редко приезжает непосредственно на турниры, но при этом благоговейно собирает любую информацию, каждое упоминание ее кумира в прессе. Во многом благодаря ее стараниям и стараниям моей племянницы Наташи сохранились давние публикации, о которых сейчас я и сам бы не знал и не помнил. Но самое главное, что волею судьбы сумела подарить мне и сестре наша мама – это свою долгую жизнь. Нет в жизни ощущения лучше и беззаботнее, чем ощущение и осознание себя ребенком. Пока живы родители, даже если они немощны и беспомощны, мы все равно чувствуем себя в большей безопасности и, как бы ни складывались обстоятельства, остаемся детьми. Мне повезло оставаться ребенком почти до семидесяти лет. Не каждому человеку выпадает такая уникальная возможность, а я и здесь оказался баловнем судьбы. И я счастлив, что сумел отплатить своей маме сторицей за годы ее беззаветного труда и постоянной заботы.

Заботилась мама не только обо мне и Ларисе. Главной ее заботой всегда оставался наш отец – Евгений Степанович Карпов. Ради него ушла она в тень, ради него терпела лишения и шила по ночам, чтобы заработать хоть какую-то лишнюю копейку, когда он целых три года учился в Москве, и единственным содержанием семьи стала скудная стипендия. Не каждой женщине просто наступить на горло собственной песне, отпустить мужа расти и развиваться пусть даже в угоду светлому будущему. Но мама была стойкой и мудрой женщиной, ее решения оказывались верными и дальновидными. Да и как можно было куда-то не отпустить отца, талант которого был очевиден везде: и на работе, и дома? Чем бы он ни занимался, за что бы ни хватался – все у него получалось лучше, быстрее и ярче, чем у других. На какое производство он бы ни попадал, где бы ни оказывался – везде сразу демонстрировал свои великолепные организаторские способности: быстро узнавал людей, их нужды и чаяния, возможности, притязания, создавал такие условия, в которых они получали максимальные возможности для раскрытия и развития своих способностей. Отец делал все для того, чтобы люди могли работать с удовольствием. Ведь когда человеку искренне нравится то, чем он занимается, когда он искренне «болеет» своим делом, то трудится с максимальной отдачей.

Отец обладал и золотыми руками, и нестандартным мышлением и абсолютно уникальной памятью. Уже учась в Политехническом институте, моя сестра обратила внимание, что, консультируя ее по ГОСТам, папа не пользовался справочниками. Он помнил наизусть десятки тысяч цифровых сочетаний и не ошибся ни разу! Конечно, с такими выдающимися талантами простым рабочим отец пробыл недолго. Довольно быстро преодолел все ступени квалификационных разрядов и стал мастером цеха, затем заместителем, а потом и начальником смены. А дальше в карьере возникло препятствие. Должность начальника цеха мог получить только человек с высшим образованием, которого у отца не было. Тогда и возникла необходимость учебы в Москве в Высшем техническом училище имени Баумана.

Эти годы были действительно тяжелыми. Конечно, мы с сестрой – маленькие – не могли тогда вообразить, насколько нелегко было маме остаться одной с детьми. И дело ведь не только в финансовой нужде. Тяжело без поддержки, без опоры, без мужского плеча. Но эта привычка поколения отказывать себе во всем ради служения какой-то высшей идее сделала свое дело: отучившись, отец сразу получил повышение на службе, и материальное положение нашей семьи заметно улучшилось. На ступени начальника цеха папа надолго не задержался – стал главным инженером завода, и мы перебрались из двух комнат в коммуналке в отдельную двухкомнатную квартиру в том же доме. Помню забавные ощущения, что переезд этот не стал для меня поводом чувствовать свою какую-то избранность или элитарность, а вот случившаяся той же осенью поездка отца в Гагры эти чувства пробудила. А все потому, что отдых на море тогда был чем-то совершенно особенным и уникальным. И хотя поездка была показана отцу по состоянию здоровья (сказалось его полуголодное существование в Москве, когда максимум своей стипендии он отправлял нам), в городе не стихали разговоры о нашей семье, глава которой отправился на далекое Черное море. Нас с сестрой постоянно расспрашивали во дворе, как отец отдыхает, что пишет. А как долго и сильно гордился я самой простой обкатанной черноморской галькой, которую он привез. Ее преображение от нескольких капель воды из блеклой и неинтересной в красивую, цветную, искрящуюся казалось мне абсолютно чудесным превращением, которое я не уставал демонстрировать дворовым товарищам.

Казалось бы, постоянная близость матери должна была априори сделать ее главным человеком в моей жизни. Но как-то само собой так случилось, что самым важным и значимым для меня всегда был папа. Сначала, возможно, потому, что я инстинктивно чувствовал и отношение к нему матери, ее безоговорочное признание его лидерства, ее почтение, ее уважение, ее служение. Но по мере взросления я уже буквально мог пощупать ту особенную связь, которая соединила меня с отцом. Мы чувствовали друг друга как никто другой. Мы мыслили одинаковыми категориями, рассуждали и раздумывали об одном и том же, испытывали одни и те же ощущения в одинаковых ситуациях. Я точно знал, как поведет себя отец в конкретных обстоятельствах, как отреагирует на какие-то слова, что скажет в ответ, хотя зачастую никакие слова были вовсе не нужны. Но при этом я всегда ждал разговора, всегда хотел услышать мнение и получить совет. Отец был тем, на кого можно и нужно было равняться. Он был моей душой, моим сердцем, моей радостью и болью – болью, которая утихла, но не забылась.

Отец – мой первый учитель, первый советчик, первый судья и главное мерило всех нравственных норм и человеческих достоинств. Он не делал ничего особенного, чего не делал бы для своего ребенка на его месте любой хороший отец: он просто жил обычной жизнью трудолюбивого человека, главной целью которого постоянно было развитие своего таланта на благо окружающим людям. А таланты у отца действительно были незаурядные: он стал автором восьмидесяти девяти изобретений, внедренных в производство военно-промышленного комплекса, соавтор шариковых бомб и системы «Град». Сколько еще он мог бы придумать, сколько создать! Да просто сколько приятных и счастливых лет смог бы прожить рядом с семьей, если бы не страшный диагноз, отнявший его у нас ровно через год после смерти Фурмана.

Снова проклятая онкология. Снова слякотный и промозглый, пробирающий до костей и не оставляющий никакой надежды на окончание уныния март. Снова смерть самого дорогого человека, и опять без меня…

До сих пор меня не покидают угрызения совести от того, что не послушал предчувствия и в феврале уехал на турнир в ФРГ. Да, можно оправдывать себя, вспоминая слова врачей, что пациент еще достаточно крепок и определенно дотянет до лета. И я хотел – отчаянно хотел – верить именно этим словам, а не глазам отца, в которых легко читался близкий конец.

Я пришел к нему в больницу накануне отъезда, и непонятно, кого утешал больше: себя или его, постоянно повторяя:

– Только не сдавайся! Вот увидишь – мы еще повоюем. Весной тебе обязательно станет лучше, и тогда съездим в Златоуст, посмотрим на родные места.

Мы довольно долго гуляли, что-то обсуждали серьезно, над чем-то смеялись, перебрасывались и болтовней ни о чем. К обеду вернулись в его бокс, и я с энтузиазмом попробовал весь его диетический стол, старательно делая вид, насколько вкусна и приятна вся диетическая еда. Наверняка он ни на секунду не поверил моим актерским трюкам, но исправно соглашался, что все это непременно надо есть, чтобы беречь здоровье. И кивал, и соглашался, и ел, прекрасно осознавая, что никакая диета уже не спасет его от неумолимо приближающегося конца. Да, каждый человек верит и надеется до последнего, но свою собственную интуицию заглушить и обмануть невозможно.

Перед уходом я увидел, что отец устал. Заставил его прилечь и сказал:

– Ты держись, слышишь?! Держись обязательно, папа! Я очень скоро вернусь. Вот увидишь – с теплом ты обязательно пойдешь на поправку.

Он кивал, с трудом открывая глаза, но все держал, все не отпускал мою руку, чуть сжимая ее, насколько хватало сил. Потом, выдавив ободряющую улыбку, сказал:

– Ты, поезжай спокойно, сынок! Я тебе обещаю держаться хорошо.

И в эту секунду грозовой молнией меня пронзила, заставила покачнуться мысль: «Это все! Он прощается навсегда». Но я снова отмахнулся от этой гадины, не желая видеть и принимать очевидное. И оставил его. Уехал. Улетел.

На турнире я успел сыграть четыре партии, ни на минуту не забывая об отце. Но в один момент стало как-то особенно беспокойно, у меня будто отнимали дыхание. Я не выдержал и вечером третьего марта позвонил врачам в Ленинград.

– Будет лучше, если вы немедленно вернетесь, – услышал в трубке.

Хотелось выть, кричать, рушить все, что попадется под руку, но я только спросил глухим голосом:

– Положение настолько ужасное?

– Нет, но советую все же вернуться.

Разве можно было продолжать игру после таких слов?! Шахматы – верные, любимые шахматы – снова из помощников и союзников превратились во врага, который отнимает мое время, отрывает от драгоценных людей, от тех, кто важнее, нужнее и дороже шахмат. Я тут же бросился к организаторам турнира, все объяснил, заранее понимая, что Людек Пахман, встреча с которым была назначена на следующий день, не преминет устроить из моего отъезда политическое шоу. Но это была ситуация, когда мне практически в первый и последний раз было наплевать, кто и как ведет себя на турнире, соблюдает ли правила и что говорит. Я не думал ни о чем. В сознании вертлявой и острой занозой колотилась единственная четкая мысль: «Быстрее! Быстрее! Быстрее!» Я успел на первый же рейс, мчался на такси в больницу – и все равно опоздал. Папа ушел не дождавшись, оставив меня в состоянии крайнего опустошения с единственным чувством, которое переполнило сердце и тогда выливалось через край горючими слезами, а потом съедало меня изнутри непередаваемой и непроходящей скорбью – чувством собственной вины.

И дело не в том, что мы не успели еще раз обменяться словами, взглядами или мыслями, а в том, что я долгие годы ощущал себя косвенным виновником ранней смерти отца. Помню, что делился своими переживаниями с врачами, и они не разделяли моего самоедства, уверяли, что онкология никогда не развивается одномоментно, что зачатки заболевания могут существовать долгие годы, когда ни сам человек, ни его близкие, ни даже медики ведать не ведают о начавшемся недуге. Но на меня их слова впечатления не произвели. Я не мог забыть, что болезнь взорвалась в теле отца именно в те дни, когда я оказался на краю проигрыша, уступив Корчному в Багио три партии подряд. Полагаю, именно наша неимоверная близость, именно его необыкновенная способность отчаянно сопереживать мне везде и во всем сразила его и стала толчком для быстрого прогрессирования рака. Почему я настолько уверен в этом? Именно потому, что не только он чувствовал и понимал меня, как никто другой, но и я отвечал ему тем же. И когда что-то утверждаю о мыслях и чувствах своего отца, я не предполагаю, а знаю это наверняка.

Я обязан своим родителям всем самым лучшим, самым добрым и самым теплым, что во мне есть. Некоторым кажется чрезвычайно нудным и не оригинальным, когда знаменитые люди, поднимаясь на сцену за очередной наградой, начинают благодарить за свои достижения родных и близких. А я никогда не устаю и не устану этого делать, хотя никакие слова не могут передать того глубочайшего преклонения, бескрайнего уважения и неиссякаемой любви, которые я испытываю к своим родителям. Их безусловная поддержка, их полное принятие, их безоговорочная опора позволили мне достичь вершин на профессиональном уровне. А их прекрасный пример бережного, нежного и трепетного отношения друг к другу всегда наглядно демонстрировал, какой должна быть настоящая семья, какие отношения между мужчиной и женщиной могут пройти испытание и временем, и трудностями, и медными трубами. И, возможно, во многом благодаря этой ненавязчивой, но наглядной модели я и в своей личной жизни в конце концов нашел именно то, что искал и в чем отчаянно нуждался: тепло, понимание и принятие.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.


Популярные книги за неделю


Рекомендации