Текст книги "Жизнь и шахматы. Моя автобиография"

Мне удалось привезти в Иваново одного из помощников Путина (уже произошла смена власти) и продемонстрировать ему, как все выглядит на самом деле: интердом жив, находится в отличном состоянии, дети учатся и ни на что не жалуются. К счастью, этот милый человек отважился доложить Путину о произошедшей дезинформации, и решение правительства о переформировании и ликвидации интердома сначала приостановили, а затем и отменили. Вот так два российских президента помогли Фонду мира несколько раз отстоять Ивановский интердом, а для меня он стал последним поводом для посещения кабинета президента Российской Федерации.

С Ельциным мы потом периодически встречались на теннисных турнирах, на каких-то других мероприятиях. Всегда обменивались приветственными словами и теплыми пожеланиями. Я уверен, что с таким человеком, каким был Борис Николаевич, у меня легко могли бы сложиться дружеские отношения. Но, к сожалению, этому препятствовала и очевидная занятость нас обоих, и, конечно, тот высокий пост, который он занимал. В любом случае наше общение выходило за рамки строго официального.

С Владимиром Владимировичем Путиным наше общение ограничено его статусом и положением, хотя мы могли бы познакомиться еще во время учебы в ЛГУ. Мы оба были приписаны на военной кафедре к артиллеристам, в одно время ездили на сборы, только экономисты маршировали с одной стороны озера, а юристы – с другой. Но судьба все же отложила наше знакомство до того момента, когда Путин уже стал президентом. Встречались мы только на официальных мероприятиях. Некоторые поводы, такие как вручение государственных наград, были особенно приятны, другие относились к разряду деловых. Особо интересной получилась наша встреча на конференции в Южной Корее. Сначала мы пересеклись на бизнес-части, а затем вечером того же дня Путин вместе с президентом Южной Кореи приехал на встречу общественных организаций. Волей случая я оказался за одним столом с Виктором Садовничим и Людмилой Вербицкой – ректорами МГУ и СПбГУ. Конечно, стол руководителей таких значимых учебных заведений находился в заметном месте. Но тем не менее удивление присутствующих было значительным, когда, проходя к сцене мимо нашего стола, Путин остановился и поздоровался с каждым за руку. И это незначительное удивление обернулось настоящим шоком, когда на обратном пути президент России вовсе отстал от своей южнокорейской коллеги, вернулся к нашему столу и завел разговор со мной. Видимо, моя персона его заинтересовала потому, что меня включили в делегацию по запросу Южной Кореи. Наверное, президенту были любопытны мои южнокорейские связи, в которых между тем не было ничего необычного: я был хорошо знаком с одним из ключевых людей в парламенте этой страны, и Фонд сотрудничал с Южной Кореей по некоторым вопросам.

Что касается отношения Путина к шахматам, смею предположить, что к нашему виду спорта относится он с большим интересом и уважением. Известно, что президент предпочитает дзюдо, но тем не менее когда-то он нашел время посетить в один год два шахматных турнира: чемпионат мира и соревнования «Белой ладьи». Знающие люди говорили, что прежде президент не удостаивал своим вниманием соревнования в одной спортивной дисциплине дважды за год. Шахматистов он принимает и в Москве, и в Адлере, и у меня сложилось впечатление, что мы пользуемся особым расположением президента. И, несмотря на то что я не имею никакого представления о его шахматных умениях, могу смело утверждать, что к шахматам Владимир Владимирович относится благосклонно.

Хорошие отношения всегда связывали меня и с лидерами ближайшего соседа России – Белоруссии. В восьмидесятом году я приехал в Минск почетным гостем на чемпионат Советского Союза и познакомился с Петром Мироновичем Машеровым. Не смущаясь, сказал ему о том, что интерес к шахматам в Минске есть, а шахматного клуба нет. И Машеров на следующем же заседании Политбюро ЦК Компартии Белоруссии предложил передать только что построенное новое здание Дома писателей шахматному клубу. Писатели тогда располагались в очень приличном особняке, новый дом должен был расширить их площади, но Машеров решил, что образованные приличные люди могут повременить с расширением и поделиться с шахматистами, у которых вовсе не было помещения. Так в кратчайшие сроки в Минске открыли клуб, причем совершенно шикарный: с турнирным залом и другими важными служебными помещениями.

По поводу шахматного клуба случилась и моя первая встреча с Александром Лукашенко. Я приехал в Минск на Всемирную конференцию ЮНИСЕФ. По протоколу мое общение с президентом Белоруссии должно было происходить на общественные темы. В стране очень сильное отделение Фонда мира, мы активно сотрудничали по Чернобыльской программе, вместе проводили телемарафон, совместно работали по многим важным вопросам. Но буквально накануне приема у Лукашенко ко мне обратился один из местных шахматистов и рассказал, что у них собираются отнять шахматный клуб. К тому времени клуб уже занимал не все здание, а только его треть, и вот теперь шахматистов вознамерились выгнать окончательно. Этот человек назвал мне фамилию помощника Лукашенко, ответственного за это безобразие. И когда на следующий день я увидел, что тот самый помощник присутствует на нашей встрече с президентом, я внутренне улыбнулся. Ведь сейчас я заставлю его пережить несколько совсем не приятных мгновений.

– Александр Григорьевич, – обращаюсь к Лукашенко, когда все официальные обсуждения подошли к концу, – кроме протокольных вопросов есть еще один, требующий вашего участия. – Он кивком выражает готовность выслушать. – Вы знаете, что в свое время Петр Миронович Машеров распорядился о выделении шахматистам клуба? А теперь их выселяют. И у меня есть сведения, что в этом гнусном деле принимают личное участие люди из вашей администрации. – В упор смотрю на того самого помощника, который бледнеет и, кажется, едва удерживается от падения в обморок.

– Кто? Назовите! – немедленно требует Лукашенко.

– Высокопоставленный человек, – говорю. – Зачем обсуждать фамилии, если вы вольны все изменить? – Краем глаза замечаю, что к помощнику возвращается нормальный цвет кожи.

– Машеров, говорите?

– Машеров.

– Я его очень уважаю и считаю невозможным для себя отменять решения такого человека.

Я тепло поблагодарил Александра Григорьевича за участие и пригласил приехать вечером на встречу с шахматистами, где должны были собраться около трех тысяч человек. Президент отказался, сославшись на график, но попросил передать всем шахматистам привет и обещание, что до тех пор, пока он руководит Белоруссией, клуб останется нетронутым.

Все так и есть. Клуб ведет активную шахматную жизнь, а Минску стать столицей Всемирной шахматной олимпиады в две тысячи двадцатом году помешала пандемия.

С Лукашенко я потом встречался неоднократно по разным общественным вопросам, и если требовалось его участие в решении каких-то проблем, то помогал он всегда легко и охотно, за что я Александру Григорьевичу искренне благодарен. Он производит впечатление очень знающего человека, крепкого и достаточно жесткого руководителя. Но разве возможно, будучи мягкотелым добряком, долгие годы удерживать власть? Запад любит называть Лукашенко диктатором, но я считаю, что и Америка, и Европа могут найти в своей истории достаточное количество сильных лидеров, не желающих сдавать позиции: Гельмут Коль, Франсуа Миттеран, Маргарет Тэтчер.

Тэтчер и особенности шахматного питания

Премьер-министр Великобритании Маргарет Тэтчер была знаковой фигурой в мировой истории двадцатого века. Она лично открывала мой матч с Гарри Каспаровым на первенство мира в Лондоне в восемьдесят шестом году. Так получилось, что к концертному залу отеля «Лон-Пайн» мой автомобиль и автомобиль премьер-министра подъехали одновременно. Я был поражен, что первое лицо государства свободно передвигается без машины сопровождения. Рядом с ней был только один охранник, который при всем желании вряд ли смог бы обеспечить Тэтчер абсолютную безопасность в экстренном случае. А ведь это официальное мероприятие. О присутствии премьер-министра известно заранее. Мало ли недоброжелателей, врагов, да просто фанатиков могут попытаться обратить свой гнев в ее сторону. К тому времени мировая история знала достаточно примеров печальной участи сильных руководителей (Джон Кеннеди, Индира Ганди), поэтому, на мой взгляд, Тэтчер имела полное право требовать обеспечения себе лучшей безопасности. Но, очевидно, прозвище «железная леди» было настолько оправданным, что она могла считать, будто сделана из стали не только внутри, но и снаружи. На моей памяти кроме нее так легкомысленно относился к собственной безопасности только руководитель Венгрии – Янош Кадар, – который был заядлым шахматистом, всегда, будучи в Москве, посещал турниры, как и Хуан Антонио Самаранч. В родном Будапеште с удовольствием приезжал он в гостиницу, где останавливались шахматисты, и присоединялся к игре на вылет, не гнушаясь, проиграв, отправляться в конец очереди. Приезжал он без всякого эскорта и на официальные мероприятия, ограничивался сопровождением лишь одного помощника, так же как это сделала Тэтчер.

Выглядела премьер-министр, как всегда, безупречно. Никакой небрежности или неряшливости, образ продуман до мелочей: идеальная укладка, аккуратный макияж, идеально сидящий костюм и подобранные к нему в тон аксессуары – неизменные жемчужные нитки и крупные серьги. Не знаю, почему многие укоряли ее в отсутствии женственности. Связываю это, скорее, с твердым и непреклонным характером, который часто в сознании людей не вяжется с прекрасным полом. Мне образ премьер-министра показался очень стильным, привлекательным и продуманным до мелочей, который никогда не создала бы дама, лишенная женственности.

На торжественном приеме после открытия мне удалось с ней пообщаться. Тэтчер сама подошла ко мне с бокалом шампанского и спросила:

– Что скажете, господин Карпов, можно ли выпивать во время таких серьезных турниров?

– Конечно, нет, госпожа премьер-министр, – отвечаю. – Я начинаю соблюдать сухой закон месяца за три до важнейших матчей. Но, полагаю, один бокал шампанского, тем более выпитый в вашей компании, не может нанести вреда.

Я был уверен, что ее вопрос – не более чем любезность. Ожидал, что она отойдет, как только мы пригубим спиртное. Но Тэтчер продолжала спрашивать с искренним интересом:

– А как лучше играется: сытым или голодным?

– Я вам расскажу, – говорю и, набравшись смелости, добавляю: – Но сначала вы мне ответьте, предпочитаете вы в ответственные моменты быть голодной или наоборот.

Ничуть не удивившись моему нахальству, она спокойно сказала:

– Самое тяжелое для меня испытание – это выступление в парламенте. Голова должна быть абсолютно ясной, реакции быстрыми. Представители оппозиционной партии только и ждут моего появления, чтобы закидать провокационными вопросами и представить в неприглядном свете. А я, признаюсь, соображаю лучше на голодный желудок. Наверное, организм начинает злиться и заставляет серые клеточки работать быстрее. Так что в парламент я всегда приезжаю, выпив перед этим только чашку крепкого чая. Ну а какая система у вас?

– Полагаю, что у каждого шахматиста она своя. Конечно, совсем не поесть перед игрой мы не можем. Ведь партии длятся дольше, чем выступление в парламенте. Но, на мой взгляд, закончить обед лучше всего часа за полтора до партии, минимум за час.

– А если партия затянется?

– Нам не запрещено регламентом выпить воды, или кофе, или сок. Пока соперник думает, можно отойти в специальную изолированную от всех комнату, куда допускаются только судьи и официанты. Если проголодался – тебе принесут бутерброд или какой-то другой легкий перекус. Но в моей жизни был случай, когда подготовкой такого перекуса занимался не кто-нибудь, а академик из Института питания.

– Расскажите! – Было видно, что Тэтчер действительно заинтересовалась. Я умею отличить наигранную вежливость от искреннего участия, поэтому с удовольствием поделился с ней той историей:

– В семьдесят восьмом году при подготовке к матчу на первенство мира в Багио я обратился к известному у нас ученому – академику Покровскому – и попросил его приготовить специальный коктейль по следующей рецептуре: легкий, калорийный, быстро усваиваемый и, конечно, приятный. И специально для меня сделали такой порошок, который я при необходимости разводил водой и выпивал.

– А какой состав?

– Знаю, что витамины и фрукты. Но что конкретно давало калории, не помню.

– А какой вкус?

– Такой, знаете, приятный, с ненавязчивой кислинкой.

– А в Лондон вы привезли порошок?

– К сожалению, едва я вернулся из Багио, у профессора обнаружили рак поджелудочной железы. Он сгорел очень быстро, не оставив рецепт своего чудесного напитка.

– Как жаль!

– Да, ужасно. И человека, и рецепт. Каждому шахматисту не помешал бы свой личный допинг. Каждый выбирает для себя. Кто-то ограничивается кофе от официантов, кто-то приносит с собой на матчи собственный термос, потому что излишне мнителен и осторожен.

– Есть и такие?

– Да, таким был, например, Михаил Ботвинник. Но какого-то универсального средства по подбору питания и по распределению его употребления по времени, конечно, не существует. Если бы можно было знать наверняка, что может стимулировать умственную деятельность в тот или иной момент, мы бы с удовольствием использовали такое средство в шахматах.

– Я уверена, и в политике тоже. Удачи вам, господин Карпов!

– Спасибо, госпожа премьер-министр!

Сославшись на важные государственные дела, она вскоре уехала, а я навсегда запомнил Тэтчер как очень приятную, легкую в общении женщину, совершенно не напыщенную и не демонстрирующую всем и каждому свою особую важность. Рассказывали, что в Москве, куда она приехала с официальным визитом, премьер-министр жутко замерзла во время парада на Красной площади, а потом не моргнув глазом опрокинула, чтобы согреться, рюмку водки. Разумеется, ей сказали, что это лекарство, но мудрая «железная леди», конечно, не могла не догадаться, что именно она пьет.

Аргентина – любовь моя

Что касается руководителей других стран, замечу, что первым президентом, которому меня представили, был президент Венесуэлы – Рафаэль Кальдера. Он был первым гражданским руководителем страны, который пришел на смену череде военных диктаторов. Кальдера знаменит тем, что ему удалось добиться высшей должности в государстве дважды: сначала он был президентом с шестьдесят девятого до семьдесят четвертого, а потом снова стал им спустя двадцать лет. Подобное на Южноамериканском континенте кроме него удалось только аргентинскому генералу Хуану Перону.

Хочу отметить, что был знаком почти со всеми президентами Аргентины начиная с семьдесят восьмого года. Аргентина – очень шахматная страна. Они гордятся тем, что провели в двадцать седьмом году памятный матч Алехин – Капабланка, в котором Алехин выиграл титул чемпиона мира. Шахматный клуб Буэнос-Айреса до сих пор бережно хранит стол, за которым сражались два великих шахматиста, и фигуры, которыми они играли. Ведущей шахматной державой Аргентина стала во время Второй мировой войны, которая началась как раз тогда, когда в Аргентине проходила Всемирная шахматная олимпиада. И многие шахматисты, будучи евреями и предполагая, какая участь их может ждать дома, просто не стали возвращаться, а остались в Аргентине. Так, например, остался там Мигель Найдорф, рожденный в польской части Российской губернии. Лет двадцать потом этот гроссмейстер играл на первой доске за аргентинскую сборную, а в международных турнирах принимал участие до восьмидесяти с лишним лет. Нет никаких сомнений в том, что его не пощадила бы машина фашизма, которая уничтожила всю семью гроссмейстера в Освенциме. Найдорф очень надеялся, что кто-то остался в живых. Сразу после войны он дал большой сеанс, установив первый мировой рекорд игры вслепую. И сделал он это именно для того, чтобы событие широко осветили в прессе. Мигель ждал, что кто-нибудь родной увидит, прочитает, свяжется с ним. Но ни письма, ни звонка, ни телеграммы…

У меня сложились с Найдорфом теплые дружеские отношения, несмотря на сорокалетнюю разницу в возрасте. Он был легким, очень остроумным человеком, говорил на многих языках, в том числе и на русском, но на всех довольно плохо. Не буду утверждать, но слышал, что даже на испанском изъяснялся Найдорф не без ошибок. Познакомились мы с ним на новогоднем турнире семьдесят второго года в Гастингсе и почему-то сразу так сблизились, что он рассказал мне довольно забавную, но весьма интимную историю о том, как во время одного межзонального турнира он решил споить шведского гроссмейстера Геста Штольца. Найдорфу была необходима одна победа для выхода в турнир претендентов, и оставался один-единственный матч со шведом. Мигель был наслышан о том, что соперник неравнодушен к спиртному, и придумал хитрый план. Накануне вечером пригласил того на ужин, накормил, напоил, отправил спать, а утром разбудил и предложил продолжить возлияния. Найдорф утверждал, что к игровому столу он буквально вел Штольца за руку, во время партии ему несколько раз приходилось будить своего визави для ответного хода, но в какой-то момент Штольц проснулся, окинул взглядом доску и произнес:

– Мигель, ты отличный человек, поэтому тебе предлагаю ничью.

Ничья Найдорфа не устраивала, он отказался, и тогда швед пробудился окончательно, провел блестящую комбинацию и выиграл. Таким образом, аргентинский мастер сам угодил в яму, которую вырыл сопернику, а партии между тем присудили приз за красоту.

Ну а собственно в Аргентине в первый раз побывал я в семьдесят восьмом году. Я тогда не играл, а приехал на олимпиаду после тяжелейшего матча с Корчным в Багио в качестве почетного гостя. С того самого первого памятного визита страна сразу завоевала мое сердце. Я бывал в Аргентине раз, наверное, четырнадцать-пятнадцать и постоянно открывал для себя что-то новое и удивительное. Там я основал шахматные школы в Буэнос-Айресе и Патагонии, там заслужил Высший орден страны. Произошло это следующим образом. В декабре две тысячи первого года президент Аргентины Фернандо де ла Руа сбежал в скандальную досрочную отставку, загнав перед этим страну в глубочайший финансовый кризис. Интересно, что я был представлен ему буквально за несколько дней до этого, но речь не об этом, а о том, что его преемник был вынужден объявить о дефолте по внешним обязательствам на общую сумму в сто тридцать два миллиона долларов. Министр экономики Аргентины Доминго Кавальо, с которым я был хорошо знаком, пригласил меня на Международный экономический форум, во время которого МВФ объявил о том, что может предоставить Аргентине новый кредит только под восемнадцать процентов. Конечно, требования были непомерными, и страсти разгорелись нешуточные.

Я вернулся в Москву и буквально на следующий день получил письмо от посла Аргентины с просьбой вступить в международный комитет по спасению страны от варварских санкций Международного валютного фонда. Я согласился, став первым иностранцем в рядах этого комитета. Впоследствии туда вошло много очень достойных людей, вместе с которыми во время переговоров мы убедили МВФ пойти навстречу Аргентине и разрешить стране возвращать займ по мере возможности и без всяких процентов. А года через три после этого в Москву приехал министр иностранных дел Аргентины, и меня тогда уже совершенно неожиданно пригласили на прием в посольство. И уже на приеме выяснилось, что министр привез государственные награды страны Игорю Моисееву, Аре Абрамяну [19]19
  Бизнесмен, посол доброй воли ЮНЕСКО, президент общественной организации «Союз армян России», в 2003 г. создал Совет предпринимателей «Россия – Аргентина» и с тех пор по настоящее время является его сопредседателем с российской стороны.


[Закрыть] и мне. Так в совершенно чудесной компании я стал Командором Ордена Независимости иностранного государства. Это была моя вторая аргентинская награда. А первую – настоящую военную медаль – мне вручил министр обороны Аргентины Рауль Барас в конце восьмидесятых годов. Он пригласил меня почетным гостем на шахматный турнир, который устраивал, и в придачу к полученному удовольствию я получил медаль и интересный рассказ министра о том, что он был последним военачальником, сложившим оружие в войне против Англии за Фолклендские острова.

Очень интересным человеком был и президент Аргентины Карлос Менем, управлявший страной в течение десяти лет с восемьдесят девятого по девяносто девятый год. Родился он в армяно-алавитской семье иммигрантов из Сирии, поэтому во время его правления армянская община Аргентины стала одной из главных движущих сил мирового армянского лобби. Но любопытно не только это, а то, что по профессии Менем был виноделом и производил на своих угодьях довольно неплохое вино.

Запомнилась мне Аргентина не только встречами с официальными лицами, но и своими традициями. Однажды во время турнира мы отправились с товарищами отмечать мой день рождения. Пошли на известную ресторанную улицу, где находится, наверное, сразу заведений сто тридцать. К полуночи нам показалось, что пора уходить из ресторана, но нам сказали, что закрываться не собираются. Часа два кроме нашей компании там больше никого не было, но в начале третьего в зале стал собираться народ, причем в таком количестве, что не осталось ни одного свободного столика. Оказалось, что вечерние представления в театрах Аргентины заканчиваются не раньше часа ночи, и после спектакля зрители не спеша отправляются поужинать, и ужины эти частенько длятся до пяти утра. Не знаю, как потом эти люди справлялись с ранним подъемом на работу, но, вероятно, такой график всех устраивает, раз его до сих пор не изменили.

Аргентина поражает своими природными богатствами, мало стран в мире, кроме, конечно, России, может похвастаться тем, что имеет практически все климатические зоны, и Аргентина одна из них. На юге в Патагонии климат достаточно суровый и напоминает нашу тундру, но побывать там стоит, чтобы увидеть фьорды этого дикого края, его крутые склоны, обрывистые горы и ледниковые долины и, конечно, полуостров Вальдес. С одной его стороны начиная с мая можно полюбоваться брачными играми южных китов и увидеть колонии пингвинов, а с другой – понаблюдать за вальяжно развалившимися на льдинах морскими котиками и львами. Я собственными глазами видел одновременно девять китов, плывущих вдоль берега, которые явно красовались – то ли друг перед другом, то ли перед своими зачарованными зрителями.

Уникальное место в Аргентине, безусловно, водопад Игуасу – один из красивейших водопадов мира и самый мощный на всем земном шаре. Он находится в месте слияния Аргентины с Бразилией и Парагваем и представляет собой целый комплекс из двухсот семидесяти пяти водопадов на реке Игуасу. Говорят, что Элеонора Рузвельт, увидев это захватывающее дух зрелище, только и смогла вымолвить: «Бедная Ниагара!» Меня эта «Большая вода» (именно так переводится Игуасу с языка местного индейского племени тупи-гуарани) впечатлила не меньше, чем первую леди Америки. Недаром в две тысячи одиннадцатом году водопады были признаны одним из семи новых чудес света. Стена воды низвергается там с высоты в шестьдесят метров, создает облака мельчайших брызг, а солнечный свет довершает картину, украшая облака миллионами радуг. Мне посчастливилось не просто полюбоваться водопадами, но и проплыть по реке на моторной лодке. Хотя, призна2юсь честно, от мысли о том, что может случиться, если мотор заглохнет, становилось не по себе.