Текст книги "БутАстика (том I)"

– Сначала я позвоню Светке, – упрямо мотнула головой жена. – Я этим не доверяю. Оформят сейчас Жанку в дурку, потом Светлана замучится ее вызволять.

– Да там ей самое место! – в сердцах выкрикнул Вадим.

– Какой ты все-таки!.. – обожгла его взглядом супруга и взялась за телефон.

– Да звони ты, куда хочешь! Они тебя обе матюгами обкладывают, а ты над ними трясешься, как…

Вадим почувствовал, что его самого начинает трясти. Он прошел на кухню, достал бутылку, из которой недавно капал Ирине «микстуру», и сделал прямо из горлышка несколько глотков. Потом прямо тут же, на кухне, закурил, чего никогда раньше не делал. Стало немного легче.

– Не кури здесь, – появилась вскоре жена. – Пожалуйста. И прости меня, я погорячилась.

– Ну, ты меня тоже прости, – затушил сигарету Вадим. Теперь, когда его «отпустило», он почувствовал себя ужасно виноватым перед Ириной. – Дозвонилась до Светки?

– Да, «обрадовала» ее… Она сказала, что сейчас отпросится и помчится прямо в полицию. Кстати, очень-очень меня благодарила за звонок.

– Еще бы, – буркнул Вадим. Потом взял со стола сигареты с зажигалкой и сказал: – Пойду на площадке покурю. А ты ложись. Я приду и тоже лягу. Скоро уже вставать, а мы…

Ирина улыбнулась, кивнула и вышла из кухни. Вадим вздохнул, еще немного постоял, приходя в себя окончательно, а затем тоже вышел.

Оказавшись на лестничной клетке, он услышал, как хлопнула дверь подъезда, а потом на улице заурчал двигатель машины, звук которого, удаляясь, вскоре исчез. Полиция уехала, на душе стало совсем легко.

Вадим прикурил и сначала хотел спуститься вниз, где не было крови, но его вдруг неудержимо потянуло к стене, оклеенной скотчем. Смотря под ноги, чтобы не вляпаться в загустевшие уже красно-бурые пятна, он направился вверх по лестнице. И понял вдруг, глядя на кровавые отпечатки подошв, что здесь были не только следы сумасшедшей. Потому что девчонка тогда была в тапках, а на сером бетоне ясно отпечаталась и чья-то босая нога… Но думать об этом ему сейчас не хотелось. Голова гудела и мыслить логично попросту отказывалась.

Поравнявшись с Жанкиной настенной «аппликацией», Вадим остановился. Ему показалось, что стена в этом месте едва заметно выпирает. Он приложил к ней ладонь и почувствовал легкую вибрацию. Стена словно беззвучно гудела. Было похоже, что за ней работает мощный трансформатор, или некий гигантский механизм.

«Да ну, чушь, – почувствовав, как на лбу выступает пот, подумал Вадим. – Это просто холодильник на кухне у Светланы».

И вдруг – «крррэк!» – оторвался конец одной из полос скотча. Вадим вздрогнул и, попятившись, едва не сорвался со ступеньки. Он отбросил недокуренную сигарету и быстро, не оглядываясь, поспешил вниз.

Удалось ли ему еще заснуть в ту ночь, Вадим так и не понял. В воспаленном мозгу роились клочья безумных мыслей, и были они обрывками сновидений или частицами дремотного бреда, ему не дано было понять. В любом случае, на работу Вадим пошел совершенно невыспавшимся, и еле дождался окончания рабочего дня.

В то, что сказала жена, едва он вернулся домой, Вадим тоже врубился не сразу. Сначала он машинально кивнул и сказал:

– Хорошо.

– Чего же тут хорошего? – спросила Ирина. – Ты вообще меня слышишь?

– Прости, не очень, – сознался Вадим. – Так что ты сказала?

– Жанна пропала. Исчезла прямо из «обезьянника».

– Да ну? Что значит «исчезла»? Сбежала?

– В том-то и дело, что ничего там не ясно. В полиции говорят, что решетка как была закрыта на замок, так закрытой и осталась, а Жанка исчезла.

– Ерунда какая-то. Одно из двух: или решетку забыли запереть, а закрыли уже потом, когда обнаружили пропажу, или… – Вадим замялся.

– Что «или»? Ну, говори, говори, чего ты стесняешься?

– Вот именно, что стесняюсь. Да и нехорошо все-таки огульно людей обвинять. Впрочем, это всего лишь моя версия, а не обвинение…

– Да ты чего, в самом-то деле? – всплеснула руками Ирина. – Что ты юлишь, как на допросе?

– Прости, я сегодня вообще никакой, сплю на ходу. В общем, я подумал, что вдруг тот дежурный оказался мерзавцем… Ну, ночь ведь, скучно, никого нет, а тут девчонка молодая, да еще чокнутая, кто ее потом слушать будет? Вот он взял и… воспользовался, так сказать. А потом Жанка и сбежала. Или даже не потом, а сразу, как он открыл решетку.

– Почему же она домой не вернулась?

– Боится. Или… – В невыспавшуюся голову Вадима внезапно пришла очень нехорошая мысль. Он не хотел ее озвучивать Ирине, но слова вдруг вырвались сами: – Или тот, кто это с Жанкой сделал, просто потом от нее… избавился.

Вадим думал, что Ирина начнет сейчас ахать, но та неожиданно подняла палец и сказала:

– Вот!

– Не понял… – заморгал Вадим.

– Вот именно это же сказала и Светлана. Она всю полицию на уши поставила; мало того, что местному начальнику заявление накатала, так позвонила уже и в областное Управление, грозилась добраться до Москвы. Из-за самой Жанкиной пропажи, а еще из-за этого ее ночного задержания.

– Кстати, а соседи-то наши недоделанные нашлись?

– Так в том-то и дело, что нет. Тут же такая кутерьма началась после того как Светка шум подняла! Кто сюда только не приезжал. Меня трижды дергали, просили рассказать, что мы ночью видели и слышали. Они тут как тараканы по лестнице ползали! Пробы брали, отпечатки снимали, фотографировали… Только что языком пол не лизали. А может и лизали, не знаю. Во всяком случае, лестница теперь чистехонькая.

– А стена?.. – пересохло вдруг во рту у Вадима.

– Что «стена»?

– Скотч со стены тоже сняли? – сглотнул Вадим.

– Ну да… А что…

Вадим уже не слышал жену. Он бросился в комнату, метнулся к шкафу, где хранил инструменты и прочий хозяйственный скарб, схватил моток широкого скотча и выбежал из квартиры.

Он знал, он уже был уверен, что там увидит. И не ошибся. В стене у лестничного пролета, в том самом месте, где свихнувшаяся соседка наклеивала полосы скотча, была сейчас настежь распахнута дверь. Ее внутренняя поверхность оказалась зеркальной и отражала часть ведущей на верхний этаж лестницы и кусочек окна с темнеющим глубокой синевой небом. А открытый дверной проем зиял черной, абсолютно непроницаемой пустотой.

Разумом Вадим понимал, что нужно развернуться и бежать – не домой даже, а куда-нибудь далеко-далеко, как можно дальше от этой зовущей бездны. Но в том-то и дело, что она звала его к себе. Она втягивала его, всасывала, словно он был всего лишь пылинкой возле раструба включенного пылесоса. Вадим даже услышал его гудение… нет, не услышал, а почувствовал всем телом исходящую из черного зева вибрацию, как чувствовал ее прошлой ночью, приложив к стене ладонь.

Не в силах сопротивляться неслышимому зову, Вадим стал подниматься по ступенькам. Под ноги он теперь не смотрел, крови там уже не было. Да если бы и была, если бы ему предстояло брести через кровавую реку, он бы все равно не обратил на это внимание. Он видел сейчас перед собой лишь черный прямоугольник в стене. Даже не черный, поскольку никаким цветом описать его было невозможно. В проеме, ведущем в никуда, вовсе не было цвета. В нем не было света вообще. Полностью, абсолютно. Наверняка там не было также ни звуков, ни запахов, ни чего-либо еще, что дается в ощущениях людям. Так думал Вадим трепещущим в мозге остатком сознания, когда переступал «порог». И впрямь – все исчезло, он больше ничего не мог ощущать. Хотя бы уже потому, что ощущать стало попросту нечем – тело мгновенно растворилось в жгучих чернилах тьмы. Растворилось буквально; у Вадима больше не было ни рук, ни ног, ни самой головы… Правда, осталось сознание, да и то растеклось, расплавилось, расплескалось по всей заменившей мир пустой бесконечности.

А потом Вадим – если этот голый, не имеющий ни границ, ни объема разум мог еще иметь имя – ощутил, что он – это не только он. Его разум вобрал в себя, растворил в себе еще чье-то живое мышление. Или наоборот, его безграничное сознание стало частичкой чьей-то иной бесконечной вселенной. Разумеется, он уже знал, чьей. Он знал это всегда, вечность назад, с того самого момента, который наступит еще через вечность.

Это была Жанна. Ее сознание, или, скорее, ее душа – разумеется, никакая не больная. Собственно, Вадим теперь знал не только это, он знал все. Все, что было нужно и должно. И никакие слова тут были вовсе не нужны. Да слова, в прямом понимании, тогда, конечно же, и не звучали – ведь их было нечем ни произносить, ни слушать. Вероятно, он придумал их потом, когда вновь ощутил себя стоящим за порогом зеркальной двери, только уже с этой, его стороны; воссоздал из обрывков тех знаний, что открылись ему в черноте бесконечности и вновь стали недосягаемыми в его единичной вселенной.

– Понял? – сказала Жанна. – Не делай так больше. Не открывай никому эту дверь. Твой мир стал беднее на целое измерение.

– Не на одно, – возразил он. – На целую бесконечную цепь вложенных друг в друга ссылок.

– Да. Твоя вселенная создала меня, а моя – тебя, твоя снова меня и так дальше, насколько хватит яркости свечи и глубины зеркал… Но зажигать походя свечи тоже не стоит.

– А дверь нельзя открывать ни перед кем еще и потому, что открываешь ее в первую очередь перед собой.

– Просто ты убираешь одно зеркало, и…

Можно было не продолжать, и так было все ясно. Тогда. Не сейчас. Сейчас было понятно лишь, что мысль – материальна. Что каждый разум несет в себе целую вселенную. А поскольку в этой вселенной существует множество других разумов, которые ты создал вместе с ней, они создают свои собственные вселенные, которые содержат в себе в том числе и твою… И, если ты выставляешь за дверь кого-то тебе неугодного, ты вычеркиваешь и себя – многократно, из бесконечного множества вложенных друг в друга мирозданий. А эта самая дверь так и остается открытой. Теперь уже для тебя. Как в первый раз открыла ее Жанна, затаив жгучую обиду на бросившую их отца. Тогда-то и стало вытягивать «сквозняком» из-под открытой двери в иные измерения и реальности ее разум. Он оставался по-прежнему единым, но уже не целостным. И принял за собственную ошибку раздражающих его соседей-алкашей… Дверь уже была открытой, оставалось лишь их туда подтолкнуть. Буквально, руками, испачкав ладони в крови. После этого дверь стала еще шире. Сорваться за ее порог оказалось так просто! Удержаться было намного сложней, ведь ее толкали туда все, в том числе и Вадим… Но почему же вернулся из-за двери он сам? Потому что продолжал жить в созданных другими вселенных? Потому что его вместе с его собственным миром продолжали творить мама, отец, Ирина?.. Вадим не помнил уже почти ничего из того, что открылось ему за дверью. Он помнил только, что желать кому-либо зла, тем более смерти – нельзя ни в коем случае. Даже не потому что это большой грех, а потому что зло непременно вернется к тебе самому. И это вовсе не образ. Просто твоя вселенная станет более плоской. А ведь когда-то она может превратиться и в точку.

Вадим понимал, что дверь именно в этом месте и в том виде, как она представлялась сейчас его зрению, – это только условность. Ведь на самом-то деле она вовсе не в стене. Иначе что было бы проще – заколоти их все, заклей скотчем. Ан, нет!..

И все-таки он подцепил ногтем с плоского широкого «бублика» край бежевой липкой ленты.

«Вззззь – крррэк!.. Вззззь – крррэк!»… Хуже не будет.

Вишни и скрипичный ключ
(Юмористическая фантастика. Рассказы)

Инопланетяне

Вы лысые, с зеленой кожей,

Глаза навыкат, без бровей.

Но самый ужас – это, боже!..

Вы так похожи на людей!

(Стихи автора)

Стеклянные бусы

Циферки и буковки, таблицы и диаграммы всё ползли и ползли по сгустившемуся в плоский экран воздуху. По кругу. Раз уже, наверно, в пятнадцатый. Но останавливать круговерть информации и Корусу, и Редилу было лень. Не хотелось ничего делать ни тому, ни другому. Разочарование, апатия, досада и ещё десятка два подобных определений висело в рубке маленького кораблика с диссонирующим моменту названием «Счастливчик».

– Ну что? – полусонно спросил Корус.

– Я так и знал, – поморщился Редил. – Я так и знал, что ты скажешь своё дурацкое «ну что».

– Такое же моё, как и твоё, – буркнул Корус. – Или ты можешь сказать что-то более конструктивное?

– Могу, – Редил наконец-то щёлкнул пальцами, выключая информаторий. – Убираться отсюда надо.

– А можешь сказать – куда? – Корус пошевелил бровями, похожими на двух мохнатых гусениц, пытаясь изобразить любопытство. Получилось плохо. Потому что он и сам знал ответ. Даже два его варианта: один непристойный, а второй – «домой».

Редил выбрал непристойный. Корус поморщился:

– А на меня фыркаешь за безобидное «ну что»!

– Всё, хватит! – Редил выполз из кресла, превратившегося тут же в искрящуюся пыль, и поплёлся к мембране. Мембрана чпокнула, открывая овал в переборке. – Я собираюсь сейчас напиться, затем отоспаться, а потом лететь домой. Ты как?

– Найти альтернативу первым двум пунктам я еще могу, а вот насчёт третьего – сложновато…

– Оставайся здесь, – плечи Редила устало качнулись. – Планета – просто рай!

– Не надо ёрничать, – Корус тоже поднялся. Атомная пыль дематериализовавшегося кресла обволокла его радужным коконом. – Что там у тебя первым пунктом?..

После пятой банки пива Корусу стало немного легче. Редил же, допив шестую, принялся задумчиво мурлыкать. Тональность мелодии была минорной, но сам факт пения уже дарил некоторые надежды. За восемь лет сотрудничества с Редилом, Корус определил для себя эту нехитрую примету. Если напарник поёт – в его мозгах что-то зреет. Не всегда удобоваримое, но почти всегда – оригинальное.

– И-инфо! – икнув, сказал Редил и щелкнул пальцами. Воздух перед ним загустел и превратился в экран. – Кодекс мировых законов, закон о колонизации населённых планет! – Пальцы щёлкнули снова. – Читай! – это уже относилось к Корусу. – Внимательно. Можно вслух. И-ик!

– Включи доктора, – поморщился Корус. – Разыкался тут…

– Не хочу трезветь, – снова икнул Редил. – Читай!

– С начала?

– Пункты пять, шесть, семь… И-ик! – Редил открыл новую банку и принялся ожесточённо глотать пиво, надеясь побороть икоту.

– Пункт пять, – вздохнул Корус, фокусируя взгляд на экране. – Категорически запрещается колонизация планет, имеющих негуманоидные формы разумной жизни. Пункт шесть. Колонизация планет, имеющих гуманоидные формы разумной жизни допустима только при безоговорочном согласии на то руководителей правительств всех государств и (или) глав других общественно-социальных формаций, наличествующих на колонизируемой планете. При этом категорически исключается силовое, психологическое или иное давление на означенные выше лица. Пункт семь. В случае выполнения пункта шесть настоящего закона, колонизация планеты не должна включать в себя вмешательство во внутренние дела имеющихся на планете государств и (или) других общественно-социальных формаций, кроме случаев, несущих непосредственную угрозу существованию цивилизации планеты.

– Ну что? – спросил Редил. Икать он наконец-то перестал.

– Ага! – точёные ноздри Коруса злорадно трепыхнулись. – Тебе «нучтокать», значит, можно!

– Моё «ну что» – по делу! – припечатал Редил пустой банкой о стол. И стал открывать следующую.

Корус воздержался от комментариев и тоже открыл новую банку. А еще распечатал пакетик с солёными орешками и аппетитно захрустел, сплёвывая скорлупки в клубящееся облачко поглотителя.

– Что ты молчишь? – спросил, вытирая с губ пену, Редил.

– Что тут говорить? – две мохнатые гусеницы над глазами Коруса непристойно склеились. – Пункты шесть и семь можно было не читать.

– Ха-ха-ха! – откинулся в кресле Редил и забарабанил тонкими пальцами по раздувшемуся брюху. – Я так и знал, что ты это скажешь!

– Всё-то ты знаешь наперёд, – колыхнулся Корус, и в животе его булькнуло. – Ты просто ясновидящий у нас. Но ты, наверное, забыл, кто там, внизу? Может быть, братья наши по образу и подобию? Правда, с хоботами, веником глаз, кенгурячьими ногами и клешнявыми ручками в три ряда!

* * * * *

Похожую на рай планету возле заброшенного на самые задворки Галактики жёлтого карлика, Редил с Корусом нашли на самой, что называется, точке возврата. Энергии хватало как раз на прыжок к Земле. Не улыбнись в последний момент удача, колонизаторскую деятельность напарников можно было признавать несостоявшейся. Тем более, и срок лицензии через четыре года заканчивался. Прыжок к Земле отнимал половину этого времени (для самих путешественников – мгновение, но по земным часам именно два года, а срок лицензии считали как раз на Земле). Даже найдя сразу деньги для полной заправки «Счастливчика» (что само по себе выглядело крайне сомнительным), оставшихся двух лет никак не хватило бы на полноценный поиск! А уж найти средства для покупки новой лицензии… Только на гашение кредитов за первую, по самым скромным подсчётам, при условии, что повезёт устроиться работать хотя бы простыми пилотами в компанию среднего класса, уйдёт лет тридцать-тридцать пять. Как раз успеет осточертеть и космос, и сама непутёвая жизнь.

И вот он – шанс! Как на блюдечке! Замечательная планета земного типа возле похожей на Солнце звезды. Масса – девяносто процентов земной, кислородная атмосфера (восемьдесят процентов азота, полтора – углекислого газа, один – прочих газов, не доставляющих неудобств человеческому организму), умеренный климат на всей территории за исключением полюсов, богатая растительность, животный мир не блещет разнообразием, зато полностью отсутствуют хищники и, что не менее приятно, насекомые. Разумная раса – одна, строй – первобытнообщинный, но достаточно развито сельское хозяйство, особенно животноводство, численность населения – порядка полумиллиона особей. Не имея естественных врагов, не испытывая капризов погоды и прочих природных катаклизмов, аборигены нежились на райской планете в полное своё удовольствие. Они приручили единственное на планете крупное млекопитающее – аналог земных овец, – и жили теперь припеваючи, не утруждая себя даже охотой. Выращивали несколько видов фруктовых растений, несколько – злаковых, в прибрежных районах – изредка ловили рыбу. И то больше ради спортивного интереса, поскольку еды и без того хватало вдоволь.

И лишь один минус числился в пассиве этой благословенной идиллии… Жирный такой минус, сочный, перечеркивающий все надежды и мечты новоиспеченных колонизаторов напрочь. Не являлись разумные обитатели планеты гуманоидами, даже в самом смелом приближении. А значит, согласно пункту пять «Закона о колонизации населённых планет», следовало поворачивать не оправдавшему имени «Счастливчику» восвояси. Категорически и безапелляционно!

* * * * *

Пиво уже не лезло. Не приносящее более лёгкости опьянение начинало раздражать. Корус включил личного доктора. Невидимые глазу нанороботы принялись за грязную работу по очистке организма. Через пару минут в голове прояснилось. Ещё через пять Корус почувствовал себя заново рождённым. Жаль, что нельзя было с помощью нанотехнологий так же легко и быстро избавиться от главной проблемы.

Оказывается, Редил думал иначе. Он ткнул изящным пальцем в сторону напарника, когда тот закончил «лечение».

– Вот! – сказал он. – Вот именно!

Мохнатые гусеницы Коруса расползлись в стороны.

– Что? – спросил он. – Что «вот»? И что «именно»?

– Ты можешь запрограммировать доктора так, чтобы он перестроил геном нечеловека в человеческий? Или как это там у вас называется…

– У кого – у нас? – не сразу въехал в суть вопроса Корус.

– Ты же учился на микробиолога? Нет? – излучающий самодовольство Редил сцепил холёные пальцы и подался вперёд.

– Да, – машинально ответил Корус, взявшись за кончик тонкого носа. – Погоди, ты хочешь… Редил, ты спятил! Это пахнет для нас стиранием личности! – Корус вытянул руки, словно намереваясь схватить напарника за грудки.

Редил задвигал широкими ноздрями:

– Пахнет… пивом, хвойным ароматизатором… Стиранием личности… нет, не пахнет. Но вот от кого-то из нас пахнет глупостью!

– Вот-вот! – опустил руки Корус. – Я даже знаю, от кого.

Редил повернулся к экрану, на котором висели строки «Закона о колонизации населённых планет». Прокрутил текст к началу, картинно выпучил глаза, пробегая ими строчку за строчкой, дошёл до конца, вновь вернулся к началу…

– Я не могу найти! – развёл он руки театральным жестом, должным, видимо, изображать недоумение. – Помоги мне, Корус! Я не могу найти пункта, по которому нам грозит стирание личности. Я даже не могу найти ничего, за что бы нам полагался хоть малюсенький штраф. Может, ты найдёшь? Прошу!

– Да хотя бы пункт шесть, – даже не стал смотреть на экран Корус. – …категорически исключается силовое, психологическое или иное давление…

– Давление?! – очень натурально сыграл удивлённого Редил. – Я что-нибудь говорил о давлении?

– Перестройка генома, по-твоему, не давление?

– Нет. Мы никому ничего не будем навязывать. Мы даже встречаться ни с кем не будем; не будем вступать в контакт, не будем грозить, уговаривать, плакать, валяться в ногах. Мы не нарушим ни одного крохотного пунктика, ни одной буковки, ни одной запятой или точки закона. И пусть моя шкура пойдёт на барабан этим милым туземцам, если я в чём-то не прав! Если никто не додумался до этого раньше, то мы-то здесь чем виноваты? – Музыкальные пальцы Редила легли на стол, словно на клавиатуру рояля. Еще немного – и зазвучат торжествующие аккорды.

Гусеницы Коруса сошлись на переносице, неприязненно обнюхивая друг друга. Он начал сдаваться:

– И… как же ты собираешься осуществить это на практике?

– Посылка. Подарок. Хочешь – бери, не хочешь – выбрасывай. Всё исключительно добровольно.

– Вряд ли их заинтересует доктор. Да и не умеют они с ним обращаться.

– Всё проще простого! – видя, что напарник почти на его стороне, Редил воодушевился. – Что больше всего ценили земные дикари, не считая, разумеется, огненной воды?

– Яркие тряпки, ножи, стеклянные бусы… – начал перечислять Корус, полностью уже подпавший под влияние напарника, почти гипнотическое в своей убеждённости.

– Вот именно, бусы! Стеклянные бусы! О, как ты прав, Корус! – непонятно было, издевается Редил или радуется искренне. – Доктора мы создадим в виде бус! И он будет уже включён. Самое главное – запрограммировать нанороботов на постоянное воспроизводство самих себя и на поиск новых объектов для «лечения». Они будут передаваться от аборигена к аборигену через слюну, сперму, даже через рукопожатие, если таковое у них практикуется. И каждого дикаря они будут превращать в человека! Разве это не благородно, мой друг? – Глаза Редила заблестели. Казалось, ещё немного, и из них покатятся скупые мужские слёзы.

– Сколько же нам понадобится этих… э-э… бус? – Корус перестал сомневаться. Гусеницы заняли своё обычное положение и лишь слегка подрагивали.

– Давай посчитаем, что получится, если их будет, скажем, пять тысяч… – Редил потёр руки. Тонкие пальцы затрепетали.

Воздух сгустился и затвердел в форме небольшого октаэдра – Корус вызвал вычислитель. Редил продолжал разминать пальцы, словно готовясь к исполнению сложной партитуры, пока напарник пичкал вычислитель данными, обрамлял их вводными, расчленял условиями, шинковал циклами и формовал процедурами.

– Год, – оторвался, наконец, Корус от вычислителя. – Почти год, плюс-минус месяц.

– Прекрасно! – пальцы Редила сыграли в воздухе долгожданную мелодию, слышимую только им. – Для полной гарантии мы подождём два года. В случае неудачи у нас как раз останется время для возвращения и сдачи лицензии. Но я уверен, что это нам не потребуется. Да, и вот ещё что! – Редил понюхал зачем-то пивную банку. – Надо не просто превратить аборигенов в людей, надо сделать так, чтобы они нас любили. Обожали! Чтобы они согласились на колонизацию с радостью. Зачем нам лишние проблемы?

* * * * *

Посылок было пять. В каждой – по тысяче бус. Можно было бы сделать и больше, но дублирование сжирало очень много драгоценной энергии. Да и зачем больше, когда и этого хватало за глаза!

Пять беспилотных зондов, подобно хищным торпедам, вылетели из «Счастливчика» и нырнули в атмосферу, прочертив ее бурыми рыхлыми лентами.

Единственный материк планеты жёлто-зеленой пятиконечной кляксой купался в теплом, тёмно-синем океане. К каждому из пяти «отростков» этой кляксы и направились зонды, красиво разойдясь звездой в стратосфере.

Старый пастух Тохун мирно дремал, свесив хобот до самой земли. Запах трав и цветов делал его сон сладким и спокойным. Тохуну не стоило беспокоиться о стаде – внучка Афана помогала деду. Для неё удовольствием было прыгать по бескрайнему лугу, так похожему на океан, о котором часто рассказывал дед. Овцы вели себя смирно, и не думая разбегаться. В основном, сытые и ленивые, они лежали в густой траве, изредка её пощипывая, иногда, столь же лениво и неспешно поднимались, делали пару десятков шагов и снова ложились. Чтобы немножко развлечься, Афана порой специально пугала овец, прыгая в их сторону и трубя хоботом. Не очень громко, впрочем, чтобы не разбудить деда. Овцы пугались, но тоже лениво, словно делая одолжение Афане. Не подскакивали, а медленно вставали и, грузно покачивая жирными телесами, трусили в сторонку, где шагов через десять снова падали в траву.

Афане становилось скучно. Она собралась уже разбудить деда, когда услышала тихий свист, идущий, казалось, с самого неба. Афана замотала глазами и шире расправила перепонки ушей. Свист нарастал, превращаясь в рокочущий гул камнепада. Афана увидела, как белая полоса вырастает на ярко-синем небосводе. И направлялась эта полоса прямо к ней! Афана вобрала глаза в складки кожи и рухнула на траву, выставив к небу клешни.

Овцы тоже забеспокоились: завозились, запряли ушами, тревожно захрюкали. Теперь они испугались по-настоящему. Лень уступила место инстинкту самосохранения. Страх победил сонливость. Животные вскочили, задирая морды; побежали неуклюже, толкаясь и падая.

Проснулся Тохун и кинулся было за овцами, но, глянув вверх, замер. Хобот непроизвольно скрутился спиралью, но пастух поспешил развернуть его снова, устыдившись трусливого жеста. Он поднял живой горн навстречу опасности, и затрубил, как ему казалось, грозно и гневно, а на самом деле – тревожно и жалобно. И грохот смолк, покатившись над лугом отголосками эха. Тохун торжествующе поднял все шесть рук и победно защелкал клешнями. Он всё еще смотрел в небо, не замечая, как в трехстах шагах позади тает радужной пылью обугленный шар.

Когда наступила тишина, Афана, боясь пошевелиться, осторожно вытянула над травой стебелёк одного глаза. Казалось, вырос ещё один цветок среди миллионов собратьев, но, в отличие от них, настороженный и любопытный. Он увидел, как искрится над лугом, разрываемое ветерком, маленькое облако. Совсем не опасное и даже красивое. Афана вынула из складок остальные глаза, подняла их как можно выше. Увидела грузно прыгающего к ней деда и только тогда встала.

– Я думал, тебя уже нет, – спокойно сказал Тохун. Это спокойствие далось ему с трудом, но негоже выставлять напоказ эмоции перед юнцами.

– Я есть! – Афана хоботом обвила шею деда. Юнцам не возбранялось выказывать чувства.

– Будь здесь, я посмотрю, что там, – сказал дед, излишне нежно, на его взгляд, сбрасывая хобот внучки. И вперевалку заковылял к месту, где ещё недавно лежал чёрный шар.

То, что увидел Тохун, поразило его в оба сердца. Посреди выжженного в траве круга румянилась спелая тапта! Большая, в пол его роста. Такой огромной тапты Тохун не видывал за всю свою долгую жизнь! И уж того, чтобы тапты падали с неба не видел вообще никто, никогда.

Тохун осторожно коснулся тапты клешнёй. Слегка ударил. Ударил ещё, сильнее. Раздражённо мотнул хоботом. Никакая это была не тапта! У настоящей тапты кожура жёсткая, но не как камень. А у этой, с неба, каменная, не иначе. От ударов клешни не осталось даже царапин! Что теперь делать с каменной таптой?

Тохун с досадой шлёпнул хоботом по бесполезному фрукту. Тапта загудела. Тохун отпрыгнул. Хобот его вновь стал загибаться спиралью, но старик быстро опомнился. Завёл назад пару глаз. Вроде бы внучка не видела…

Тапта продолжала гудеть. Вверху, по кругу, пробежала трещина. Верхняя часть тапты съехала, словно крышка с горшка, и упала в траву. Стало тихо.

Пастух подошёл ближе. Протянул один глаз к срезу. Осторожно глянул вовнутрь. Переливчатый блеск, полоснувший по глазу, заставил Тохуна отпрянуть. Но, в то же время, сердца его учащенно забились от восторга. Подобную красоту Тохун видел лишь на ночном небе, но до звёзд никто не мог дотянуться, а теперь они лежали здесь, рядом! Кто же сбросил им с неба звёзды?!

Тохун погрузил хобот в тапту. Прохладные гладкие шарики приятно щекотали кожу. Пастух вынул хобот и увидел, что кольцо сверкающих звёздочек повисло на самом его кончике.

– Это бусы! Это бусы из звёзд! – затрубил Тохун, водружая небесный подарок на шею. – Афана, скачи скорее сюда! Ты только посмотри, как это прекрасно!

Старик никогда ещё не был столь многословен. Сейчас он не думал о том, что нужно скрывать перед внучкой эмоции. Они кипели в нём, клокотали и бурлили, выплёскиваясь через край. Ведь он держал звёзды! И скоро он – он, Тохун! – сможет подарить звёзды всему племени!

Прискакала Афана и завизжала так, что дед свернул перепонки ушей. Благо это не являлось позором. Он смотрел, не пряча нежности, как пляшет вокруг открытой тапты внучка; он радовался за её радость, он наслаждался её восторгом.

Афана надела на себя сразу трое бус, ещё одни нацепила на шею деда. Ей хотелось сейчас поделиться ещё с кем-нибудь невиданной радостью и красотой. И тогда, зачерпнув хоботом сразу с пару десятков бус, Афана запрыгала к овцам, уже оклемавшимся от недавнего испуга и по-прежнему сонно жующим траву. Как всегда, лениво и неохотно поднимались животные на ноги, а скачущая между ними внучка пастуха украшала шеи любимцев звёздными подарками.

* * * * *

В камерах воспроизведения сгущались радужные облака атомов, формируя тела Редила и Коруса. Запоминающее устройство скачивало в воссозданные мозги сознание. Нанотехнологии, освоенные землянами полтора века назад, не знали ошибок и сбоев.

Первым из камеры выскочил Редил. Подбежал к камере Коруса и нетерпеливо задубасил в мембрану:

– Копаешься, как всегда! Не выспался за два года?

Корус и правда казался сонным.

– Не люблю умирать, – сказал он, раскрыв мембрану. – Даже временно.

– Теперь мы будем жить долго и счастливо, – пообещал Редил.

– И умрём в один день!.. – буркнул Корус.

– По-моему, тебе не все мозги закачали, – скривился Редил.

Корус не отреагировал на остроту напарника. Потрепал шёрстку гусеницам и произнёс:

– У меня плохое предчувствие.

– Скажи ещё, приснился дурной сон, – хихикнул Редил.