Текст книги "БутАстика (том I)"

Мамкины гены

– Папа, я хочу стать космонавтом!

– Не надо, сыночек, право слово, не надо…

– Но я хочу стать космонавтом! Почему ты не разрешаешь?

– Потому что я сам был космонавтом.

– Во-о-от, а мне нельзя-а-аа… Хмык-хнык… У-а-а-ааааа!..

– Ну не плачь, сынуля, не терзай папино сердце… Сейчас я расскажу тебе, как с папой было. Сорок лет молчал, да напрасно, видать. Слушай, сыночек.

Космонавтом-то я недурным считался. Не стану врать, что самым лучшим, но и не крайним. Кому попало третий межзвездный полет не поручат, как ни крути. Ну, а самые-самые – те в первые два полетели; им теперь почет и награды, а про меня забыли. Да и к лучшему, может, и к лучшему… Пенсия знатная, вспомнить есть о чем, что мне еще на старости надо?

Тогда я лихим парнем был, бравым. Девки, помню, за мной эскадрой ходили… Стыковка за стыковкой, иной челнок за сезон столько не делал, как я за две недели отпуска. Эх, знать бы, пришвартоваться тогда к какой, создать долговременную базу!.. Да куда там… Нам ли, стальным рысакам, ржаветь на рейде?

В общем, назначили меня третьим звездопроходцем. Кораблик новый, с иголочки. Да и каким ему быть, ежели он пятый из серии с гипертрансом? Первые два беспилотные были, два других Витька с Саидом к звездам сгоняли – ну, про то кто теперь не знает? А тогда до восьмого старта новые корабли запускали – те, что слетали, музейными экспонатами становились. Это уж потом на обкатанных лошадках по сотне раз скакали, а то и поболе.

Так что дали мне новый кораблик. Имя тогда, по традиции, сам экипаж кораблю выбирал. А поскольку на первых межзвездных экипаж из одного капитана состоял, то мне самолично и пришлось крестинами заниматься. Долго я не думал, назвал его «Славой». И звучит вроде соответственно, и тезка, как-никак. Это Витька тогда с первым-то начудил!.. «Марусей» назвал, очень уж он кралю свою любил, Маруську. Ему и так и эдак: мол, как-то оно для первенца звездных морей не того, некузёво, а тот уперся, и ни в какую! Дескать, есть традиция? Есть. Нарушим – к несчастью. Оно вам надо – аварийный пуск, да еще первый пилотируемый? Никому это, понятно, было не надо. Но Витьку уломали-таки сделать «и нашим, и вашим»: по всем документам корабль проходил «Марусей», а, широкой, как говорится, публике его представили как «Марс» – две «лишние» буквы на борту рекламными плакатами залепили. Витька зубами скрипнул, но промолчал – все ж совсем-то с начальством ссориться не хотелось. Но уже в космосе, перед самым прыжком, скафандр таки напялил и не поленился, вылез наружу, плакатики те содрал к едрёне Проционе.

Но не о том я опять… О Витьке с его «Марусей» теперь только эмбрионы не знают. А обо мне вот со «Славой»… Да ладно уж. Полетел я, короче говоря. «Слава» имечко свое оправдал, славной машинкой оказался. Да и я не подкачал вроде, хоть и не крайним, а последним у меня тот полет вышел… Но не о том сейчас разговор. А тогда я об этом и думать не думал. Другие заботы донимали. И перво-наперво заботило меня – куда же нас со «Славой» зашвырнет. Ведь первые межзвездные – они вслепую проходили. Гипертранс в те года был не то что сейчас, и пространство сгибал – как уж согнется. Хорошо хоть, что разгибалось оно всегда взад – тютя-в-тютельку. Так что риску, по сути, не так уж и много было – лишь бы прямиком в звезду какую или черную дыру не угодить, но то уж совсем вероятность малая.

Вот и «Славу» со мною внутри свернуло-вывернуло фартово и знатно – в двух единицах от желтого карлика, совсем как солнышко наше родимое. Огляделся – звезды на небе чужие совсем, ни одного рисунка знакомого. Абак гравитонный поурчал и заткнулся – не смог положение вычислить. Знать, совсем далеко нас закинуло. Как потом на Земле порешили – аж в другую галактику. А нам со «Славой» не все ли одно куда? Живые – и ладно.

Стали планеты искать. Нашли. Две – земной группы, столько же – газовых, вроде Юпитера нашего. С газовыми возиться долго не стали – сняли параметры, швырнули по зонду, обычная канитель и рутина. Из твердых та, что поближе к звезде, тож ничем не порадовала – чистый Меркурий наш, только поболе. А вот вторая!..

Так только Саиду до нас фартило, ну и еще девятнадцати, что уже после нас были. Открыли мы, в общем, со «Славой» кислородную планету, сестренку Земли нашей. Со стороны глядеть – Земля и есть. Голубенькая такая, с тампончиками облаков, из-под которых и водичка поблескивает, и травка зеленеет. Ну, травку-то мы, понятно, потом обнаружили, когда приземлились. Приславились, то бишь, поскольку я планетку ту именем кораблика своего окрестил. Ну, или своим, ежели угодно. Регламентом то не возбранялось. Так вот нас трое Слав и собралось – кораблик мой, планета и я между ними – хоть желание загадывай. Ну, я и загадал. Чтоб, значит, цивилизацию разумную открыть. Не одному ж Саиду этим хвалиться.

Сбылось желание-то! Правда, Саиду больше повезло – его саидяне на нас сильно похожи, хоть без носов и с рогами. А мои славяне… Ну, тоже не амебы какие, не плесень говорящая, однако славными их не назовешь, прошу пардону за каламбур. Сперва-то я и не понял, кто это там, за бортом, по полю мечется. Дал увеличение поболе и, чую, волосья шлемофон подымают. Вот взять шишку сосновую, да раздуть ее до размеров коровы, потом еще по паре жердей сверху и снизу той буренке воткнуть – мой славянин и получится. Правда, один из дюжины. Остальные ни на него, ни друг на дружку не схожи. Тут тебе и бублик с ногами, и груша волосатая, и тюлень парнокопытный с хоботом, и кого только нет. И ведь ладно бы паслись эти чучелы на том полюшке мирно, травку щипали, цветочки нюхали, а то ведь бились они меж собой, паразиты, смертным боем! И что меня больше всего покоробило – те, что крупнее, маленьких тюкали. У здоровенных-то и лапы, как жерди, и хоботы длинные, и клешни с ковш экскаватора, а у мелких – только палочки в лапках, вроде сабелек детских. А у кого и лапок нет никаких, как у бублика того, только ножки, да и те не у всех. Правда, там, где у бублика дырка – по кругу зубы в три ряда. Он этой дыркой своей не одну жердь укоротил, что твою сигару!.. Потом, гляжу, к тюленю подкатился и – хрясь! – у того полхобота как ни бывало… Тюлень как взревет – и ну топтать бублик копытами! Тут и другие верзилы к бублику бедному кинулись. Рвут его, топчут, только ошметки летят. А потом – глазам не верю – и мелюзга туда же! Думал, товарищу на подмогу, а они его сабельками тыкать взялись!.. Это меня, видать, и дожало… Русский ведь человек – он как? Он, когда слабого, сирого да убогого забижают – терпеть не станет. И думать тоже. Враз на обидчиков кинется. Но кроме того, у русского-то человека и еще особенность имеется. Он выход из любой безвыходной ситуации завсегда найдет. Только вот и создавать он их – о-го-го как умеет! Нет бы мне понаблюдать да покумекать, абак данными загрузить, а у меня кровушка взыграла, на подмогу обиженным ринулась и меня за собой прихватила.

Выскочил я, стало быть, из «Славы» аж без скафандра – и пробу атмосферную взять позабыл. Но тесак молекулярный прихватил – тут уж рефлексы сработали. На мою радость, с воздухом на Славе в ажуре всё оказалось – тут уж слава и Славе, и всем богам, хоть и вдругорядь каламбуром грешу. Ну, а мне уже все одно: что кислород, что ангидрид сернистый, – я уже в раж вошел. Машу резачком направо-налево, только брызжет на травушку алым дождичком. Так разошелся, что и бублик тот зубастый невзначай на бутерброды покромсал до кучи.

Только дух перевел, глядь – от холмика лесистого ко мне новая нечисть ползет-скачет. Да не дюжина, поболе. Перехватил я тесак сподручней, ноги расставил – эх, думаю, пропала моя головушка дурная! Но сдаваться не в наших привычках, и уж биопроб для абака я заготовить намерился вдосталь.

А уродцы вновьприбывшие меня окружили, в кольцо взяли, но ни жрать, ни препарировать вроде как и не собираются. Выползает вперед сороконожка рыжая – что тебе бревно доброе – и говорит, но не голосом, а так, что в черепушке моей сразу отдается: победил ты, дескать, добрый молодец, в турнире рыцарском, а за это полагается тебе принцесса в жены, как и было обещано.

Я отпираться было: никто, мол, мне ничего не обещал, спасибо, конечно, за почет и внимание. Но слушать меня не стали – навалились гурьбой и поволокли куда-то. Хотелось мне было резачком поиграться, но уже и пыл подостыл, да и неловко как-то – мне ж вроде почести оказывают.

В общем, приволокли меня во дворец. Тут уж против истины никуда, дворец – он и есть дворец, как из сказки; блестит весь, сверкает на солнышке каменьями драгоценными. А может и стекляшками, я пробы не брал, но красиво здорово!

Привели меня в комнату. Одного оставили. А комната пустая совсем – и сесть некуда. Ну, мы люди не гордые, уселся я прямо на пол, ноги по-турецки сложил. Жду, что дальше будет. И тут в комнату колобок закатывается. Здоровенный такой, мне по пояс. А поскольку сидел я как раз – то вровень со мной и оказался. Розовый такой колобочек, что твой поросенок. Два глаза у него мыргают, красивые глазки, голубенькие, реснички густые, черные. И рот еще у колобка был, а больше ничего. Правда, и рот не ртом оказался, но про то я позжее узнал.

Стал колобок тот напротив меня и говорит… Ну, в черепушке моей, то есть, голос его напрямую долдонит. Дескать, я и есть принцесса всей этой хрени, а стало быть – жена теперь твоя законная.

Тут я на ноги вскочил, к стенке попятился. Какая ты мне, говорю, жена – мы даже не расписаны! А она в ответ: мол, у нас это и не принято. Тем более, я сама тут и ЗАГС, и морг, и прачечная. Принцесса, как-никак. Прямая наследница.

И так мне что-то нехорошо стало, что рука сама к тесаку потянулась. А того и нет! Слямзили чучелки, пока ко дворцу меня волокли! А то и голову заморочили телепатией своей, гипнотизеры хреновы… Заметался я по комнате, в двери заколотил, отпустить прошу на волюшку.

А принцесса увидала, как я нервничаю, и ну реветь! Слезы в три ручья. Воет и приговаривает: ах, неужто я так страшна и совсем тебе не люба? Да я ж тебя королем сделаю, погоди, вот папенька помрет скоро…

Я уж на что все могу вынести, но только не слез бабских. Ладно, говорю, не реви. Девка ты ладная, вон какая тугая да круглая – не ущипнуть. Поживем малехо, там видно будет.

Сказал так, а сам думаю – пусть успокоится, бдительность потеряет, а там уж я придумаю, как удрать отселя. Да вот только просчитался я – охранники дело свое знали, удрать у меня не вышло, как ни старался потом.

Так и стал я жить во дворце с принцессой. И все бы ладно, кормили-поили меня сладко и сытно, да только приставать ко мне женушка стала: как там насчет супружеских обязанностей, дескать, – наследник позарез нужен. Как я ни ловчил, ни выкручивался – ничего не помогало. Я уж было научный подход пробовал: мол, генотипы у нас разные, ничего не получится. А принцесса хохочет: у нас генотип – понятие условное. Погляди, дескать, вокруг – ни одной одинаковой морды. А наука у нас до такого дошла, что мы из любого хоть табуретку вылепим в два счета, было бы желание. Так что давай, муженек, не отлынивай!

Скис я совсем, а деваться, гляжу, некуда. Тут и принцесса ржать перестала, пожалела меня. Не кручинься, говорит, зато я тебе привилегию сделаю. Так бы сама решила и тебя не спросила, а теперь выбрать можешь из двух вариантов. Или тебя генетики придворные под мой образ переделают, но тогда я тебе тож на уступку пойду: сыночек наш гены твои унаследует и будет на тебя нынешнего похож; или ты таким как есть останешься, а наследник весь в меня будет. Решай, мол, скорее, терпения нет уже.

Я говорю: а давай лучше ты мой образ прими, ну, то есть, не совсем мой, а земной женщины, я обрисую, что надо… Нет, отвечает, я все-таки дама и на такие уродства даже ради тебя пойти не могу.

Делать нечего, пришлось мне выбирать. А время прошло – и ты, сыночек, родился. Да только недолго мамка на тебя радовалась. Прикатилась как-то и говорит: облом, дескать, Славик, получился с наследником. Не признает его папа мой, король действующий. Мол, негоже, чтобы престол полукровка наследовал. Слава, как говорится, для славян. Как бы волнения в народе не начались. Так что забирай своего выродка и проваливай, а я новый турнир проводить буду, только для местных.

Я и поверить своему счастью не мог поначалу. Хоть и обидно все ж в душе было: нежто мы, русские, не славяне? Ну, пусть понятие и другое малехо, но уж не хуже мы тамошних-то уродов! Однако обиду свою я поскорее в одно место засунул, тебя подхватил, да и к «Славе» бегом, пока принцесса не передумала. Очухался только на земной орбите.

А тут новый сюрприз – домой не пускают. Кого, говорят, везешь? Я все как на духу и выложил. Что тут началось!.. Нам, дескать, только межзвездного скандала не хватало. А ну, как соврал ты – и наследника похитил? Они ж войной на нас пойдут, супостаты! Вези своего сыночка взад, иначе домой не пустим. Насилу я вымолил пощады, после того лишь, как расписку дал, что в случае чего на меня все свалят и неприятелю с потрохами выдадут с тобою вместе. И в космос мне с той поры дорогу закрыли, чтобы не сбег ненароком или еще чего не учудил.

– Вот так-то, сынок, а ты говоришь – космонавтом!.. Ты ж, как-никак, королевских кровей. Не царское это дело – по космосу шляться.

– Папа, а папа!.. А ты выбрал-то чего, когда мама тебя спросила?..

– А ты не видишь, что ли? Вот у меня – и ручки, и ножки на месте. Как бы я за тобой по-другому ухаживал, гулять с тобой ходил? Мамкины гены у тебя, славянские. Вы ж, славяне, живете вдесятеро дольше нашего, и взрослеете – тоже. Мне бы еще хоть тридцать годков протянуть, чтобы в школу тебя отдать… А там уж сам себе дорогу выбирать станешь. И без космоса хороших профессий хватает. Так что не плачь больше, ладно, сынуля? Дай-ка я тебе носик вытру… то бишь, что там у тебя вместо него…

Свобьи выборы

По правде говоря, хоть Коляныч меня и подставил, но и предупредить поспешил сразу. Совсем чуть-чуть не успел. Он влетел в нашу конуру таким на себя непохожим, что я почти испугался. Но тоже не успел. Потому что пугаться пришлось другого: с потолка – а мне показалось, что прямо с небес – грянуло вдруг:

– Потапов, ко мне!

Коляныч схватился за сердце и лишь замотал головой. Говорить он уже не мог. Признаться, мне тоже захотелось за что-нибудь схватиться, но вместо этого я возвел глаза к потолку, где скрывались динамики, и пролепетал:

– Уже бегу!..

Я и впрямь побежал. Еще бы! «Сам» меня еще никогда не вызывал. Обычно он дает указания Колянычу – то бишь, Сане Николаеву, начальнику нашего отдела, – а тот уже непосредственно нам оплеух навешивает. Или пряники раздает. Что реже.

«Сам» был зол. Очень. Очень-очень! Теперь мне по-настоящему стало страшно. Хорошо, что шеф кивнул все же на стул, а то бы я, наверное, рухнул. Аки березка под топором дровосека. Тем более, дровосек… то бишь, шеф наш любимый, Павел Дмитриевич Котошаров, прожег меня таким взглядом, что на мне едва береста не задымилась. Образно выражаясь.

– Ты знаешь, что меня сейчас в МИД вызывали?! – гаркнул шеф. – Сам министр меня причесывал!

– Российский? – брякнул я, уставившись на лысину Котошарова. Причесывать там было нечего.

– Нет, гваделупский! – рыкнул шеф.

– Почему?.. – отвесил я челюсть, но быстро сообразил: – А! Это у вас идиома!..

– Это у меня идиоты! – Котошаров вскочил с кресла и принялся метаться вдоль стола, хватаясь за «свежерасчесанную» голову. – Я им плачу такие деньги, а они!.. Это подумать только: скандал не международного даже – межпланетного масштаба! Межцили… межвици…

– Межцивилизационного, – не без труда подсказал я.

– Ага!.. – Шеф замер, оперся мощными волосатыми лапами о столешницу и уставился на меня взглядом голодного хищника. – Передразнивать начальство мы умеем, – прошипел он, но потом опять зарычал: – А вот прррогррраммы писать – нет!

– Почему?.. – вновь хлопнул я челюстью.

– А это уж я не знаю, почему, – развел Котошаров лапищами. – Мозгов, видимо, не хватает. Все на умничанье уходят. На гонор. – Он помолчал, подвигал бровями под насупленным лбом, а потом чуть разгладил морщины: – На Свобью полетишь. С программой своей разбираться будешь. Это ведь ты для Свобьих выборов ПО майстрячил?

– Для Свобьянских, – машинально поправил я, но Котошаров так свирепо зарычал, что я отпрянул и часто-часто закивал: – Для Свобьих! Да. Я. Дык… – подался я снова вперед, – а что не так? Это ведь стандартная программулина, древняя, обкатанная. Чуток лишь подрихтовать пришлось.

– Не знаю, что ты там нарихтовал, – продолжал рычать шеф, – а только на Свобье сейчас из-за твоей программулины предвере… предреве… – Котошаров раздраженно мотнул лысиной: – Революция там скоро начнется! Тюрьмы переполнены! Главари тамошние власть поделить не могут.

– А я-то тут при чем?! – искренне возмутился я и даже вскочил со стула. – При чем тут моя программа, если эти свобияне дикари! Им еще по пальмам скакать, а туда же – выборы им подавай! С электронной системой голосования!..

– Ну-ну, ты полегче с выражениями, – нахмурился шеф, но рычать, вопреки моим ожиданиям, перестал. Даже понизил голос. И огляделся зачем-то. – Видишь ли, Юрий… Тебя ведь Юрой зовут, как Гагарина?.. Вот и полетаешь скоро, ага. Так вот, Юра, я ведь и сам к этим свобиянам не того… Ну, не то чтобы расизм там, ксенофобия или что подобное – упаси боже! Но ведь и правда, рановато им еще в демократию играть. Насмотрелись, понимаешь, у нас – и дай им такое же! А сами еще из феодализма не вылезли, между нами-то…

– Так и я о чем! – вскинулся я.

– И тем не менее! – прихлопнул по столу шеф. – Министр иностранных дел приказал с этим делом разобраться. И как можно скорее! Так что, лети, Юра, лети, сокол.

Котошаров вышел вдруг из-за стола, подошел ко мне и по-отечески обнял, похлопывая по спине тяжеленной ладонищей.

– Ты уж постарайся там, – пробубнил он мне в ухо. Жалостно так пробубнил, у меня аж горло перехватило. – Выручай, браток. Не то плохо нам с тобой придется.

А потом он добавил еще что-то, вроде как совет дал какой-то насчет свобиян этих… Но тот мне таким малозначимым показался на фоне рухнувших на мою голову проблем, что тут же из этой ушибленной головы и вылетел. Тем более что в нее, несчастную мою, как раз новая мысль шмякнулась, которую я сразу и озвучил, одновременно пытаясь выбраться из крепких шефовых объятий:

– Постойте, Павел Дмитриевич! Но ведь программу я сдавал года два уж назад… В первые выборы они ведь не жаловались?

Котошаров слегка отстранился, но ладони на моих плечах оставил, будто сдерживая меня от необдуманных действий.

– Не жаловались, – подтвердил он. – Ни в первые, ни в десятые. А в двадцатые вот, юбилейные, так сказать…

– В двадцатые?! – завопил я. – У них что там, выборы – любимая национальная забава?!

– Не надо так орать, – наконец-то снял с моих плеч руки Котошаров и принялся демонстративно трепыхать мизинцами в ушах. Затем он снова огляделся и горячо зашептал: – Не наше это дело, Юра! Пусть хоть каждый день свои выборы устраивают. Наша задача – обеспечить техническую сторону. Ты знаешь, чем они нам за это платят?.. Впрочем, тебе и не надо об этом знать. Твое дело – программное обеспечение этой треклятой системы голосования наладить. А уж на премиальные и все такое я не поскуплюсь. Короче, дуй в космопорт, там тебя представитель МИДа встретит, с документами, инструкциями и всем прочим.

– А деньги?.. – набравшись храбрости, выдохнул я.

– Не надо никаких денег, – отмахнулся шеф. – Жить будешь при нашем консульстве, там тебя накормят, напоят… – тут он споткнулся и погрозил пальчиком-дубинкой: – Исключительно в прямом, хорошем, так сказать, смысле. А то знаю я вас, программистов…

Полет не принес ничего интересного. Я-то думал: космос, звезды, романтика!.. Не знаю, не впечатлило. Многие современные игры куда круче по видеоряду. А уж во время гиперпрыжка и подавно скука меня одолела: почти целый час лабуду по визору крутили, а за бортом тоже смотреть было не на что, поскольку вне пространства, по определению, и нет ничего. В прямом смысле. Буквально.

И я решил этот час провести с пользой, стал обдумывать стоявшую передо мной задачу. Для начала вспомнил, что же именно мне пришлось поменять в стандартном древнем ПО электронной системы голосования. Не так уж и много. Во-первых, было поставлено строгое условие: кандидатов должно быть всего два, ни больше, ни меньше. Во-вторых, за каждого из них предусматривалось два варианта голосования: «За» и «Против»; никаких «Воздержался», «Против всех», «Пошли вы на…» и тому подобного быть не могло. Причем, голосовать нужно было обязательно за обоих кандидатов – только за одного «За», а за другого «Против». Если будет лишь один голос, или два, но одинаковых, то такое голосование не должно засчитываться. Короче говоря, условия элементарные, для программиста моего уровня наипростейшие. Тут я лажануться ну никак не мог! А где же тогда мог? Больше я ничего и не делал. Так что своей вины во всем этом безобразии я определенно не усматривал. Но задание-то именно мне дано, и разбираться, где там собака порылась, все равно мне было нужно.

Я стал рассматривать проблему с другого конца. На Земле эта программа работала очень долго и более чем надежно. Даже в той самой пресловутой Гваделупе работала. А чем Гваделупа отличается от Свобьи? Ну, планеты разные, но это на работоспособность программы никак не влияет. Не помню точно, но вроде как у свобиян то ли по четыре, то ли, наоборот, по шесть пальцев на руках, но это софтине тоже без разницы: пусть они хоть носом в кнопку тычут – или что у них там есть еще выпирающее…

Оставалось одно различие: в Гваделупе… ну, то есть, в любом земном государстве выборы проводятся никак уж не ежемесячно, разве что второй тур когда случится, или в один и тот же год и президента, и парламент выбирать подвалит. Допустим даже, что и то, и другое на три тура затянется, что совсем уж маловероятно. Но и тогда выйдет шесть раз в год, раз в пару месяцев. А у свобиян – двадцать раз за каких-то два года! Может, в этом и скрывается баг? Может, система сдуру считает этот бесконечный праздник торжества демократии одним затянувшимся туром?.. Ага, в этом что-то есть! Нужно будет эту версию первым делом проверить.

Больше я за время полета ни о чем покумекать не успел, как-то неожиданно быстро он закончился, словно и не за триста световых лет меня занесло, а за триста кэмэ, к Колянычу на дачу. Классная, кстати, дача! Баня, бассейн, то, се…

Впрочем, на Свобье меня тоже баня дожидалась. Консул так на меня наехал, что я даже, несмотря на свой безмятежный характер, начал огрызаться, стучать себя кулаком в грудь: нету тут моей вины, дескать; вы сначала разберитесь, куда там ваши свобуасы своими дубинами тычут!.. Короче, понесло меня. Консул еще сильнее обиделся. И вот как тут можно было Павла Дмитриевича, шефа дорогого-любезного не ослушаться? Да и в гости я все ж, как-никак, прибыл. В общем, выкатил я консулу обе фляги текилы, за которые в космопортовском «дьюти-фри» заначку от получки оставил, – а на что она мне теперь? – и он пообмяк сразу, подобрел, а после первой банки и вовсе меня за плечи обнял:

– Ты пойми, – говорит, жалостно так, с надрывом, – каково мне тут!.. И так-то почти один-одинешенек на чужбине чужбинной, а тут еще это… Живьем ведь меня едят дикари тутошние. Вот разразится, орут, всесвобья революция, поднимется бунт народный, так ведь и вам, дескать, мало не покажется; вытурят вас бунтари со Свобьи, никаких вам больше… этих… не будет…

Тут консул дернулся вдруг, закашлялся и протрезвел даже. Видать, и впрямь чем-то дюже интересным свобияне с Землей расплачиваются. Но я парень не любопытный, выпытывать у консула гостайны не собирался. Так что откупорил я молча вторую банку, разлил по стаканам и сказал:

– Давай за знакомство, что ли?

– Давай! – обрадовался консул, чокнулся со мной, проглотил залпом текилу, соль с тыльной стороны ладони слизнул и снова в прежнюю кондицию вернулся. Обнял меня опять за плечи и говорит: – И ведь какое у нас с тобой знакомство-то славное! Ты Юра, и я Юра! Так что мы с тобой эти… два Юры… как это там?..

– Двоюродные, – подсказал я. – Братья.

– Точно! – вскинулся тезка (не это ли слово он вспоминал?). – Братья! Россияне! Земляне!..

Консул заплакал. Я налил ему еще текилы. Он выпил, сыпанул щепоть соли прямо в рот, а потом уронил голову носом в солонку и захрапел. Знать, и впрямь туземцы всю силушку у человека выпили, ненадолго его хватило.

Стал я вынимать у Юры соль из-под носа – надышится еще, потом вообще сушняк замучает, – а он вдруг глаз приоткрыл, и пробубнил невнятно:

– Бы, ббат, быбобда им бобко буку не бми… – И захрапел снова, вольготно и славно.

Хоть и не понял я, что мне брат названный пробыбыкал, но кольнуло меня вдруг нехорошо так, вспомнилось отчему-то, что и Котошаров меня о чем-то предупреждал… О чем-то, связанным с особенностями свобиян. Но у меня как сразу тогда это из башки вылетело, так назад и не вернулось. Вот и теперь что-то… Да и ладно. Решил я, что завтра у Юры спрошу, что его «бу-бу-бу» означало. Если вспомнит, конечно.

Но наутро я ничего у Юры спрашивать не стал. Судя по его виду, вряд ли он помнил подоплеку своих бубнений. Он и меня-то едва вспомнил. Смотреть на него было жалко.

К тому же, Юра очень сухо, подчеркнуто официально извинился и, сославшись на дела, смылся, не забыв, впрочем, напомнить, что меня тоже ждут дела. Но я о них и так не забывал.

Подкрепившись вполне неплохим кофе с обворожительно вкусными бутербродами не-пойми-с-чем, я направился в серверную центрального информатория, благо она находилась непосредственно в здании консульства. Подключился к серверу электронной системы голосования в тестовом режиме и стал насиловать свою провинившуюся прогу. Я измывался над ней, как мог: запускал процесс голосования в ускоренном режиме, как если бы несколько миллионов избирателей проголосовали в течение пары секунд; не закончив одни выборы, начинал другие, причем, с теми же кандидатами; подсовывал вместо двух сразу пачку претендентов; от имени одного избирателя пытался проголосовать сразу на всех избирательных пунктах… Короче говоря, я делал все, на что хватало моей извращенной фантазии, чтобы подвесить систему или хотя бы заставить ее ошибиться. Ничего у меня из этой затеи не вышло! Программа безупречно распознавала накладки и нестыковки входных данных и, где могла, сама разруливала ситуацию, где-то блокировала несанкционированные попытки ввода, где-то вежливо посылала непутевого юзера – с указанием, куда именно и как быстро и долго ему идти. В общем, я мог в очередной раз собой погордиться: программу я в свое время отрихтовал идеально. Но толку мне сейчас от этой гордости было не много, к разгадке непонятных сбоев я не приблизился ни на шаг.

И вдруг меня словно по голове чем-то тяжелым стукнуло: а с чего я, собственно, взял, что в работе этой замечательной софтины были сбои? Потому что консул Юра так решил? А он как до подобной мысли додумался? Ах, ему местные юзеры нажаловались! С пальмы слезли и стали листингами с ошибками программного кода размахивать!..

Кстати, о листингах… Я довольно внушительно припечатал себя кулаком по лбу. Разумеется, идеально работающий код я не собирался вычитывать. А вот лог-файлы следовало посмотреть в первую очередь! Ведь все возможные ошибки и сбои, вообще вся статистика работы системы, строго фиксировались.

И вот тут наконец меня поджидало нечто интересненькое! Во-первых, как оказалось, кандидата за все двадцать выборов было всего два. Во-вторых, первые восемь выборов за кандидата номер один проголосовало примерно девяносто процентов избирателей, следующие восемь – столько же за второго, а вот потом началась бессмысленная чехарда. Мало того, что за обоих теперь голосовали примерно поровну, но, самое интересное, что количество легитимных голосов резко упало, число же некорректных вводов (оба «за» или «против», либо ввод только одного параметра) возросло с пятидесяти процентов на семнадцатых выборах до девяноста пяти на двадцатых!

Это что же такое получалось? То ли население Свобьи резко деградировало за два года, что, в общем-то, маловероятно, то ли народ настолько разочаровался в обоих кандидатах, что голосовать за них попросту не хотел. Этот вариант показался мне наиболее очевидным. Так при чем же тогда наша система в целом, и моя программа, в частности? На этот случай у нас, русских, неплохая пословица есть: дескать, на зеркало неча пенять, коли рожа крива. Или, как мы, программисты, сказали бы: дивайс не стоит пинать, коль кривые дрова. Тут ведь, получается, не нашу, а ихнюю, свобьянскую систему лечить нужно. Не электронную, политическую. А лучше менять. А еще лучше отобрать у дикарей электронику, вернуть им дубины, и пусть голосуют ими, покуда у них силушки хватит, а у кандидатов – крепости черепов.

Правда, я тут же слегка устыдился своих мыслей – и впрямь ведь ксенофобией они попахивали, но суть-то все равно была правильная. Так мне в тот момент казалось.

А потом в серверную вошел Бив. Ну, это я потом узнал, что его зовут Бив, а тогда, помню, подумал: куда это охранники смотрят, сумасшедших клоунов в консульство пускают!

Бив и впрямь был похож на клоуна: красный нос картошкой, широкий, ярко-алый толстогубый рот, огромные оттопыренные уши; да еще и сам длиннющий и худющий, как соломинка для коктейля. И одежда на нем была тоже клоунская: широченные штаны в желто-голубую полоску, что-то вроде кургузого фиолетового пиджака на голое тело и зеленый колпак над рыжими, разумеется, локонами. Правда, несмотря на веселую раскраску, ткань его одежды выглядела грубой и жесткой, вроде брезента.

В остальном вошедший полностью выглядел как человек. Даже пальцев у него на каждой ладони оказалось все-таки по пять. Но я ведь откуда-то помнил, что у свобиян что-то должно быть не так с руками! Странно…

А сумасшедшим он мне показался потому, что вел себя совершенно придурочно: приближался ко мне короткими прыжками, после каждого замирал, хлопал себя по щекам, выкрикивая нечто вроде «О-хро-хро!», и снова прыгал.

Я невольно попятился. И тогда клоун перестал дергаться и сказал по-русски, совершенно без акцента, разве что едва уловимо пришепетывая:

– Не пугайтесь, это наш ритуал приветствия особо уважаемых персон. Меня зовут Бив, я председатель Свобьего Избиркома.

– Свобьянского, – машинально поправил я, все еще находясь в некой прострации от происходящего.

– Лучше все-таки Свобьего, – сказал Бив, вежливо склонив голову.

– Да ладно, – сказал я. Что сказать еще, я никак не мог сообразить. К счастью, говорить, причем очень эмоционально, начал сам председатель Избиркома.