Текст книги "БутАстика (том I)"

Но последующие события перечеркнули его надежды и планы, равно как и всю дальнейшую жизнь в полноценном человеческом облике.

За полгода до трагедии Дурилкин стал подыскивать себе помощника – для работы чисто механической, но кропотливой и нудной, – самому жаль было тратить время на рутину. Помочь вызвался некто Хитрюгин, профессор медицины, хотя для работы сгодился бы и студент-первокурсник. Дурилкин не стал возражать, тем более, что Хитрюгин оказался весьма настойчивым.

А у Хитрюгина была младшая сестра – красивая, надо сказать, девка, но стерва. И положила она глаз на Дурилкина, да и стала подъезжать к нему и так-то и этак… Дурилкин, не будь дураком, враз раскусил молодую шалаву, понял, что ей на самом-то деле от него надо – лишь положения в обществе да денег хороших, – а потому быстро отшил Тамарку (так ее звали). И раз отшил, и другой, и третий… А Тамарке все неймется, пристала, как банный лист к ягодичному эпидермису! Пришлось Дурилкину, хоть и не любил он этого, на брата Тамаркиного нажать – на профессора Хитрюгина, то бишь. Дескать, уйми сеструху, не то уволю тебя, на хрен!

А Хитрюгин сестре все рассказал, но не в том тоне, как ждал от него Дурилкин. И пришла к сестре с братом коварная мысль (Дурилкин считает, что первой она к суке-Тамарке пришла): профессора DDD погубить, а открытие его себе присвоить. Но, поскольку Хитрюгин во всей Дурилкиной кухне почти не шарил, то голову профессора DDD решили на время сохранить, для научных консультаций, благо сделал как раз Дурилкин для вспомогательных опытов установку, поддерживающую жизненные функции отделенной от человеческого тела головы. На свою, так сказать, голову…

– Вот так, – закончил свою грустную повесть Дурилкин. – И когда отшивал я в очередной раз Тамарку – на этой вот, кстати, кровати, – подкрался ко мне сзади Хитрюгин да и воткнул скальпель в спину…

– А что полиция? – ахнула Таня.

– А что полиция? Хитрюгин ведь хитрый, да и хирург не хреновый, – захрюкала голова. – Предъявил им мой обезглавленный труп, объяснил, что воспаление мозга началось, пришлось ампутировать, но время было упущено – поздно, дескать, обратился.

– И они поверили?!

– Не только поверили, еще и в очередь на подобную операцию полотделения записалось.

– Какой же он все-таки… – сжала кулачки Татьяна. – Злодей!

– Вот, давай с тобой и злодею отомстим, и мне поможем.

– Говори, милый, я на все согласная! – прижала руки к сердцу Татьяна. Она была в эту минуту искренна, как никогда. Рассказ Дмитрия потряс ее до глубины души.

И Дурилкин раскрыл перед Танюшей свой план…

На следующий день Таня принесла из дому молоток, ножовку, моток веревки, катушку капроновых ниток, пару толстых иголок и наперсток – все, что велел ей Дмитрий.

Перебросившись с головой профессора парой приветственных фраз, Таня решила не откладывать дело в долгий ящик, а действовать решительно и бесповоротно. Она подошла к стене, на которой краснела тревожная кнопка и, словно клопа, придавила ее большим пальцем. Потом взяла молоток и встала слева от двери.

Прошло не больше пары минут, как в замке заклацало. Дверь распахнулась, и в палату влетел профессор Хитрюгин. Он стоял спиной к Тане, и она поблагодарила всех святых, что не видит его глаз. Молоток опустился на лысое темя доктора с влажным хрюком. Профессор беззвучно повалился набок.

– Вяжи его! Скорее вяжи! Веревку! – закричала голова Дурилкина.

Таня схватила принесенный из дому моток и принялась связывать безжизненное тело. Спеленав веревкой доктора, словно бинтом мумию, Татьяна, отдуваясь, посмотрела на Дмитрия.

– Сойдет, – вынес вердикт DDD. – Теперь обшарь его карманы, он всегда держит пробирку с гелем при себе.

– А раньше ты не мог сказать? До того, как я его связала?

– А если бы он очнулся?

Таня приподняла веко Хитрюгина, приложила ухо к груди…

– Уже не очнется.

– Ну, развязывай тогда! И поживей, пока ткани эластичные.

– Не сильно командуй-то! – окрысилась Таня. – Иди сам да развязывай!

– Ладно, ладно, извини. Нервы.

Таня зубами принялась раздирать затянутые ею на совесть узлы. Получалось плохо.

– Да разрежь ты их, на хрен! – не выдержал Дмитрий.

– Веревка-то не казенная, – буркнула Таня.

– Да куплю я тебе веревку! Сто тысяч мотков.

– Хватит пяти, – прикинула рачительная Татьяна. И принялась пилить ножовкой веревку.

– Осторожно, тело не порань! – вновь запричитала голова.

– Ты заткнешься или нет? – повернулась к Дурилкину Таня. – Или тебе кислород перекрыть?

– Молчу… – сказал профессор и смежил веки.

Наконец, Таня справилась с веревкой и принялась обшаривать одежду трупа. Во внутреннем кармане пиджака она нашла металлический цилиндр с крышкой на резьбе.

– Это? – вытянула она руку с находкой к голове Дмитрия.

– Открой… – осторожно сказала голова.

Таня открутила колпачок. Внутри цилиндра блеснуло стекло пробирки.

– Осторожней… – тихо мяукнула голова.

Таня зыркнула на жениха, но промолчала. Достав из футляра пробирку, она принялась рассматривать голубовато-прозрачную субстанцию на свет.

– Никаких там роботов нет! – разочарованно выдала Таня. И хотела отбросить пробирку.

– А-а-а!!! – зашелся криком Дурилкин. – Стой! Это она!

Таня с сомнением глянула на пробирку снова.

– Но там нет никаких роботов.

– У-ф-ф… Они же нанороботы! Очень маленькие. Нано – это десять в минус девятой… – начал было объяснять Дмитрий, вспомнил, с кем имеет дело, и сказал: – Короче, это он. Мой гель. Аккуратно поставь пробирку на подставку в шкаф.

– Дальше что? – спросила Таня, убрав пробирку.

– Положи тело на кровать и отпили ножовкой голову. Только принеси из подсобки ведро, а то крови много натечет… О-о-о!!!

– Что еще? – нахмурилась Таня.

– Кровь… – простонал профессор Дурилкин. – Какой же я дурак! Я забыл про кровь… У нас же ее нету, да ты все равно переливать не умеешь…

– И что теперь? Выходит, я зря грех на душу взяла? Мне что, сдаваться идти? – Татьяна воткнула руки в боки и недобро посмотрела в глаза Дмитрию.

– Постой… Есть идея! Если сделать все быстро, кровь не успеет свернуться. Только тело надо не положить, а поставить, или хотя бы посадить, чтобы кровь не вытекала. Сумеешь?

– Давай, говори дальше! – прикрикнула Таня.

– Потом сразу смажь гелем срезы на теле и на голове…

– На голове-то зачем?

– Когда ты снимешь с установки мою голову, посадишь туда голову Хитрюгина. А гель не дает отмирать тканям на срезе, так что голова может жить в установке очень долго.

– Ну, и зачем нам голова Хитрюгина?

– Во-первых, ты снимешь с души грех смертоубийства – получится только членовредительство, хоть и очень большое «члено», – улыбнулся Дмитрий. – А во-вторых, это будет для него лучшим наказанием! Пусть сам на шестке поторчит, падла.

– Фу, как ты выражаешься, – сморщила носик Таня. – Не профессор, а уголовник.

– Уголовница пока ты у нас, не забывай, – отпарировал Дурилкин. – А я как раз жертва.

– Аборта, – зло закончила Татьяна. – И хватит трепаться! Дело говори!

– И впрямь, – спохватился профессор, – время-то идет. Итак, смажешь все гелем, потом перекрой все вентили подо мной и быстро снимай мою голову, а на ее место, тоже очень быстро, надевай голову Хитрюгина и открывай снова вентили. Потом бери мою голову, мажь срез гелем и прижимай к срезу на теле, как можно ровней. А потом, не торопясь, аккуратно ее пришей. Тут главное, чтобы было прочно и ровно, остальное все сделает гель. Тело лучше привязать к спинке кровати, чтобы не упало невзначай…

– А что потом?

– Потом жди. Примерно через полчаса я должен придти в себя, через час начну говорить, а еще через час-другой мы с тобой отсюда смотаемся!

– А мне тело? – возмутилась Татьяна. – Ты же обещал!

– Ну, не сразу же! Да и где его сейчас возьмешь? Надо же хорошее выбрать, красивое. Нет?

– Само собой. Но учти, ты обещал! – Таня погрозила пальчиком.

– Да помню я, помню! Раз обещал – сделаю. Давай, начинай, не тяни! – скомандовал Дурилкин и тут же спохватился: – Пожалуйста.

Таня все сделала так, как сказал Дмитрий: усадила на кровать труп, привязала его обрывками веревок к спинке, отпилила ножовкой голову, смазала срезы гелем. Вот только когда она выдернула из зажимов установки голову профессора DDD, а на ее место вставила голову профессора Хитрюгина и отвернула вентили, вторая голова начала грязно и нецензурно ругаться, так что голосовой вентиль пришлось плотно закрыть. В остальном все прошло без сбоев.

Даже не через полчаса, а немного раньше, Дмитрий пришел в себя. Еще через десять минут он заговорил:

– Умничка! У тебя все получилось.

– Чай, не дура! – не подозревая, как жестоко она ошибается, ответила Таня.

– А Хитрюгин наш почему молчит?

– Я ему кислород перекрыла. Матюкался громко.

– Ну-ка, открой, что-то мне его видок не нравится…

Таня подошла к установке и принялась откручивать вентиль.

– Что ты крутишь? – охнул вдруг Дмитрий.

– То, что закрыла, – честно ответила Таня.

– Ну, ты и дура! – не удержал слово истины профессор. – Ведь ты ему и впрямь кислород перекрыла! Голосовой вентиль – выше!

– А ты поори еще, поругайся, – зашагала к кровати Татьяна. – Забыл, как там недавно торчал? – Таня взяла в руки ножовку. – Напомнить?

– Танюша, прости! – запричитал Дурилкин, увидев в Таниных глазах неподдельную сумасшедшинку. – Прости, милая! Больше не повторится, век воли не видать!

Прошла неделя. Профессор DDD жил пока у Татьяны, сочиняя планы собственной легализации. Проще всего было скрыться за границей, воспользовавшись документами того же Хитрюгина. Тем более, по наущению Дмитрия, Таня на следующий же день пустила в клинике слух, что Хитрюгин уехал в Берн на симпозиум, примерно на месяц-полтора. Так что профессора долго еще не хватятся.

Хуже было с другим. Данное Татьяне обещание висело на зажившей шее Дурилкина тяжким бременем. Плата за управляемую удачу казалась профессору чрезмерно завышенной. А что делать – слово он дал. Безумно хотелось сунуть шею в петлю. Но что-то пока сдерживало Дмитрия Денисовича, какая-то невесомая, словно крылья мотылька мысль щекотала его мозг, будто утешая: не все еще потеряно. Но мысль порхала дурацким мотыльком и никак не давалась в руки.

Таня сама дала толчок для превращения эфемерной мысли в коварный и четкий план. В этот день она завелась с самого утра:

– Ты валяешься здесь уже неделю, а только и делаешь, что пялишься в потолок! Я тебя спасла, а ты мою просьбу так и не выполнил. Ладно, не хочешь выполнять просьбу – не надо. Выполняй тогда условие – бери меня в жены!

Дурилкин вздрогнул:

– Давай начнем все-таки с просьбы. Какое бы ты хотела тело?

Таня ожила, забыв про обиды:

– Во-первых, высокое, не меньше метра семидесяти пяти. Это считая с головой, конечно. Во-вторых, стройное. И чтобы если и не девяносто-шестьдесят-девяносто, то близко. Кожа лучше смуглая, но сойдет и белая. Главное, чтобы не цветная. Я, конечно, не расистка, но сам понимаешь, приходится подбирать под цвет головы…

Слушая Танино тарахтение, Дмитрий вдруг отчетливо представил описываемое тело и вспомнил, где он такое видел. А вслед за этим и возник в голове Дурилкина тот самый коварный план.

– Жди меня здесь! – сказал он Татьяне. – Никуда не уходи и будь готова. Приготовь ножовку, нитки… ну, ты знаешь. – И убежал в рассветную октябрьскую мглу.

Вернулся он через час, неся перекинутый через плечо ковер. Развернул его на полу и Таня, увидев содержимое, восторженно ахнула. Посреди ковра лежала обнаженная красавица. Руки и ноги ее были связаны, изо рта торчал кляп, спутанные слипшиеся волосы испачканы кровью. И несмотря на это, девушка была божественно красива. Таня сразу же влюбилась в это волшебное тело, словно прожженная лесбиянка. И она уже твердо знала, что хочет себе это тело, именно это тело, только это тело! Несмотря ни на что.

– Пойдет? – равнодушно спросил Дмитрий.

– У-у-у! – смогла лишь ответить Таня.

– Точно? Переделывать не заставишь?

– Нет-нет, Димочка, нет! Димулечка, милый, родной, мне надо только это тело! Я никогда-никогда-никогда не заставлю тебя его переделывать.

– Поклянись, – голос Дурилкина дрогнул. Таня насторожилась:

– А оно не больное? Если у нее рак, или там спид, то я клясться не буду…

– Тело совершенно здоровое. Более чем. Клянись!

– Хорошо, клянусь. Я, Татьяна Дурында, никогда не попрошу Дмитрия Дурилкина поменять данное мне семнадцатого октября сего года тело… Пойдет?

– Пойдет. Теперь письменно – то же самое. Плюс подпись и дата.

– Но зачем?!

– Я не понял: тебе нужно это тело или нести его назад?

Таня молча полезла в шкаф за тетрадкой.

– Слушай, а мне ее жалко, – сказала вдруг Таня, протягивая Дурилкину крупно исписанный листок. – Она ведь живая еще… Давай ей хоть мое тело пришьем?

– Она преступница, – сказал Дмитрий, разбирая Танины каракули. – Нечего ее жалеть. Но конечно пришьем, смерть – слишком большой для нее подарок… А ты в школе училась?

– А то! – удивилась Таня. – А че?

– Да нет, ничего, к слову пришлось, – ответил Дурилкин, пряча листок в карман. – Ну, что? Поехали?

Через час с небольшим Таня уже могла шевелиться. Еще минут через двадцать, пошатываясь, встала и нерешительно прошлась по комнате. Подошла к трюмо и ахнула – настолько великолепным было ее новое тело! Таня, подобно обнаженной фурии, закружилась по комнате, запела, закричала что-то восторженно-дикое. Она то и дело тормозила перед трюмо, бесстыже задирала длинные, стройные ноги, виляла круглым, упругим задом и снова бросалась вскачь… Безобразничала, в общем. Вела себя кое-как. И это на глазах у людей!

А про людей-то Таня совсем и забыла. Между тем, за ней все это время наблюдали две пары глаз. Одна – с довольной, торжествующей искринкой внутри, другая – с неподдельным, неисчерпаемым ужасом в глубине.

Таня, наконец, остановила свой ведьмовской танец. Взяла со стула халат, набросила на гладкие плечи.

– Что смотришь? – сказала она коротконогой и толстозадой уродке с симпатичным, но грязным и искаженным гримасой отчаянья лицом. – Ты на себя посмотри лучше!

Несчастная девушка словно только и ждала этих слов. Она подскочила, качнувшись на бутылкоподобных ногах, просеменила к трюмо и издала такой вопль отчаянья и боли, что во дворе протяжно завыла в ответ собака, а Дурилкин и Таня синхронно опустили глаза. Девушка же, продолжая выть, как была – голая, выскочила за дверь, и долго еще по плачущим октябрьским улицам доносился ее умирающий вой.

Наконец, Таня подняла глаза, встряхнулась, словно кошка и с кошачьей же грацией подобралась к профессору.

– Ну, дор-р-рогой, – промурлыкала она. – А теперь пришел час расплаты! Бери меня в жены. – И она обвила грациозной рукой шею Дмитрия.

Дурилкин аккуратно снял девичью руку.

– Рад бы, да никак! Не могу-с. Не имею права.

– Ты чего мелешь, козел?! – взорвалась Татьяна. – Ты дал слово! Ты же всегда держишь свое слово!

– За исключением форс-мажорных обстоятельств, – поднял палец Дмитрий.

– Че-е-его? Че ты там лепишь? – Таня вдруг стала совсем некрасивой, даже отвратительной, настолько и эти слова, и старый линялый халатик, и вульгарная поза – руки в боки – не гармонировали с ее божественным телом.

– Видишь ли, Таня, по законам Российской Федерации, да и по законам большинства цивилизованных стран, браки между ближайшими родственниками запрещены.

– Какой ты мне родственник? Что ты несешь?!

– Юридически мы, конечно, не родственники, но формально… Я бы даже сказал, генетически… Вот у меня чье тело?

– Козлищи этого, Хитрюгина, – ничего не понимая, но уже испугавшись, ответила Таня.

– Правильно! А у тебя чье тело?

– Откуда я знаю? Ты же эту девку притащил…

– Вот! А девку эту, как ты изволила выразиться, зовут Хитрюгиной Тамарой, и является она не кем иной, как родной сестрой упомянутого профессора Хитрюгина.

– Так мы че с тобой – брат и сестра теперь? – ахнула Таня.

– Именно. О чем я тебе и толкую. Следовательно, брак между нами, увы, невозможен!

Таня уже собралась было взреветь, даже набрала в легкие воздух, но тут ее взгляд вновь упал на зеркало трюмо, она увидела в нем свое отражение, отставила ножку, покрутила ею в воздухе, и, улыбнувшись, воздух выпустила.

– Слушай, а ты можешь сбрить бороду? – задала вдруг она странный вопрос.

– Бороду? – удивился Дмитрий и поскреб заросли на лице. – Пожалуй, могу. Собственно, я об этом даже мечтал, пока был головой.

– Ну, так иди, сбрей, – подтолкнула Таня профессора к ванной. – Бритва там есть. Серегина.

Когда через десять минут посвежевший Дмитрий Денисович Дурилкин предстал перед Таней, отсвечивая белизной гладковыбритых щек, сердце ее полностью освободилось, став легким и радостным.

– Тьфу на тебя! – сказала Таня профессору DDD. – Чего встал? Катись отсюда, дурилка картонная!

Так и не удалось нашей Тане стать профессоршей Дурилкиной… Зато, с новой-то шикарной фигурой и недурным от рождения личиком, она выскочила через полгода за начинающего, но вполне уже бородатого писателя-фантаста Василия Ивановича Пупкина. И, говорят, с тех пор она си-и-ильно поумнела.

Форум

– Прошу откликнуться участников форума! – Зычный, отрывистый голос Вака Авы прокатился, казалось, до самых гор.

Перекличка заняла так много времени, что диск дневного светила заметно опустился к линии горизонта. Вак пытался периодически подгонять участников, но это не имело большого эффекта. Пришлось ожидать, злясь и нервничая, пока последний из подавших заявку на участие в форуме не сообщил свое имя и звание.

– Долго, очень долго! – недовольно проворчал Вак. – Давайте сосредоточимся, уважаемые, тема очень серьезная, и я бы не хотел обсуждать ее ночью. Тут нужны свежие головы.

– А какая тема-то? – подал голос Увво Рик из тридцатой ячеи второго северного направления.

– Это уже несерьезно, господа! – взвыл от негодования Вак Ава. – Тема была объявлена еще десять дней назад, каждый из вас дал согласие на участие – добровольное, заметьте, участие! Десять дней вам давалось на подготовку! На серьезную, заметьте, подготовку! И что выясняется? Некоторые даже не помнят, что за тему мы собираемся обсуждать! Нет уж, увольте, на следующий период выбирайте другого председателя! – Вак тяжело, сердито засопел.

– Простите, док, – извиняясь откликнулся Увво Рик, – но я уже третью декаду бьюсь над известной вам проблемой… Мысли только об этом, голова трещит…

– Зачем же было подавать заявку? Я помню вашу проблему, она действительно очень трудная, и ее решение важно для всех нас. Зачем было подавать заявку на этот форум? Вы к нему явно не готовы и будете только мешать нам своими «что?» и «как?»! Я лишаю вас права голоса! Если хотите, слушайте других участников, но лучше всего – продолжайте решать свою проблему.

Вак Ава строго вздернул вверх голову и продолжил, обращаясь уже ко всем участникам форума:

– Итак, на всякий случай повторяю! Тема сегодняшнего форума – «Разумная жизнь на планете: Одиноки ли мы?» Я, пользуясь правом председателя, возьму на себя вступительное слово, а затем мы с вами начнем обсуждение. – Вак прокашлялся и начал выступление в своей обычной манере – отрывисто и сухо:

– Как известно, безоговорочно мы признаем наличие разума у двух видов, обитающих на нашей планете: у нас и у длуков. Поскольку длуки обитают в водной среде, контакты у нас с ними практически отсутствуют, но мы ни в коей мере не вмешиваемся во внутренние дела друг друга. Они не собираются выходить на сушу, мы тоже не рвемся в воду – так что делить нам нечего.

Существует еще спорная гипотеза о наличии разума у фелков. Не знаю как вам, а мне эта точка зрения крайне отвратительна, и я даже не собираюсь ее обсуждать…

– Но позвольте, – раздался чей-то голос из середины первого восточного направления. – Любая точка зрения имеет право на существование! К тому же фелки…

– Пр-р-р-рекратите о фелках! – буквально зарычал Вак Ава. – Если вы хотите обсудить эту тему, созывайте отдельный форум, но только без моего участия!

Одобрительный шквал голосов дружно поддержал председателя. Он благодарно закивал и продолжил свою речь:

– Гораздо сложнее обстоит вопрос с гумами и… – тут Вак сделал многозначительную задержку, – с нами.

Вновь прокатилась волна голосов, теперь уже недоуменных и даже где-то возмущенных.

– Да-да, с нами! – громко повторил Вак Ава, дерзко вскинув голову и сверкнув глазами. – Все, надеюсь, помнят, что когда-то, очень-очень давно, мы отделились от вуков. Да, мы по-прежнему один вид, но мы уже не вуки! Вуки по-прежнему разумны, а мы вырождаемся! И виной этому в первую очередь стали так любимые, – это слово Вак произнес с явным сарказмом, – всеми нами гумы!

– При чем тут гумы? – вновь раздался знакомый ворчливо-недовольный голос из первого восточного направления. – Мы живем с ними вместе уже не одну тысячу лет и…

– Да что это такое?! – взвыл Вак Ава. – Почему вы все время меня перебиваете своим дурацким тявканьем?! Представьтесь немедленно, и я лишу вас права голоса!

Неизвестный оппонент не откликнулся. Подождав секунд тридцать и немного остыв, Вак раздраженно проворчал:

– Вот-вот! У вас даже не хватает смелости назвать свое имя, а беретесь защищать гумов! Впрочем, вы совершенно правы: они вовсе не виноваты в нашем вырождении. Не виноваты, поскольку действуют на уровне инстинктов и не могут, соответственно, отвечать за свои поступки… Эту тему и разовьет в своем докладе уважаемый Баа Ар. Вы готовы, милейший?

Баа Ар откашлялся со второй ячеи первого южного ряда.

– Да, я готов, – хрипло ответил он. – И я готов со всей прямотой заявить о свой точке зрения по данному вопросу: гумы – неразумны! И их неразумностью заразилась наша раса, если так можно выразиться.

Давайте вспомним историю. Многие тысячи и тысячи – а есть даже мнения, что и миллионы – лет назад беззащитные и беспомощные гумы гибли целыми стаями от голода, холода, нападения хищных представителей других видов животных, в том числе и от вуков. И вот тогда-то в среде вуков начался раскол. Некоторая их часть высказалась против уничтожения гумов и встала на их защиту. Почему так произошло – теперь уже никто не скажет. Бытует устойчивое мнение, что наши далекие сородичи увидели признаки зарождающегося разума в первобытных гумах. Но лично мне смешно от такого утверждения! – Будто в подтверждении своих слов, Баа Ар сухо, отрывисто засмеялся. – Если в гумах нет разума сегодня, то что можно говорить об их развитии многовековой давности!

Чем я аргументирую свое утверждение? Да вы посмотрите, что они вытворяют! Вы когда-нибудь видели, чтобы мы, или те же длуки, или даже так ненавистные всем нам фелки целенаправленно физически уничтожали свой род? Нет, нет и еще раз нет! А гумы?! Они только и делают, что уничтожают друг друга! Поодиночке, массово: десятками, сотнями, тысячами, миллионами, наконец! Да что там друг-друга! Они уничтожают сами себя! Во-первых, все их иррациональные, не поддающиеся рассудку действия приводят к отравлению среды обитания (а она ведь, заметьте, у нас с гумами общая!), а во-вторых, некоторые действия гумов и иррациональными-то назвать нельзя – они просто безумны! Все вы не раз наблюдали, как подавляющее большинство гумов добровольно вводят внутрь своих организмов всевозможные яды – в основном жидкие и газообразные. Причем делают это с видимым удовольствием! Не скрою, мой подопечный старший гум, несмотря на все мое старание хоть как-то повлиять на его странное поведение, порой доводит себя поглощением ядовитых жидкостей до совершенно беспомощного состояния! Он теряет способность передвигаться, узнавать окружающих существ, даже, простите, испражняется под себя!

Но даже не это самое страшное… Весь ужас в том, что гумы уничтожают и нас! Не стану отрицать – это происходит гораздо реже, чем случаи их внутривидового– и самоуничтожения. Все-таки замахнуться на разум трудно даже неразумному существу. Но такие случаи происходят. И они не единичны!

– Да перестаньте вы пороть чушь! – не выдержал кто-то из дальних северных направлений. – Вы что, не видите, что гумы захватили всю планету?! Разве могут это сделать неразумные существа? А строить себе такие жилища? А создавать всевозможные странности, порою даже пугающие нас своей нелепостью, но в то же время и завораживающие своей непостижимостью?! Разве могут все это неразумные существа?!

– Да конечно могут! – Баа Ар попытался вернуть инициативу своему выступлению, но шквал голосов – соглашающихся и протестующих, насмешливых и злобных, глухих и пронзительных – покатился вдруг со всех направлений, смешиваясь в невообразимую какофонию. Лишь отдельные слова и обрывки фраз с большим трудом можно было разобрать в этой мешанине звуков:

– …неразумны!!!

– …тупые животные!!!

– …разумны!!!

– …гениальные творения!

– …гумы!

– …гумы!!!

– …фелки тоже!

– …разум… гумы… уничтожение!

– Разбрехались, сучьи дети! – Степан Матвеич Гонюков, кривясь от головной боли, с ощутимым усилием разлепил набухшие после недельного запоя веки. – Ночь на дворе! Поспать человеку не дадут! И ты, Шарик, сучий потрох, туда же! Закрой свою хавалку!

Дрожащей рукой он стянул с ноги грязный разношенный ботинок и швырнул его внутрь конуры, возле которой он и лежал под равнодушно взирающими с неба звездами.