Текст книги "История русской социологии"

В этом эпохальном споре народники противопоставляли марксистам идеи своих учителей – Чернышевского, Лаврова и Михайловского – о значении индивидуальной воли и нравственного самопожертвования в революционной борьбе. Еще Лавров указывал, что для революции нужна, прежде всего, «маленькая группа людей, сознательно стремящихся к развитию в себе человеческого достоинства…». Это – «цвет народа, единственные представители цивилизации». Их историческая миссия состоит в том, чтобы вернуть народу моральный долг, плату за прогресс, способствуя продвижению общества вперед и распространению просвещения. Так появилось понятие «критически мыслящая личность». Личности, выработавшие в себе критическую мысль, приобретали тем самым право быть деятелями прогресса и борцами за социальный идеал. Михайловский еще более подчеркнул значение личности, сосредоточив внимание на героях и героическом в истории. Подобно Карлейлю или Ницше, он противопоставил личность толпе как средоточию стадного и неразумного начала. Именно личностям – пророкам, реформаторам, вообще героям приписывал он заслугу быть носителями социального прогресса. От этого его герои явно наделены харизматическими чертами в веберовском смысле слова и представляют собой путеводные звезды в темной и мутной истории человечества.

Все идеи позднего народничества получили дальнейшее развитие и практическое применение в деятельности народников третьего поколения – социалистов-революционеров188188
  Основными социологическими произведениями В.М. Чернова рассматриваемого периода являются: Чернов В.М. Экономический материализм и критическая философия // Вопросы философии и психологии. 1897. Т. 39; Его же. Субъективный метод в социологии и его философские предпосылки // Русское богатство. 1901. № 7, 8, 10–12; Его же. Философские и социологические этюды. М., 1907.


[Закрыть]. В трудах ряда их лидеров – В.М. Чернова, Л.Э. Шишко, Р.В. Иванова-Разумника традиционное народничество было переосмыслено на основе неокантианства, эмпириокритицизма и марксизма189189
  Сорокин П.А. Теория факторов в социологии народничества // проблема социального равенства. Пг., 1917; Сорокин П.А. Основные проблемы социологии П.Л. Лаврова. Пг., 1922; Кропот– кин П.А. Взаимная помощь как фактор эволюции. СПб., 1907.


[Закрыть].

Политическая философия народничества представляет собой важный вклад в русскую культуру, отразив как сильные, так и слабые стороны отечественного популизма190190
  Подробнее об интеллигенции с неонароднических позиций см.: Иванов-Разумник Р.В. История русской общественной мысли. Пг., 1918. Ч. 1–4.


[Закрыть]. Будучи своеобразным синтезом западных философских учений и русской революционной практики, она дала миру ряд ярких и самобытных мыслителей, ученых, политических деятелей.

Специфика русского политического процесса во многом проясняется интерпретацией истории страны в сравнительной перспективе, с точки зрения теории модернизации. При объяснении трансформации русского общества с 1861 г. можно использовать широкую модель социальных изменений, известную как «модернизация»191191
  Медушевский А.Н. Реформы и контрреформы в истории России XVIII–XIX вв. // Вестник высшей школы. 1990. № 4.


[Закрыть]. Под модернизацией понимается процесс, в ходе которого исторически сложившиеся институты приспосабливаются к быстро меняющимся функциям, что отражает беспрецедентный рост знаний человека, позволяет осуществлять контроль над окружающей средой, сопровождающийся научной революцией. В Европе процесс этот простирался на период в половину тысячелетия или более того, а в новое время влияние европейских знаний и институтов распространилось на большую́ часть мира. Процесс модернизации в отсталых или развивающихся странах приобретает поэтому форму европеизации – сознательных изменений традиционных национальных форм жизни и норм мышления по европейскому образцу. Понятно, что, как и всякий вообще процесс изменений консервативных социальных установлений, ценностей и воззрений, модернизация не может идти повсюду одинаково гладко, без конфликтов и противоречий всякого рода. Таков именно путь стран с догоняющим характером развития со свойственной для них скачкообразностью и противоречиями исторического процесса. Модернизация в них могла нести не только позитивные перемены, но иметь деструктивный характер. Так случилось в России в период с 1861 по 1917 г.192192
  Black C.E. The Modernization of Russian Society // The Transformation of Russian Society Cambridge, 1960.


[Закрыть]

Указанные особенности русского исторического процесса, констатация которых является общепринятой в современной западной науке, оказали, несомненно, влияние на формирование и развитие либерализма и конституционализма в России. Если считать, что русский либерализм представляет собой определенную разновидность европейского, то важно определить, как далеко заходит их сходство. В свое время американский историк Г. Фишер в одной из первых фундаментальных работ о русском либерализме предложил весьма интересное разрешение данной проблемы. Он высказал мысль о необходимости различения, собственно, двух типов либерализма: классического либерализма развитых стран и так называемого «недолиберализма», или «еще не либерализма» («have-not liberalism»). Два типа либерализма имеют существенные черты сходства и различия. К первым относится единство мировоззрения, которое можно определить как «специфический западный индивидуализм XVII–XIX и ХХ веков», а также вытекающих из этого целей, а отчасти и средств борьбы – создание общества, гарантирующего индивиду максимум свободы в рамках правового государства. Однако сходство идеологии, программных требований и политической символики отнюдь не означает полной идентичности рассматриваемых вариантов либерализма по существу. Очевидно, что тот либерализм, который существовал в обществах на северных берегах Атлантики, не мог иметь места в менее развитых странах, к числу которых принадлежала и Россия. Специфика указанного, второго варианта либерализма состояла, следовательно, не столько в идеологии (которая была во многом сходной с западноевропейской), сколько в социальном положении формирующегося либерализма. «”Недолиберализм”», – справедливо указывает Фишер, – представляет собой движение меньшинства в развивающемся обществе»193193
  Fisher G. Russian liberalism from gentry to intelligentsia. Cambridge (Mass.), 1958. P. VIII.


[Закрыть].

Общее различие двух типов либерализма определяет, далее, существенные различия в их инфраструктуре: если первая, «классическая», или «западноевропейская», модель либерализма характеризуется в бо́льшей или меньшей́ степени единством социального состава и политической ориентации, то вторая модель отмечена наличием резкого расхождения умеренного и радикального крыла, первое из которых стремится достичь поставленных целей путем сотрудничества с существующим и постепенно либерализирующимся правительством, а второе – рассматривает его свержение или радикальную трансформацию как важнейшее исходное условие преобразования общества. При этом понятие «либерал» практически неизбежно начинает применяться к представителям первой категории, а вторая выступает применяться к представителям первой категории, а вторая выступает как инородное тело по отношению к либеральному движению. Указанное расщепление двух разновидностей или двух моделей формирующегося либерализма развивающихся стран свидетельствует о различии их путей в освободительном движении. Проявлением этого во всех несвободных странах становится известная дилемма: откуда придет освобождение – сверху или снизу. В связи с этим в историографии имеют место споры о том, какие социальные течения вообще следует относить к русскому либерализму. Так, по мнению Фишера, либерализм в России рассматриваемой эпохи включал два течения – славянофильское и западническое. Первое склонялось к идее борьбы за права человека при сохранении существующего авторитарного режима путем постепенного расширения местного самоуправления, реформ, культуры населения. Оно было представлено славянофилами 40-х годов, а позднее отчасти К.Д. Кавелиным и либералами – земцами во главе с Д.Н. Шиповым, взгляды которых представляли собой своеобразный синтез западного либерализма и народничества. Второе, западническое – конституционалисты, стремившиеся получить от самодержавия больше и добиться этого быстрее. Программой-максимум для них являлось не ограничение взяточничества чиновников (как хотели славянофилы), а подчинение монарха правлению законов. Уже по определению это означало отмену самодержавия вообще, а не его очищение, к чему вели дело либералы шиповского толка. Конституционалисты, таким образом, делали ставку на конституцию, суверенный парламент, приоритет законов над индивидуальной волей, а в земстве видели здание, которое должно было увенчаться парламентской крышей.

Развитие данного взгляда на проблему находим в новейшем труде видного западного историка польского происхождения А. Валицкого, который в основу подразделения русского либерализма кладет отношение различных его течений к процессу модернизации194194
  Walicki A. Legal Philosophies of Russian Liberalism. Oxford, 1987. P. 104.


[Закрыть].

Подходя таким образом к русскому либерализму, мы должны будем признать его скорее интеллигентским, чем классовым движением. Действительно, заимствуя опыт западной политической школы, русские ученые и юристы меньше всего исходили из стремления выразить чьи-либо классовые интересы. В их задачу, напротив, входило создать разумный общественный порядок, способный мирным, ненасильственным путем преодолеть существующие социальные противоречия или, во всяком случае, примирить их таким образом, чтобы интересы общества в целом не были принесены в жертву эгоистическим интересам отдельных классов или социальных слоев. Русский либерализм, поэтому стремился максимально заимствовать и практически применить все лучшие достижения европейской цивилизации, парализуя в то же время деструктивные силы, делающие ставку на эскалацию социальных конфликтов.

Будучи течением по преимуществу интеллигентским, русский либерализм имел все свойственные последнему сильные и слабые стороны. К первым относятся: глубина теоретической мысли, стремление к объективному научному анализу социальных явлений, высокие культурные, этические и правовые идеалы движения; ко вторым – отрыв от масс, практическая беспомощность, отсутствие необходимой политической гибкости в экстремальных условиях. Либерализм в России оказывался уязвимым со стороны практически всех классов и государства. Для низших классов он был непонятен или недостаточно радикален, воплощая господство «помещиков и капиталистов», для дворянства он был неприемлем как течение, выступающее за отмену сословных привилегий, и, следовательно, слишком радикальным, для буржуазии, как ни парадоксально, неприемлем был лозунг свободного рынка, так как она не выдерживала конкуренции с иностранным капиталом и была зависима от государственных монополий; наконец, само государство в лице правящей бюрократии было совершенно косно и неспособно к реформам в направлении либерализации. В таких условиях главная цель конституционализма состояла в работе для будущих поколений. «Либерализм, – писал в сходной ситуации Ортега-и-Гассет, – провозглашает свое решение жить одной семьей с врагами, даже со слабыми врагами. Прямо невероятно, что человечество могло создать такой чудесный аппарат, такую парадоксальную, утонченную, замысловатую, неестественную систему. И нет ничего удивительного в том, что сейчас то же самое человечество готово от нее отказаться: опыт оказался слишком сложным и трудным, чтобы укорениться на нашей земле»195195
  Ортега-и-Гассет Х. Восстание масс // Вопросы философии. 1989. № 4. С. 146.


[Закрыть].

Сказанное, на наш взгляд, достаточно убедительно свидетельствует о том, что применительно к России вообще трудно говорить о либерализме в западном смысле слова. Не случайно сами представители данного течения предпочитали понятие «конституционализм», которое внесла в свое название ведущая либеральная партия в России. В этом отношении интересно обратиться к тем западным работам о русском либерализме, в которых данное понятие рассматривается с точки зрения его этимологии и её изменения с течением времени196196
  Leontovitsch V. Geschichte des Liberalismus in Russland. Frankfurt am Main, 1957; Raeff M. Some reflections on Russian Liberalism // Russian review. 1959. Vol. 18. N 2; Laue T.H. von. The prospects of liberal Democracy in tsarist Russia // Essays on Russian Liberalism. Columbia, 1972.


[Закрыть]. Для решения этого вопроса, как отмечает М. Раев, целесообразно, прежде всего, установить специфическое содержание понятия «либерализм» в истории русской общественной мысли. Исследователи русского либерализма (и конституционализма) стоят в принципе перед той же дилеммой, что и ученые, рассматривающие западную модель этих явлений: следует ли понимать либерализм в России как определенное идейное течение, представленное в разные исторические периоды разными социальными силами (как, например, В. Леонтович), или как социально– политическое движение, отстаивающее мирный путь развития общества путем реформ (Г. Фишер). Обращаясь к тому, что думали об этом современники, мы, отмечает Ч. Тимберлейк, вынуждены будем констатировать, что, несмотря на свое широкое распространение, данное понятие было непопулярно, а потому даже кадеты предпочитали обходиться без него. Не считая того, что слово это имело иностранное происхождение, оно приобрело к концу 60-х годов XIX в. серьезные минусы, так как стало объектом нападок и справа, и слева: правительство рассматривало либералов как закамуфлированных радикалов, а революционеров считали их соглашателями, выразителями интересов правящих классов, о чем свидетельствуют такие характерные термины, как «дворянские либералы» и «буржуазные либералы»197197
  Essays on Russian Liberalism. Columbia, 1972. P. 6–7.


[Закрыть]. В результате даже те, кто разделял идеологию либерализма и сознательно принимал основные его постулаты, относил себя к данному направлению, избегали пользоваться термином «либерализм». Русские либералы предпочитали поэтому определять себя как «общество», а свое движение как «общественное движение». Эти нарочито неопределенные термины не только позволяли избежать слова «либерал», но также давали возможность представлять данное движение более широким и имеющим более солидную социальную базу. Именно с этим связан тот факт, что даже кадеты, считавшие себя либералами по образцу западных, предпочитали называть свою партию «Партией народной свободы», а официальное название «конституционные демократы» ставили в скобки, считая его менее понятным массам. Суммируем результаты полученных наблюдений.

Для западного понимания либерализма типично отнесение к нему всех сил, борющихся со старым порядком, феодализмом, за торжество демократических идеалов. При таком подходе под либералами понимаются самые различные мыслители и деятели от весьма умеренных и даже консервативных до представителей революционного авангарда. Констатируя различия в воззрениях левого и правого крыла либерализма, западная историографическая традиция не противопоставляет их диаметрально друг другу (как это делается в отечественной историографии путем создания особого статуса для революционеров-демократов), подчеркивая единство их целей (ликвидация феодальных отношений) при различии в средствах их достижения (насильственные или мирные). Если применить данное толкование либерализма к России, то оно охватит практически всю историю освободительного движения, за исключением марксистского этапа. Исходя из этого, многие западные авторы, прежде всего Леонтович, рассматривают в качестве либералов просвещенных монархов (Екатерина II, Александр I и Александр II), а также просветителей, декабристов, революционеров XIX в.

Руководствуясь данной логикой, приходим к выводу, что сходство русского и западного либерализма, если о нем вообще можно определенно говорить, следует искать не в родстве их социальной опоры и сущности (которая была различна), а скорее в сходстве их идеологии, программы и объективных целей. В России, в отличие от Запада, либерализм имел другую форму и располагал иными (несравненно более слабыми) средствами, основывался на рецепции западноевропейских идей. Поэтому (как справедливо считает Леонтович) здесь гораздо интереснее изучать историю либерализма, чем историю либералов, т. е. реальный вклад либеральной идеологии в создании нового общества и его политических институтов. Ведь либералы повсюду имеют одну цель – защиту прав человека, индивидуализм, а потому везде выступают за ликвидацию всех ограничений свободы личности, исходящих от общества, государства, церкви и т. д. «Либерализм (по глубокому определению Ортеги-и-Гассета) – тот политический правовой принцип, согласно которому общественная власть, несмотря на свое всемогущество, сама себя ограничивает и старается, даже в ущерб своим интересам, предоставить в государстве, которым она управляет, место и тем, кто думает и чувствует иначе, чем она сама, т. е. иначе, чем большинство»198198
  Ортега-и-Гассет Х. Восстание масс // Вопросы философии. 1989. № 4. С. 146.


[Закрыть].

Средством достижения этой цели везде служит определенный правовой порядок, суть которого определяется понятием конституционализма.

В настоящее время понятие «конституция» ассоциируется скорее с системой формальных политических институтов, чем с идеологией. Поэтому «конституционализм», когда-то бывший привычным термином в политических дискуссиях, в нашу эпоху стал звучать непривычно и даже несколько архаично. Такое положение вещей объясняется фактом повсеместного распространения конституций, которые существуют во всех странах, даже в тех из них, где процветают самые репрессивные режимы. Более того, конституционализм иногда даже подвергается критике, более или менее обоснованной, за излишнюю формализацию управления, его усложнение с целью соблюдения демократических гарантий, в то время как современная политическая практика требует более быстрых решений. Разочарование в принципах либерализма также является источником критического отношения к конституционализму как наиболее общему его выражению. Действительно, конституционализм нового времени явился главным позитивным выражением политики либерализма и одновременно правовым закреплением таких его важнейших завоеваний, как экономическая и политическая свобода, индивидуализм, права человека199199
  Constitutionalism. N. – Y., 1979.


[Закрыть].

Концепция «буржуазной демократии» имеет для нас тот смысл, что указывает на время и первоначальный социальный смысл определенных демократических завоеваний. Но сами по себе завоевания эти принадлежат к числу общечеловеческих достижений и должны рассматриваться как таковые. Права человека, гарантии его неприкосновенности (безопасности), отраженные особенно в «Habeas Corpus Act», в «Декларации прав человека 1791 г.» и «Декларации независимости США» 1776 г. – все это явилось выражением доктрины естественного права. С этим связано утверждение таких основных демократических свобод в политической области, как свобода совести, слова, печати, собраний, петиций, передвижения и т. д. Все вообще социальное законодательство Конституанты, включая даже самые недемократические законы (как, например, известный закон Ле Шапелье), закрепляющие право собственности в качестве «droit inaliénable et sacré» (неотчуждаемого и священного права) и гарантирующие общество от покушений на него, – все они были, несомненно, важным шагом вперед с точки зрения конституционного процесса200200
  Branciard M. Les libéralismes d’hier à aujourd’hui. Lyon, 1987.


[Закрыть].

Под влиянием новых представлений, идей и ценностей в странах Европы совершенно изменяется характер отношений между личностью и обществом. Новые свободы требовали новой власти для их охраны и обеспечения. Отсюда был только один шаг к выводу о необходимости конституции как фундаментального закона, гарантирующего права индивида. Возникает новая доктрина национального суверенитета, национальной воли и свободного ее выражения, но при непременном уважении к меньшинствам и правам индивидов.

Новое гражданское общество есть, таким образом, результат прошедшего и залог будущего: оно развивается в рамках определенных социально-экономических структур, правовых гарантий и менталитета. Не случайно в ходе его становления (например, во Франции. Германии) активно обсуждаются вопросы конституционализма, парламентаризма, государственного строительства и др. В трудах корифеев либеральной мысли Б. Констана, Д.С. Милля. А. Токвиля, Ф. Гизо, Л. Гамбетты и далее вплоть до Леона Блюма центральным политическим требованием становится невмешательство государства в жизнь индивида. Гарантией этого, по их мнению, является внедрение в сознание масс начал законности и уважения к праву, плюрализм в избирательной системе и во мнениях людей, наконец, отстаивание значения человеческой личности как таковой. Примером может служить борьба Вольтера в защиту Каласа, выступление Жореса за Дрейфуса, Чичерина по делу старообрядцев и пр. Данная мысль хорошо выражена в словах Л. Блюма о том, что «равенство – это правовое уважение разнообразия».

Простое, механическое, так сказать, равенство – утопия; оно не достижимо так же, как невозможно появление совершенно одинаковых индивидов, а если возможно, то лишь одним путем – насильственным уравнением потребностей и взглядов людей. Имеет поэтому смысл говорить только о равенстве людей перед законом, что и является одним из основных лозунгов всех великих революций. Смысл выступления буржуазии против феодальных порядков, состоявший в борьбе со всеми возможными (экономическими, сословными, политическими, религиозными) ограничениями, был выражением более общей исторической тенденции – стремления к свободе.

Теоретические основы либеральной правовой идеологии не остаются постоянными, напротив, непрерывно развиваются вплоть до современности. В настоящее время, как подчеркивают американские авторы, «либеральная демократия есть система представительного правления большинства, в которой некоторые индивидуальные права, тем не менее, защищены от вмешательства государства и не могут быть ограничены даже выбирающим большинством»201201
  Dunleavy P., O’Leary B. Theories of the State. The politics of liberal democracy. N. – Y., 1987. P. 5–7.


[Закрыть]. Критерии отнесения той или иной системы к либеральной демократии остаются, однако, весьма неопределенными. Либеральная демократия это не эквивалент простой системы управления большинством голосов, ибо такое управление также может иметь тиранический характер и попирать интересы большинства.

В теории государственно-правового строительства существуют различные понятия для обозначения такого типа правления, как либеральная демократия. Это, прежде всего, доктрина политического плюрализма, восходящая к учениям Локка и Монтескье, идеям английской, американской и французской революций, а в последующее время – к воззрениям Милля, Токвиля, Гумбольдта и других мыслителей. Для представителей данного направления характерен также несомненный интерес к социальным институтам, социальному плюрализму и культуре. Практическое выражение это находит в детальном внимании ко всем сторонам системы представительного правления, в частности к отстаиванию интересов меньшинства. Примером может служить конституция США, которая, будучи выражением лучших сторон просветительской мысли, содержит эффективную систему механизмом сдерживания и противовесов в лице Конгресса, президента, Верховного суда, государственной администрации и законодательной власти для обеспечения воли большинства, но при соблюдении интересов меньшинства, защите его от «тирании большинства»202202
  Op. cit. P. 24.


[Закрыть]. Сторонники плюралистической теории государства утверждают, что эти институционные установления сами по себе не способны обеспечить приемлемых результатов; для этого необходимы дополнительные гарантии.

Данное (плюралистическое) направление мысли, возникнув в англо-американской традиции политической культуры, с ее неприятием государства как единой монистичной и централизованной организации, противостоящей обществу, вообще предпочитает использовать вместо «государства» такие понятия, как «правительство», «система правления» и пр. Государство предстает эмпирически как различные учреждения (например, суды, гражданская служба, публичные предприятия) или обозначается неопределенным термином «бюрократия», под которой понимается часть правительства, не входящая в политическую или выборную его структуру. Плюралисты взяли на вооружение два основных веберовских тезиса о бюрократии: публичная бюрократия может быть подчинена демократическому давлению, осуществляемому через парламент; политика должна быть отделена от администрации. Сторонники плюрализма отстаивают конституционную модель бюрократии, которая рекрутируется по заслугам (меритократия), но обучена и дисциплинирована в традициях конституционного правления при соблюдении «публичного интереса» и «интересов государства». Гражданская служба должна быть изолирована от социальных конфликтов для предотвращения подчинения ее правящей партии или воздействия на нее групп давления. О социальной представительности и независимости такого чиновничества свидетельствует тот факт, что в основе его комплектования лежит принцип равенства возможностей.

В современной теории конституционализма различаются два основных подхода к этим законодательным актам. Они могут рассматриваться (что имеет место главным образом в марксистской традиции) как результат и юридическое закрепление определенной расстановки социальных и политических сил. Такой подход, не лишенный существенных оснований, имеет, однако, тот недостаток, что, весьма однозначно, трактует связь между социальной борьбой, государством и правом, в то время как реально все это, весьма автономные институты, каждый из которых может, поэтому оказывать самостоятельное влияние на ход социального развития. Данный подход вполне правомерен к конституциям, действительно отражающим крупные перемены в обществе. Как правило, такие конституции и возникают в результате фундаментальных социальных потрясений, а само их появление означало определенный компромисс между борющимися реально силами или победу одной из них, например, в результате революции или радикальной реформы.

Другой подход рассматривает конституции, прежде всего, как идеологический документ, выражение господствующих в обществе теорий, идей и ценностей социального развития или тех из них, которые правящая группа стремится навязать обществу. Примером могут служить конституции, провозглашающие национальный суверенитет (в развивающихся странах), религию, идеологию и т. д. основой политической системы. Такие конституции могут не соответствовать реальному положению вещей, вообще не отражать его, но, тем не менее, представлять ценный объект исследования как раз по причине их слабости и иллюзорности. Следует отметить, что такой тип конституций является вторичным по отношению к первому и указывает не столько на реальные процессы социальной трансформации, сколько на стремление правящих режимов приспособиться к установившимся мировым стандартам с целью поддержания собственной легитимности и популярности. Неслучайно такой тип конституционализма мы встречаем, прежде всего, в развивающихся странах Азии и Африки, а отчасти в государствах Европы (Греции, Португалии и Испании), стремящихся таким путем осуществить переход от военных диктатур с тираническим правлением и режимом личной власти к правовому государству современного типа с разработанной системой социального регулирования и контроля203203
  Le constitutionnalisme aujourd’hui, Paris, 1984.


[Закрыть]. Таким образом, в данном контексте конституционализм выступает как еще одно средство модернизации и европеизации страны, стремления обеспечить легитимность правления и правовое воспитание масс.

Оба типа конституций и оба типа подхода к ним могут и должны быть совмещены в исследовании по истории конституционализма, особенно стран Восточной Европы, прежде всего России. Это хорошо понимали такие ведущие русские ученые и юристы, как В.М. Гессен, Б.А. Кистяковский, С.А. Муромцев, М. Острогорский и другие представители так называемой юридической школы, заложившие теоретический фундамент конституционного движения в России. Элемент заимствования здесь был особенно значителен в силу отсталости страны, скачкообразности перемен в условиях революции 1905 г., вообще догоняющего характера развития. Напрашиваются аналогии из конституционного процесса в странах третьего мира на современном этапе. Конституция здесь – скорее декларация (положения которой берутся главным образом из европейского социального опыта), определяющая не столько реальные достижения, сколько путь, по которому следует идти. Особенно показателен в этом отношении опыт стран, освободившихся после второй мировой войны от колониального господства: они во многом заимствовали конституционные принципы своих прежних метрополий. Вообще можно констатировать появление определенных конституционных стереотипов, которые переходят почти без изменений из одной конституции в другую, например, из конституции США. При этом, однако, не следует упускать из виду и обратное воздействие юридических принципов на общество, в частности отражение в национальных конституциях и практике норм международного права, провозглашение юридических норм всегда является политическим шагом с большими последствиями.

Данный подход, связанный с социологической интерпретацией конституционализма, представляется нам весьма перспективным и при обращении к русской модели указанного процесса. Можно, однако, констатировать, что теория модернизации, получившая широкое распространение при объяснении русского исторического процесса и революционного движения, еще недостаточно применяется к объяснению явлений идеологического порядка и, в частности, конституционализма, хотя именно в этой области процесс заимствования развивающимися странами опыта передовых государств дает себя знать в наибольшей степени. Если учесть тот факт, что особенно быстро и бурно модернизация идет как раз в странах с традиционными социальными отношениями, а носителем ее является интеллигенция (как главный посредник передачи в общество «европеизирующего» влияния), то вполне целесообразно рассмотреть с этой точки зрения и русские конституционализм рассматриваемого периода.

В современной историографии такую попытку предпринял К. Фрюлих, на концепции которого имеет смысл остановиться подробнее. «Под русским конституционализмом», – говорит он, – мы понимаем соответствующее политическое движение, происходящее из процесса модернизации, провозглашенная цель которого состояла в установлении парламентарной системы политических решений и общественного контроля, стремящееся достичь этой цели с помощью организованной деятельности»204204
  Fröhlich K. The emergance of Russian Constitutionalism. 1900–1904: The relationship between social mobilization and political group formation in pre-revolutionary Russia. The Hague, 1981. P. 7.


[Закрыть]. Поэтому зарождение русского конституционализма автор раскрывает путем анализа отношений между социальной мобилизацией и формированием политических групп, составивших ядро партий.

В период, непосредственно предшествующий революции 1905 г., когда отчетливее стала поляризация сил, и активно шел процесс консолидации политических партий, конституционализм все более превращается из идейного течения в политическую организацию, выдвигает своих лидеров. В ходе революции и после нее вплоть до 1918 г. (разгон Учредительного собрания) конституционализм представлял собой весьма значимую общественную силу, ставящую своей задачей постепенную трансформацию самодержавного строя в правовое государство парламентским путем. При изучении итогов революции в современной науке не прекращаются, поэтому споры о роли конституционализма вообще, и кадетской партии в частности, в политической борьбе эпохи. Основными проблемами в этой связи являются основные теоретические принципы, программа и организация конституционализма.

Анализ социального движения в России позволяет констатировать ряд присущих ему фундаментальных противоречий – между реальным положением вещей и целями, с одной стороны, целями и средствами – с другой. Главное противоречие такого рода состоит в странном, на первый взгляд, сочетании предельно строгого и трезвого взгляда на социальные противоречия эпохи и тех нереальных, утопических выводов, которые делаются из этого, представлений о путях достижения справедливого общественного устройства. Так, констатируя слабость или (как народники) даже отсутствие капитализма в России, интеллигенция в основной своей массе видела выход не в развитии буржуазных отношений, а в построении социализма, который избавит Россию от издержек западного пути. Такое представление, красной нитью проходящее через всю историю русского революционного движения, уже в силу этого не может быть признано явлением случайным или результатом одного лишь заблуждения. Об этом свидетельствует и история других, прежде всего развивающихся стран, вставши на путь модернизации, интеллигенции которых также свойственных аналогичные воззрения. Действительно, проведение модернизации в отсталой стране, осуществляемое путем резкой ломки традиционных социальных установлений, в кратчайший исторический промежуток, а часто и в экстремальных условиях, практически никогда не происходит исключительно эволюционным путем, без конвульсий и применения насилия. Острота социального конфликта и степень общественного возбуждения объективно диктуют потребность в быстрых и решительных действиях, способных дать немедленные и ощутимые для масс результаты или, как минимум, видимость таких результатов.