Текст книги "Библия ядоносного дерева"

– Если вы имеете в виду своих врагов, то меня в их числе нет, – произнес Анатоль. – А если боитесь соперников вашей церкви, то должны знать, что здесь живет еще один нганга – проповедник. Люди ему доверяют.

Папа ослабил узел галстука и расстегнул воротник воскресной рубашки с короткими рукавами.

– Во-первых, молодой человек, я никого не боюсь в Киланге. Я – проводник великой благой вести Господа всему человечеству, и Господь наделил меня большей силой, чем дикого зверя или самого стойкого язычника.

На это Анатоль лишь моргнул. Думаю, ему было интересно, к какой категории папа относит его самого: к диким зверям или стойким язычникам.

– Во-вторых, – продолжил папа, – напомню вам то, что вы должны сами знать: брат Нду не является священником ни в каком смысле слова. Его задача – улаживать взаимоотношения между людьми, а не решать духовные вопросы. Однако вы правы: кроме меня, есть пастырь, который ведет меня за руку. Господь – наш пастырь.

Естественно, папа делал вид, будто знает, о ком или о чем говорил Анатоль, ведь он – отец-знающий-все-лучше-всех.

– Да-да, конечно, Господь – наш пастырь, – поспешно согласился Анатоль, словно не слишком верил в это, но хотел поскорее «проскочить» данный аргумент. – Я говорю о нганге папе Кувудунду.

Все уставились на середину стола, точно там появилось нечто мертвое с ногами. Разумеется, мы знали папу Кувудунду – видели, как он, что-то бормоча, ходил по дороге, по-дурацки качаясь и наклоняясь так низко, будто вот-вот упадет. У него на одной ноге шесть пальцев, но это еще полдела. В базарный день он, важный, словно доктор Килдэр [41]41
  Персонаж одноименного телесериала.


[Закрыть], часто продает аспирин, а в другие дни появляется разукрашенный какими-то белилами с головы до ног (включая задницу). Видели мы его и сидящим на корточках в своем дворе, в окружении пожилых мужчин, едва не падающих от выпитого пальмового вина. Папа объяснил нам, что папа Кувудунду совершает грех, одурманивая людей ложными пророчествами. Насколько нам известно, со своими взрослыми сыновьями он предсказывает будущее по куриным костям, которые они бросают в калебасу.

– Анатоль, что вы имеете в виду, называя его проповедником? – спросила мама. – Мы, честно говоря, считаем его деревенским пьяницей.

– Нет, мама Прайс. Он уважаемый нганга, проповедник традиций. Опытный советник для папы Нду.

– Советник? Чушь! – привстав со стула, воскликнул папа тоном, приобретавшим его типичные баптистские нотки. Рыжие брови взлетели над прищуренными глазами, и больной глаз начал немного косить, как всегда в минуты волнения. – Он редкий мошенник, вот он кто. Там, откуда я приехал, именно так мы называем знахарей-колдунов. Яблочко от яблони недалеко падает.

Анатоль взял льняную салфетку и промокнул лицо. По его носу маленькими ручейками стекали капельки пота. Мои сестры по-прежнему пялились на него, что неудивительно. У нас не было гостей с тех пор, как прошлым летом мама отлучила от нашего дома мистера Аксельрута – только за то, что он плевался и ругался. Тогда мы еще не знали, что он преступный элемент, вымогавший у нас деньги за наши собственные вещи. С тех пор мы не слышали ни единого английского слова за обеденным столом, произнесенного кем бы то ни было, кроме нас, Прайсов. Полгода – весьма долгий срок для семьи, чтобы терпеть друг друга, не имея никаких отвлекающих фактов.

Анатоль сидел, как на иголках, однако по-прежнему был исполнен решимости спорить с папой, несмотря на предупреждающий сигнал «Вы пожалеете об этом!», читавшийся у папы на лице.

– Папа Кувудунду решает здесь много практических вопросов. Мужчины обращаются к нему, когда их жены не рожают детей или изменяют им.

Он бросил смущенный взгляд в мою сторону, будто я была слишком молода, чтобы понимать, что это означает. Ну конечно!

Неожиданно мама нашла выход.

– Девочки, помогите мне убрать со стола, – попросила она. – Я совсем забыла, что вода уже кипит на плите. Уносите грязную посуду и начинайте ее мыть. Только осторожно, не обваритесь.

К моему удивлению, сестры буквально выбежали из-за стола. Им было любопытно, не сомневаюсь, но главную опасность представлял папа. Он сильно разнервничался и выглядел так, словно готовился броситься в бой. Я и не подумала выйти. Помогла очистить тарелки и села обратно на свое место. Если кто-то предполагал, будто я слишком молода, чтобы слушать разговоры о супружеских изменах и бездетности, то ему придется изменить свое мнение. Кроме того, это было самое волнующее событие с тех пор, как Руфь-Майя сломала руку, из чего вы можете заключить, какой захватывающе интересной была наша жизнь. Если папочка собирался вот-вот сорваться с цепи, то я не желала пропустить это зрелище.

Анатоль заметил, что папа не должен воспринимать папу Кувудунду как соперника, бесплодие и прелюбодеяние – серьезные проблемы, которые, вероятно, не следует связывать с папой Иисусом. Однако заверил, что многие в Киланге помнят миссионерские времена, когда брат Фаулз склонил почти всю деревню молиться Иисусу, и, похоже, их боги не слишком разгневались на них за это, поскольку несчастий в Киланге не прибавилось.

Это переполнило чашу терпения. Помнят миссионерские времена? Это даже меня ошарашило – услышать, что жители деревни воспринимают христианство как некую кинокартину, которая немного устарела. А кто же тогда папа? Чарли Чаплин, расхаживающий утиным шагом, поигрывающий своей палочкой и разговаривающий совершенно беззвучно?

Мы с мамой смотрели на него, ожидая страшного атомного взрыва. Папа открыл и закрыл рот, как в немом кино произносят «Что?!» или «О-о-о!!!», и шея его сделалась багровой. Потом он замер – можно было даже услышать, как противный мангуст Руфи-Майи сновал под столом, ожидая, что кто-нибудь что-то уронит. Затем выражение папиного лица изменилось, и я сообразила, что он собирается применить тот особый тон, который часто практиковал на членах своей семьи, собаках, написавших в доме, и дебилах, – когда произносил слова, означавшие нечто абсолютно невинное, но голосом давал понять, что речь идет совсем о другом. Отец заявил Анатолю, что уважает и ценит его помощь (имея в виду: довольно с меня твоих дерзостей, Бастер Браун), но разочарован его детским восприятием Божественного промысла (имея в виду: вы такой же пустозвон, как все остальные) и напишет проповедь, которая разъяснит все недоразумения. Потом отец объявил, что на сегодня разговор окончен и Анатоль может считать себя свободным выйти из-за стола и покинуть дом.

Что Анатоль и сделал незамедлительно.

– Это представляет все в новом свете, не так ли? – произнесла мама в наступившей тишине.

Опустив голову, я счищала объедки с еще остававшейся посуды – кроме большого блюда с незабудками, стоявшего посередине стола, до него я не смогла бы дотянуться, не пересекая опасной зоны папиного атомного взрыва.

– Интересно, а в каком свете, ты думала, это все должно было представляться? – ответил он маме тем самым особым тоном, предназначенным для собак и дебилов.

Она отвела волосы от лица и, улыбаясь отцу, потянулась за фарфоровым блюдом.

– Ну, прежде всего, сэр, вам с милостивым Господом не следует в ближайшие полгода рассчитывать на какие-либо грозовые разряды!

– Орлеанна, заткнись! – заорал он, схватив ее за запястье и выдернув блюдо у нее из рук. Высоко подняв, отец с силой шарахнул им по столу, расколов надвое. Меньший обломок перевернулся в падении, и сок почерневшего банана капал с него на скатерть, словно кровь. Мама стояла, бессильно протянув руки к блюду, будто хотела смягчить его оскорбленные чувства.

– Ты начала слишком привязываться к этому блюду, думаешь, я не видел?

Она промолчала.

– Я надеялся, что ты перестанешь растрачивать свою любовь на бренные вещи, но, вероятно, ошибся. Мне стыдно за тебя.

– Ты прав, – тихо промолвила мама. – Я слишком любила это блюдо.

Папа не из тех, от кого можно отделаться простым извинением. Со злобной усмешкой он спросил:

– Перед кем ты вознамерилась покрасоваться со своей скатертью и обожаемым блюдом? – Слова он произносил с отвращением, будто говорил о тяжких грехах.

Мама стояла перед ним, весь свет померк в ее лице.

– А твоя жалкая стряпня, Орлеанна? Путь к сердцу молодого негра лежит через его желудок, ты на это рассчитывала?

Ее светло-голубые глаза сделались пустыми, как порожние миски. Невозможно было догадаться, о чем она думает. Я часто наблюдала за папиными руками, чтобы узнать, куда он ими выстрелит в следующий момент. Но мамины напоминающие мелководье глаза хотя и смотрели ему в лицо, на самом деле его не видели.

Наконец отец с обычным презрением отвернулся от нас, направился к письменному столу и сел за него, оставив нас в тишине, еще более глухой, чем прежде. Полагаю, он принялся за обещанную проповедь, которая должна была разъяснить все недоразумения. А поскольку не кто иной, как Анатоль стоит рядом с папой и переводит проповеди на местный язык, уверена, он рассчитывал, что именно Анатоль и станет первым из его детски наивной, пустоголовой паствы, кого осенит чистый Свет Божий.

Ада Прайс

Ходить учусь. Я и Тропа. Длинная одна – Конго.

Конго – одна длинная тропа, и я учусь ходить.

Это название моего рассказа. Туда и обратно. Манене – это тропа: манене ененам, амен. На длинной конголезской манене Ада учится ходить, аминь. Однажды она едва не осталась на ней. Как Даниил, вошла в ров со львами, не обладая, однако, чистой и непорочной душой Даниила. Ада приправлена ароматами порока, что улучшает вкус еды. Чистые и непорочные души, вероятно, пресные и оставляют горькое послевкусье.

Папа Нду сообщил новость о моей гибели. Папа Нду – вождь Киланги и того, что находится за нею во всех направлениях. За его очками и странными одеяниями скрывается впечатляющая внешность: лысая голова и огромный треугольный торс, как у громилы из потешного комикса. Откуда он вообще мог узнать о существовании такого персонажа, как я, – маленькой белой девочки-калеки, как меня называли? Тем не менее, узнал. В тот день, когда папа Нду нанес визит нашей семье, я гуляла одна и уже возвращалась от реки домой по лесной тропе. То, что он явился к нам, было удивительно. Папа Нду никогда не приложил ни малейшего усилия, чтобы повидаться с моим отцом, напротив, всячески старался избегать его, хотя порой присылал нам весточки через Анатоля, своих сыновей и других мелких «послов». В тот день все было по-иному. Он пришел, узнав, что меня съел лев.

В начале дня нас с Лией послали за водой вместе – близнецы-зилбнецы всегда скованы одной цепью, в жизни так же, как в до-жизни. Выбор был невелик, поскольку ее высочество Рахиль выше физического труда, а Руфь-Майя, так сказать, ниже, поэтому мама по определению считала, что только мы с Лией в ее распоряжении. Именно близнецов-зилбнецов она посылает в базарный день на рынок покупать у этих устрашающих женщин фрукты-овощи или котелок чего там ей нужно. Иногда отправляет нас даже за мясом на базар – в место, куда Рахиль и шагу бы не ступила по причине выставленных там внутренностей и аккуратно сложенных в штабеля голов. С порога нашего дома, по тому, как над хлопковым деревом вьются черные канюки, видно, когда мясной базар работает. Мы называем это дерево конголезским рекламным щитом.

Но прежде всего каждый день мама посылает нас за водой. Мне было трудно нести тяжелое ведро в единственной здоровой руке, поэтому я шла медленно – ленно-мед шкомсли ашл-я. Возвращаясь с водой, привыкла по дороге произносить фразы задом наперед или переставляя слоги, ведь концентрация памяти облегчала ходьбу. Это помогало мне забыть об утомительности единственного для моего медленного-медленного тела способа передвижения по миру. Лия, подхватив оба ведра, ушла вперед. Как всегда.

Лесная тропа под моими ногами была словно живым существом, которое с каждым днем чуть-чуть удлинялось. По крайней мере, для меня. Сначала она вела только от одного конца нашего двора до другого: чтобы мама могла просматривать ее насквозь в обе стороны и считать безопасной, если сама находится посередине. Раньше мы лишь понаслышке знали, что́ находится на северном конце тропы, там, где над ней смыкается лес: река, водопад, чистые озера, где можно плавать. Она тянулась к мосту, сколоченному из бревен. К другой деревне. В Леопольдвиль. В Каир. Что-то из этих сведений наверняка было правдой. Что-то – нет. Желая отделить одно от другого, я решила пройти по тропе в обе стороны, настроившись каждый день делать на несколько шагов больше, чем в предыдущий. Если мы проживем тут достаточно долго, я дойду до Йоханнесбурга и Египта. Мои сестры, судя по всему, были намерены улететь отсюда или – в случае Рахили – вознестись на небеса посредством превосходства своего ума, но мой удел – медленная ходьба. Чего я никогда не делаю, так это какакака – так на киконго называют спешку. Однако обнаружила, что могу ходить далеко без какакака. Я уже добиралась в северном направлении до озер и бревенчатого моста. А в южном – до вырубок, где женщины с детьми, привязанными за спиной, вместе, с песнями (которые отнюдь не были псалмами), вскапывали землю на маниоковых полях. Эти места известны всем, но без какакака я открыла для себя кое-что новое. Например, как женщины, обрабатывающие поле, останавливаются, выпрямляются, разворачивают свои яркие канги, которыми обмотаны под грудью, и проветривают их, прежде чем обмотаться снова. В этот момент они напоминают стаю бабочек, хлопающих крыльями.

Я видела мелких лесных слонов, бесшумно передвигающихся стадами и обрывающих листья с деревьев маленькими розоватыми хоботами. Наблюдала и группы пигмеев. Улыбаясь, они обнажают зубы, сточенные до острых клинышков. Эти люди приветливы и неправдоподобно малы. Понять, что это взрослые, можно только по бородам у мужчин и грудям у женщин, да по тому, как они двигаются, оберегая детей. Они всегда замечают тебя первыми и застывают неподвижно, как стволы деревьев.

Я обнаружила бидила дипапфуму – кладбище знахарей-колдунов.

Заметила птицу с черной головкой и хвостом цвета красного дерева, с мою руку длиной, закрученным в узел. В справочнике африканских птиц, оставшемся от нашего, согласно фамилии, помешанного на птицах [42]42
  Fowl (англ.) – домашняя птица, дичь.


[Закрыть] предшественника брата Фаулза, моя птица называлась райской мухоловкой. В блокноте, который я храню в наволочке и где зарисовываю все, что вижу, я изобразила райскую мухоловку улыбающейся и подписала печатными буквами задом наперед (для конспирации):

ЯАКСЙАР АКВОЛОХУМ. ЕОВОН ОВТСЛЕТАЗАКОД ЯИНАВОВТСЕЩУС ХУМ ЮАР В.

У меня вошло также в привычку следовать за Метуселой, когда он несмело облетал наш дом снаружи по спирали. Ночует он внутри нашей уборной, возле которой в сорняках валяется его пустая клетка, выброшенная туда преподобным. Ее каркас гниет там, как обломок потерпевшего крушение корабля. Метусела, как и я, калека: Обломок Дикой Африки. Со дня пришествия Христова он жил на семнадцатидюймовом насесте, и его обзор ограничивался размерами нашего двора, теперь в распоряжении птицы весь мир. Но зачем он ему? В его крыльях нет мышечной силы. Они атрофировались, вероятно, навсегда. На месте грудных мышц у него – мешок, отвисший под тяжестью человеческих слов, похороненных в нем, свободных от смысла, как птица в небе, неслышных! Порой Метусела взмахивает крыльями, будто вспоминает, как летать, – так он сделал в первое, ликующе-страшное мгновение свободы. Но в ту же секунду чувство свободы и умерло в нем. Теперь, расправив крылья, он сразу складывает их снова, вытягивает голову и ковыляет вразвалочку по своему скучному пути: с ветки на ветку. Каждое утро Метусела выглядывает из дырки под стропилом нашей уборной, склоняет голову набок и возводит кверху один нервный глаз, словно в молитве: «О, Бог пернатых, избави меня сегодня от хищников, которые могут разорвать мою грудь до кости!» Оттуда я прослеживаю его путь. Раскладываю для него в качестве угощения маленькие очищенные кусочки подобранных плодов гуавы или авокадо. Не думаю, что он узнает эти плоды в шкурке. Когда научится, это будет большим шагом вперед, к пониманию того, что эти плоды не являются дарами человечества, а растут на деревьях, и обман во спасение свойствен добрым людям.

Следуя за Метуселой в его неторопливых вылазках в лес, я наткнулась на мужчин и юношей, проводивших учения. Это была не бельгийская армия, официально призванная защищать белых людей, а группа молодых мужчин, устраивавших свои тайные собрания в лесу за нашим домом. Выяснилось, что Анатоль – не только школьный учитель и переводчик проповедей. Так-так, Анатоль! Когда я заметила его на поляне, ружья у него не было, но он разговаривал с вооруженными людьми, слушавшими его. Зачитывал им вслух письмо о времени предоставления бельгийцами независимости Конго и назвал год – 1964-й:

– Миль нёф сан суасант катр! [43]43
  Mille neuf cent soixante quatre (фр.) – тысяча девятьсот шестьдесят четвертый.


[Закрыть]

Мужчины, запрокинув головы, дико захохотали. Они кричали так, будто с них сдирают кожу.

Привыкнув ходить одна, я не боялась. Мама не разрешала, особенно в сумерках, но я делала это тайно. Она не обращала внимания на то, что, когда посылала нас куда-нибудь с Лией, как тогда, к речке за водой, я возвращалась позднее и одна.

День уже клонился к вечеру, я миновала отрезок тропы, освещенный пятнами падавшего сквозь листву света, потом – через ярче и равномерней освещенные поляны, где трава была такой высокой, что, склоняясь с обеих сторон, образовывала тоннель, затем обратно, снова под деревьями. Лия с водой давно ушла вперед. Позади меня кто-то находился – кто-то или что-то. Я отчетливо чувствовала, что кто-то идет за мной. Мне хотелось думать, что это Метусела играет со мной. Или пигмеи. Но поняла, что это не так. Волосы у меня на затылке встали дыбом. Я не испытывала страха, поскольку в моем положении это было неразумно. Я не могу бежать даже при мощном выбросе адреналина, но где-то в глубине горла ощущался привкус ужаса, который делал еще более тяжелыми мои вялые ноги. Говорят, люди испытывают такую обессиливающую тяжесть во сне. Для меня же это жизнь. Будучи Адой, такой, какая есть, я должна была договариваться с Хищником по-своему.

Я остановилась, развернулась и посмотрела назад. Движение, которое я чуяла позади себя, тоже замерло: высокая трава вдоль тропы прошуршала последний раз, качнувшись, словно опустившийся бархатный занавес. Это случалось каждый раз, стоило мне остановиться. Я замерла и ждала в сгущающихся сумерках, пока ждать дольше было уже невозможно, приходилось двигаться дальше.

Вот что значит быть медлительной: история, которую хотите рассказать, заканчивается раньше, чем вы успеваете открыть рот. Когда я добрела до дома, в другой жизни уже настала ночь.

После шести часов, когда заходит солнце, жизнь продолжается в темноте: чтение на веранде при свете лампы – привычное для нашей семьи занятие. Лия принесла два ведра воды, мама вскипятила ее, она остыла, пока мама готовила ужин; Рахиль намочила в ней салфетку и обвязала ею лоб, прежде чем улечься в гамак с ручным зеркалом рассматривать свои поры. Руфь-Майя пытается убедить всех членов семьи, что она может поднять полное ведро воды своей не сломанной рукой. Мне не нужно находиться там, чтобы все это знать. Предполагалось, что посреди семейной рутины я уже несколько часов где-то размышляю о чем-то своем. Когда вернулась домой, все сочли, будто я просто, как обычно, к вечеру вышла на свет, продолжая вести собственную жизнь, и я скользнула в гамак в конце веранды отдохнуть под сенью бугенвиллий.

Вскоре из темноты появился папа Нду. Приблизившись к крыльцу, он объяснил на своем натужном французском, что на тропе, ведущей от реки, найдены следы большого льва – охотника-одиночки. Об этом сообщил старший сын папы Нду, только что пришедший оттуда. Он видел там следы девочки, волочившей правую ногу, а поверх них – свежие львиные следы. Обнаружил признаки преследования, нападения и еще влажный кровавый след, тянущийся к бушу. В общем, они узнали, что белую девочку-калеку, ту, что не умеет какакака, съел лев. Такова была печальная новость папы Нду. Тем не менее выглядел он довольным. В порядке любезности моим родителям группа молодых мужчин, в том числе сыновья папы Нду, отправились на поиски тела или того, что от него осталось.

Я поймала себя на том, что не дышу, наблюдая за выражением его лица, пока он рассказывал свою историю, и за выражением лиц остальных, получивших данное известие. Мои сестры не понимали словесной мешанины папы Нду из французских слов и слов на киконго, поэтому просто были заворожены появлением местной знаменитости на нашем пороге. Никто из них этого не ожидал, даже Лия, бросившая меня на произвол этого самого льва. Мама выскочила из кухни с большой деревянной лопаткой в руке, с которой что-то капало. Прядь волос упала ей на лицо, тело ее казалось неживым, как восковая фигура женщины, кто не может победить огонь огнем, даже ради спасения своих детей. На ее лице я увидела такую скорбь, что на мгновение поверила, будто действительно умерла. Я представила глаза льва, вперившиеся в меня, как глаза злодея, почувствовала, как едят мою плоть, и превратилась в ничто.

Папа встал и повелительным тоном произнес:

– Помолимся Господу о милосердии и сострадании!

Папа Нду не опустил, а поднял голову, без злорадства, однако гордо. И тут я сообразила, что он победил, а отец проиграл. Папа Нду явился к нам лично сообщить, что боги его деревни не одобряют проповедника моральной развращенности. Желая намекнуть на свое недовольство, они съели живьем его дочь.

Мне казалось почти невозможным встать и выйти вперед. Но я это сделала. Отец перестал молиться. Папа Нду отпрянул от крыльца и прищурился. Наверное, ему не так уж хотелось, чтобы меня съели, однако то, что он был неправ, не понравилось. Папа Нду не произнес ни слова, кроме – мботе, всего хорошего, – повернулся на пятках и с достоинством предоставил нас самим себе. После этого он долго не появлялся в нашем доме, пока многое не изменилось.

На следующее утро, по возвращении поисковой партии, мы выяснили, кого лев съел вместо меня, – годовалую лесную антилопу. Мне было любопытно, какого она была размера и состояния здоровья, был ли разочарован лев и любила ли антилопа свою жизнь. И я удивлялась, как жизнь и смерть религии зависят от легкого дуновения ветерка. Он относит в сторону запах добычи, и хищник промахивается. Один бог вдыхает жизнь, другой выдыхает ее.

Лия

Многие люди, побывав в гостях, присылают хозяевам благодарственное письмо. Анатоль прислал нам мальчика. Тот подошел к нашей двери с запиской, в ней сообщалось, что его зовут Лекуйю, но нас просили называть его Нельсон. Его нужно было кормить, позволять ему спать в курятнике (куда вернулась горстка кур, спасшихся от маминого убийственного пикника и где-то прятавшихся до поры), а также давать каждую неделю корзинку яиц на продажу, чтобы он мог начать копить деньги для женитьбы. За это Нельсон будет разжигать огонь в очаге, варить комковатый маниок в дымящихся котелках, приносить фрукты, овощи и делать снадобья из древесной коры, собранной в лесу. Он варил зелье от головной боли, к какому мама относилась с доверием. Различал наших змей по видам смерти, которые они несут и которые он изображал нам на крыльце в насыщенных действием живых сценах. По собственной инициативе выполнял и иные удивительные дела по дому. Например, однажды соорудил из бамбука рамку для ручного зеркала Рахили, чтобы нам было удобнее в него смотреться, повесив на стену в гостиной. Позднее Нельсон и сам начинал каждый день с того, что, приблизив лицо дюйма на три к зеркалу, тщательно причесывал свои жидкие волосы, так широко улыбаясь, что мы опасались, как бы у него не повываливались зубы. Люди тоже стали приходить к нам в дом, чтобы таким же образом воспользоваться нашим зеркалом. Очевидно, что зеркало, висевшее у нас на стене, было единственным во всей Киланге.

Пока Нельсон пялится на себя в зеркало, я ловлю себя на том, что разглядываю его: темные загрубевшие локти, кожа – разных оттенков коричневого, как антикварная мебель красного дерева. От привычки жевать сахарный тростник короткие передние зубы испорчены. Когда он улыбается, у него неприятно, по-обезьяньи поблескивают клыки. Тем не менее если Нельсон улыбается, то вы понимаете, что это от души. Нельсон жизнерадостный и чистоплотный. Все его пожитки, когда он пришел к нам, состояли из необъятных коричневых шортов, красной футболки, в которой ходил всю жизнь каждый день, кожаного пояса, красной пластмассовой расчески, учебника французской грамматики и мачете. Нельсон путешествует налегке. Очень коротко стрижет волосы. И на затылке у него – идеально круглый розовый шрам. Анатоль выбрал в помощь нам Нельсона, потому что тот сирота, как и сам Анатоль. Несколько лет назад его семья, включая обоих родителей, многочисленных старших братьев и новорожденную сестренку, утонула, когда лодка, в которой они плыли по реке, перевернулась. Конголезские пиро́ги сделаны из плотной древесины, при первой возможности она идет на дно, как чугунная чушка. Поскольку большинство конголезцев не умеют плавать, разумно было бы предположить, что они не любят путешествовать по воде. Ничуть не бывало. Конголезцы весело плавают вверх-вниз по реке, даже не думая о том, что могут опрокинуться. В тот роковой день Нельсон остался дома случайно, как он говорит: матери так не терпелось показать новорожденную дочь родственникам, живущим выше по реке, что он взревновал и спрятался, и про него напрочь забыли. После этого Нельсон стал придавать большое значение предзнаменованиям и суевериям. И теперь, двенадцати лет от роду лишившись семьи, которая могла бы служить ему поддержкой, почувствовал себя неприкаянным и бросил школу.

Анатоль писал, что Нельсон был его лучшим учеником и мы скоро поймем почему. Мы действительно поняли. В день, когда к нам явился, он знал по-английски только: «здравствуйте», «спасибо» и «пожалуйста», однако уже через несколько недель мог говорить на любую тему, не переворачивая все с ног на голову, как это делала мама Татаба. Я бы назвала Нельсона способным. Но вот что я вам скажу: в Конго способности мало чего стоят, если даже такому, как Нельсон, не разрешают учиться в колледже, как нам, девочкам Прайсам. По словам Андердаунов, бельгийцы не приветствуют свободомыслия среди местного населения.

Если это так, то интересно, как, например, самим Андердаунам удалось сделать из Анатоля учителя? Порой я мысленно вижу, как спрашиваю его об этом. Когда мы с сестрами ложимся отдохнуть после обеда и голова моя ничем не занята, я представляю разные сценки. Мы с Анатолем идем по тропе к реке. Для этого есть какая-то разумная причина: то ли он собирается помочь мне донести что-то оттуда до дому, то ли хочет обсудить некое место из Писания, которое ему не совсем ясно. И вот мы идем и разговариваем. В моей воображаемой сцене папа простил Анатоля и поощряет его дружбу с нашей семьей. Анатоль улыбается, показывая небольшую щербинку между идеальными передними зубами, и я представляю, как, ободренная этой улыбкой, решаюсь спросить о его удивительном лице: как удается сделать эти шрамы столь совершенно прямыми? Это больно? А потом он рассказывает мне о каучуковых плантациях. Как там было? Я читала в какой-то книге, что работникам в конце дня отреза́ли руки, если они не собирали достаточно сока. Надсмотрщик-бельгиец приносил хозяину полные корзины коричневых рук и сваливал их перед ним, как улов рыбы. Неужели цивилизованные белые христиане могли подобное делать?

В моем воображении мы с Анатолем говорим по-английски, хотя в жизни он со своими учениками в основном объясняется на киконго. Его произношение на этом языке отличается от других – даже я это слышу. Анатоль широко растягивает губы и артикулирует очень четко, будто постоянно опасается, что его неправильно поймут. Думаю, Анатоль помогает нашей семье потому, что тоже здесь чужак, как и мы. Он сочувствует нашему затруднительному положению. А папа, похоже, благодарен Анатолю за то, что он по-прежнему переводит его проповеди, даже после того, как они повздорили. Анатоль мог бы стать другом отца, если бы лучше понимал Писание.

Тем не менее мы были озадачены: почему он прислал нам Нельсона? Когда Нельсон первый раз принес воду и сам вскипятил ее, мама была так ему благодарна, что села на стул и расплакалась. Ученик-отличник был слишком щедрым подарком. Полагаю, Анатоль сделал это по двум причинам: во-первых, увидел в нашем доме множество книг, которые умный мальчик мог читать, хоть и не будет больше ходить в школу. Во-вторых, мы нуждались в помощи по дому так же отчаянно, как народ Моисея в Моисее. Перед Днем благодарения мама начала громко, в присутствии папы, молить Бога, чтобы он смилостивился и вызволил нас отсюда всех вместе. Отцу не понравилась ее демонстрация пошатнувшейся веры, о чем он ей и заявил. Конечно, Руфь-Майя нас напугала, но он напомнил маме, что дети ломают руки и в Джорджии, и в Канзас-Сити, и повсюду. И по правде сказать, если с кем-то это и должно было случиться, то именно с Руфью-Майей. Она ломится по жизни так, будто запланировала прожить ее всю до двадцати лет.

Прискорбно, но Ада, на свой, заторможенный лад, так же своенравна и склонна к разрушению. Никто не заставлял ее болтаться по джунглям в одиночку. Господь наш пастырь, и самое малое, что мы, овцы, можем сделать, это держаться в стаде. Ведь мы с ней теперь почти взрослые, все так говорят. В детстве близнецов обычно одевают одинаково, но видели ли вы когда-нибудь взрослых женщин, которые ходят повсюду в одинаковых платьях и держатся за руки? Что, мы с Адой должны всю жизнь изображать сестер-близняшек?

Однако нам обеим пришлось переписывать главу четвертую из Книги Бытия о Каине и Авеле из-за так называемой встречи со львом, после которой – плюс сломанная рука Руфи-Майи – мама стала еще сильнее бояться за нас. Дожди лили все чаще и яростнее, и деревню охватила какакака. Мы полагали, что это слово означает лишь спешку. И когда мама Мванза объяснила нам, что какакака поразила всех ее детей, подумали, будто те стали непоседливыми и приходится их бранить, чтобы они выполняли свою работу по дому. Нельсон сказал: «Нет-нет, мама Прайс!» Выяснилось, что это болезнь, при которой человек бегает в туалет тысячу раз в день. (Нельсон представил это в пантомиме, и Руфь-Майя зашлась безудержным смехом.) Он сказал, что из-за этого у человека не остается никаких внутренностей, а дети даже от нее умирают. Нельсон много чего рассказывает. Например: если вы вдруг увидите под ногами две палочки, скрещенные буквой Х, якобы нужно непременно перепрыгнуть через них задом наперед на левой ноге. В общем, мы не знаем, верить ли ему и насчет болезни. Но вскоре мы увидели, что на домике, находившемся у дороги чуть дальше нашего, появилась погребальная арка из сплетенных пальмовых ветвей и цветов, а во дворе собралось много людей с печальными лицами. Умер не ребенок, а мать многочисленных детей, которые выглядели такими тощими и несчастными, словно со смертью женщины из всей семьи вышибло дух. Задумаешься тут, от чего она скончалась и не заразно ли это.