Текст книги "Непобедимый. Жизнь и сражения Александра Суворова"
Автор книги: Борис Кипнис
Жанр: Биографии и Мемуары, Публицистика
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 16 (всего у книги 42 страниц)
С наступлением ночи Гассан-паша посчитал, что потери слишком велики: мало того что он потерял несколько линейных кораблей и массу гребных судов, в довершение всего на адмиральском корабле русские взяли его капудан-пашинский флаг. Это был позор для его седин, равно как и для чести флота султана. Адмирал решил уходить и отдал приказ отвести эскадру из лимана. Он был уверен, что ночная темнота скроет этот маневр от глаз русских. Но Суворов и его артиллеристы в батареях Кинбурнской косы были начеку. На следующий день генерал послал Потемкину короткую записку:
Через сутки он написал уже короткий рапорт:
«Вчерашняя принца Нассау решимая геройственная игра дозволяет мне, вашей светлости, мое донесение ныне сокращенно дополнить. Ночь была темна; в 10 часов по полудни неверные их фарватером сближались против блокфорта. Командир квартермистр Полетаев, под дирекциею майора Крупеникова, ударили в их густоту. Я послал уведомить героя[664]664
То есть Нассау.
[Закрыть] и потом еще два раза. Воздвигся непрестанной крик: «Экбер алла-я-алла»[665]665
«Великий Аллах, о Аллах!» (тур.).
[Закрыть]; раны от блокфорта были очевидны. В полночь оказалось сияние луны; неверные расширили колонну и курс остановили. Наши ядра пробивали оба борта, достигали до противного берега, и на разсвете увидели мы еще более ста утопающих. Пальба наша продолжалась горизонтально с наилучшим успехом, они были безответны. В 5 часов утра оказался принц Нассау и с невероятным стремлением сжал бусурман, прислал мне сказать, что выстрелы наши достают его суда. Темнота спасла их два корабля и два фрегата легче на ходу, но раненые. Провидение, руководством принца Нассау, всеми протчими жертвовало. Вашей Светлости отправил я в Херсон пленными последней баталии 875. Прежней – 680»[666]666
Суворов А. В. Документы. – Т. 2. – С. 419–420.
[Закрыть].
Общие потери капудан-паши составили около 15 различных судов, 6000 человек убитыми, утонувшими и ранеными и 1800 человек пленными. Наши потери не превысили 190 человек. Из пленных турецких матросов 74 грека и армянина изъявили желание служить в русском флоте [667]667
Там же. С. 420.
[Закрыть].
Победа, как плащ, покрыла собою изъязвленное страстями душевное перенапряжение Суворова, изматывающее его в предыдущие дни. Ему все время представлялось, что морские начальники «не торопятся» атаковать турок ни до, ни после боя 7 июня, а он и его солдаты могут подвергнуться смертельной опасности. Сказать это прямо Нассау он не мог и потому начинал письмо к нему с похвал, а потом уже переходил к важной для себя теме:
«Вы действуете, любезный Принц, с тою благородной искренностью, коя свойственна только великим душам <…> Будь Кинбурн в безопасности, я, конечно, мог бы поручиться, что отражу все попытки высадки, но ежели в будущем турки получат морем сильные подкрепления, что впрочем, мало вероятно, – не поручусь ни за что…»[668]668
Суворов А. В. Письма. – С. 148.
[Закрыть]
Так пишет он 3 июня, до сражения. А вот что написал наш генерал 9 июня, после боя, сперва благодаря Нассау:
«Батарея на косе, называемая блокфорт… да, мой Принц, если бы Вы постоянно угрожали противнику, ее бы, пожалуй, было нам достаточно. Ее занимают два баталиона, что поделаешь, мы люди сухопутные, без парусов. На полдороге от Черного моря до Кинбурна есть кое-какие овраги, где можно укрыться и передвигаться ползком, только не очень-то удобно там циркулировать, понеже немало осталось в земле трупов…»[669]669
Там же. С. 150.
[Закрыть]
Известно, что смрад от разложившихся тел был такой, что солдаты нередко падали в обморок, поэтому, как указывалось выше, Потемкин требовал ликвидировать батареи. В приведенной цитате письма важна скрытая мысль: «В огне сражения нам на суше так же смертельно опасно, как и вам на судах, но никто же из нас не жалуется». Снова он развивает эту тему на следующий день:
«Ваш левый фланг опирается на редуты с пехотой и пушками[670]670
Суворов имеет в виду редуты на Кинбурнском полуострове, построенные еще осенью 1787 г.
[Закрыть], 4 орудия крупного калибра, благодаря Горацию, будут служить значительно более полезной цели. Сегодня ночью мы их вроем в землю посредине косы. Вы меня понимаете.Поздравляю Вас, дорогой Принц. Уже сияют в будущем следствия Вашей победы, пусть я и никудышный моряк, но сие внятно и мне. Старый Гассан вполне прикрыт своей крепостью [671]671
Суворов, написав это, намекает Нассау: «А вы прикрыты моими батареями. Так кто же кого подкрепляет? Вы меня или я вас?»
[Закрыть]. О, как бы желал я быть с Вами на абордаже»[672]672
Суворов А. В. Письма. – С. 152.
[Закрыть].
Мысль о хоть какой-то помощи от моряков не оставляет Суворова. И 14 июня пишет он в вежливой форме, но настойчиво:
«Дорогой Принц! Большое спасибо Вашему Высочеству и их превосходительствам флагманам[673]673
П. П. Алексиано и Дж. П. Джонсу.
[Закрыть]; у нас все спокойно <…> Коли прислали бы Вы мне 6 запорожских лодок и в их числе корсара или корсаров, храбрых партизан, то-то была бы блокфорту удача…»[674]674
Суворов А. В. Письма. – С. 155.
[Закрыть]
Но если в письмах к Нассау-Зигену открыто говорить он не может, то в обширном письме О. М. де Рибасу, которому абсолютно доверяет, в письме, писанном в это же время (12–14 июня), наш герой дает волю сжигавшим его страстям. Он объявляет главными своими врагами Н. И. Корсакова, которого именует «С» и «Сэр Политик», а равно и Джона Поля Джонса:
«Касательно батареи на 4 орудия и 40 солдат я здесь знать не знал, хотя я и сам солдат бранд-вахта, и со мной следовало бы посоветоваться первым. Вы уж не мальчик и поймете причину. Три персоны тут ролю играли: 1. ах, ура-патриот, меня затмил; Сэр Политик и Поль Джонс – двое последних на вершине блаженства, противно доблести и приличиям так и сыплют наградами за грядущие услуги. Не могу же я во всем ошибаться; либо Поль Джонс у Сэра Политика на поводу идет, либо он сам мошенник, а может статься и оба. Поль Джонс бредил здесь батареей на косе, до сего времени исполнить сие не было возможно, ничего не решено, дыры латаем спустя рукава: а Полю Джонсу и на руку – оборона. Причина – с какой ему стати обжигать себе нос, он пишет мне про батарею словно министр[675]675
То есть Суворов полагает тон его письма повелительным, словно Джонс считает себя его начальником, а батарея решит судьбу войны.
[Закрыть] <…> Таков-то Поль Джонс; таковы же Чесменский, Войнович[676]676
Тут уж полководец совсем не прав: он не просто несправедливо обвиняет Дж. П. Джонса в трусости и зазнайстве, но еще и смешивает в одну кучу отважного графа А. Г. Орлова-Чесменского и «робкого» М. И. Войновича.
[Закрыть]. Чего им еще надобно? Коли по прихоти их не сбывается, сразу грозят отставкой. Не везде же одни Виллары. <…> Поль Джонс страшится варваров, служба наша ему внове, делать ничего не желает, а посему батарея – повод для проволочек или для того, чтобы сказать на мой счет, что я ничего делать не желаю. Вот тайна англо-американца, у коего вместо Отечества – собственное его благополучие…»[677]677
Суворов А. В. Письма. – С. 154.
[Закрыть]
О том, как Суворов был несправедлив в этом письме, как он ошибался, свидетельствует сам Джон Поль Джонс. Карьера его в России не задалась, и проведя три года без особых занятий, ибо после Лимана он был вынужден вернуться в Петербург, американец с сожалением о потраченном зря времени покинул русские берега. Теплую память сердца сохранил он лишь об одном русском человеке – о Суворове. Он писал, что великодушие полководца «равняется его простоте. Его кошелек открыт для всякого – одинаково достойного или недостойного человека – и он так прост, что его может обойти[678]678
То есть обмануть.
[Закрыть] всякий»[679]679
Исторический вестник. – 1902. – Т. 82. – № 3. – С. 1077.
[Закрыть]. Это важное суждение о нашем герое извлек из забвения замечательный исследователь эпистолярного наследия великого полководца Вячеслав Сергеевич Лопатин, который по вполне понятным обстоятельствам вынужден был «затиснуть» эти строки в 1986 г. в петит примечаний. Мы же открыто помещаем их здесь, считая, что они не уменьшают славы Суворова в сравнении с его собственным сиюминутным мнением о Дж. П. Джонсе. Время все расставляет по своим местам. А историк должен любить не только свою Родину, но и историческую правду. Тем более что сам герой в других же строках этого обширного письма дает и ему (письму), и себе откровенную оценку:
«Это мое зубоскальство, хотя и против моей воли. Но я достаточно тверд, чтобы ничего не утаивать. Впредь не давайте себя так ловко обманывать. Устроимся заново на прежних основаниях, от коих ныне нет и следа, а сие не на пользу службе <…> Я же как был – искренний, открытый, поздно уж мне переменяться. Противодействуйте врагу, этого достаточно. Да что там? Разве через 6 дней армия наша не будет под Очаковым[680]680
Увы, этого пришлось ждать еще месяц.
[Закрыть] и флот их с суши и с лимана не обхватит? Что тогда варварам делать? Самое лучшее для них – крейсировать вдоль берегов Тавриды и тянуть время, как здесь, да вовсе не так удачно. Вот вся слава Князю и возвратитца! Будем молить Провидение о его процветании. Кончаю, не перечитываю, не переписываю…» [681]681
Суворов А. В. Письма. – С. 154–155.
[Закрыть]
Это письмо, что называется, из настежь открытого сердца, и пишется оно, повторюсь, человеку, которому Суворов так доверяет, что позднее другие письма к нему начинает словами «Мой интимный друг…». Нервозность, обида, чувства, обостренные большой ответственностью и большой опасностью, пристрастность, подозрительность и вдруг – по-детски ясное признание простоты и открытости своей души, которая так устала от того, что к точной цели невозможно идти прямо и ясно, а обязательно надо перебираться через завалы чужих обид и честолюбий. Поэтому-то он и видит во всех завистников и эгоистов, а одного лишь себя ощущает прямым слугой Отечества. Он уже один раз писал обо всем этом 27 мая рассудительному В. С. Попову:
Как видно, много наболело у него за эти две недели, раз он разразился теперь таким письмом де Рибасу. И раз он не наемник, раз он русский, то и пишет так и о том, что для него важно, нимало не стесняясь того, что его адресат – сын испанца и ирландки, рожденный в Неаполе. Ибо раз он служит России 16 лет и «ломает» уже вторую войну против турок, то он свой, а со своими говорят откровенно:
«Ежели Вы мне не пишете, и я Вам писать не буду. Позабудем об общем деле, станем думать о самих себе – в этом вся добродетель светского человека <…> Воздвигнут Вам гробницу над бездной ничтожества с громкой надписью “Здесь лежит великий” – не знаю кто. Но прежде такой славной смерти взбеситесь, пишите глупости, и Вы увидите, что это принесет более пользы государству, нежели все красоты себялюбия[683]683
Это он пишет уже о самом себе.
[Закрыть]. Коли Вас уже нет в здешнем мире, пусть явится ко мне Ваша тень. А коли Вы еще тут, следуйте даймону[684]684
Под даймоном великий философ разумел внутренний голос человека, его глубочайшее убеждение в собственном призвании.
[Закрыть] Сократа…»[685]685
Суворов А. В. Письма. – С. 153.
[Закрыть]
Далее идут бесконечные сетования по поводу блокфорта на косе да обвинения Джонса. Что же поделать: Суворов сначала – генерал, болеющий о своем, о военном, а уже потом – человек, наделенный литературным даром, прорывающимся у него наружу, как лава из жерла вулкана, в минуту высочайшего душевного волнения. Дорогой мой терпеливейший читатель, мы наконец расстаемся с этим «многострадальным» письмом к де Рибасу. Мимо него нельзя было пройти, его нельзя было не разобрать, ибо, по моему скромному разумению, именно оно позволяет услышать голос живого Суворова. Не бронзового памятника великому воителю, но живого, страстного, страдающего, язвительного, простодушного, откровенного человека. То есть именно того, кто и должен быть нам в первую очередь интересен и дорог.
Через три дня после написания этого письма, как мы помним, сражение в лимане возобновилось. И в ночь на 18 июня пушки блокфорта, того самого, пререкания из-за которого испортили герою так много крови, пустили на дно шесть кораблей противника. И победа, как плащ, покрыла собой все. Забыты обиды, подозрения, неудовольствия: 20 июня Суворов пишет Нассау, «ругая» его за слишком сухо написанную реляцию о сражении:
«Есть ли что грандиознее сего?[686]686
Суворов говорит, что победа в Лимане превзошла все бывшие ранее. Думается, это явное преувеличение.
[Закрыть] Россия еще никогда не выигрывала такого боя, Вы – ее слава! Оранский дом не в счет, а Морицу Вы соперник. Я не придираюсь, я говорю правду…»[687]687
Суворов А. В. Письма. – С. 159.
[Закрыть]
Это очень высокая похвала в устах такого знатока военного искусства, как Суворов: он ставит Нассау-Зигена на одну ступеньку с его знаменитым предком, реформатором военного дела и отличным полководцем Иоганном Морицем Нассау-Зигеном. По прошествии шести дней он дает высокую оценку «изруганному» им Полю Джонсу:
«У турок храбрость без удержу, да ни осторожности, ни умения. Поль Джонс, храбрый моряк, прибыл, когда уже садились за стол, не знал, по какому случаю пир, верно, думал тут найти англичан. Узнав сотрапезников, он отомстит, если его хоть мало-мальски проняло[688]688
Суворов понял, что Поль Джонс встретился с незнакомым ему противником и потому действовал осторожно, а вовсе не из трусости и эгоизма.
[Закрыть]…» [689]689
Суворов А. В. Письма. – С. 161.
[Закрыть]
Пишет это Суворов все тому же де Рибасу, а значит, пишет то, что думает, не притворяется. Перед нами совсем другой человек: пламень битвы и радость победы смыли с его души накипь обид и переживаний, и она засверкала в своей первозданной чистоте.
Глава одиннадцатая
Война входит в зенит
Все было хорошо. Блестящая победа в Лимане, казалось бы, открывала ворота Очакова. Во всяком случае, Потемкину так казалось, когда 19 июня писал он Суворову:
«Мой друг сердешный, любезный друг! Лодки бьют корабли, и пушки заграждают течение рек. Христос посреди нас. Боже дай мне тебя найтить в Очакове. Попытайся с ними переговорить, обещай моим именем цельность имения, жен и детей… Прости, друг сердешный, я без ума от радости. Всем благодарность и солдатам скажите…»[690]690
Русская старина. – СПб., 1875. – Июнь. – С. 160.
[Закрыть]
Суворов вторит ему, отвечая 20 июня:
«У нас все еще виват, то и простите простоту <…> Вашей Светлости высокие милости ко мне и нам изобилуют в двух Ваших письмах после побед. Целую Ваши любезные командирские руки! <…> Божья судьба выше нашей воли. Прежде Очаков не наш, разбит флот. Ныне не наш, слепни стригут киль; горд; знает одного Вас, падет пред Ваши ноги… Слезы в моих глазах от утехи. Вспамятуйте, при спросе, последнее слово Мазарини: s'il est heureux? [691]691
Счастлив ли он? (итал.)
[Закрыть]»[692]692
Сборник военно-исторических материалов. – СПб., 1891–1894. – Вып. 4. – С. 144145.
[Закрыть]
Последняя фраза означала: «Повелевайте счастьем: немедля явитесь под стены Очакова».
В Лимане было еще не вполне спокойно, отдельные неприятельские суда старались пройти к Очакову, но блокфорт обстреливал их, турки потеряли сгоревшими три судна[693]693
Суворов А. В. Документы. – Т. 2. – С. 423, 424.
[Закрыть]. Правда, Войнович и Севастопольская эскадра так и не появились, но зато в Очакове все было охвачено беспокойством. Полководец доносил, что из крепости вышло до 2000 подвод с женщинами и имуществом под прикрытием кавалерии, а значит, эвакуируют мирное население[694]694
Суворов А. В. Документы. – С. 426.
[Закрыть]. Прошло два дня, и 1 июля Нассау своими гребными судами истребил блокированные под Очаковым остатки турецкого флота, было уничтожено 2 фрегата и 8 других судов. В радости наш герой пророчит принцу:
А уже 5 июля Екатеринославская армия подошла к Очакову. Все было просто отлично.
Между тем на севере разразилась гроза. День 26 июня принес две противоположные вести:
«Приехал курьер с победою на Лимане, 17-го Июня. Капитан-паша атакован и разбит нашею гребною флотилиею; <…> Получено известие, что 21 Июня Шведы заняли предместие Нейшлота и осаждают замок. Произошли разные безпокойства; командирован Лейб-Гренадерский полк. Грейгу велено ссадить войска с транспортных судов, но не с кораблей, атаковать флот неприятельской и после победы итти к Карлскроне[696]696
Карлскрона – главная база шведского военного флота на юге Швеции.
[Закрыть]. Прекрестились, подписывая сей Указ <…> Поедут в город для ободрения жителей и, при надобности, выйдут с Гвардией при Осиновой роще»[697]697
Памятные записки А. В. Храповицкого. – М., 1990. – С. 71–72.
[Закрыть].
Загоралась новая война. При этом за спиной задиристого короля Густава III вполне определенно маячили мачты английского флота и знамена полков прусской армии. К англо-прусскому альянсу примкнула Голландия, где только что на прусских штыках вновь утвердился штатгальтер Вильгельм, изгнанный в 1787 г. партией «патриотов». Потемкин, приближаясь к Очакову, понимал, что политически он ступает по тонкому льду: один неверный шаг в причерноморских степях – и политическая ферментация на Западе стремительно перерастет в военную кристаллизацию на Балтийском море и у наших западных границ. Он постоянно просил императрицу информировать его о состоянии дел на севере. В дневнике А. В. Храповицкого 17 июля появилась весьма многозначительная запись о словах Екатерины II:
Суворов на своем посту знать этих подробностей не мог, в его ушах еще звучали апрельские строки из письма Потемкина о скором взятии Очакова и быстром движении на Измаил, к устью Дуная. Ему казалось, что раз армия наша уже у стен Очакова, то, значит, пора. Тем более что 10–14 июня патрон требовал от него совершить с косы поиск к устью Березани[699]699
Суворов А. В. Документы. – Т. 2. – С. 479.
[Закрыть], чтобы заложить батарею ниже очаковских садов, то есть охватить крепость с запада. Но мнение князя об использовании полководца и его войск 15 июля 1788 г. изменилось, и он дал им другое назначение. Об исполнении нового приказа наш герой донес уже 16-го с борта яхты, готовясь покинуть Кинбурн:
«…ваша Светлость изволили назначить при осаде к Очакову вести мне оную[700]700
То есть осаду.
[Закрыть] от левого фланга армии, к чему назначены на здешнюю сторону полк Фанагорийский гранодерский, баталион гранодер Фишеров и еще составить один из рот гранодерских Орловского и Шлиссельбургского полков – я имел честь получить, по которому в точности касающееся исполнение поспешу сделать»[701]701
Суворов А. В. Документы. – Т. 2. – С. 430.
[Закрыть].
Через несколько часов он уже доносил:
Уже 17 июля 1-й Фанагорийский гренадерский, Фишера и составленный из гренадерских рот орловцев и шлиссельбуржцев батальоны «расположились на левом крыле бугских егерских баталионов; при них котлы и шанцевый инструмент. Другой фанагорийский баталион, с его шанцевым инструментом, и все солдатские палатки, за противным норда ветром, еще с Кинбурнской стороны ожидаются»[703]703
Там же. С. 431.
[Закрыть]. 20 июля 2-й батальон фанагорийцев с косы прибыл и занял свое место[704]704
Там же. С. 432.
[Закрыть]. Из рапорта следовало, что всего в четырех батальонах было налицо 2356 солдат и офицеров[705]705
Там же. С. 433.
[Закрыть].
В эти же самые дни начались осадные работы: решено было закладывать параллели, вести от них вперед траншеи, заложить второй пояс параллелей, установить батареи и начать пробный артобстрел. Об этом легко написать, но из-за каменистого сухого грунта гораздо труднее сделать. Кроме того, надо выбрать точно место для батарей, и рекогносцировка под огнем очаковской артиллерии оказывалась подлинно смертельно опасной. Так, переводчик походной канцелярии Потемкина Р. М. Цебриков 25 июля записал в своем дневнике:
«В сумерках приехал Светлейший; привезли одного раненого из наших егеров и офицеров, и что всех более удивило, то что это был губернатор <…> Синельников, который ядром ранен в пах, в самом опасном месте <…> Губернатор же стоял в сем действии[706]706
На рекогносцировке.
[Закрыть] позади князя шага на два»[707]707
Г. А. Потемкин. Последние годы. – СПб., 2003. – С. 83.
[Закрыть].
На следующий день Потемкин ходил пешком «к батареям, велел пустить в город несколько бомб и сделать несколько выстрелов, и воротился обратно пеший же…»[708]708
Там же.
[Закрыть] Как мы видим, «скучать» под Очаковым никому не приходилось. Но деятельной натуре Суворова такого «рассеяния», как говорилось в XVIII столетии, было мало, она жаждала большего. И 27 июля это большее случилось.
В два часа дня турецкий отряд совершил вылазку и атаковал посты бугских казаков. Суворов, наблюдавший за тем, как турки теснят их, послал казакам помощь, турки ввели подкрепления, генерал ответил тем же – завязалась кровавая схватка. В самый разгар боя герой наш был ранен пулей в шею и был вынужден покинуть поле схватки, начавшей без него, в неловких руках генерал-поручика Ю. Б. Бибинова, превращаться в резню. Наши отступили, понеся большие потери. Все тот же Цебриков отметил:
Потемкин, потрясенный таким оборотом дела, тут же послал полководцу запрос о происшедшем:
«Солдаты не так дешевы, чтобы ими жертвовать по пустякам. К тому же мне странно, что вы в присутствии моем делаете движения без моего приказания пехотою и конницею. Ни за что потеряно бесценных людей столько, что их бы довольно было и для всего Очакова. Извольте меня уведомить, что у вас происходить будет, а не так, что ниже прислали мне сказать о движении вперед»[710]710
Русская старина. – СПб., 1875. – Май. – С. 38.
[Закрыть].
Страдая от раны физически, а от неудачи нравственно, Суворов замедлил с ответом и лишь на следующий день, 28-го, прислал рапорт о происшедшем:
«Вчера пополудни в 2 часа из Очакова выехали конных до 50-ти турков, открывая путь своей пехоте, которая следовала скрытно лощинами числом до 500. Бугские казаки при господине полковнике Скаржинском, конных до 60-ти, пехотных до 100, три раза сражались, выбивая неверных из своих пунктов, но не могли стоять. Извещен я был от его, господина Скаржинского. Толь нужной случай в наглом покушении неверных решил меня поспешить 93 ч[еловека] стрелков Фанагорийского полку к прогнанию, которые немедленно, атаковав их сильным огнем, сбили; к чему и Фишера баталион при господине генерал-майоре Загряжском последовал. Наши люди так сражались, что удержать их невозможно было, хотя я посылал, во-первых, донского казака Аксения Познышева, во-вторых, вахмистра Михайлу Тищенка, в-третьих, секунд-майора Куриса и, наконец, господина полковника Скаржинского. Турки из крепости умножались и весьма поспешно, было уже их до 3000 пехоты, все они обратились на стрелков и Фишера баталион. Тут я ранен и оставил их в лутчем состоянии. После приспел и Фанагорийский баталион при полковнике Сытине, чего ради я господину генерал-порутчику и кавалеру Бибикову приказал подаватца назад. Другие два баталиона поставлены были от лагеря в 1-й версте. По прибытии моем в лагерь посланы еще от меня секунд-майор Курис и разные ординарцы с приказанием возвратитца назад. Неверные были сбиты и начали отходить. По сведениям от господина генерал-майора Загряжского, баталионных командиров и господина полковника Скаржинского, турков убито от трехсот до пятисот, ранено гораздо более того числа. Наших убито: Фанагорийского гренадерского полку – подпоручиков 2, прапорщик один, гранодер 108; ранено: капитанов 2, подпоручиков 1, гранодер 130. Фишера баталиону раненых: секунд-майор Макеев, капитан 1, подпоручик один, гранодер 70; убитых: подпорутчик один, гранодер 30; бугских казаков убитых 12, раненых 4» [711]711
Суворов А. В. Документы. – Т. 2. – С. 434–435.
[Закрыть].
Ожидая этого рапорта и остро переживая большие потери[712]712
Г. А. Потемкин. Последние годы. – СПб., 2003. – С. 84.
[Закрыть], Потемкин в нетерпении шлет нашему генералу новый и весьма суровый ордер:
«Будучи в неведении о причинах и предмете вчерашнего происшествия, желаю я узнать, с каким предположением ваше высокопревосходительство поступили на оное, не донеся мне ни о чем во все продолжение дела, не сообща намерений ваших, прилежащих к вам начальников, и устремясь без артиллерии противу неприятеля, пользовавшегося всеми местными выгодами. Я требую, чтоб ваше высокопревосходительство немедленно меня о сем уведомили и изъяснили бы мне обстоятельно все подробности сего дела»[713]713
Суворов А. В. Документы. – Т. 2. – С. 435.
[Закрыть].
Увы, второй рапорт был еще более кратким, чем первый, и уж точно не обстоятельным:
«…имею честь донести, что причина вчерашнего происшествия была предметом защиты бугских казаков, по извещению господина полковника Скаржинского, так как неверные, вошед в пункты наши, стремились сбить пикеты; к дальнему своему усилению, артиллерия тут не была, по одним видам малого отряда и подкрепления. О начале, как и о продолжении дела, чрез пикетных казаков вашу светлость уведомлено было; начальник, прилежащий к здешней стороне, сам здесь при происшествии дела находился. Обстоятельства Вашей Светлости я донес сего же числа, и произошло медление в нескором доставлении оного от слабости здоровья моего» [714]714
Там же.
[Закрыть].
В этих двух рапортах Суворова действительно много неясного и требующего разъяснения не только для Потемкина. Во-первых, бугские казаки первыми подверглись атаке турок и в соотношении 1:4, схватывались казаки с противником трижды, а потери у них – всего 12 убитых и 4 раненых. Этого как-то мало при троекратном «сцеплении» с противником, превосходящим по количеству в 4 раза. При этом большая часть казаков была пешая, а следовательно, если бы даже казаки (во что верить не хочется) побежали, то должны были бы понести в любом случае гораздо большие потери. Во-вторых, непонятно, почему было нарушено первейшее правило, о котором Суворов пишет в эти месяцы 1787–1788 гг. неоднократно: пехота атаковала без артиллерии, тогда как он постоянно требует обратного и всегда подчеркивает, что пушки ведут по туркам «крестный» огонь от углов каре, а пехота преимущественно работает штыком[715]715
Там же. С. 354–355.
[Закрыть]. Здесь атаки ведутся с точностью до наоборот, то есть пехота атакует без артиллерии неприятеля, превосходящего ее по количеству в 3–4 раза. Отсюда и столь великие потери в пехоте, то есть без сдерживания нашей картечью турецкая пехота, действуя холодным клинковым оружием и ведя прицельный огонь, в чем всегда было ее превосходство, постоянно добирается как пулями, так и ятаганами до наших гренадеров. В-третьих, полководец совершенно не объяснил, на каком этапе он оказался в гуще схватки, командуя ее ходом, а это сразу же пролило бы свет на многое. Ведь сначала он пишет о трехкратной посылке к войскам с приказом их удержать, при этом указывая, что гренадерский батальон Фишера уже участвовал в бою, а ниже, говоря о своем ранении в гуще боя, оставляет стрелков и батальон Фишера «в лутчем состоянии», то есть он находился в их рядах. Почему не стал отводить, будучи ранен легко, как он сам пишет, это понятно: турок было уже слишком много, нужны были свежие части для прикрытия отступления, иначе бы наших солдат могли просто перерезать, потому и явился Фанагорийский батальон Сытина. Почему покинул поле боя, тоже ясно: рана в шее сильно кровоточила, нуждалась в срочном медицинском вмешательстве. О том, что она легкая, стало ясно лишь после осмотра, а не в момент ранения.
Неясно четвертое темное обстоятельство: почему сразу же после отдачи приказа гренадерам Фишера не послал за артиллерией, которая была неподалеку, в резерве у генерал-поручика А. Н. Самойлова, племянника Потемкина. Очевидно, понадеялся, что тот проявит инициативу, а он оказался пассивен. Во всяком случае, князю о пассивности А. Н. Самойлова официально рапортовать не стал, возможно, не желая, чтобы говорили, что сваливает с больной головы на здоровую, а может быть, не рискуя хотя бы косвенно компрометировать близкого родственника своего патрона. Признался в «наличии» А. Н. Самойлова только в частном письме от 10–12 августа, и все тому же де Рибасу[716]716
Суворов А. В. Письма. – С. 169.
[Закрыть], которому по-прежнему писал все откровенно.
В поисках ответа на первые три вопроса можно только гадать, ибо документов, проливающих на них свет, у нас нет. Если же рассуждать логически, то небольшие потери бугских казаков можно объяснить только тем, что Суворов сразу же послал фанагорийских стрелков на выручку, а точнее, использовал стычку на аванпостах, чтобы преподать туркам кровавый урок. Он ведь сам по горячим следам в первом рапорте написал:
К чему «поспешить»? Если отогнать турок и вернуть казакам их «пункты», то фанагорийцы эту задачу выполнили: «немедленно атаковав их сильным огнем сбили»[718]718
Суворов А. В. Документы. – Т. 2. – С. 434–435.
[Закрыть]. Но этого ему показалось мало, и он послал гренадерский батальон Фишера, послал генерал-майора И. А. Загряжского, чтобы тот, очевидно, принял общую команду над всеми: казаками, стрелками, гренадерами. Вот тут-то и турки стали наращивать силы, стычка на пикетах стремительно превратилась в разведку боем – шармицель, как пишет Потемкин. Суворов, очевидно, почувствовал опасность ее разрастания и трижды посылал приказ отвести войска, но, может быть, малые чины двух первых ординарцев и тот факт, что И. О. Курис хоть и был секунд-майором, но заведовал его канцелярией, то есть строевым офицером не был, не оказали нужного воздействия. Тогда четвертым был послан полковник Скоржинский. Последнее вообще странно, ибо если его казаки не выходили из боя, то и ему рядом с генерал-аншефом делать было нечего. В противном случае надо полагать, что казаки либо быстро потеряли аванпосты и оказались за боевой линией, либо полководец сам отвел их, прикрыв фанагорийскими стрелками. Предположить же, что Скоржинский оставил своих сражающихся людей, а сам находился при командующем левым флангом Суворове, просто немыслимо. Но зато, исходя из предположения, что стычка на аванпостах произошла быстро и не в три приема, как можно понять из рапорта полководца, а на трех пунктах одновременно, можно понять и почему у казаков убито всего 12 и ранено 4 человека. Из второго же предположения становится понятно, почему полковник Скоржинский теперь находился при Суворове. Второй вопрос (об артиллерии) объясняется просто: как видно из рапорта Потемкину от 20 июля, среди подчиненных нашему герою частей артиллерии просто нет [719]719
Там же. С. 433.
[Закрыть].
Ответ на третий вопрос кроется, как представляется нам, в том, что Суворов никак не объясняет, когда появился генерал-поручик Ю. Б. Бибиков. Во всяком случае, он упоминается в рапорте лишь после указания на ранение и появление гренадеров полковника П. П. Сытина. При этом полководец отмечает, что, отъезжая в лагерь, «оставил их[720]720
То есть фанагорийских стрелков и гренадеров Фишера.
[Закрыть] в лутчем порядке»[721]721
Суворов А. В. Документы. – Т. 2. – С. 434–435.
[Закрыть]. Значит, Ю. Б. Бибиков был прислан им, чтобы как старший в чине возглавить отступление назад в лагерь. При этом еще два батальона были выдвинуты на версту вперед от лагеря для поддержки выводимых из боя войск на случай, если турки «сядут им на плечи». Это сделано грамотно и обличает высокий профессионализм Суворова.
В чем же тогда его ошибка (а она имела место быть, раз войска понесли большие потери)? Думается, что он недооценил неприятеля, его мужественность и воинственность, способность к быстрому наращиванию удара и умению пользоваться складками местности, хотя последнее было ему хорошо известно по многолетнему предшествующему боевому опыту. Возможно, полководец посчитал, что гарнизон внутренне морально ослаб после поражения флота капудан-паши, произошедшего у него на глазах, после появления Екатеринославской армии перед Очаковым и из-за ощущения своей брошенности, раз флот ушел. Конечно, мы лишь рассуждаем логически, то есть предполагаем, не более. Очевидным является только одно – слабость Ю. Б. Бибикова как командира, заменившего Суворова на последнем этапе боя. Но тут часть вины лежит и на нашем герое: ведь сам собой генерал-поручик появиться среди сражающихся войск не мог. Прислать же его мог только сам генерал-аншеф. Почему? Это-то как раз понятно: другого старшего в чине под руками просто не было, а экзаменовать его на воинские способности было некогда. Однако же отдадим должное Суворову: он никоим образом не сваливает на Ю. Б. Бибикова вину, поэтому так «глухо» упоминает о его участии в бою, которым, судя по тексту, сам руководил с момента неудачной посылки полковника Скоржинского. Очевидно, видя, что его приказы не исполняются, а выводить войска надо, он сам отправился к ним, чтобы воздействовать своим авторитетом.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.
