Текст книги "Непобедимый. Жизнь и сражения Александра Суворова"
Автор книги: Борис Кипнис
Жанр: Биографии и Мемуары, Публицистика
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 20 (всего у книги 42 страниц)
Глава тринадцатая
Год Измаила
Заканчивался 1789 год, и несмотря на одержанные в нем Суворовым две блестящие победы, было в уходящем году что-то непривычно опасное, что-то, от чего почва слегка колебалась под ногами, а на политическом небосклоне все более и более сгущались грозовые тучи. Далеко на Западе Европы в самой середине лета, 14 июля, в славном городе Париже, столице Французского королевства, произошло событие, ни с чем совсем не сообразное: простой народ, санкюлоты – голоштанники, смиренные мастеровые ремесленники, вечно задиристые студенты и даже почтенные буржуа ударили в набат по колокольням многочисленных парижских церквей. Скопом поднялось трудовое предместье святого Антония, и вся эта народная громада, уже несколько месяцев на все корки поносившая трутней аристократов, королеву-австрийку с ее придворными любимчиками и даже совершенно безвредного короля Людовика XVI, тучей двинулась к королевской крепости – тюрьме Бастилии. Той самой, которую триста лет назад возвел на окраине столицы мудрейший король Людовик XI. Возвел исключительно из соображений успокоения духа добрых и легкомысленных парижан. И вот теперь добрый народ города Парижа прикатил к крепости позаимствованные из арсенала пушки, навел их на крепостные ворота, пригрозил разнести их, если не откроют и не спустят подъемный мост. Присланный исключительно для успокоения горожан полк королевской французской гвардии почему-то успокаивать их не стал, а примкнул к разгоряченному народу, чьи самые отчаянные сыны уже переплыли крепостной ров и стали рубить цепи подъемного моста. Видя все это, комендант Бастилии сообразил, что артиллеристы его охлаждать народные страсти не станут и. приказал открыть ворота. Народ толпой ворвался в крепость-тюрьму и отблагодарил коменданта за колебания и промедление, насадив его голову на пику и до позднего вечера нося ее таким оригинальным образом по улицам столицы.
Послы европейских государств, в том числе и Российской империи, поздним вечером этого знаменательного дня, слегка нервически подрагивая и стараясь выводить строки прямее, стали составлять депеши своим министрам и государям. Сообщая о столь удивительном и прискорбном событии, впервые начертали они на писчей бумаге слово, которое, казалось, прожигало листы дорогого веленевого папира, слово, которое отныне предстояло писать им в своих депешах постоянно; слово, которое гремит уже третье столетие и благополучно дожило до сегодняшнего дня, – Революция.
Как порыв начинающейся бури, пролетело слово это из конца в конец континента, распахнуло окна и двери кабинетов, сорвало со столов, метнуло вверх к потолку и закрутило столбом аккуратно дотоле разложенные политические карты, смутив сидевших за ними и ко многому привыкших в этой столь сложной жизни сановных, сиятельных и августейших игроков.
Не успел утихнуть первый раскат грома, как из столицы австрийских Нидерландов, из прекрасного Брюсселя, пришло еще одно ошеломительное известие: добрый бельгийский народ, восемьдесят лет уже дремавший под скипетром проницательной власти австрийских императоров, в октябре все того же непостижимого 1789 года поднялся по примеру легкомысленных французов и потребовал свободы и независимости. И что же? Беломундирные, пудреноголовые цесарские полки уныло потянулись на восток, прочь из земли древних белгов. Правда, генералы их обещали вскорости вернуться.
Тут же из беспокойного Парижа пришла новая сенсационная весть: 5 октября торговки Большого парижского рынка и жены мастеровых, истомленные голодом и дороговизной хлеба, пошли походом на Версаль, вступили в святая святых французской монархии, возведенное с таким тщанием великим Людовиком XIV. Французская королевская гвардия и тут ничего не смогла поделать. Народ потребовал, чтобы король и королева вместе с дофином покинули изящнейший из дворцов и прекраснейший из парков Европы и переселились в бушующий Париж. И хотя из столицы примчался начальник национальной гвардии, благородный и честный, мужественный и либеральный маркиз А. де Лафайет, даже он, герой войны за независимость американских колонистов, один из лидеров Учредительного собрания, смог лишь обеспечить безопасность королевской четы, которой пришлось покинуть Версаль – навсегда. Теперь король и королева поселились во дворце Тюильри, в сердце Парижа как заложники Революции.
А по всей Франции ветер разносил дым от горящих дворянских усадеб, от сжигаемых крестьянами на сельских площадях феодальных владельческих «крепостей» на землю и на право многочисленных барщин, оброков и иных платежей, опорожнявших до дна мужицкие кошельки. Великий страх сжимал сердца дворян и придворных аристократов, сотнями семьи их поспешно снимались с родовых насиженных мест и устремлялись за границы Франции. В обиход стало входить новое слово – эмиграция.
Хотя все трясения происходили на другом конце Европы, но думающие люди в Санкт-Петербурге понимали, что все это так или иначе отзывается и на России. На ум приходили аналогии: так, 21 октября А. В. Завадовский занес слова императрицы о перемещении королевской семьи в Париж, что в Тюильри будет король чем-то вроде Карла I Стюарта английского[921]921
Памятные записки А. В. Храповицкого. – М., 1990. – С. 209.
[Закрыть], которому в конце концов Кромвель отрубит голову, – разумела, хотя и не сказала государыня. Через десять дней новая его запись говорит, что Екатерина II постоянно сравнивает французские события с революцией в Англии и поминает Кромвеля:
«В небытность Графа[922]922
А. А. Безбородко.
[Закрыть] читал почту перед Цесаревичем. – Е(е) Величество заметила нынешнее время эпохою в рассуждении бунтов <…> Слово Кромвелево dans les memoires de Cardinal de Retz[923]923
«В мемуарах кардинала де Реца» (фр.).
[Закрыть], что против бунта иметь план нельзя: само собою выльется. Приказали подать сию книгу…»[924]924
Памятные записки А. В. Храповицкого. – М., 1990. – С. 213.
[Закрыть]
Государыня была и права, и не права: «бунт» действительно развивается без плана, но в данном случае он был революционный, а значит, сам собой утихнуть, истощившись, не мог, на что императрица и намекала. Он действительно сам собой вылился, но только в свержение монархии и учреждение Республики, с которой через десять лет Суворову же и пришлось воевать, но уже при другом русском государе и совсем в других обстоятельствах. Мы же в завершение этого сюжета отметим, что чисто просвещенческая привычка не покидает императрицу и в столь политичном разговоре: в подкрепление верности своей мысли она приказывает подать ей упомянутые мемуары; мысли по-прежнему влекут ее к чтению, а чтение порождает новые мысли. Время меняется, но Просвещение не стареет.
Екатерина II зорко следит за переменами в Западной Европе, правильно понимает их сиюминутную опасность для своих планов и для будущности России:
«Брабантским[925]925
Брабант – главная провинция Бельгии, Брюссель – его столица.
[Закрыть] замешательствам помогают Пруссия и Англия. Две партии: Питт[926]926
У Питт-младший – премьер-министр, враг России.
[Закрыть] хочет войны, дабы воспользоваться нынешними в Европе обстоятельствами; но противная сторона утверждает, что, обезсиля Россию, не получат выгод в коммерции, ибо усилят другие, а Император, сделав с Турками мир, всегда Пруссакам противостоять может»[927]927
Памятные записки А. В. Храповицкого. – М., 1990. – С. 213.
[Закрыть].
Опасность разрастания войны за счет вмешательства в нее Пруссии и брожения в Европе не оставляет императрицу весь декабрь. 24-го, накануне Рождества, она говорит:
«Теперь мы в кризисе: или мир, или тройная война, то есть с Пр[уссией]…» [928]928
Там же. С. 214.
[Закрыть]
В самый Новый год, 31 декабря, она снова возвращается к этой теме:
И все надежды ее связаны с Потемкиным:
Счастлив человек, не обремененный государственными трудами, он живет спокойно. Суворов все эти месяцы столь тревожной осени и начала зимы 1789 г. сидит в Берладе, и письма его дышат покоем: 2 декабря пишет он дорогой Наташе с таким расчетом, чтобы письмо дошло к Рождеству. Письмо простое и очень теплое. Он желает здоровья столь им уважаемой С. И. де Лафон, отмечает полное затишье:
Конечно, эти строки печальны: герой наш признается, что долг службы для него на первом месте перед чувством отцовской любви. Нет, он не лишен ее, она прорвется десятком строк ниже, но если она мешает быть ему полководцем, то тем хуже для нее. И дело не в том, что ему уже исполнилось шестьдесят лет. Нет, сердце его все еще живо, но его служение, его долг для него на первом месте. Он поступает как герой Тита Ливия или Плутарха: сначала служит Отечеству, а потом уже всему остальному, даже и любимой дочери. Таков Суворов, иначе бы он не был самим собой. В этом секрет его всегдашних побед – в самозабвении.
В следующей строке смягчает он свою брутальность и шутливо пишет о наступивших здесь, в Молдавии, московских морозах, о приятном обществе и общении в Яссах, в ставке Потемкина, о награждении драгоценной шпагой за Рымник. И тут спохватывается и переходит на мягкий и любовный лад, обращенный к Наташе:
«Ну полно, душа моя Сестрица, уж очень я сериозен. Айда как мир, так я приеду с тобой потанцевать, а коли зарезвишься, то пусть тебе Софья Ивановна изволит приказать высечь. Бог даст, как пройдет 15 месяцев, то ты пойдешь домой, а мне будет очень весело, через год я эти дни буду по арифметике щитать…»[932]932
Суворов А. В. Письма. – С. 193.
[Закрыть]
Письмо становится теплым и человечным и едет на почтовых в далекий Петербург, а до нового подвига надо прожить еще целый год.
Вот и настал он, новый, 1790-й, год. Суворов усердно помогает Потемкину в его сношениях с турками: князь Таврический ищет среди военачальников и политиков Порты сторонников мира, столь необходимого уже России. И вот об этих деликатных поручениях патрона наш герой упоминает в письме от 10 января:
Смысл этих «темных» для сегодняшнего читателя строк таков: Мухафиз-паша, сдавший Бендеры Потемкину на капитуляцию, был одним из тех, кто склонялся к миру. Но вступивший недавно на престол Османа молодой Селим III тогда еще хотел войны и мог казнить Мухафиза, так как был комендантом Бендер. Этого нельзя было допустить, иначе остальные паши побоятся договариваться с русскими и крепости их придется осаждать и брать штурмом. Вот потому-то и спешит Суворов передать наши «золотые слова судьбы» от Потемкина паше: не спешить на тот берег Дуная в Браилов, где могут его вполне ожидать палачи, недаром ведь один из помощников Мухафиза, Гаджи-Мехмет-ага, уже бежал из Браилова под защиту русских[934]934
Там же. С. 602.
[Закрыть]. Ну что же, Мухафиз умен и осторожен, он внемлет советам фельдмаршала, делает малые марши и разведывает обстановку в Браилове, не спеша сунуть голову в пасть льва.
Но главную ставку в борьбе за мир в турецком лагере делал Потемкин на нового великого визиря. Это был «старый знакомец» его и Суворова, бывший капудан-паша Газы Хасан. Тот самый, с которым имели они дело в июне 1788 г. на водах Лимана, тот, кого победил Ф. Ф. Ушаков при острове Фидониш 3 июня того же года. Старый моряк из собственных неудач сделал правильный вывод: с Россией надо мириться. Поэтому когда в ноябре 1789 г. султан призвал его на главный пост в Диване, Газы Хасан-паша поставил условием заключение мира. В эти зимние месяцы он начал обмен письмами с Потемкиным, а Суворов служил им посредником. Так, в письме от 18 февраля, поздравляя своего шефа со званием Великого Гетмана Екатеринославского казачьего войска, полководец упоминает о получении потемкинского письма от 16 февраля, князь же в нем писал ему:
Обстановка усложнялась с каждой неделей, в том числе и смертельной болезнью императора Иосифа II. Суворов и Потемкин понимали, что кончина его может ослабить и даже погубить русско-австрийский союз. Вот почему в том же письме от 16 февраля есть многозначительное упоминание:
Через четыре дня Иосифа II не стало. Получив известие об этом, Суворов сразу же написал князю Таврическому и в немногих строках проявил свой широкий политический кругозор:
«Проливаю слезы о незаплатимом Союзнике! Леопольд[937]937
Леопольд II до того правил во Флоренции, великий герцог Тосканы – в течение 25 лет, провел ряд реформ в духе просвещенного абсолютизма, действительно был скуп.
[Закрыть] был скупой гражданин по прежнему престолу! Ныне Белград с протчим его удержать должен[938]938
Суворов высказывает надежду, что завоевания в Сербии и старая распря с Пруссией из-за Силезии (Шлезия) заставят Леопольда II сохранить союз с Россией.
[Закрыть]; Шлезия та ж для Австрийского дому…»[939]939
Суворов А. В. Письма. – С. 195.
[Закрыть]
Теперь переговоры с великим визирем становились чрезвычайно важны. Потемкин и Суворов готовились к ним каждый в меру своей компетенции. Так, через короткий срок после письма от 23 февраля, цитированного только что, наш генерал-аншеф пишет своему доверенному лицу секунд-майору Фанагорийского гренадерского полка М. С. Лалаеву, посланному вперед, к Дунаю, чтобы встретить ожидаемого вскоре Газы Хасан-пашу:
«Буде виз[ирь] сегодня сюда явился б, Лалаеву принять его ласково и откровенно. Любопытствовать благопристойно о мире, войне и новизнах. Подчевать кофеем, табаком и, если пожелает, пилявом, кебабом и пр[очим], как и питьем.
Меня предуведомить.
В свое время просить ко мне. По возвращении от меня – трапеза, коли не прежде»[940]940
Суворов А. В. Письма. – С. 196.
[Закрыть].
Через две недели в новом письме Потемкину упоминает он об угощении, данном Мустафе-эфенди, представителю великого визиря при фельдмаршале[941]941
Там же.
[Закрыть]. Писано было это 14 марта, но вскоре пришло известие о смерти Газы Хасан-паши. Надеждам на мир пришел конец. Потемкин подозревал, что великого визиря могли отравить: новый глава Дивана Шериф Хасан-паша был сторонником войны. Тут же Турция заключила с Пруссией оборонительный и наступательный союз. И в майском письме Суворова к дочери появляется характерная фраза:
Ожидание грядущих событий: Пруссия и Англия только что заключили союз с Речью Посполитой, шведы активизировались в Финляндии и на Финском заливе, австрийцы сдают под прусским нажимом, перед турками – все это делает тон этого письма весьма минорным:
«Сберегай в себе природную невинность, когда напоследок окончится твое учение. На счет судьбы своей предай себя вполне Промыслу Всемогущего и, насколько дозволит тебе твое положение, будь непререкаемо верна сей Великой Монархине. А ея солдат, я умираю за мое отечество, чем выше возводит меня милость ея, тем слаще мне пожертвовать собою для нея. Смелым шагом приближаюсь к могиле, совесть моя не запятнана. Мне шестьдесят лет, тело мое изувечено ранами, и Бог оставляет меня жить для блага государства. К ответу за то я должен буду и не замедлю явиться пред великое Его судилище. Вот сколько разглагольствий, несравненная моя Суворочка. В эту минуту я забываю, что я ничтожный прах и снова обращусь в прах…»[943]943
Там же. Стлб. 944–945.
[Закрыть]
Я перечел эти строки и подумал: а в чем здесь, собственно, минор? Нет, в этом обращении к той, кого считает он единственным родным ему существом, есть что угодно, только не упадок духа. По-старчески дальнозоркий, он видит в этот миг как никогда ясно и свое прошлое, и свое настоящее, и свое будущее. Искренняя вера дарует ему и бодрый шаг, и силы жить и служить государству, несмотря на годы и раны, ибо совесть его чиста и нет в нем страха перед Высшим судом.
Следующий месяц, июнь, принес новые тревоги: Австрия все больше поддавалась давлению Пруссии и Англии, а тут еще принц Кобург имел неосторожность самостоятельно атаковать турок и потерпел серьезную неудачу. Турки активизировались, и австрийский фельдмаршал стал просить Потемкина о помощи. Тот 13 июня отдал приказ Суворову с корпусом продвинуться к Фокшанам и вести разведку до Слободзеи на Дунае; 24 июня он велел генералу найти неприятеля и сразиться, а 28 июня корпус Суворова был уже в деревне Гирлешти на правом берегу реки Серет, южнее Фокшан. Однако до сражения дело не дошло: с севера пришли известия о победе адмирала В. Я. Чичагова над шведским флотом, запертым в Выборгском заливе, что резко понижало какие-либо шансы короля Густава III на продолжение войны. А 8 июля контр-адмирал Ф. Ф. Ушаков атаковал и разбил турецкий флот в Керченском заливе. На великого визиря оба события, очевидно, подействовали отрезвляюще, и попытка наступления, столь пугавшая принца Кобурга месяц назад, явно стала выдыхаться. Суворов, хорошо информированный о происходящем, уже 13 июля поздравлял Потемкина с победой над шведами[944]944
Суворов А. В. Документы. – Т. 2. – С. 510.
[Закрыть], а 23 июля писал ему:
Поэтому-то неудивительно, что 27 июля он пишет своему патрону:
Может быть, из этого смягчения и вышел бы толк, но давление Англии и Пруссии на Австрийскую империю все более усиливалось. 31 июля[948]948
Там же. С. 200.
[Закрыть] Суворов получил от своего патрона письмо, сообщавшее о капитуляции австрийцев перед пруссаками на конференции в Рейхенбахе 27 июля (старый стиль). Австрия отказывалась от своих завоеваний в Османской империи в обмен на прусскую помощь в подчинении революционной Бельгии. Таким образом, надежды, высказанные Суворовым в феврале, не оправдались. Зато «букарештские приятели»[949]949
Так «скромно» генерал называет своих шпионов.
[Закрыть] генерала уже 30 июля оповестили графа Рымникского о свершившемся в Рейхенбахе, равно как и о прибытии оттуда в Бухарест прусского полковника с двумя курьерами, одним английским, а вторым прусским, отправляющимися в Константинополь. Можно сказать, что герой наш в этот момент был еще и «ушами» Потемкина, «слышавшими» в столице Валахии все необходимые для русского главнокомандующего военно-дипломатические секретные новости.
Оставаться теперь, когда австрийцы покидали Валахию, было рискованно, и Суворов увел свой корпус в эти же августовские дни назад в Молдавию. Обстановка менялась на глазах – лето кончалось, театр военных действий резко сузился: по условиям перемирия, заключенного австрийцами с Турцией, Валахия объявлялась нейтральной, русские могли действовать лишь на Нижнем Дунае, примерно на стокилометровом фронте от Браилова до устья Дуная. Но тут находились сильные турецкие крепости, запиравшие переправу через него: Браилов, Исакча, Килия, Тульча и, наконец, знаменитый Измаил. Брать приступом или осаждать каждую из них и терять время? Тут было над чем задуматься. Результатом своих размышлений герой наш и поделился с Потемкиным в письме от 29 сентября:
«В присутствии или помощи сухопутных войск гребной флот возьмет Килию, Измаил и Браилов… Для услуг сего последнего подвесть может нечто осадных артиллерии и припасов; или эти доставит благовременно резервный корпус водою, от стороны Никорештского лесу готовые, кроме фашин [950]950
Связки крупного хвороста, используемые для заваливания рвов.
[Закрыть], кои тож изправить в здешних местах. Раи, Милостивый Государь, оговорены от нейтралитета, в свое время сухоп[утное] войско перейдет здесь при Сербанешти, спустит мост за устье Бузео и в Браиловском Рае. Как декрет на Булгарию не опубликован, мечтается в перспективе, что по времени Ваша Силистрия и ближе к трибуне префекта[951]951
Константинополь.
[Закрыть]… ежели черта пера[952]952
Мирный договор.
[Закрыть] не предварит острие меча…»[953]953
Суворов А. В. Письма. – С. 201.
[Закрыть]
Смысл этого словесного ребуса следующий: гребная флотилия контр-адмирала О. М. де Рибаса прорывается в гирла Дуная и берет крепости, препятствующие русским войскам, с их же помощью все необходимое можно доставить водою. Но это лишь первый этап операции, а вот если он будет исполнен быстро, то настанет черед второго: так как области, заселенные христианами (райей), равно как и Болгария, в соглашение о перемирии не включены, то теперь можно будет навести мост через Дунай за устьем Бузео и пойти вглубь Болгарии, взяв Силистрию. А там кто знает, чего достигнет русский штык, если турки вовремя не попросят мира.
Перед нами впервые предстает черновик уже не плана сражения, но плана кампании. Сквозь обличье уже давно зарекомендовавшего себя блестящего тактика начинает просвечивать талант стратега.
Дальнейший ход событий показал, что набросок плана не был случайностью: творческое развитие полководца в эти осенние дни переходило на новый качественный уровень. Если 22 октября он поздравлял Потемкина со сдачей Килии[954]954
Она капитулировала 18 октября.
[Закрыть], то 24-го сообщал де Рибасу, что у него уже давно разработан план взятия Браилова, рассчитанный на 9 ночей подготовки [955]955
Суворов А. В. Письма. – С. 202.
[Закрыть]. Пройдет полтора месяца, и Суворов разработает подобный же план подготовки для штурма Измаила, только там все рассчитано будет уже на 3 (!) дня[956]956
Суворов А. В. Документы. – Т. 2. – С. 528–534.
[Закрыть]. Перелистнем еще 35 дней в его жизни, и окажемся в самом конце ноября: 29-го из Галаца (то есть с берегов Дуная) пишет он снова отважному Осипу Михайловичу и с еще большими подробностями набрасывает идею похода через Дунай в Болгарию на Шумен (Шумлу) – крепость и ставку великого визиря. Его мысль уже устремляется к двум вполне определенным стратегическим пунктам в Болгарии – Шумле и Варне, овладение которыми открывает путь через Балканские горы на Константинополь. Суворов уже детально рассчитывает места дислокации и рокировки войск на зимний, подготовительный, период кампании, после которого весной следующего года они выступят в большой поход, «и тогда затрепещет Силистрия, тогда нас не смогут обойти слишком близко, и да здравствует Шумна, равно как и берега Варны»[957]957
Суворов А. В. Письма. – С. 204.
[Закрыть].
Он не просто делится с контр-адмиралом своими идеями, но призывает его вместе с гребной флотилией стать соучастником военного предприятия. Ум его работает как сложнейший часовой механизм, он учитывает особенности доставки продовольствия для войск, заготовок осадных материалов, рассчитывает распределение частей по обороне опорных пунктов. Перед мысленным взором его разворачивается величественная картина весеннего наступления. Суворов не может более удерживать этот океан мыслей, волнующийся в его голове, он берет в руки перо и на следующий день, 30 ноября, пишет снова де Рибасу:
Как и все истинные мыслители, в своей профессиональной сфере наш герой – истинный диалектик. Он отлично понимает внутреннюю взаимосвязь частей и целого в искусстве войны. За сутки до этого, ругая перед де Рибасом бездарных рутинеров в генеральском шитье, он точно определяет причины их вредности: это люди, «коим неведомы основы нашего искусства, а особливо же прекрасное целое, из корней его вырастающее» [959]959
Там же. С. 203.
[Закрыть]. Он уверен, что прекрасное целое, то есть победоносная война, вырастает из постоянно наращиваемых одна за другой побед. Поэтому на следующий день, 30-го, он начинает изложение своего плана следующими словами:
И дальше он исписывает лист на лицевой и оборотной стороне быстро бегущими французскими фразами, цепляющимися одна за другую. Это уже сформулированный и разбитый на пункты план кампании на весну 1791 г.
Первым пунктом Суворов ставит взятие Измаила, к тому времени уже более месяца осаждаемого. После этого «осада Браилова по всем правилам. Предположительно она закончится в 9-11 ночей, в крайнем случае к середине апреля. Что затем делать станете?»[961]961
Там же. С. 205–206.
[Закрыть] Затем, запасшись снарядами и провиантом, должна действовать флотилия:
«…не упустите момента – берегом Болгарии поднимитесь к Силистрии. 4–5 дней на подготовку, осадите ее и кончайте дело, с тем чтобы возвратиться в Мачин к середине мая, когда истечет срок перемирия. Но надобно разрушить Силистрию по возможности до основания, а также и Гирсов, который кстати пришлось бы взять по пути. Я не считаю это излишним предосторожности ради, чтобы нас ненароком не обошли»[962]962
Там же. С. 206.
[Закрыть].
Какую наблюдательность и глубокий анализ демонстрирует здесь Суворов: Гирсов необходимо взять, иначе противник воспользуется им для перехода на северный берег Дуная и опасного флангового обходного удара, который может застопорить всю кампанию. Что же дальше? Де Рибас должен вести флотилию вниз по Дунаю и выйти в Черное море[963]963
Суворов А. В. Письма. – С. 206.
[Закрыть]. Только бы австрийцы продолжили перемирие, иначе придется тратить русские войска на оккупацию Валахии и Бухареста, те войска, «которые кстати бы пришлись для лучшей службы [964]964
То есть для похода в Болгарию.
[Закрыть]. Сим образом с меньшими затратами приблизим мы почетный мир»[965]965
Суворов А. В. Письма. – С. 206.
[Закрыть]. Здесь другой бы поставил точку, но он не другой, он Суворов, и поэтому продолжает:
«И тогда: 4. Вы выступаете с тремя корпусами. Один будет продвигаться вместе с флотом вдоль берега Черного моря на Варну. Измаильский и Мачинский корпуса атакуют Шумну, открывают ворота на Балканы и добывают желанный мир. На крайний случай нужны два корпуса: главная цель первого – Варна, второго, усиленного – Шумна. Разом.
Стремительная мысль, блестящий лаконичный стиль – все устремлено к единой конечной цели. Весь Суворов перед вами, благосклонный мой читатель. Он пишет эти строки, а перед ним уже лежит ордер Потемкина, повелевающий нашему полководцу принять команду под Измаилом:
«Флотилия под Измаилом истребила почти все их суда, и сторона города к воде очищена.
Остается предпринять, с помощью Божиею, на овладение города. Для сего, Ваше Сиятельство, извольте поспешить туда для принятия всех частей в Вашу команду, взяв на судах своих сколько можете поместить пехоты <…> Прибыв на место, осмотрите чрез инженеров положение и слабые места. Сторону города к Дунаю я почитаю слабейшею <…> Боже, подай Вам свою помощь! Уведомляйте меня почасту. Генерал-майору и кавалеру де Рибасу я приказал к Вам относиться»[967]967
Суворов А. В. Документы. – С. 524–525.
[Закрыть].
Дело было нешуточное, раз Потемкин вручил ему главное командование и одновременно уповал на помощь Божию. Необходимо заметить, что из ставки своей фельдмаршал верно определил слабость обороны крепости со стороны Дуная и указывал именно на нее генералу.
Как мы видели, де Рибас в октябре овладел Килией, вскоре пред ним пали Тульча и Исакча, с этими победами и поздравлял его Суворов в письме от 29 ноября. Но Измаил, стоявший на левом берегу Килийского гирла Дуная, оставался неприступен. Его положение на северном берегу позволяло при желании превратить город-крепость в опорную базу для вторжения турецких войск в Молдавию с юга, или же, если великий визирь все-таки перейдет Дунай под Галацем или Браиловым, войска, стоящие в Измаиле, могут ударить во фланг главным силам русских, как они уже пытались сделать это летом 1789 г.
Вот почему 18 ноября (старый стиль) гребная флотилия де Рибаса подошла к крепости, а 21 ноября корпуса генерал-поручика П. С. Потемкина и генерал-аншефа В. И. Гудовича обложили ее с суши. Однако же самый профиль местности и скудость ресурсов для ведения инженерного наступления, равно как и отсутствие тяжелой осадной артиллерии, делали правильную осаду невозможной. Кроме того, не хватало продовольствия и начинались заболевания среди наших войск. Поэтому военный совет под предводительством В. И. Гудовича, собравшийся 26 ноября, постановил отступить, перейдя к блокаде, что было неэффективно для достижения поставленной цели. А она была столь необходима, что Потемкин, как бы упреждая решение осаждающих крепость генералов, назначил над ними Суворова, чтобы добиться единственно нужного ему результата – падения Измаила.
О том, насколько результат этот князю Таврическому необходим, гласит письмо его к полководцу, приложенное к ордеру от 25 ноября:
«Измаил остается гнездом неприятеля. И хотя сообщение прервано через флотилию, но все он вяжет руки для предприятий дальних. Моя надежда на Бога и на Вашу храбрость. Поспеши, мой милостивый друг! По моему ордеру к тебе присутствие там личное твое соединит все части. Много тамо равночинных генералов, а из того выходит всегда некоторый род сейма нерешительного. Рибас будет Вам во всем на пользу и по предприимчивости, и усердию; будешь доволен и Кутузовым[968]968
Это о М. И. Голенищеве-Кутузове.
[Закрыть]. Огляди все и распоряди, и, помоляся Богу, предпримайте. Есть слабые места, лишь бы дружно шли, князю Голицину дай наставления, когда Бог поможет, пойдем выше» [969]969
Кутузов М. И. Документы. – М., 1950. – Т. 1. – С. 113.
[Закрыть].
Судя по всему, Суворов внимательно следил за обстановкой под Измаилом, поэтому назначение туда не явилось для него неожиданностью. Очень по-деловому кратко рапортовал он главнокомандующему:
Обратите внимание, это письмо 30 ноября, ордер Потемкина о необходимости не соглашаться с решением военного совета от 26 ноября был послан к полководцу лишь 29-го, то есть не был нашему герою еще известен 30-го. А он уже велит генералам вернуться к крепости. Значит, граф Александр Васильевич к 30 ноября уже знал о решении военного совета и, только что получив власть, тут же употребил ее по своему разумению, не дожидаясь и не нуждаясь в сугубом указании на это от своего патрона. Вот что значит самостоятельность мышления, которую полководец вырабатывал в себе с юношеских лет.
Потемкинский секретный ордер от 29 ноября получил он, очевидно, в дороге 2 декабря по прибытии в лагерь наших войск под Измаилом, когда дело уже было сделано: войска удержаны на осадных позициях. Это была первая его удача под неприступными валами турецкой твердыни. Ордер этот официально развязывал ему руки:
«…они[971]971
То есть члены военного совета.
[Закрыть] решились отступить. Я, получа сейчас о том рапорт, представляю Вашему Сиятельству поступить тут по лучшему Вашему усмотрению продолжением ли предприятий на Измаил или оставлением оного. Ваше Сиятельство, будучи на месте и имея руки развязанные, не упустите, конечно, ничего того, что только к пользе службы и славе оружия может способствовать…»[972]972
Сборник военно-исторических материалов. – СПб., 1895. – Вып 8. – С. 194.
[Закрыть]
Жребий был брошен, и Суворов решительно принял его, рапортовав 2 декабря из лагеря под крепостью:
Во-первых, он произвел тщательную рекогносцировку укреплений и подступов к ним. Она велась им лично вместе со старшими начальниками: П. С. Потемкиным, А. Н. Самойловым, сменившим В. И. Гудовича, отозванного на Кубань, и де Рибасом. Параллельно началась прикидка необходимого количества заготовляемых штурмовых средств: фашин, лопат, штурмовых лестниц. Офицеры квартирмейстерской части выбирали места для оборудования артиллерийских позиций для штурм-батарей, чей огонь должен был подавлять артиллерию и стрелков неприятеля. Намечены были меры по подготовке войск к самому штурму. Но главное, чем теперь занялся Суворов, было составление диспозиции.
Судя по всему, она была разработана не позднее 6 декабря. Началом работ было определено 8 декабря, 18 часов[974]974
Суворов А. В. Документы. – Т. 2. – С. 528.
[Закрыть]. С большой тщательностью, не брезгуя никакими деталями, описал Суворов проводимые работы, их виды, количество человек и шанцевого инструмента. Закладывалось четыре батареи, по две с правого и левого флангов крепости, каждая на десять полевых орудий, на строительство были брошены 1000 человек, работающих в две смены, точно указано количество каждого вида шанцевого инструмента, равно как и число мешков, туров, фашин и даже фашинных кольев. Четко продумана система конного и пехотного прикрытия проводимых работ, причем указано, что:
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.
