Текст книги "Дневники мотоциклиста"

– Здравствуйте, – поздоровался я, обходя оставшуюся рядом с кушеткой лужу с испаряющимся спиртом. – Я – Даниил… Даниил Громов, – громко произнес я свое имя и фамилию своему уже практически уснувшему в своем кресле собеседнику.

Его затуманенный взгляд смотрел на меня, словно я пил вместе с ним всю эту ночь, и то, что я сейчас ему представился, было лишним.

– Да, – пробормотал он, пытаясь что-то найти у себя в столе, всем своим видом давая мне понять, что вразумительных ответов я от него не получу.

– Я хотел бы знать, как я к вам попал и где мои вещи? – продолжал я эту, наверно бессмысленную беседу. – Вы слышите меня? – уточняя, что он еще со мной, добавил я.

– Да… да, очень просто, – выдал он мне в ответ, все же найдя свою заначку коньяка и громко поставив ее на стол. – Ехал… ехал… И попал, – подмигнув мне и одним движением распечатав только что найденную бутылку, проговорил он. – Не поехал бы, если бы знал.

– В смысле? – не понимая, о чем он, переспросил я.

– Вот так, – тыкая указательным пальцем в больничный лист, продолжал мой собеседник, создавая впечатление не очень трезвого и не очень адекватного человека.

Заглянув в этот лист, я увидел в нем свое имя и фамилию, и уже не обращая никакого внимания на уставшего доктора и не спрашивая у него разрешения, взял его в руки.

Громов Даниил… поступил в приемное отделение… больницы… после дорожно-транспортного происшествия… срочно взяты анализы… кровь… состояние…

Большую часть из того, что там было написано, я не смог прочитать, да и мне это не особо было важно, главное, что я чувствовал себя отлично и узнал причину своего появления здесь, остальное в виде моих провалов в памяти можно было легко восстановить дома, так что в дальнейшем пребывании здесь я не видел никакого смысла.

– А вещи где мои? – продолжил я свой опрос.

Но пока я пытался прочитать свой больничный лист, половина бутылки найденного коньяка была уже отпита, что спутало всякую связанность в речи моего врача.

– Там, – указывая мне на дверь, побормотал он.

– Где там? – переспросил я, понимая, что вряд ли получу вразумительный ответ.

Видимо, мои вопросы так развеселили моего изрядно надравшегося собеседника, что он залился громким, не совсем здоровым смехом. Не желая дальше наблюдать за этим, мягко сказать, клоуном, я задал последний вопрос, без которого я не мог отсюда исчезнуть.

– Я выписан?! – уже совершенно не скрывая своего раздражения, спросил я.

Мой вопрос нисколько не смутил этого раззадоренного весельчака, и сквозь свой смех он лишь выкрикнул: – Конечно!

Вопрос по поводу моих личных вещей был до сих пор открыт, но выяснять его с ним мне не очень-то хотелось, и я решил, что такая же «приятная», но более адекватная медсестра будет мне более полезна.

Я вышел из кабинета очень раздраженным, удивляясь такому поведению и такому отношению, но понимая, что там, где я живу, бывает и хуже, я дошел до высокой стойки медсестер. Но, никого там не обнаружив, что шло вразрез со всеми больничными правилами, я прошел обратно в свою палату.

К своему великому удивлению, на стуле рядом с моей кроватью я обнаружил свои аккуратно сложенные вещи, словно наш разговор с выпившим доктором кто-то подслушивал, и дабы не подставлять своего начальника, выполнил все мои просьбы. Как ни странно, все было абсолютно чистым, словно только что из прачечной.

Я быстро скинул с себя больничную пижаму, натянул джинсы и майку, и увидев, что даже шлем оказался под курткой, улыбнулся всему этому утреннему спектаклю.

Достав из кармана куртки свой телефон, я не обнаружил на его дисплее ни одного неотвеченного вызова, словно мое исчезновение было вполне нормальным. Лишь одно пустое смс от Вики, словно я сам должен был вставить в него слова, красовалось на моем экране, со вчерашней датой и вечерним временем.

«Неужели она решила сдержать, свое слово? – прозвучало у меня в моих мыслях… – То слово, которое дала еще в самом начале, что тут же уйдет от меня, если со мной что-нибудь произойдет, благодаря моим двум колесам».

Тогда у меня не было времени размышлять над этим, и остановив полет своей фантазии на том, что она может и не знать о произошедшем, я поймал себя на мысли, что, как бы смешно это ни звучало, я и сам не очень-то был в курсе.

Взглянув на часы, я увидел, что этот день только начинается, и мне пора было уже разобраться с тем, что я натворил вчера.

Схватив шлем подмышку, и направляясь к выходу, перед уходом я заглянул лишь к своему ночному курящему собеседнику, но среди еще спящих и уже просыпающихся постояльцев той палаты, в которой он скрылся ночью, его не оказалось, будто его в ней и не было вовсе.

Лишь через несколько месяцев я узнал, что через пару часов после нашего общения он скончался от последней стадии рака, а напившийся заведующий был никем иным, как его старшим братом, до последнего боровшимся за его жизнь. Он даже поскупился всеми правилами и положил его в свое отделение, только ради того, чтобы быть ближе. Но как бы ни старался старший брат, младший не хотел даже пытаться, даже специально перевелся в палату к одному любителю выпить и покурить.

У тебя ничего не будет, пока ты сам это не захочешь, а распоряжаться чужой судьбой мы не вправе, так же, как и чужими желаниями.

Я вышел через проходную на улицу, где дождь уже сотворил поток из луж. Мой город только начал просыпаться, и такое утро мало кому бы понравилось.

Звонить своим близким в такую ранья не стал, хотя сейчас это даже было бы интересно.

Пошарив по карманам, и обнаружив, что в них пусто, я запрыгнул в наверно первый, тем утром рейсовый пустой автобус, который через пятнадцать минут подвез меня к моему родительскому дому.

Дождь, проливаясь с неба огромными каплями, все еще шел, и я, шлепая по лужам, с чувством чего-то потерянного, дошел до своего подъезда, не встретив ни одного прохожего на своем пути. Зайдя в квартиру и стараясь не шуметь, я тихо прошел в свою комнату, усевшись в кресло, я открыл то пустое смс, пытаясь понять, какие слова она хотела в него вложить. «Неужели она и вправду готова все перечеркнуть?.. – кружилось в моей голове… – Нет! Не верю… этого не может быть…» И не заметив, как я нажал на кнопку вызова, услышав отчетливое: – Алло.

– Да, Вик, ты меня слышишь, со мной все хорошо, – быстро прислонив телефон к уху, заговорил я.

Но в ответ я услышал снова лишь ее: – Алло.

– Да, – уже в который раз повторял я в надежде, услышать хотя бы привет, но она лишь повторяла: Алло… Я не слышу… Говорите…

После чег, я услышал шипящие гудки.

Ее голо, был довольно бодрым, будто она не спала или уже встала, но на часах было только около семи, что говорило о том, что скорей всего она еще не ложилась.

Я попробова, еще несколько раз дозвониться до нее, но в ответ абонент был уже не доступен.

Слишком много навалилось на меня за один день, что разобраться во всей этой каше сразу, у меня не было сил. Вопросов было больше чем ответов, и стараясь хоть что-то вспомнить, я просидел в своем кресле еще несколько часов, пока не услышал, как открылась входная дверь. В холе раздались голоса моих родителей, которые, видимо, не ночевали дома, и вернулись с какого-то мероприятия.

«Точно, как я мог забыть?!.. – вдруг осенило меня. – Ведь вчера был день рождения моего двоюродного брата, крестника моего отца, и, видимо, они засиделись там допоздна, так что решили остаться.

Я не стал выходить из своей комнаты, не желая видеть удивление своего отца и выслушать множество вопросов от мамы. Именно выслушать, потому что услышанный вопрос всегда предполагает ответ, а у меня их не было.

Я молча сидел в своем кресле, уставившись на дверь и пытаясь мысленно закрыть ее на огромные засовы, чтобы уже наверняка сегодня она осталась закрытой. Так как на мне не было ни одной царапины, и я не увидел своих близких в больнице, я мог спокойно предположить, что они не знают о моем вчерашнем происшествии, а значит, и не стоит их посвящать. Мы очень часто скрываем плохие вещи от людей, которыми дорожим, откровенно опускаясь до вранья и умалчивания, но мы уверены, что все делаем правильно, и что наша ложь только во благо. Но разве может быть во благо то, что издавна считалось и считается одним из грехов, пускай там и сказано про ближнего, но разве нет ничего ближе для нас, чем мы сами. Вот так и получается, мы сами придумываем правила, чтобы потом их же и нарушить, прикрывшись подпунктами и оговорками.

Я ничем не хуже вас и поступал так же, как и вы, прикрываясь громким словом "благо", не сомневаясь в его правильности.

Мы очень часто выдаем черное за белое, а белое за черное, постоянно совершая такую подмену невольно смешиваем эти цвета, превращая их в серый.

Дверь в мою комнату резко распахнулась, все мои мысленные засовы оказались бессильны, и в дверном проеме появилась фигура отца. На какое-то мгновение мне показалось, что передо мной стоит совершенно чужой мне человек, с совершенно другой внешностью, напоминающий какого-то сгорбленного старика, нежели моего отца. Совсем уже седая голова и множественные морщины – все это было похоже на только что исполненный киношный грим, который был нанесен скорее студенткой практиканткой и совсем не профессионалом.

Да, чем старше мы становимся, тем больше времени мы хотим проводить дома, словно его стены это один большой сплошной аккумулятор, подзаряжающий батареи внутри нас, которые, к сожалению, с возрастом все-таки теряют свои свойства, и их все чаще и чаще надо подзаряжать, пока они, в конечном итоге, вообще не выйдут из эксплуатации. И видимо вчерашнее гуляние совсем разрядило моего отца, он выглядел на десяток лет старше, чем было на самом деле.

– Ну, здравствуй, сын, – произнес он, так и не переступив через порог моей комнаты.

– Привет, пап, – виновато ответил я, понимая, что сейчас последует вопрос, почему я здесь.

– Вот ты и вернулся, – продолжил он, опираясь рукой на ручку двери. Теперь будешь с нами, – не вопросом, а с полным утверждением дополнил он и, не дожидаясь моих ответов, заглянув вглубь комнаты, словно ища кого-то еще. – Ладно, все потом, потом, потом, – повторил он три раза о чем-то задумавшись, так что его взгляд стал очень похож на взгляд моего ночного собеседника.

– Что потом? – переспросил я, всматриваясь в потерянный и уставший взгляд моего отца.

– У нас теперь уйма времени для разговоров, – ответил он мне, мгновенно поменявшись в лице, как будто невидимые руки только что умыли его холодной водой, которая за секунду сняла всю накопившуюся усталость.

Я не смог ему возразить, но и не смог с ним согласиться, и поэтому неуверенно пару раз кивнул головой, дав ему понять, что даже если я не перееду обратно, я как можно чаще буду их навещать, и никогда уже не допущу тех ошибок, которые совершал раньше.

Отец решил не продолжать дальше наш не сложившийся разговор, и моргнув глазами, видимо согласившись с моими кивками головы, удалился обратно в холл, плотно прикрыв за собой дверь.

Странно, но он даже не спросил, что я делаю дома, и вел себя так, словно знал больше, чем я, но тогда меня это не сильно тревожило, меня интересовали только несколько вопросов, на которые, по моему мнению, он вряд ли бы смог ответить.

Кусочки моей мозаики понемногу складывались воедино, и оставалось всего лишь несколько паззлов, которые я должен был собрать в ближайшее время. Еще один момент, который меня интересовал, это где мой мотоцикл, и если со мной все в порядке, не считая моей памяти, то, что с ним?..

Почему-то я тогда решил, что на этот вопрос мне сможет ответить Вика, и я вновь начал набирать ее номер.

За окном закончился дождь, и всю серость того дня разбавило пробившееся сквозь затянутое серое небо солнце, которое раскидало свои лучи, не спеша уничтожая огромные лужи.

Я набирал и набирал ее номер, слыша в ответ лишь череду пронзительных гудков с окончательным «Оставьте сообщение, в настоящий момент вызываемый номер не отвечает, говорите после сигнала», и это словно говорило мне: «Эй! Парень, очнись и перестань трезвонить, тебя не хотят там слышать… Клади трубку, а то автоответчик запишет только твое дыхание!..».

Не дожидаясь этих трех пронзительных гудков, я нажимал кнопку отмены и тут же снова вызов, надеясь на то, что вот именно в этот раз все измениться, и она мне ответит. Но к моему великому разочарованию ничего не происходило, и она продолжала молчать, сменив свой голос на гудки и электронного секретаря.

Я продолжал настаивать, и уже мысленно оправдал ее, списывая все на то, что она забыла свой телефон дома или включила беззвучный, или вообще выронила его на улице, что теперь он лежит в луже и поет мелодичную песню множеству прохожих, ожидая, пока его кто-нибудь оттуда достанет и украдкой быстро выключит, стараясь не привлекать к себе внимания.

Но с другой стороны была совершенно другая, невидимая мне картинка, и моя милая Виктория сегодня даже не поехала на работу, проведя все утро дома, так и не отважившись позавтракать. Она сидела сейчас в светло-бежевом кресле, прижав свои колени к лицу и обхватив их руками, глядя четко напротив себя, словно гипнотизируя наш журнальный столик, на котором одиноко лежал ее сотовый. Она была похожа на потерянную школьницу, которая в один миг повзрослела, и теперь ей нужно было принимать только взрослые решения. А я был похож скорее на человека, совершившего ошибку и не сдержавшего своего слова.

Мне не давала покоя одна только мысль… Пускай я не сдержал своего слова и все-таки угодил в больницу… Пускай я и выгляжу как безответственный мальчишка… Но неужели она все-таки сдержит свое и уйдет от меня?..

Надо было во всем этом разобраться, и чем быстрее, тем лучше.

Я устал слушать в ответ монотонные гудки и решил оставить ей сообщение.

Простые два слова «Перезвони мне…» были отправлены в ту же секунду, без извинений, без клятв в любви и рассказов о том, как я не прав, сухо и просто, но с огромным смыслом. Все мои извинения можно было легко увидеть в цифре, сложившейся из не отвеченных вызовов на ее дисплее, и в этой же цифре можно было легко увидеть все мои признания в любви и согласие с тем, что я не прав. Эта цифра должна была рассказать ей о многом, а самое главное о том, что единственный человек, которого я хочу сейчас услышать – это она, и мне не важно, что это будет, будь то крик или, наоборот, полное безразличие, главное, чтобы это был ее голос. Я еще раз дождался этого искусственного женского голоса, который предлагает всем одно и то же, и в очередной раз нажал кнопку отбоя.

«Больше никаких звонков!.. – проговаривал я про себя, положив телефон на письменный стол… – Захочет, перезвонит, а не захочет… – значит не судьба, значит ей все равно, а это значит только одно, что такой человек рядом со мной мне не нужен, и здесь можно поставить жирную точку…»

В квартире стояла кромешная тишина, что было удивительно. Я вышел из комнаты и, заглянув в родительскую спальню, увидел, что мама спит, укрывшись махровым пледом, а на углу кровати сидит отец, просматривая какой-то альбом. Он так увлеченно это делал, что даже не обратил на меня никакого внимания. Стараясь не мешать и не разбудить маму, я тихо начал закрывать дверь в их спальню, как в этот момент раздалась пронзительная трель моего телефона, от неожиданности я дернул ручку двери, на себя, громко ею хлопнув. Я влетел в свою комнату и бросился к столу, на котором разрывался мой телефон, и, взглянув на табло, я увидел слово «Она».

Да, это была Вика, моя гордая, милая Вика, которая все же услышала мое сообщение.

Секунду помедлив и пытаясь представить ее настроение, я нажал кнопку ответа, поднеся телефон к уху. Я ожидал услышать все, что угодно, все, кроме тишины, и только ее тяжелое дыхание говорило мне, что она там.

– Алло, – произнес я, так и не дождавшись от нее ни слова.

В ответ я услышал только какой-то непонятный всхлип и снова тишина.

– Алло, ты меня слышишь? – продолжал я говорить с тишиной, не получая от нее никакого ответа.

– Скажи хоть что-нибудь, – уже еле сдерживая свой крик, прокричал я, и тут услышал ее голос.

Он словно был перенесен на другой континент и был настолько тихим, что мне пришлось закрыть другое ухо рукой, чтобы хоть что-то услышать.

– Где ты? – дрожащим голосом произнесла она, так что на какой-то момент мне показалось, что она плачет.

– Я… Я дома, – неуверенно произнес я.

Но словно не услышав меня, она снова повторила.

– Где ты? Не молчи, ответь мне…

«Дурацкая сотовая связь…» – подумал я тогда, чертыхаясь про себя на своего оператора.

– Я у себя дома! – уже практически криком ответил я. И, обернувшись, увидел стоящего за моей спиной отца, который молча взглянул на меня и так же молча ушел, закрыв за собой дверь.

– Я не слышу тебя. Я… – последнее, что я услышал от Вики, и на этом наша связь оборвалась. Я готов был швырнуть свой телефон в стену, но вряд ли бы мне это тогда помогло.

Я решил во чтобы то ни стало увидеть ее, и даже не обратив внимания на то, что я в мотоциклетной куртке, я выскочил на улицу, попутно вспоминая, как мне добраться до нашего дома на метро.

Если бы я мог, я бы побежал, и бежал бы до тех пор, пока бы не увидел ее, но я лишь ускорял свой шаг. Как Форест Гамп я готов был бежать к своей мечте, стирая свои ноги об асфальт в кровь, тысячи и тысячи километров, только наши с ним мечты были разные, и он, скорее всего, бежал в совершенно другом направлении.

Не всегда то, что мы хотим видеть, является истиной… Мы так увлечены собой, что перестаем обращать внимание на мелочи… А именно они слагают нашу жизнь… И именно в них очень часто таится настоящая правда…

Разбросанные вещи

Вагоны метрополитена были полупусты, можно было даже подумать, будто на улице уже все приближалось к ночи, и все, кто здесь есть, это остаток от той огромной массы людей, которые уже разбежались по своим домам. Но, к сожалению многих, это было всего лишь маленькое затишье перед основной волной на тот день, которая должна была накрыть эти каменные подземные дебри через несколько часов.

Я поймал себя на мысли, что уже год как не спускался сюда, и что уже совершенно отвык от такого изобилия лиц и судеб, не обращающих никакого внимания на происходящее вокруг. Кто-то спешил, быстро передвигаясь по вагону поближе к выходу, а кто-то просто скучал, изучая в тысячный раз карту метро, наклеенную на стенки вагонов через каждые пять метров, я же просто сидел в самом углу вагона и размышлял, что я сейчас встречу, и почему вчерашний день словно кто-то вырезал у меня из головы, что даже если меня будут обвинять в убийстве, мне нечего будет возразить. Как студент отличник на следующее утро, после того как первый раз дорвался до крепкого алкоголя и не рассчитал с дозой, так и я пытался восстановить хотя бы маленький кусочек вчера, чтобы сегодня исправить свое завтра. Но у студента наутро остается жуткое похмелье, сопровождаемое плохим запахом изо рта и ужасной головной болью, проблемы с памятью его волнуют меньше всего, а у меня не было даже этого, а был кусок до и кусок после.

Да, я, конечно же, мог остаться в больнице и подождать, пока мой лечащий врач отрезвеет, но вряд ли бы он рассказал мне больше, чем было написано в том листе. Мне оставалось пытаться воссоздать все самому, и в этом мне могла помочь только Вика, потому что последнее, что я помнил перед больничной палатой, это было утро с ней; то утро, когда я сделал ей кофе и проводил ее взглядом до входной двери; то утро, когда она долго не решалась уйти, словно что-то хотела мне сказать, но не знала, как; то утро, когда мы были по-настоящему счастливы, растворяясь в отражении глаз друг друга.

Сейчас все изменилось, и передо мной вновь и вновь возникал тот Викин образ, который с нереальным холодом в глазах говорил мне, что исчезнет из моей жизни, как только я ошибусь.

Может, она была права, говоря именно так, а может, просто пыталась таким способом, уберечь меня?.. – этого я не знал, но очень хотел верить в то, что это были просто слова.

В метро мне попался очень странный и безумно надоедливый пассажир, который вначале сел напротив меня и долго вглядывался в мое лицо, а потом и вовсе пересел рядом со мной. Это был невысокий старичок с поредевшей седой головой, тонкими чертами очень загорелого морщинистого лица и безумно светлыми, словно выгоревшими на солнце серыми глазами, которые были как будто из другого мира. Он вошел в вагон, опираясь правой рукой на деревянную обшарпанную клюку, с первых шагов всматриваясь в каждого присутствующего здесь, словно кого-то искал, и прошаркав так пол вагона, уселся напротив меня, прищурив свои глаза. Глядя на него, можно было подумать, что он возвращался с дачи, где, несмотря на свой возраст, не разгибался над грядками, зарабатывая свой бронзовый цвет лица. Его жилистые, такие же загорелые сухие руки держали огромный походный, сильно застиранный и давно выцветший зеленый рюкзак, который, видимо, был не легкий, старику пришлось его сгрузить со спины, и, присев, опустить рядом с ногами. Его высокие резиновые сапоги рассказали мне о том, что он совсем недавно топал в них по проселочной дороге, собирая пыль и грязь, выбирая между лужами и глиной, а затертый пиджак был родом как минимум из восьмидесятых. Вот такой старичок, выбивающийся из контраста метрополитенной толпы, только из-за цвета своего лица, не говоря уже о его одежде и манере неспешно передвигаться. Он проехал остановку, уткнувшись в меня, мне даже стало как-то не по себе и хотелось уже спросить, чем я вызвал такое пристальное внимание. Но дальше, после того, как двери закрылись, и женский голос объявил следующую станцию, он медленно встал и, протирая пол своим рюкзаком, сделав два коротких шажка, уселся рядом со мной.

Такое бывает, и я уверен, что у каждого из вас в жизни хоть раз был такой случай, что совершенно незнакомый вам человек, без всякой на то причины, искал в вашем неприветливом лице человека для беседы. Как правило, это уже пожилые, по-своему скучающие люди, которые готовы рассказать вам все последние новости своей семьи, не обращая никакого внимания на то, что вы практически их не слушаете, и вам совершенно не важно, кто такой племянник Саша, и почему он до сих пор не женат. Вам не важно, что они думают о постоянном росте квартплаты и о ценах в магазине рядом с их домом, вам не важно, кем они были в молодости, и почему теперь им приходится сминать ногой жестяные банки для похода все в тот же удобный магазин, в нескольких шагах от их подъезда, вам не важно ровным счетом ничего, что касается их, и вы только делаете вид, что все отлично понимаете, и даже где-то сочувствуете. Вы цинично и осознано делаете вид, потому что с детства в ваши головы вкладывали множество хороших понятий, которые со временем так перемешались с вашими недостатками, что утратили всю свою красоту и перестали быть правильными. Столкнувшись с какой-нибудь старушкой в очереди и всем своим видом показывая ей, что с вами говорить не стоит, вы все же промолчите и выслушаете от нее историю про то, как она стояла в такой же очереди, но в другом месте вчера. Вы не скажите ей ни слова о том, что вам это абсолютно неинтересно, думая, а точнее убеждая себя в том, что это может обидеть бабушку, и вам будет неловко, на самом деле это и есть верх вашего цинизма. Что вы сделали, когда утром, не выспавшись, зевая и проклиная себя за то, что не легли пораньше спать, вы все-таки урвали себе сидячее место в наполненном вагоне, что вы сделали? Неужели вы посмотрели по сторонам в поисках аналогичной старушки и, разочаровавшись, что таковой нет, принужденно сели. Что вы сделали, когда все-таки таковая появилась через пару станций, и на секунду приоткрыв глаза, вы ее заметили? Неужели вы сделали вид, что бодры и веселы, тут же вскочив и прокричав на весь вагон: «Бабушка, садитесь!»? К моему сожалению, нет, вы не сделали этого. Вы скорее готовы сделать вид, что вы смертельно больны, и все врачи мира в таких случаях прописывают только сидячий образ жизни, и как раз сейчас вы нехотя уснули в этом положении. Вы готовы изображать из себя уставших мучеников, лишь бы вас не согнали, пускай и знаете о том, что придя на работу вы тайком от начальства украдете из своего рабочего дня пару часов для сна. Скорее встанет тот, кому просто надо выходить, чем вы, с закрытыми глазами думая о том, уступил кто место этой старухе или нет, или не думая вообще.

Вот так вы и живете, выдавая свою благодетель за слабость и порок, а цинизм и высокомерие за такие громкие слова, как забота и решительность. Вы словно играете такими поступками на невидимых весах, выкладывая их на разные чаши и создавая тем самым очень шаткий баланс. Поговорили с бабушкой в очереди, это плюс, не уступили место – это конечно же минус, но для вас он не особо значительный, ведь был же разговор. Именно так вы делите свою жизнь на выдуманные плюсы и ярко выраженные минусы, и в конечном итоге превращаясь тоже в стариков, но не очень приятных.

Старик, севший напротив меня, был точно не из таких, и я, может, был бы и рад этой беседе, если бы мои мысли в тот момент не были бы заняты другим. Как только он двинулся в мою сторону, я хотел сразу же отсечь все его начинания и замер в ожидании его первой фразы, но он, пересев ко мне на скамейку, просто развернулся ко мне в пол оборота и наблюдал за мной, словно ожидая, что я заговорю первый. Это молчание продлилось недолго, и, помедлив еще несколько секунд, я все же не выдержал.

– Что?! – не сдерживая своего недовольства от такого пристального внимания, воскликнул я.

– Ничего, – не отрываясь от моих глаз, ответил старик. – Совершенно ничего, ты просто на друга моего похож, фронтового друга. Как зовут тебя?

– Даниил, – смягчившись, ответил я, уже предполагая нашу дальнейшую беседу, и, посмотрев на карту метро, понял, что если она и произойдет, то она будет недолгой. Мне оставалось ехать всего три остановки.

– Ты извини меня, Даниил, – продолжал старик. – Но не подойти я не мог, а вот подошел и как-то легче стало, – оперившись на свою клюку и усевшись поудобнее, добавил он.

– В смысле, полегче? – переспросил я, не понимая, о чем он.

– В прямом смысле, – взглянув на меня и тяжело выдохнув ответил он, и выдержав секундную паузу, начал свой рассказ. – Ты меня еще раз извини, но ты, правда, вылитый он, только звали его иначе, но это уже не важно.

– А что важно? – задавая этот вопрос скорее себе, нежели этому старику, произнес я.

– Важно то, что ты, точнее он в далеком прошлом спас мне жизнь, – с набухшими от слез глазами, выдал мой старик. – А я так спасибо ему и не сказал.

Мне нечего было ответить на такое откровение, и оставалось только услышать продолжение его истории, ведь я понимал, что старость бывает очень часто одинокой, и я должен хотя бы его выслушать.

– Я еще тогда был совсем мальчишкой, – продолжил он, отстранив от меня свой взгляд и перенеся его на натоптанный пол. – Мне было пятнадцать, и вокруг были очень страшные времена.

На секунду замолчав, будто проворачивая в своей голове заново все то, что тогда с ним произошло, и, пытаясь выбрать из этого все самое важное, он отпустил свой рюкзак.

– Да, вокруг была война, голод, ужас и страх, – начал он свой рассказ. – А ты, – взглянув на меня так, словно и вправду мы были знакомы тысячу лет. – Ты был точно такой же, как и сейчас, даже прическа такая же, только форма военная, – на секунду улыбнувшись, произнес он, но в следующее мгновение на его лицо вновь вернулась грусть. – А я, я был глупый мальчишка, и… – снова уйдя в свои мысли, замолчал он, словно подбирая нужные слова, – и я… я просто хотел жить, – словно разочаровавшись за все свои долгие годы в этом великом слове, сказал он своим посаженным тихим голосом.

Словно опять погрузившись в свои воспоминания и спутав время, где он находится, он продолжал разговор со мной как с тем военным из своего далекого прошлого.

– Ты спас меня, а я глупый испуганный мальчишка сдал тебя, сдал этим нелюдям, этим сволочам, которые не оставили тебе никаких шансов, которые… – уже не сдерживая своих старческих слез, повысил голос он. – Которые поставили тебя к стенке… А ты смеялся… Смеялся, глядя в их отвратительные лица, до самого последнего своего вздоха… И даже когда все уже кончилось… – резко вздрогнув от своих воспоминаний, перевел дыхание старик. – Когда все кончилось, ты продолжал улыбаться, отражая в своих глазах то синее безоблачное небо, того весеннего страшного дня, когда я сделал свой неправильный выбор.

Я смотрел на этого старика и пытался представить все, что он мне так размыто сейчас рассказал. И в моей голове ту же всплыла картина из фильма про войну, где советского молодого офицера демонстративно подводят к полуразрушенной стене и, выкрикивая фашистские лозунги, расстреливают с нескольких метров. Быть может, его история была именно такой, об этом я уже не узнаю, потому что мой старик так сильно углубился в свою память, что последние несколько минут просто сидел и молчал. В таком молчании мы доехали до нужной мне остановки, мне оставалось просто молча встать и уйти от своего случайного собеседника, и он, наверно, даже бы этого не заметил, но я не мог с ним так поступить.

– Мне пора, – уже вставая со своего места, произнес я, заглядывая в его отрешенные и полные воспоминаний глаза. Эта фраза его тут же вернула в наше время, и, поменявшись в лице, он продолжил.

– Как? Уже? – переспросил он, привстав со своего места и пытаясь приостановить меня своей дрожащей рукой. – Но я так и не успел все рассказать тебе и тем более не успел извиниться.

– Передо мной и не надо, – ответил я, и со стороны это наверно выглядело немного грубо.

– Надо, Даня, надо, – кивая головой, возразил мне старик, тем самым остановив меня рядом с собой. – Ты прости меня, если сможешь, – с глазами полными надежды, сказал он и, не дожидаясь моего ответа, добавил. – Я ведь так шестьдесят лет прожил, ни друзей, ни жены, ни детей – вот и теперь скитаюсь.

Такого откровения я точно не ожидал, и понимая, что если я не потороплюсь, то проеду свою станцию, я посмотрел этому старику в глаза и одобрительно кивнул, взяв на себя ношу того военного, который пожертвовал всем ради этого так постаревшего мальчишки. Он кивнул мне в ответ, смотря на меня так, словно ждал этого всю свою жизнь, и мне оставалось только выйти в раскрытые вагонные двери, если бы не фраза, остановившая меня прямо в дверном проеме.

– Не думай плохо о ней, – услышал я из-за спины его хриплый голос. – Она тоже сделала свой выбор, как сделал его ты.

Какой выбор? О чем он?.. – тут же возникло у меня в голове, не давая мне перешагнуть за черту вагона, и я готов был уже вернуться обратно на свое место, чтобы узнать, что он имел в виду, но голос, раздавшийся сверху, все же вытолкнул меня из вагона. В тот час, в ту минуту я хотел только одного – и это увидеть свою Викторию, и то, что говорил этот выживший из ума старик, меня волновало меньше всего.