Текст книги "Дневники мотоциклиста"

Я не успел разглядеть марку мотоцикла, на котором он так резво въехал в этот затерянный мир, но судя по звуку, издаваемым им, он был серьезным, его кубики измерялись в тысячах. Водитель же, напротив, создавал впечатление отъявленного разгильдяя, если бы мы вдруг перенеслись в какой-нибудь московский двор, я бы принял его скорее за музыканта, только что вернувшегося на последнем поезде с Арбата и потерявшего там в очередной раз свою гитару, нежели за любителя дорожного ветра и свободы, заключенной в V-образный двигатель.

Он несколько секунд стоял неподвижно напротив меня, сверля и изучая каждую мелочь во мне, в какой-то момент мне захотелось закончить эту нависшею над нами тишину и спросить, глядя ему в глаза, не выражающие в тот момент абсолютно ничего, не знакомы ли мы, но он меня опередил, плюхнувшись напротив меня и с грохотом поставив бутылку на стол.

– Испанец, – протянув свою руку мне, выдал мой новый знакомый, другой рукой переставляя всю ту же начатую бутылку на край стола, словно она была оставлена кем-то до него.

Мне не нужно было это знакомство, и всем своим видом я показывал именно это, но видимо плохо, мой новоиспеченный собеседник не понимал этого, все так же держа свою протянутую руку в воздухе.

– Данил, – ответил я, ни на секунду не отрываясь от его глаз, которые постепенно прищуривались, подкрепляя свою дружелюбность улыбкой. Пожав его холодную как лед ладонь, я все же добавил мучающий меня вопрос.

– Мы знакомы?

Его смех раздался молниеносно, на секунду заполнив все вокруг своей заразительностью, будто я рассказал очень смешной анекдот, который он уже слышал, и, отрепетировав заранее свою реакцию, выдал мне ее, изменившись в лице.

– Уже знакомы, – ответил он, так же резко закончив смеяться и сотворив на своем лице полную серьезность, но, понимая, что шутка неудачная, он быстро поправился. – Сашка, Сашка Испанец, – вновь протянув мне свою руку, промолвил он, тем самым исправляя наше маленькое недопонимание.

– Может, слышал? – с долей гордости продолжил он, разбавляя своим вопросом наше второе холодное рукопожатие.

Этим вопросом он заставил меня перебрать множество лиц, встретившихся мне за все эти годы, но не встретив в своей памяти ни одного совпадения, я должен был его разочаровать, ведь только киношный антигерой совпадал с этим лицом, уже уютно устроившимся напротив меня.

– Нет, это вряд ли, – без особой заинтересованности ответил я, отвлекаясь вниз в поисках своего друга Пашки.

– Кого потерял? – заметив, как мое внимание было переключено на площадку с мотоциклами, поинтересовался этот навязчивый тип, назвавшей себя громко Испанцем, но ведущий себя как деревенский стиляга.

– Друга, – быстрым взглядом окинув всю видимую мне площадку, сказал я, так и не увидев Большого.

Его мотоцикл стоял на месте, нагруженный поверх бака пестрым шлемом, что означало только то, что Пашка ушел в помещение, в направлении которого прибывали все новые и новые дамы в откровенных нарядах или мотоциклетном текстиле и коже, в сопровождении кавалеров, или просто держа друг друга под руки, тем самым не давая спотыкнуться и закончить свой вечер на асфальте. Переведя свой взгляд от этого движения в сторону своего собеседника, я заметил, как он впивается своими глазами в каждую женскую фигуру, проплывающую мимо нас на расстоянии нескольких десятков метров, и с ухмылкой знатока, он будто был знаком с каждой.

– Пашку, – отрывая его от этого наблюдения, окликнул я, и немного издевательски, но он сам на то напрашивался, добавил. – Пашку Большого, может, слышал?

Его задачка была посложнее заданной мне минуту назад, неоднозначная улыбка, висящая на его лице уже минуту, тут же исчезла и сменилась поднятым вверх подбородком.

– Пашку? – переспросил он, закатив глаза в потолок, словно на нем была видимая только ему одному личная записная книжка с именами и приложенными к ним фотографиями, теперь он перелистывал весь этого список, ища нужного с добавлением «Большой». Но, видимо, его желание ковыряться в своих знакомых было куда слабей желания добавить в свою остывшую кровь еще допинга, уже через секунду он оторвался от разглядывания потолка и, взглянув мне в глаза, подставляя к своему рту бутылку, ответил: – Нет, с таким не знаком, – и жадно втянув в себя большую долю ее содержимого, окинув меня изучающим взглядом, добавил. – Тоже спортсмен?

– Кто? – немного не поняв, о чем он, переспросил я.

– Кто… кто… он… твой друг, – пояснил мне свой вопрос Испанец, пододвигая ко мне бутылку, на блеклой этикетке которой красными буквами было выдавлено «Ron».

Это был хороший напиток, завязывающий многочасовую беседу даже среди незнакомых людей, и в тот час я нуждался в этом всем больше, чем в ночной гонке за своей тенью. Мой мир рухнул, оставив мне лишь руины воспоминаний о самых счастливых днях, к которым я возвращался вновь и вновь, стоило мне остановиться, проклиная себя и не веря в то, что окружающие меня люди могут быть настолько черствы. Мой новый знакомый сквозь надетую маску вечного праздника создавал впечатление уставшего человека, каковым оказался и я, и, видимо, это была одна из причин, усадившая его напротив меня и предлагающая мне эту огненную жидкость.

– Выпьешь? – увидев моё сомнение, уточнил Испанец, все так же не выпуская бутылку из своей руки и смотря на меня глазами доктора, предлагающего обезболивающее.

После секунды раздумий и легкой борьбы со своими принципами, я утвердительно кивнул, сменив его руку на свою.

Прикасаясь к этому прозрачному стеклу, в нескольких местах заклеенного тонкой фабричной этикеткой, я почувствовал тот же холод, что и от рукопожатия со своим собеседником, уже опустошившего этот стеклянный сосуд до половины. Этот холод захватывал каждый сантиметр моего тела, возвращая меня к событиям недельной давности, словно перемещая меня назад в прошлое. Он был тем же самым, что я успел почувствовать, лежа в той палате, но тогда я еще не знал, чем это для меня закончится, и в моей груди теплился маленький кусочек тепла, которого позже просто не стало.

Я сделал большой глоток жадно, словно не пил несколько дней, вливая в себя эту прозрачную жидкость в ожидании, что она разольется по моему телу теплом, который выгонит прочь этот захватывающий меня холод.

Злая шутка или очень хороший ром не оставил после себя никакого послевкусия, на мгновение мне показалось, будто я испил красиво упакованной воды, но это было не так, и это был настоящий испанский ром, если его можно было так назвать, и уже скоро в груди стало жарко. Этот жар плавно перемещался, заполняя собой каждую клетку моей жизни. Пробираясь в самые тайные места моего сознания, он словно знал, где и что нужно вновь окрасить в красочные цвета, а что нужно залить сплошным черным, чтобы никогда больше к этому не возвращаться. Испанец смотрел на меня глазами полными удивления, словно сам все это видит и заворожено ждет финала, где из сотни маленьких серых картин останется только несколько, переливающихся всеми цветами радуги. Я возвращал ему этого стеклянного иностранного психолога, и в моих мыслях возник только один вопрос, почему я не сделал этого раньше, ведь я об этом даже и не думал, а оказалось, что мне это просто необходимо.

Наши соседи за столиком через ржавую стену немного поутихли, разговаривая в полтона. Они все так же обсуждали тех и этих, словно знали всех, кто сегодня оказался в этом месте. И когда мужской голос произнес оттуда с выкриком: «Опять нарушать поехал!», я посмотрел вниз, где Пашка все в той же компании куда-то спешно собирался. Натянув шлем и развернув свой мотоцикл на месте, он посмотрел на свою новую команду по ночным прострелам, двое из которой все никак не могли натянуть свои новые цельные комбезы, спущенные к поясу на время пребывания здесь.

Высокий, тот, кого так бурно обсуждали за соседним столиком, пытался втолкать маленького круглого прибарахлившегося неумеху, плечи которого просто не хотели влезать в новую грубую кожу ярко-красного цвета. Но вскоре, при помощи друг друга, они все же оказались в этих защитных оболочках, им оставалось только повернуть ключи и нажать на кнопки старта. Внезапно собравшуюся пеструю колонну возглавил Пашка, напоследок взмахнув мне рукой и быстро исчезнув с этими четырьмя любителями ночного адреналина в ярких раскрасках. Я же, напротив, хотел остаться здесь, среди этого вечного веселья, громкой музыки и моргающих огней, где каждое новое лицо могло поменять всю твою жизнь, где я впервые встретил ее и, наверное, ждал тогда.

Пока я провожал взглядом Большого, Испанец осушил остатки бутылки, и когда я посмотрел на него, он виновато хмыкнул, слегка приподняв свои плечи, но, хлопнув себя ладонью по лбу, он быстро поменялся в лице и расплылся в улыбке.

– У меня есть еще! – воскликнул он, словно это был вопрос жизни и смерти. Встав с деревянной скамейки – мне показалось, что он сейчас потеряет свое равновесие и рухнет обратно, но он резко выпрямил свое пошатнувшееся тело и, осмотревшись вокруг, двинулся к лестнице. Вскоре он вновь стоял рядом со мной, держа в руке точно такую же полную бутылку.

– Друг привез целую коробку, – пояснил он, с треском открыв этого настоящего испанца и, протянув его мне, хмыкнув, добавил. – Продолжим.

– Давай, – согласился я.

– Я еще днем начал дегустировать и все никак остановиться не могу, – словно оправдываясь, отвернув голову в сторону заставленной площадки, с горечью произнес он. – Уже льется, как вода.

– А что с щекой? – поинтересовался я, отпив из этой стеклянной посуды и вернув ее владельцу.

С удивлением он посмотрел на меня, будто уже и не помнил, откуда у него эта глубокая ссадина, но, тронув ладонью свою щеку, он поменялся в лице.

– Да так, ерунда, можно сказать, отделался легким испугом, – величаво произнес он и, махнув рукой в сторону выезда, добавил. – Здесь на повороте слегка не вписался.

– Сам нормально? – поинтересовался я, заметив дополнение к лицу в виде протертого локтя.

– Как видишь, – заулыбался Испанец. – В норме, только шея побаливает. Ты же знаешь, все мы рано или поздно падаем.

– Да. Кто не падает, тот не ездит.

– Вот именно!

– А с байком что? – посмотрев вниз и представив, как мой новоявленный друг и его трехсоткилограммовый зверь вылетают за обочину, спросил я, вспомнив о том, что сам не так давно очнулся в больнице с безумными провалами в своей памяти.

– Как видишь, блестит, – засмеялся Испанец. – Бывало и хуже, а в этот раз даже стекло не побилось.

– Это главное, – удивляясь такому подходу, поддержал его смех я. – Его содержимое, наверно, и отвлекло от поворота, – указывая пальцем на стоящие рядом как два брата близнеца бутылки, подытожил я.

– Это? – возмутился Испанец, словно речь шла о детской газировке. – Это только помогает, – утвердительно произнес он и, секунду помолчав, словно ища в своей голове более веские доводы, добавил. – Был бы трезвый, как минимум весь бы поломался, а так, как видишь, байк блестит, я цвету.

Я не стал пускаться в полемику и долгое философствование на тему: «Крепкие напитки и дорожное движение» и совсем не хотел убеждать его в чем-то, ведь быть может, он был отчасти прав, ведь история знает множество случаев, когда это спасало людям жизнь, но были и другие, те, кого позже осудили плачущие родственники, те, кого уже не вернуть.

Иногда ты знаком с человеком несколько лет, при встрече здороваешься с ним за руку, спрашиваешь: «Как дела?», но если спросить что-нибудь про него, то ты не сможешь о нем ничего рассказать кроме имени, а иногда ты видишь человека впервые и знаком всего несколько минут, а у тебя уже есть часть его истории.

Этот незаконопослушный, улыбчивый человек, так громко называющий себя Испанцем, оказался бывшем капитаном нашей государственной машины, уволившимся по собственному желанию из-за личных убеждений, которые он свободно высказывал всем, не боясь своего распухшего начальства. Он был женат и имел десятилетнего сына, фото которого он с гордостью продемонстрировал мне. После ухода со службы он создал свою маленькую охранную фирму, и спустя несколько лет она практически не нуждалась в его присутствии, и он спокойно мог посвящать все дни и ночи напролет своему увлечению, что ему досталось от отца. Именно он возил еще маленького Испанца на своем стареньком Урале с коляской по ночной Москве, приучая его к этой свободе, которая билась по его щекам теплым вечернем ветром. Он рассказал мне всю свою жизнь, начиная с воспоминаний из детства и заканчивая легким скандалом со своей женой, произошедшим за несколько часов до нашей встречи. Его радость на лице сменяли грусть и отчаянье человека, которого перестали понимать, твердя ему о том, что он до сих пор играет в детство. Это заявление и стало причиной того, почему он сидел напротив меня, вливая в себя свой протест против стереотипов самого близкого человека, ярого противника пахнущего бензином, двухколесного детища Испанца.

Как часто мы сталкиваемся именно с такими убеждениями наших близких, противоречащих нашей огромной любви, без которой мы становимся серой массой с потухшими глазами, и им не важно, что мы будем представлять из себя, если нам это запретят. Сидя в том железном каркасе, на этих деревянных лавках за обшарпанным, сколоченным второпях столом, я смотрел на своего нового друга и никак не мог понять, что у нас общего, ведь кроме этой страсти к ветру и свободе, имеющей одинаковое начало, больше ничего не было, и даже она все же была разной. Что мы можем понять друг о друге, если я любил скорость, а он пыхтел, блистая своим хромом, не спеша разглядывая и показывая себя всем, кого встречал на своем пути? Чему я, мог научить его, если никогда не был женат и только собирался это сделать, а он еще мальчишкой курсантом выбрал ту, которая мечтала выйти замуж за будущего генерала, но вышла за обычного парня, в один миг изменившего их судьбу, и выбравшего себя, а не то, что в нем хотели все видеть? Почему мы сидели друг напротив друга, словно закадычные друзья, которые не виделись сотню лет, и теперь каждый из нас хотел поделиться всем, что произошло с ним за это время? И как такие разные, с совершенно разными судьбами, взглядами и любовью оказались такими одинаковыми, не понятыми и оставленными теми, кого, казалось, ближе нет?..

Мы встретились случайно на этом празднике жизни, желая слиться с этой веселящейся толпой, чтобы отпустить свое разочарование, свою боль и страхи, но оказалось, что мы еще не готовы к этому, и честная исповедь друг перед другом стала важнее любого нового длинноногого увлечения, с зелеными или карими глазами, что так красиво сверкали в этой блистающей темноте. Еще вчера мы не знали друг о друге ни слова, а теперь знали даже имена своих отцов, впервые показавших нам то, без чего мы уже не представляли своего существования. Мы были совершенно разными, и может быть, встретившись при других обстоятельствах, только высмеяли бы друг друга, не признав общего увлечения, как отдельную от общей серой массы дорогу, по которой мы передвигались на совершенно разных скоростях. Нас свело одиночество, от которого мы пытались здесь укрыться, и к которому нам предстояло вернуться, поменяв свое отношение к нему в глубине наших душ, и зная, что ничего уже не исправить…

– Друг, будь на связи, – услышал я последние слова Испанца, стоя внизу, рядом со своим мотоциклом.

Ночь подходила к концу, и время опустошило это место, оставив только самых стойких, и в их числе оказались и мы.

– Еще увидимся, – махнув ему рукой напоследок, ответил я, желая только одного, поскорее оказаться на дороге, чтобы рев моего глушителя разбудил все воскресные сонные окна.

– Конечно, увидимся, – воскликнул Сашка, усаживаясь на своего тяжелого стального друга, на черном баке которого виднелось грозное название «Судзуки Интрудер M1800R». Повернутый в зажигании ключ, включил огромный, висящий на его морде плафон, а щелчок стартера выпустил на волю всю его мощь, плавно сменяя его незабываемый рык умиротворенным бульканьем.

– Ну как? – восторженно произнес, восседающий сверху этого трехметрового локомотива Испанец, расплывающийся в улыбке, словно выигравший в лотерею.

– Звучит! – кивнул я, оценив эту многоголосую трель и улыбнувшись ему в ответ.

– Именно! Не то что у вас, – восторженно произнес он, указав на мой мотоцикл, но тут же поменявшись в лице, словно нашкодивший школьник, исправился. – У вас тоже отлично рычит и стреляет, словно пули, а у нас так не получается.

– Каждому свое, – вспоминая наш недавний пятиминутный спор, который закончился именно этой фразой, ответил я, нажав на кнопку, выпускающую моих лошадей, так компактно спрятанных под пластиком.

– Это точно, – согласился Испанец, кивнув пару раз головой, и напоследок добавил. – Будем жить!

Подмигнув и махнув мне еще раз рукой, он быстро исчез, оставляя после себя лишь свои рассказы, где о, был настоящим…

Выезжая на дорогу, где мачты фонаре, догорали свои последние минуты, я направил свой мотоцикл на ближайшее, широкое и безлюдно, шоссе, что в это врем, играло лучшую рол, для меня и моего друга.

Поворот, о котором говорил Испанец, и вправду был недавно вспахан. Борозда, начерченная его мотоциклом, начиналась на асфальте и проходила через сломанный бордюрный камень с окончанием в зеленой зоне газона, где все это дополняли свежевырванная земля и трава, разбросанная вокруг на расстоянии нескольких метров. Она была притоптана множеством человеческих ног, следы которых было отчетливо видно, но Испанец смолчал о множестве зевак и сочувствующих, которые оказались в тот вечер случайными свидетелями. Он так же не вспомнил, как все это произошло, что он остался лежать на сером асфальте, смотря в ночное небо. Он забыл все, что было связано с этими секундами, и сейчас возвращался туда, где его уже не ждали. Опьяненный своей свободой, словно неутолимой жаждой, вечно молодой и вечно пьяный, как пелось в одной из песен, он уже никогда не сможет стать другим, как хотелось многим, но для меня он навсегда останется Сашкой Испанцем, веселым однодневным другом, который умел говорить, а самое главное, умел слушать…

Одноразовые друзья как одноразовая пластиковая посуда… Вроде и не нужна… Но иногда… Без нее никуда…

Слияние рук

Прошел час, как я стоял напротив подъезда Виктории и наблюдал, как этот город начинает просыпаться, постепенно меняя искусственный свет придорожных мачт на свет солнца, так нехотя вылезающего из-за горизонта. Серые мрачные дома, укутанные атмосферой праздника, с легким запахом субботнего алкоголя, пробуждались от своего сна, прикрывая своих хозяев от этого света плотными закрытыми шторами, за которыми ночь оставалась столько, сколько им было нужно. Этим уставшим лицам, так яростно перелистывающим свой календарь на конец недели, хотелось только одного, продлить ее как можно дольше, не желая понимать, что за этими черными занавесками проходит множество часов их жизни.

Жизнь и смерть, эти два таких разных слова всегда ходят рядом, не желая друг без друга существовать, и как бы нам этого ни хотелось, нам предстоит познакомиться с каждым, такова наша судьба, вопрос только в том, какой отснятый собственными руками фильм мы сможем показать при знакомстве с последней.

Звон в моих ушах все чаще и чаще напоминал о себе, становясь для меня обычным явлением, которое отлично списывалось мной на простую усталость, так хорошо гармонирующую с прошедшей ночью, проведенной в компании с Сашкой Испанцем.

«Хороший друг… – подумал я тогда… – Хороший одноразовый друг…» – другим словосочетанием я, к сожалению, не мог его назвать, оставив его с его историей уже в своем новом прошлом, которое было так не похоже на то, к чему я успел так привыкнуть. Видимо по этим старым привычкам, сам того не понимая, я вернулся сюда, чтобы еще раз посмотреть в ее глаза и еще раз не поверить, что все это происходит на самом деле.

Рассвет воскресного утра всегда безлюден, и я оказался один во дворе этого зарешеченного дома, за окнами которого все пытались сохранить ночь. Этот звон, пульсирующий в моих ушах, был отличным дополнением моего одиночества и всей этой картины молчаливого сна, где я оказался лишним. Только сосед сверху, выгуливающий своего лабрадора строго по часам, и в то утро не изменил своим привычкам, выйдя из нашего подъезда в сопровождении своего пса.

Его строгая выправка, размеренность движений и плотное телосложение, всегда сопровожденное короткой прической на голове боевого генерала, была неизменна даже тогда, когда он снимал свой офицерский мундир, меняя его на спортивный костюм. Мы часто встречались с ним, сталкиваясь в коридорах нашего подъезда, и он всегда важно кивал на мое приветствие, всем своим видом показывая мне свою значимость. Лишь однажды он изменил своей строгой натуре, заговорив со мной как-то по-отечески добро, впервые столкнувшись со мной в лифте, в конце того сезона, когда я еще не успел сменить свое средство передвижения и вошел в лифт, скрипя своими мотоботами и комбезом, держа в руках шлем.

– Ну, здравствуй, нарушитель моего доброго сна, – произнес он, дождавшись меня в раскрытом лифте, уже поднеся свой указательный палец к кнопке своего этажа.

– Здравствуйте, – ответил я, уже представив дальнейшее продолжение в виде претензий и пожеланий, которые в той или иной форме я хоть и редко, но уже слышал от бывших своих соседей.

Готовый к этому возмущению, я сделал шаг вперед, тем самым провоцируя его попятиться.

Секундная пауза и непонимание такой молодой наглости, заставили его отступить к зеркальной стенке лифта, давая мне возможность нажать на свой этаж первым.

– Значит, это твой красавец будит меня по ночам? – продолжил он, когда за моей спиной закрылись двери лифта, и еще раз осмотрев меня с ног до головы, резко сменив свою строгость в лице на улыбку, добавил, – Отчаянный, любишь скорость?

Эта отеческая улыбка дала понять мне, что сейчас не будет всего того, что я ожидал, а последний вопрос окончательно подтвердил это.

– Да, – ответил я, рассматривая его генеральский китель, так же как он рассматривал мой комбинезон.

– Я тоже раньше любил, сейчас уже возраст не тот, но иногда все равно балуюсь, – с одобрением и глазами нашкодившего подростка, ответил он, посмотрев мне в глаза.

Что он имел в виду, я понял только после того, как увидел это лицо в военной передаче, показанной на одном из каналов нашего телевидения несколькими месяцами позже, тогда же передо мной стоял обычный человек в синем кителе с нашивками и планкой, замещающей множество орденов и медалей, на плечах которого воцарились большие золотые погоны с огромными звездами, своей величиной показывая всем важность носящего их человека. Этот китель дополняла огромная синяя фуражка с золотой кокардой, во главе которой блестели золотые крылья. Прямая осанка этого уже немолодого человека говорила о том, что она была поставлена еще в детстве, а это резко изменившиеся лицо под черным козырьком его фуражки словно возвращало его в те далекие года, мне оставалось лишь наблюдать за этими серыми, усыпанными редкими морщинами глазами, в блеске которых можно было увидеть множество интересных историй.

Напротив меня, как я узнал потом, стоял военный летчик испытатель, в прошлом налетавший тысячи часов на сверхзвуке, и представленный к множеству наград, но сейчас дорабатывающий последние годы в нашем министерстве обороны. Этот человек как никто другой знал, что такое скорость, хоть мы и были разными, с разными убеждениями, большой разницей в возрасте и совершенно разными судьбами, мы смотрели друг на друга как люди, познавшие свою страсть, от которой уже никак не могли отказаться.

Многие говорят, что мы, кто на двух колесах, тоже летаем, но только очень низко, и я не могу с этим не согласиться, а наша с ним разность заключалась лишь в метрах над землей. Он был настоящим фанатом своего дела, и еще в восьмидесятых, выпускник летного училища, он тут же сел в самый быстрый на тот момент истребитель и влюбился в чистое небо, так же как я, сев первый раз за руль своего мотоцикла, влюбился в ночную дорогу, а все остальное для нас обоих переставало существовать. В этой передаче он много говорил про жизнь, про друзей, про свою страсть и про то, что он никогда в жизни ей не изменил, даже когда его на самом пике военной карьеры хотели списать в запас просто потому, что врачу из медицинской комиссии не нравился его нрав. Он показывал свои старые фотоальбомы с черно-белыми и первыми цветными фотографиями, где он был молод, в компании таких же, как и он, и умилялся как ребенок каждому снимку, что делало его каким-то особенным, по-доброму своим, этот образ совершенно не вязался с теми, кого мы привыкли видеть в военной форме.

Стоя в том лифте и смотря ему в глаза, я всего этого еще не знал, но уже тогда я увидел в них родственную душу, которая так же, как моя, уже не могла поменяться.

Двери лифта раскрылись за моей спиной, прервав нашу затянувшуюся паузу изучения друг друга.

Я вежливо попрощался и вышел на свой этаж, услышав в ответ его офицерское напутствие:

– Поаккуратнее летай, – сказал он, уже нажимая на свой этаж, и на секунду остановив свою руку рядом с кнопками, добавил. – Помни, нас всегда ждут дома.

Двери закрылись перед моим лицом, оставив меня наедине с этими фразами, которые надолго забились в мою память, всплывая каждый раз, когда я смотрел в провожающие меня глаза Виктории.

Он был прав, и нас действительно всегда ждали, только хорошо бы при этом знать, где твой настоящий дом.

После этой случайной прошлогодней встречи, мы встречались с ним еще не раз, но больше ни разу не заговорили, лишь кивком головы приветствуя друг друга. Если мы встречались возле подъезда, мы, молча, шли друг за другом до лифта, и так же, не проронив ни слова, ехали к своим этажам, сохраняя вид незнакомых соседей.

Вот и в то утро я не ждал от него громких приветствий и не сдвинулся с места, оставаясь сидеть на своем мотоцикле. Лишь встретившись с ним взглядом, я по привычке кивнул ему, но он ничего не ответил, смотря в мою сторону своими заспанными глазами так, словно это я, а не его приученный к столь раннему подъему пес разбудил его в это раннее воскресное время.

Пройдя вдоль дома, он вышел через распахнутые ворота и скрылся за зеленой листвой деревьев, спустив своего верного друга с поводка и вернув мое внимание обратно во двор.

Солнце с каждой минутой поднималось все выше и выше, озаряя собой крыши высоких домов и широких проспектов как огромным прожектором, оставляя маленькие улочки и их такие же маленькие дворы на потом. Чередуя свет с тенью, мой город медленно просыпался, готовясь принять эти отдохнувшие лица в свои объятия, чтобы с каждым часом они заполоняли собой все вокруг, меняя эту тишину и пустоту на звук машин и голосов. Эта утренняя летняя тишина, в какой бы точке мира она ни была, всегда была прекрасна, и, стоя в тени, в том маленьком дворе, я наслаждался ею, вспоминая каждый такой рассвет, навсегда оставшийся в моей памяти.

Я поднял свой взгляд на окна, за которыми провел целый год, представляя, как мое маленькое хрупкое «Солнце», имеющее человеческий облик, зарылось под одеяло, что лишь ее черные как смоль локоны, выглядывающие из-под него, говорили о том, что кровать не пуста. В моей памяти вновь и вновь появлялись те картины из прошлого, когда я откидывал это одеяло, чтобы еще раз увидеть ее голубые глаза. С каждой новой минутой, что я смотрел в те окна, вспоминая все те счастливые дни, которые провел за ними, я начинал понемногу забывать все, что увидел за последнею неделю, меняя безразличные взгляды и ужасающее молчание на счастливые глаза и звонкий смех. Я вновь поверил, что могу все исправить и вернуть все, как было раньше, но для этого мне оставалось сделать несколько шагов вперед, таких простых и таких легких, и в то же время невозможных.

Я стоял в тени высокого здания, не решаясь войти вовнутрь, ведь то, что я увидел последний раз в его стенах, было за гранью моего понимания. Та методичность и расчетливость, с которой я столкнулся, шла вразрез с тем образом, который я знал, теперь я не мог сделать и шага в сторону дверей, за которыми от меня не осталось и следа.

Мое заблуждение вперемешку с моей нерешительностью само расставило все по своим местам, уже вскоре мне ничего не нужно было делать. Оставляя все, как есть, я был лишен выбора, изменить эту ситуацию, ведь свой выбор я уже сделал, так что дальше мне оставалось лишь смотреть на его итоги. Грустные, печальные итоги, режущие мои глаза, словно острой бритвой, которую я сам вложил в руку той, чье имя стало для меня всем.

Яркий ксеноновый свет автомобильных фар, разбавленный утренним солнцем, появился в конце улицы, медленно приближаясь ко мне. Эту массивную бежевую морду, надвигающейся на меня машины, украшала черная ветвистая решетка радиатора, дополняемая искусно вырезанными по бокам стеклянные фонарями, из которых и бил этот нежно-голубой свет. Рассвет еще полностью не успел захватить этот двор и ближайшую тонкую улочку, по которой двигалась эта машина, ее крыша и капот то пропадали в тени, то вновь блистали на солнце, посылая в небо и на темную сторону домов солнечных зайчиков. Метр за метром мои сомнения исчезали, словно зажженный фитиль, который выгорал, отсчитывая мои секунды, двигаясь рядом с этой машиной. Ей оставалось всего несколько метров до последнего поворота, где она могла уйти направо, рождая в моих мыслях лишь одно слово – ошибка, но она не сделала этого, и за мгновение перемахнула эту точку невозврата.

Я не ошибался, это была Виктория, чье лицо еле виднелось сквозь стекла ее машины, что уже стояла напротив меня, загородив собой двери подъезда. Теперь я отчетливо видел ее и мог даже разобрать цвет резинки, держащей ее волосы в хвосте, не говоря уже об уставших, заспанных глазах, которые были слегка подведены черным карандашом, так подходящим к их синему цвету. Нас разделяло всего несколько метров, которые могли легко исчезнуть, если бы кто-то из нас сделал шаг навстречу, но мы оба оставались неподвижны, путая в своей голове воспоминания и желая только одного, хоть на секунду вернуться в прошлое, в тот день, когда наши жизни перевернулись с ног на голову без предупреждения, и не сказав нам об этом ни слова. Свет ее фар погас, а еле слышный двигатель затих, оставив вокруг нас лишь щебечущих птиц, как приятное дополнение к нашей встрече, но даже после того, как она заглушила свою машину, она оставалась в ней, разглядывая безразличным взглядом что-то перед собой.