Текст книги "Дневники мотоциклиста"

Город, Прощай…

Меня больше ничего не держало в этом городе, но я не мог уехать, еще раз не взглянув на лица тех, кто был мне дорог.

Выскочив снова на ту дорогу, которая меня привела к этой горькой правде, я больше не боялся, и мой страх вовсе исчез, а цифры на моем спидометре зависли в конечной отметке.

Я знал, что в это время легко смогу застать Большого и Андрюху в гараже, ведь для них наступало время нового рабочего дня, куда они спешили на своих мотоциклах, и в этом я оказался прав.

Через несколько минут, проведенных в красной зоне тахометра, я уже подъезжал к нашей кирпичной громадине, где на последнем этаже я вновь учился ездить после первой аварии, где давал себе обещания и клятвы, где были мои друзья, те, кто все это время не могли смириться с мыслю о том, что груда железа, брошенная в углу, лишила их друга, и им каждый день приходилось смотреть на нее как на напоминание о том, как не должно было быть. Несколько винтов по крутому подъему, и я уже издалека увидел распахнутые железные двери, откуда в затемненный коридор падал белый свет ярких осветительных ламп нашего кирпичного квадрата. Я оказался прав, и через несколько секунд я стоял напротив этих распахнутых ворот, за которыми снаряжались мои друзья, готовя себя к новому дню. Пашка Большой, Андрюшка и их два верных железных друга готовились к новому дню непровозглашенной войны, облачая себя в толстую кожу и защелкивая на своих ногах пластмассовые застежки бот. Они, молча, практически не смотря друг другу в глаза, были заняты этим облачением, словно вокруг каждого из них больше ничего не существовало, а день был начат с плохой новости, сделавшей из их лиц уставшие гримасы. Я стоял ровно на черте, не решаясь зайти вовнутрь, но даже отсюда мне было видно все, и эти несколько минут я наблюдал за каждым движением своих молчаливых друзей, так неторопливо собирающихся в свою дорогу. Здесь ничего не изменилось, все те же раскиданные на полу и по полкам пристенных стеллажей инструменты, баночки и жестяные канистры с маслами и всевозможными жидкостями, шлема, перчатки, тряпки и коробки с уже не нужными запчастями, здесь все было так, как и год, и два назад, лишь кусок покореженного метала, лежащий на боку в самом дальнем углу, изменял эту картину до неузнаваемости, притягивая к себе печальные глаза моих друзей. Каждый из них, застегивая на себе свою плотную одежду и вывешивая на вешалку то, в чем сюда пришел, украдкой друг от друга по несколько раз бросил свой взгляд в тот угол, в котором оставалась часть меня, грязная, потертая, в масленых подтеках и совершенно безжизненная та часть моей жизни, для которой все закончилось, оставаясь в их мыслях лишь воспоминаниями.

За все это время, проведенное вместе в поисках вечного адреналина, так отлично дополняющего нашу общую страсть, мы узнали друг о друге многое, но я никогда не видел в их глазах той печали, которая сейчас вылезала наружу, делая из их лиц серый монолит. Мне всегда казалось, что эта дружба пройдет через года, и лет через сорок, пятьдесят мы будем сидеть в каком-нибудь столичном ресторане, смотря друг на друга своими потускневшими от лет глазами, заливаясь в своих воспоминаниях. Но этому уже не суждено было сбыться, и мне осталось лишь несколько минут невидимой грусти, зная о том, что они больше никогда меня не увидят.

Большой был в тот день на том проспекте, и он приехал первым, промчавшись с другого края нашего огромного города за несколько минут. О том, что случилось, он узнал из сообщения своего знакомого, который случайно оказался на своих двух колесах на той дороге, где уже собралась куча зевак, и, протискиваясь сквозь эту толпу, он увидел в моем бездыханном теле Пашкиного друга. Получив эту короткую смс, Большой без промедления сорвался со своей работы в надежде на то, что это ошибка, но несколько минут спустя, он уже сам стоял возле моих ног, не веря во все происходящее. Он не мог оторвать от меня своего пораженного взгляда и не мог вымолвить и слова, молча смотря в мои открытые, устремленные в небо глаза, и только по приезду бригады медиков и дорожного патруля, он смог указать в моем телефоне на номер моего отца. Он запомнил этот взгляд на всю оставшуюся жизнь, и теперь ложился с ним спать и просыпался, думая о том, что все могло быть иначе. Ненавидя и призирая того лихача, он мечтал лишь о месте, собирая и восстанавливая по крупицам те несколько минут моей жизни, успевшие запечатлеть установленные видео регистраторы и глаза свидетелей, так неохотно дающих показания. Он ходил по кабинетам, встречался с этими фамилиями, указанными в протоколе, и добивался правды, очищая мое имя от приставки «безумец», а вечерами он выстреливал по всем тем местам, где нам случалось быть, отгоняя от себя ту, последнюю картинку, так ранящую его душу.

Андрей же просто молчал, выключив свой телефон от излишних вопросов, и ждал, когда пройдет время. Он стал ездить в два раза медленнее, опасаясь каждого, кто встречался на его пути, и неуверенно двигаясь по дорогам нашего огромного города, он думал лишь о том, что наша жизнь настолько хрупка, и мы заигрались с ней в серьезную игру так сильно, забыв в этой гонке о самом главном, о том, что второго шанса нам никто не даст. Благодаря мне он стал старше, и то, на что он смотрел сквозь пальцы своих кожаных перчаток, теперь стало важным, а наша безумная гонка, отошедшая на второй план, выдвинула перед собой его семью.

Так, бывает, меняются наши увлечения, меняются наши ценности, наше стремление и страсть, но то, что заложено в нас с детства, изменить никто не в силах, и никакая новая любовь не способна затмить собой то, что передается нам с кровью матери, и это – огромное желание прожить долгую счастливую жизнь.

Я еще несколько минут наблюдал за ними, за тем, как каждый из них, не спеша, выкатил свой мотоцикл, еще раз вернувшись в гараж за шлемом, за тем, как они все так же украдкой друг от друга еще раз взглянули в тот угол с остатками моего мотоцикла и за тем, как Андрей погасил свет, запахнув передо мной ворота.

Мгновенье, и они оба сидели на своих железных конях, закованных в пластик. Переглянувшись и кивнув друг другу о своей готовности, они вмиг разорвали эту нависшую тишину настоящим ревом своих выхлопов и моторов, и уже через несколько секунд я провожал их спины, плавно удаляющиеся от меня по затемненному длинному коридору.

Все это время, что я был там, я не услышал от них ни слова, и это молчание с их печальными лицами было отличным ответом, кто я был для них. Для меня же они навсегда остались теми, кто проехал со мной не одну тысячу километров, загоняя свой мотоцикл в красную зону, серьезными и смешными, близкими и настоящими, теми, кого я с легкостью мог назвать своими Друзьями.

Я выезжал следом за ними, под звуки удаляющихся от меня моторов, что играли синхронную мелодию грома и должны были исчезнуть через несколько секунд. Так и случилось, и я вновь оказался на дороге один, слушающий звуки лишь редко проезжающих мимо машин и пение дворовых птиц. Перед моими глазами стоял мой дом, во двор которого я въехал с утра, чтобы найти ответы, но не мог предположить, что они будут такими прямыми, как приговор без обжалования, и сейчас, после прочтения мне последней его строчки, где заключительное слово было «вечность», я смотрел на этот дом иначе.

Дом, где я вырос, во дворе которого прошли мое детство и моя юность, теперь казался мне совершенно другим, словно за эти несколько часов его кто-то выкрасил яркими красками, расположив на его стенах цветные фото моего прошлого, и теперь с этих стен на меня смотрели родные мне лица, выделяя его из общей серой массы. Я не мог не попрощаться с ним.

Боясь вновь увидеть глаза своего отца и убитую горем маму, я решил заглянуть во двор, чтобы еще раз увидеть свои окна, где шторы перестали раздвигаться восемь дней назад, сохраняя за ними дневной полумрак. Я преодолевал эти метры с трудом, медленно пересекая черту арки, где я сразу погрузился в будничный солнечный мир опустевшей детской площадки, одиноких лавочек и всего одного встретившегося на моем пути прохожего, быстрый шаг и помятое лицо которого говорило о том, что этот рабочий день он начнет с объяснений. Медленно, метр за метром двигаясь к козырьку своего, вылезающего из-за деревьев подъезда, я не слышал детский смех, заполняющий это пространство каждый вечер, и не видел бабушек и дедушек, сидящих на лавочках днями напролет, здесь просто была тишина. Такая же тишина, как и в другой из семи дней, где даже стоявшие несколько часов назад рядом с подъездами машины и те исчезли, увозя своих хозяев на их предприятия, в их офисы, к их повседневным делам. Ее нарушителями на эти несколько часов становились лишь воробьи, чирикающие последние новости, перепрыгивая с ветку на ветку, и так радующиеся солнечным лучам, что другим оставалось только позавидовать.

Я снова стоял перед своим подъездом, где был всего лишь несколько часов назад, в двери которого входил еще вчера, не замечая того, что меня уже не существует, но теперь я боялся переступить эту черту, оставаясь там же, где и всегда. Я оставлял свой мотоцикл на этом месте с первого дня, откуда мне хорошо было видно все три мои окна, за которыми сейчас темнота ввела свои новые законы, а редкий солнечный свет, еле пробивающийся сквозь полотна сдвинутых штор, только раздражал. Смотря на эти темные окна, я желал лишь одного, чтобы эти сомкнутые шторы вновь раздвинулись, и мой дом снова заполнил солнечный свет, свет жизни, которого так не хватало этим бетонным опустевшим метрам, но все осталось без движения.

Одинокий сосед, ровесник моего отца, вышедший из моего подъезда, читая бесплатную газету, женщина за моей спиной с большой собакой, держащая ее на длинном поводке и гуляющая с ней по зеленой лужайке, дворник в оранжевом жилете и школьник, еле идущий в сторону дома с глазами мечтателя – все эти люди приходили и уходили отсюда, заполняя собой эту пустоту, но ни один из них не был важен мне, мне было важно, что происходит там, подняться куда я был не в силах.

Секунда, и штора крайнего от меня окна все же колыхнулась, будто меня услышали, и через мгновенье я увидел лицо моей мамы, чьи глаза застыли на мне. Но она смотрела не на меня, она видела свои воспоминания, наложенные на эту реальность, где я только что прогремел по двору и, остановившись, слез со своего мотоцикла, махнул ей рукой.

«Раздвинь эти проклятые шторы… Мама… Прошу тебя… – все кричало внутри меня и рвалось наружу, но это был самый неслышный крик, который только мог быть, и он оставался лишь моим… – Впусти этот белый свет… Прошу… Прогони эту темноту… Мама!..» – но она все так же оставалась без движения, смотря на пустоту как на самое дорогое, что у нее есть.

Но вдруг она будто меня услышала, в секунду убрав свой задумчивый взгляд с того места, где находился я, и резко раскрыла свое окно.

Через несколько минут каждое из этих окон стало белым, мне были видны их потолки, и теперь я был спокоен, зная то, что в этот дом рано или поздно вернется жизнь, пускай не такая как прежде, но все же жизнь…

Я покидал свой район, чувствуя, как на моих плечах лежит огромный груз, отделаться от которого я был не в силах, но быть с ним дальше не было никакого смысла, и я уезжал отсюда, загоняя свой мотоцикл в красную зону снова и снова, ведь впереди меня ждала лишь вечность, а у вечности нет страха.

Рязанский проспект, Третье транспортное кольцо – все как всегда, по тому же отточенному маршруту, который вел меня в тот дом, где я еще раз хотел увидеть небесно-синие глаза. Глаза, которые не предавали меня, не сдерживали данного мне слова, потому что просто не смогли бы его сдержать, те глаза, которые я тоже должен был оставить, взглянув на них еще один раз.

Я двигался как лезвие наточенного клинка, разрезая эти ряды, заполонивших мой город машин, словно слоеный пирог, и выжимая из своего мотоцикла все, на что он был способен. Я шел к своей конечной точке, откуда моя душа могла уже двигаться дальше. Вперед или назад, на запад или на восток, это было неважно, единственным важным было исчезнуть, затирая в своей памяти все эти лица, которые должны были жить дальше. В моей душе больше не было страха, ведь невозможно бояться того, чего тебя уже лишили, и на моем спидометре все чаще и чаще стали застывать три заветные цифры, так быстро переносящие меня на километры вперед. Двигаясь по белой прерывистой линии разметки, которая слилась и стала сплошной, я преодолевал свой путь, всматриваясь в горизонт, где были мои мысли, но через секунду там был я, отмеряя эти новые километры горизонта как сантиметровой линейкой. Машины по моим бокам, стоявшие или еле движущиеся в мертвой, обычной для такого дня недели пробке, сглаживались в две параллельные, разноцветные общие массы, что скорее походило на разукрашенные невысокие стены, нежели на полеты инженерной мысли, без которой многие люди уже не видели своего существования, отдавая за эти куски железа даже собственные жизни. Километр за километром, слагая из мимолетных секунд минуты, я приближался к своей цели, оставляя за своей спиной всех тех, для кого я был не виден, но и их для меня уже не существовало, и я мог насладиться этим как дорогой без единой преграды. Мне больше не надо было думать, просчитывать, угадывать и предполагать, я просто мог наслаждаться скоростью, как никогда раньше, но все же к моему новому состоянию мне предстояло еще привыкнуть, и время от времени я ловил себя на мысли о том, что даже сейчас, я, как и раньше, выискиваю в этой толпе потенциальную угрозу. Белый микроавтобус, зализанный джип, цвета стали, красная угловатая малолитражка и еще с десяток таких же, как они, немного дерганых и уставших от этой дороги, были таковыми, выставляя свои морды в междурядье, как медленно закрывающуюся дверь длинного коридора. Но это их стремление попасть в другую полосу теперь не могло мне навредить, и я лишь вжимался сильнее в бак, прорезая их бампера, капоты, фары и крылья насквозь. Это было для меня ново, и я при виде таких преград так же, как и прежде, вначале скидывал газ, но в секунду добавлял его обратно, устремляясь вперед, все дальше и дальше к той, кто меня уже не ждал.

Через несколько минут, проведенных в этой безумной гонке, нарушающей все законы, я вновь оказался на проспекте, где вдалеке виднелся ее дом, захваченный высоко стоящим солнцем как огромным прожектором, высвечивающим на его стенах кадры моей жизни. Эти кадры, как немая кинопленка, транслировались только мне, и чем я был ближе к этим стенам, тем отчетливей они становились, вырисовывая мое лицо, лицо Вики, наши взгляды, наши улыбки и все то, чем мы так дорожили. Я сбросил скорость и рассматривал эту торчащую верхушку здания как огромный экран, на котором проигрывался цветной фильм, где наши движения сменяли наши застывшие радостные лица, а наше молчание, когда мы сидели на кровати, отвернувшись друг от друга, сменяли объятия, где наши губы разделяло всего несколько сантиметров. Но вскоре эти стены сменила тонкая улочка, ведущая к ее подъезду, уводя мой взгляд от этой верхушки, с которой вмиг все исчезло.

Все, что мне было показано с этого огромного экрана, так торчащего на фоне безоблачного голубого неба, было моими воспоминаниями, где наше лето сменила осень, а наша долгая зима за несколько недель была смыта в стоковые трубы города, так резко пробудившейся весной, где каждое утро мы встречали вместе, думая о том, что это будет длиться вечно…

Я въехал в ее двор, быстро поднялся на ее этаж и прошел сквозь дверь, словно она была распахнута, и как только я пересек эту преграду, я оказался в дремлющем полумраке без звуков и света. Медленно двигаясь по коридору ее квартиры, я не мог узнать это место, и в этой тихо спящей темноте, где еле прорисовывалась мебель, я дошел до двери в нашу бывшую спальню, за которой была такая же тишина. Секунду медля, я стоял перед дубовой дверью с тремя прямоугольными врезанными мутными стеклами, думая о том, что еще не поздно развернуться и уйти, исчезнуть, испариться из этих бетонных стен, и больше никогда сюда не возвращаться, но я не мог так поступить, и мне было необходимо еще раз взглянуть на ее лицо.

Шаг, и как прежде, потянувшись к ручке, я поймал себя на мысли о том, что уже давно научился проходить сквозь двери, но так был занят своими мыслями, что просто этого не замечал, и уже через секунду я стоял по ту сторону ее дремлющей тишины, где все изменилось.

Тонкая полоса света, падающая сквозь щель плотно закрытых штор, освещала это помещение, придавая ему новые очертания. Огромный платяной шкаф, с зеркалом в человеческий рост, был передвинут к другой стенке, и теперь он был первым, кто встретил меня в этом каменном прямоугольнике с новыми темно-синими обоями, часть которых была освещена ярким солнечным светом. Зеркальный комод с придвинутым стулом и множеством баночек, тюбиков, расчесок, пудр и помад, теперь обосновался прямо рядом с выходом, закрывая собой часть того пространства, где стояла тумбочка, которая переехала вместе с кроватью вплотную к окну, где свернувшись в клубок спала Вика.

Эти перемены были переменами ее жизни, где даже обстановка напоминала обо мне, открывая свои глаза с утра, она еще долго лежала, вглядываясь в эту пустоту. В два дня она все изменила, надеясь на то, что новый вид этой комнаты исправит ее мысли, но это был самообман, и даже если бы она переехала жить в другой город, она все равно просыпалась в надежде увидеть мое лицо напротив.

Я сделал несколько шагов и оказался рядом с ней, спящей и видящей сны, и совсем не догадывающейся, что я рядом, но я был всего лишь в нескольких сантиметрах, и когда опустился на пол, наши лица оказались напротив друг друга. Как много я хотел сказать ей, вновь прижимая к себе, как сильно я хотел почувствовать ее запах и ее нежные руки на своих небритых щеках. Я хотел снова услышать ее голос, которым шепотом, глядя мне в глаза, она произнесет: «Люблю…», и как много оказалось того, что я не успел, и теперь мне оставалось лишь смотреть на это хрупкое, самое желанное тело, проклиная себя за то, что сам лишил себя всего этого, оставшись для нее лишь памятью.

Внутри меня разгорался пожар, испепеляющий мою душу от мысли о том, что я больше никогда не смогу дотронуться до нее, почувствовать ее тепло, ощутить ее дыхание. И этот пожар так быстро захватывающий каждую частичку меня, вырывался из моего нутра, сдавленным криком, криком безысходности, где был единственный вопрос… Почему!?

Это вопрос, спустя месяцы и годы, так и останется открытым, и даже после применения к нему тысячу версий, ни одна из них так и не окажется правильной, и мне нужно было смириться с ним, как и множеству людей, кричащим про себя то же самое, ведь невозможно ответить на то, чего не существует.

Я смотрел на ее сон и ненавидел себя, ненавидел свою страсть, свою жизнь и свою любовь к скорости, которая привела меня к такому итогу, но разве я мог представить в то утро, что все закончится именно так, и тот, кто ушел вместе со мной, как и прежде будет дожидаться меня, стоя рядом с подъездом. Я ненавидел даже его, пускай сейчас он был в точности как я, и благодаря ему я пребывал несколько дней в своем заблуждении, но если бы не он, всего этого просто бы не случилось, и я прожил бы долгую серую скучную жизнь, не ощутив тех эмоций, которые он мне подарил. Но если бы не он, я бы никогда не встретил Вику, и не был бы тем, кого видел в своем отражении каждый день и гордился.

Мы стали неотъемлемой частью друг друга еще давно, и, скорее всего, это было союзом человека и страсти, а не имени и куска железа, облаченного в пластик, у которого тоже оказалась душа, и теперь разъединить нас уже никому не было под силу.

Мы всегда сами выбираем свою судьбу, а какая она будет, нам остается только догадываться, но выбор, он всегда только наш, а итоги – это его прямое продолжение.

За то время, пока я смотрел на Вику, она не шелохнулась, и, лежа на боку, поджав под себя колени, она напоминала мне маленького ангела с черной прядью волос, что так отлично закрывала ее оголенное плечо. Ее глаза двигались под веками, словно она смотрела динамичный фильм, а дыхание было размеренным и ровным, только по движению одеяла были понятны вдохи и выдохи. Но вдруг она резко дернулась, и что-то простонав, потянула на себя одеяло, будто чего-то испугалась, глаза задвигались еще быстрее, а дыхание стало частым и глубоким, сжав все ее хрупкое тело, которое начало дергаться, как будто она бежала, но это был сон, и мне оставалось только предполагать, что она видит, и что так резко изменило ее спокойствие. Я протянул свою невидимую руку и дотронулся ладонью до ее головы, почувствовав то же тепло, что я смог ощутить стоя в тот дождь рядом с ее машиной, и тут же все стихло. Дыхание выровнялось, сомкнув ее пухлые губы, а руки снова отодвинули от себя подтянутое одеяло. Ее лицо вновь приняло очертания спокойствия, и через мгновенье она открыла свои большие глаза, смотря на меня так, как смотрела каждое утро, и, улыбнувшись мне, она вновь погрузилась в свой сон. Эта секунда ее любимого взгляда и улыбки, стала той секундой, ради которой я появился здесь, и теперь, прощаясь с ней неслышимой речью, я мог двигаться дальше к своей вечности, которая уже заждалась своего нового странника, рисуя перед ним лишь неизвестность.

Я не смог оставить свою спящую Викторию и еще долго наблюдал, как ее сон сменит пробуждение, когда ее глаза вновь налились грустью. Поднявшись с кровати, она долго сидела на ее краю в тишине и смотрела куда-то в пустоту, но все же, собравшись с силами, она встала и удалилась в ванну, за дверью которой я слышал долгий шум воды. Потом она нехотя позавтракала, все с тем же отсутствующем взглядом сидя за кухонным столом и запивая остывшие тосты таким же остывшем кофе, и оставив все это в маленьком беспорядке, вернулась обратно в кровать, в затемненную, с нераскрытыми шторами спальню. Она укуталась в одеяло и лежала с раскрытыми глазами, чей блеск был единственным живым в этой квартире, и чем я дольше смотрел на него, тем мне больше становилось невыносимо больно.

Милая моя… Моя нежная, милая Виктория… Я не могу смотреть, как ты плачешь, и не в состоянии этого изменить… Но я знаю, что время все исправит… и тебе нужно лишь ждать…

На этих не сказанных словах, я решил попрощаться с ней, прикоснувшись к ее теплой щеке своими невидимыми губами, и она, словно почувствовав это, снова улыбнулась, нарисовав на моем лице подобие прошлого счастья, секунды которого были сочтены. Через несколько минут, ни разу не обернувшись, я вышел из ее квартиры и проследовал вниз, где неизменно меня ждал мой черный, блистающий друг. Я совсем не заметил, как провел рядом с Викой несколько часов, и ненастье, вновь нахлынувшее на этот город, затемнило все вокруг меня. Но меня это уже не тревожило, впереди был неизведанный путь, ожидающий своего вечного странника…

Ключ в замке… Положение старта… Кнопка «пуск»… и гром, слышный только мне, сопровождал меня из этого города миллионов душ, в котором на одну стало меньше.

Мою неизведанную дорогу сильно заливало дождем, словно кто-то на небесах забыл выключить воду, и, рассекая этот почерневший асфальт, я уезжал из своего города несбывшихся надежд и рухнувших иллюзий, смотря вдаль и совершенно не зная, что меня ждет дальше.

Так рано вставшее солнце, что я встречал еще несколько часов назад, радуясь его лучам как маленький ребенок, вмиг закрыли от меня множество черных туч, пригнанных шквальным ветром с севера, и как только я пересек черту моего города, оставляя за своей спиной всех тех, кто был мне так дорог, меня настигла эта стихия из дождя, песка и быстрого ветра. Этот ветер, холодный, мокрый ветер проходил сквозь меня, оставляя в моей душе грусть о том, что я больше никогда не смогу почувствовать его на своих щеках, а дополнившая его вода лишь подтверждала это, показывая мне, как огромные капли, пролитые с неба, разбиваются об асфальт, раскрашивая его в черный.

Выжимая из своего невидимого друга все, на что он был способен, я ненавидел свой новый облик, выкручивая ручку газа до отсечки и удаляясь вперед к неизвестности со скоростью выпущенной пули, я мечтал лишь об одном, чтобы и у этой вечной жизни оказался свой предел.

Даже у пули есть оболочка, и есть своя конечная точка. Пускай у нее нет души, и это всего лишь несколько грамм металла и свинца, слепленные для убийства они стали очень значимыми в этом мире, а я теперь был для него пустой прозрачной массой без голоса, без запаха, без чувств и без конечной цели, живущий только по инстинктам и привычкам из прошлого.

«Вперед… Только вперед… Туда, где я больше не буду думать о любимых лицах…» – звучало внутри меня, как при жизни вжимая меня в бак и вновь зарождая еще большую ненависть к самому себе, которая постепенно начинала перерастать в ненависть к этой зависшей стрелке тахометра. Она уже давно уперлась в красные конечные цифры и просто не знала, как ей двигаться дальше, я же хотел, чтобы она еще сделала сотню оборотов, перенося меня со скоростью звука по этому летнему, облитому небесной водой лесу. Цифры на моем спидометре замерли вместе с ней, и в сердцах заглушая рев раскрученного до предела двигателя своим истошным криком, я разрезал эту окруженную деревьями дорогу ровно на две части.

– Быстрее!.. Еще быстрее!.. Это все, на что ты способен!.. – срывалось с моих несуществующих губ, разносясь вокруг меня эхом. Но этот крик был слышен только мне, и он заполнял собой пространство несуществующего шлема, который, как и прежде, был на моей голове.

– Ты лишил меня всего!.. Ты!.. – рвалось наружу снова и снова, и я вновь видел перед своими глазами любимые лица, застывшие из моей памяти в секунды их счастья.

С каждым мгновеньем я становился дальше от тех домов, на фоне которых прошла вся моя жизнь, и эта дорога, ведущая меня в никуда, меняла свой фон, наполняя его близкими мне людьми, их лицами и их голосами. Они мелькали перед моими глазами, словно затертые кадры из фильмов, и задерживаясь лишь на секунду, они были самым лучшим, что я мог увидеть здесь, находясь от них на другой стороне нашей жизни.

Километр, еще один, и затянутое черным небо, свисающее над моей головой, словно низкий потолок, все так же поливало землю и деревья вокруг меня неутихающим ливнем, который, мне казалось, никогда уже не кончится. Но у всего есть свой срок, и вскоре на горизонте я увидел окно из яркого солнечного света. Это окно было моим окном в новую жизнь, и я устремился к нему как к самому желанному подарку за последние дни. Внутренний крик начал понемногу стихать, понимая, что ничего не исправить, а рука, так яростно выкручивающая ручку газа, ослабла, замедлив моего вечного друга, чей рев уже давно шел параллельно с моими словами беспомощности. Я понимал, что кроме него у меня больше ничего не осталось, и он был совсем не виноват в моей судьбе, а был, скорее, верным псом, который даже сейчас не покинул своего хозяина, нежели тем, кто подвел меня к этой черте. Мой верный пластиковый друг, без имени, без дня рождения, без жены и детей, у него был только я, и дата, которая забрала нас обоих, сделав нас неразлучными.

С каждым новым метром дождь утихал, а небо переходило из черного в темно-синий, и уже на горизонте я увидел чистый голубой цвет без облаков и этих туч, что постепенно захватывали мой город. Я не мог уехать, еще раз не взглянув на него и не отдав ему дань, хотя заплатил цену сполна, и отдал ему право занести мое имя в свой многотысячный некролог. Нет, эта дань была уже не его улицам, проспектам и домам, им я и так посвятил множество часов своей жизни, эта последняя дань была тем людям, которые оставались в нем, их лицам, их жизням и их будущему.

Сбавляя крутящие обороты, я медленно съехал на обочину этой безлюдной дороги, где в выбоинах и трещинах скопилось множество луж, по которым били редкие капли, уходящего в город дождя. Стихия заканчивалась здесь, и солнце, идущее мне навстречу, по сантиметру захватывало все перед собой, вмиг испаряя эту пролившуюся с небес воду.

Остановившись, я закончил еще одну свою безумную гонку, и, стоя на той дороге, я чувствовал то, что уже давно не мог ощутить, я чувствовал спокойствие.

Ненависть прошла, утихая вместе с криком, так рвущимся из моего нутра, безысходность была принята, а боль навсегда останется болью, отражаясь в глубине тех глаз, где больше никогда не появится мое отражение. Впереди меня пылало солнце, зовущее меня к новому и непонятному, а позади оставался мой город, которому я был больше не нужен, и он отказался от меня как от проигранной монеты, прогоняя прочь взглядами тех, с кем я мечтал, с кем я любил, с кем я жил. И мне не оставалось больше ничего, кроме как исчезнуть отсюда, взглянув на него еще один единственный раз и запомнив этот момент как момент истины, той истины, к которой я привел себя сам.

Секунда промедления, словно я боялся оглянуться назад, закончилась, и, обернувшись, я увидел вдалеке маленькие верхушки небоскребов, что накрывали эти черные тучи, смывая с них пыль и копоть минувшего дня. Над моим городом била гроза, распугивая всех его жителей своими хвостатыми молниями, но с каждой новой секундой они ослабевали, словно их силы иссекали, и чем я дольше смотрел на это черное небо, тем оно быстрее становилось светлее, и уже тогда мне было ясно, что вскоре изгнавший меня город вновь заживет своей обычной жизнью, освещаемый тем самым солнцем, что сияло у меня над головой.

Напоследок я улыбался ему, вспоминая своего отца, свою маму, свою любовь и своих друзей, и все те дни, что он мне подарил, оставив мне счастливые воспоминания, но меня ждала дорога, и нам пора было прощаться…

Ключ… Зажигание… Пуск…