Текст книги "Дневники мотоциклиста"

Анестезиолог начал искать заветный нерв, что отвечал за мою левую сторону, и эти поиски показались мне вечностью. Вонзал иглу в новые и новые места, у меня создавалось впечатление, что он там что-то рисует, и этот рисунок был огромен.

С периодичностью в секунду спрашивая меня: Есть прострел? – он всё глубже и глубже протыкал мою шею, прокручивая иглой как отверткой в стене, но прострелов не было, и он продолжал искать.

Это продолжалось минут десять, и мои ответы: «Нет!» – давались мне всё труднее и труднее. Уже не обращая внимания на них, он начал следить за рукой в надежде, что на моё «нет!» она все же дернется и покажет ему «да!», но это не происходило. Из-за его спины раздался возмущенный голос хирурга.

– Ты еще не устал? – спросил он его, подойдя к нам ближе и свесившись надо мной.

– Нет, мне уже и самому интересно, его найти, – ответил тот, продолжая ковыряться в моей шее с болезненным азартом в глазах.

Хирург отступил назад, и все продолжилось снова.

– Вот он! – через мгновение воскликнул этот недоучка, смотря на то, как моя рука поддергивается.

В ответ мои глаза говорили всем присутствующим: «Нет!», но это мало кого волновало, и он, шприц за шприцом, начал вливать в меня наркоз, который с той же силой выплескивался обратно.

– Хватит! – останавливая всё это безумство, прокричал доктор и, схватив этого безумца за руку, скомандовал: – Сестра, готовьте общий наркоз, пора начинать.

Через секунду возле меня возникли аппараты с всевозможными проводами и датчиками, к которым меня начали присоединять с размеренной последовательностью. Все медсестры выполняли свою работу, четко зная, кто, что должен делать, и лишь раздосадованный анестезиолог, отойдя в сторону, что-то бурно выговаривал моему спасителю. Еще секунда и я был подключен к этим железным квадратным наблюдателям.

– Ну, а теперь поспи, – как-то по-отечески проговорил доктор, надевая маску на моё лицо. – Скоро всё кончится.

Снотворный газ начал проникать в мои легкие с быстротой размеренных вдохов, и бороться с ним уже не было никакого смысла, да и сил мне оставалось лишь на то, чтобы закрыть глаза как можно крепче. Я погрузился в самый что ни на есть глубокий сон, который поглотил меня и растворил в себе.

Я чувствовал, как просверливают мои кости, как вкручивают в них болты, я чувствовал всё, что происходило со мной, но это было настолько неважным и отдаленным, что можно было даже испугаться такому безразличию.

Мне снился сон, как и тогда я помню его практически наизусть, и он завладевал мной всё больше и больше, сон, в котором я падал всё дальше в непонятную черную бездну, из обрывков воспоминаний и знакомых мне лиц. Меня словно кто-то тащил за ноги вниз, а я, пытаясь ухватиться руками за воздух, отчаянно сопротивлялся всему этому карнавалу обрывков памяти. Родители, друзья, знакомые – все их лица кружились вокруг меня, создавая водоворот, и каждый из них пытался что-то сказать мне, но, не успевая, сменялся следующим. Это был очень странный ночной сеанс, на который я попал случайно, и мне было оставлено место в главном ряду.

Но вдруг резко всё изменилось и стало черным – ни лиц, ни голосов, ничего вокруг, лишь кромешная тьма и безумно спокойная тишина. Единственный голос, который доносился издалека, становился всё ближе и ближе, постепенно перерастая в крик.

– Дыши! Дыши! Дыши! – слышал я уже отчетливо, но не мог сделать и глотка. Я словно ныряльщик, переоценив свои силы, нырнул так далеко, где никогда не был и, растерявшись, остановился. Голос же становился слышен всё отчетливей – громкий голос моего друга, который уже давно перешел в крик, начал сопровождаться звоном в ушах.

На тот момент мне показалось, что прошла целая вечность в этом свободном падении, но это были лишь секунды.

– Дыши! Дыши! – слышал я снова и снова, и тот я, который был заперт в черноте своего сознания, начал карабкаться наверх, отталкиваясь от чего-то нереального и невидимого. Хватка, которая меня тянула вниз, начинала постепенно ослабевать, и я всё быстрее и быстрее взбирался вверх к чему-то доброму и такому родному, что это чувствовалось всеми частицами моего тела.

Всё кончилось практически так же, как и началось, только спокойные лица вокруг меня, когда я засыпал, сменились тревожными. Я очнулся от ударов ладонями по моему лицу, и из последних сил пытался открыть глаза, чтоб поймать эти руки. Но тело не слушалось, и мне оставалось лишь смотреть сквозь узкие прорезы глаз на всех этих возбужденных врачевателей.

С пониманием, что я пришел в сознание, по операционной пронеслась череда вздохов облегчения и радостных возгласов.

– Слышишь меня? – склонившись над моей головой, произнес доктор, чье лицо покрывали капли пота. – Ты меня слышишь?

В моих ушах стоял безумный звон, но я смог расслышать его вопрос и кивнул ему в ответ.

– Всё кончилось, – выдохнув, продолжил он, осуждающим взглядом посмотрев в сторону анестезиолога. – Сейчас тебя отвезут в палату, постарайся час не спать. С тобой посидит сестра.

Не понимая, что он хочет этим сказать, я продолжал кивать, пытаясь вытащить себя из этого коматозного бреда.

Быстро отсоединив меня от этих коробок, к моему столу припарковали перевозную кровать, на которой меня привезли. Медсестра помогла мне перебрать обратно и, укрыв меня простыней, вывезла из операционной.

Что со мной произошло той ночью, мне поведали только с утра и то намеками, и после того, как я восстановил весь этот драматичный спектакль в своей голове.

Меня оттранспортировали обратно, всю дорогу пытаясь разговорить меня, но мои глаза так и хотели закрыться. Ощущение, будто я не спал целую вечность, нахлынуло на каждый сантиметр моего тела, но я следовал советам врача и отчаянно сопротивлялся.

Вокруг ничего не изменилось, всё те же коридоры, всё тот же лифт, все оставалось таким же, как и на пути сюда, только изменилось моё понимание всего этого дома для недугов. Врач был прав, всё кончилось, осталось только встать на ноги, распрямить спину и выйти из этого храма беспомощных. Везущая меня сестра пыталась завязать со мной какой-то разговор о том, откуда я, как такое со мной приключилось, лишь бы держать меня в сознании, и я неохотно отвечал ей, в следующею секунду забывая предыдущий вопрос.

Транспортировав меня в палату, она помогла мне перебраться обратно в койку, включила ночник и весь час просидела рядом, так и не дав мне уснуть. Я даже не заметил, как она ушла, закончив свои расспросы и выключив свет; я уснул, даже не сказав ей спокойной ночи. Я больше никогда её не видел, и наутро с трудом вспоминал её лицо, но она оставила о себе хорошую память и самые приятные воспоминания.

Каждое больничное утро похоже одно на другое, меняется только дата в календаре, погода за окном и постояльцы.

Меня разбудили очередные утренние разговоры моих соседей, и лучи уже теплого солнца, проникающие через окно, окончательно открыли мои глаза. Я стащил с себя одеяло, приподнялся и, разглядев себя, понял, что в принципе ничего не изменилось, только перевязка из бинтов сменилась жесткой ортопедической повязкой. Оглядев присутствующих, я вскочил на ноги и прошел до припалатной ванны, быстро умылся одной рукой и вышел в коридор, направляясь к кабинету моего лечащего врача. Я застал его практически на выходе и, увидев меня, он заулыбался. Быстро выписав мне направление на рентген, он всем своим видом показывал, что торопится, но у меня были вопросы без ответа, и я с удовольствием их задал.

– Что со мной случилось ночью? – забирая лист с направлением, спросил я, вспоминая его запотевшее лицо.

– Ничего особенного, – отведя глаза, быстро проговорил он. – Такое бывает, редко, но бывает – анестезиолог перестарался с наркозом.

– Ясно, – не понимая, что значит слово «перестарался», удивился я.

Словно зная, о чем я спрошу его дальше, он тут же постарался перевести тему.

– Сейчас у тебя всё в порядке? – заинтересовано вглядываясь в меня, пробормотал он.

– Не совсем, – еще поднявшись с кровати, я понял, что все тело ломит. – Я не чувствую руки.

– Это нормальное послеоперационное явление, к обеду отойдет, – ответил он, улыбаясь, и, указывая мне на часы, добавил: – Мои рабочие сутки закончились еще вчера, так что, поторопись, сделай рентген и обратно ко мне.

Я торопился не меньше его, и уже через двадцать минут я снова стоял перед ним со снимками в руках.

– Всё отлично, – прислонив снимок к окну, гордо произнес он. – Всё отлично встало на свои места, – радовался он проделанной работе и, отложив снимки в сторону, взглянул на меня: – У нас останешься или будешь писать отказной?

– Буду писать, – ответил я, радуясь, что еще немного, и я буду по ту сторону этого здания.

– Силен, – посмотрев на меня с непонятным мне уважением, хмыкнул он. Тогда иди и собирайся, а я пока подготовлю все документы.

Не веря тому, что всё кончилось, я выскочил из кабинета, сияя всем прохожим своей улыбкой.

Зайдя в палату, я обнаружил всё ту же картину, с теми же лежащими персонажами.

При виде меня они оживились.

– Как прошло? – спросил самый взрослый, лежащий посередине.

– Хорошо, – ответил я, уже сидя на своей кровати и достав телефон.

– С тобой вчера всю ночь сестра сидела, это хорошо? – пытаясь получить отрицательный ответ, продолжал он.

– Это нормально, – резко встав, я прошел обратно к выходу, понимая, что здесь поговорить мне не удастся.

В воздухе повисла секундная тишина, и за закрытой за собой дверью я услышал:

– Неделю, точно, с нами пролежит, – прозвучал убедительный голос Сергея. – В таком виде о доме можно забыть.

Я набрал телефон Олега и сказал, что через час буду ждать его внизу, на что услышал лишь его: «Хорошо». Незаметно ко мне подошел врач, уже переодетый в уличную одежду, с портфелем и моими бумагами в руках.

– Собрался? – все так же улыбаясь, произнес он, похожий в этой одежде на банковского служащего. Он оказался моложе, чем я думал, и его холеный вид, с густой шевелюрой и аккуратной бородкой, был отличным дополнением такого наряда.

– Нет, за мной заедут только через час, – ответил я, собираясь задать вопросы о моём будущем, но он меня опередил.

– Я оставлю бумаги у дежурной медсестры, – сказал он, всем своим видом показывая, что опаздывает. – Она тебе всё объяснит и даст мой номер телефона, на всякий случай. Выздоравливай, и больше не падай.

Мы обменялись рукопожатием, и он удалился дальше по коридору, а я пошел собирать свои вещи.

– Ты куда? – возмутился Сергей, глядя на то, как я укладываю тренировочный костюм обратно в пакет и натягиваю комбез.

– Домой, я же сказал, что я тут ненадолго.

– Как? Отпустили? – продолжал недоумевать он.

– А я и не спрашивал, – уже не скрывая своего смеха, сказал я, оглядывая свое ночное пристанище.

– Как не спрашивал? Разве так можно?

– Можно, и даже нужно, – оглядев всех присутствующих гордым взглядом, произнес я, и уже рядом с открытой дверью добавил: – Всем удачи, прощайте, даст бог, НЕ свидимся.

То, что происходило за закрытой за мной дверью, меня уже мало волновало, и их приоткрытые рты еще долго смешили меня, но это был их выбор, и он тоже нуждался в понимании.

Нашел медсестру за ее стойкой, мы с ней быстро решили всю бумажную волокиту и, накинув на плечи олимпийку, чтобы не привлекать взгляды присутствующих, я спустился вниз и нашел место на лавочке возле входа. Складывалось такое впечатление, будто бы ничего и не было, и всю эту историю я увидел в утренних новостях по телевизору, а сюда приехал кого-нибудь навестить. Лишь немая боль во всем теле напоминала мне о последних сутках. Мне оставалось последнее: правильно рассказать обо всём родителям, которые до сих пор думают, что со мной всё в порядке. Меня подлатали, и теперь все зависело от меня самого, и мне оставалось лишь побороть всю любовь к себе и снова встать на ноги, чтобы быстрей окунуться в те незабываемые ощущения свободы, которые хоть и привели меня сюда, но уже основательно заняли своё место в моей голове.

Да, тогда я думал именно об этом, и то, что тогда со мной случилось, должно было случиться, хотя сейчас это было уже неважно.

Зазвонил телефон, это был Олег, который уже стоял на входе, вглядываясь в толпу присутствующих.

– Ты где? – спросил он, вытянувшись, бегло осматривая всех присутствующих.

– Я тебя вижу, сейчас подойду, – ответил я, встал с лавки для беседы и направился к нему.

– Ну, ты как? Вид у тебя не очень, – перехватывая из моей руки пакет, высказал он.

– Бывало и хуже.

– Как всё прошло?

– Нормально, – торопясь на выход, словно за мной бежали, я ускорил шаг.

– По виду не скажешь, – засмеялся он. – Домой?

– Конечно, – ответил ему кривой улыбкой, мы уже вышли из парадной и направились к машине.

Всю улицу захватила весна, теплый ветер обдувал моё небритое лицо, а лучи солнца пытались оставить на нем легкий загар. Город жил, и он жил совершенно другой жизнью, не той, что я увидел в стенах этого здания позади себя. Улыбчивые лица радовались солнцу, строя планы на приближающееся лето, а судачащие воробьи вычищались от долгой зимы, принимая ванны в лужах прямо под нашими ногами. Мне хотелось остановиться и дышать полной грудью так, пока не закружится голова, мне хотелось радоваться этому дню, мне хотелось сорвать бинты и вскинуть руки вверх, мне просто хотелось жить.

Мы проговорили всю дорогу на отвлеченные темы, и, уже пересекая мой двор, Олег спросил:

– Дома в курсе?

– Сейчас будут, – представляя лица родителей, ответил я. – Как я выгляжу?

– Хреново, – засмеялся Олег, уже паркуя машину. – С тобой нужно сходить?

– Нет, я сам, – ответил я, понимая, что его присутствие все-таки может облегчить моё положение и их реакцию.

– Как знаешь, – сказал он, еще раз оглядев меня с ног до головы.

Заканчивая это изучение меня, я сказал ему спасибо за все и вышел из машины.

Спешными шагами я вошел в подъезд и медленно поднялся на свой этаж. Подойдя в плотную к двери, я еще долго стоял около неё, прислушиваясь и пытаясь уловить голоса за ней, но там было тихо. Как нашкодивший подросток, я долго решался переступить порог родительского дома, зная, что меня сначала осудят и вынесут приговор, а потом уже будет следствие. Мы всегда в ответе за свои поступки, а люди, которые нас любят, всегда становятся нашими соучастниками, и кому в этих ситуациях проще – это еще большой вопрос.

Какие-то двадцать четыре часа перевернули всё с ног на голову, одарив меня уверенной улыбкой, которую тут же стерли с моего лица грязной тряпкой. Но, уже тогда, паря по дороге, а потом стоя напротив своей двери, я четко знал, что всё это моё, и то, что меня сейчас отталкивает, зарождает во мне еще больший интерес.

Моей истории не было бы, если бы всё кончилось тогда. Я бы не стал тем, кем стал, не увидел бы того, что увидел, и не встретил бы тех дорогих моему сердцу людей, которых встретил.

Скорей всего, я бы превратился в жалкое подобие человека: ни цели, ни судьбы, с размеренным завтра и утвержденным планом на будущее. Я бы превратился в того, от кого бежал все эти годы, и это бы означало конец всего.

Я сел в свой поезд и спрыгивать на ходу не было никакого смысла. Всё случилось так, как случилось, и теперь ничего уже не исправить.

Я вставил ключ в замок и повернул ручку, и дверь распахнулась…

У всего в наших жизнях, есть две стороны, а иногда их больше, чем мы можем себе представить, и увидеть их дано не каждому, но если тебе открылся этот дар, используй его по назначению…

Заново…

Время растягивалось и сжималось с равными промежутками, так что через пару дней пребывания дома счет был потерян. Одинаковое утро и такой же день, как и вчера, одинаковая картинка за окном и те же дикторы новостей по телевизору, одинаковые минуты, одинаковые часы, одинаковый остывший кофе и такой же остывший обед. Я бесцельно бродил по квартире уже несколько суток. Я ел, спал, смотрел телевизор, играл в компьютер и снова ел, и снова спал. Мои ссадины затягивались со скоростью вечерних новостей, синяки начинали рассасываться, и лишь рука в жесткой связке всё никак не хотела слушаться. Сантиметр за сантиметром я пытался подымать её вверх, и с каждым разом проходя через эту боль, я понимал, что эти маленькие победы в конечном итоге станут одной большой. Домашние старались не разговаривать со мной, показывая тем самым протест мне и всему происходящему, но я был не вправе их судить за такое поведение, у них это было полное право. История про неудачное падение по вине городских служб им не показалась правдоподобной, и с этим я не мог ничего поделать, ведь если бы даже меня сбил пьяный водитель, суть бы не поменялась. Им было неважно, почему их сын стал тенью, блуждающей по квартире, им был важен итог, который они видели перед своими глазами каждый день. После очередного неудачного наставления меня на путь истинный, они выбрали молчаливый протест, и лишь отец пытался сгладить углы, ставя себя между двух огней. Я понимал их беспокойство, и наверно каждому человеку было бы неприятно смотреть на своё дитя, которое бродит по дому как мумия, но было, как было, и я не был в силах что-то изменить. Так случилось, и теперь им нужно было лишь принять это как должное, но на это нужно время, и я это понимал. В молчании мы пробыли практически две недели; молчаливые обеды и такие же тихие семейные ужины; жалеющие взгляды и короткие вопросы, от которых я старался как можно быстрей закрыться у себя в комнате; тишина в квартире и тишина внутри. Вот так слагались мои дни, от которых меня уже мутило, словно это было не больничным отпуском, а бесконечным похмельным синдромом.

Через десять дней мне снял швы, тот же доктор из травмы, что осматривал меня в ту ночь. Как я только появился в его обители, он сразу узнал меня и был немного удивлен тому, что мне так быстро сделали операцию. Без лишних вопросов, как и почему, он выполнил свою работу, попутно рассказав мне об упражнениях, которые должны были ускорить процесс восстановления. Я внимательно слушал его, ведь от этих советов и моих дальнейших действий зависела моя судьба, и после приятной получасовой беседы, воодушевленный скорейшим выздоровлением, я выскочил на улицу, уложив ослабленную руку в карман.

Через пару недель ты снова сможешь ездить… – вынес свой вердикт он. Но без фанатизма, если не хочешь нового свидания.

Я, конечно, не хотел снова пройти через подобное и, сделав выводы, поблагодарил его за хорошие слова.

Весть о моём происшествии очень быстро облетела весь круг моих знакомств, и каждый новый звонок становился маленьким продолжением предыдущего. Одинаковые вопросы с одинаковыми вздохами сочувствия, одинаковая понимающая интонация и одинаковое молчание после моих попыток сменить тему. Но даже у них был свой срок, и вскоре они тоже исчезли. Лишь мои новые мотодрузья вели себя так, словно ничего не произошло, и редкие вечерние встречи разбавлялись обсуждениями чего угодно, только не той ночи. Я понемногу приходил в себя, и с каждым новым днем ломал сложившиеся стереотипы о послеоперационном восстановлении. Единственная мысль, которая мне помогала в этом – это быстрей скинуть с себя прилипший ярлык пострадавшего по своей глупости, и каждый день, просыпаясь, я думал лишь об этом.

Помню, как в один из таких дней я столкнулся с отцом, и он, еще раз оглядев меня с ног до головы, спросил:

– Продашь?

– Нет, – ответил я, понимая, о чем он.

– Другого ответа я и не ожидал, – сказал он, указывая на фото, где наша семья была в полном составе. – Я, конечно, сейчас повторюсь, но прошу тебя только об одном, сделай так, чтобы твоя мать как можно меньше переживала за тебя.

Только я хотел ответить на это высказывание очередным своим: «Я знаю… Я постараюсь», – как он, опережая меня, продолжил:

– Всё могло закончиться намного хуже, и ты об этом знаешь, – сказал он, не скрывая своей тревоги. – Но то, что случилось с тобой, это правильно, это заставило тебя задуматься.

– Да, – сказал я, зная, что каждое его слово попадало в точку.

– Это твой выбор, и я понимаю, что ни я, ни твоя мать не сможем тебя переубедить, но всё же, сделай так, чтобы уверенность в тебя вернулся снова в этот дом.

Этой фразой он подчеркнул всю мою жизнь, и мне просто нечего было ему ответить.

Уверенность и самоутверждение, вот эти два слова, по которым я жил, и к которым мы стремимся всю свою жизнь, оттачивая свои знания в своих навыках. Если ты уверен в себе, то и окружающие смотрят на тебя совершенно другими глазами.

В подтверждение своих слов, отец кивнул головой, и еще раз посмотрев на наше семейное фото, вышел.

Сейчас я бы многое отдал за те дни, но для того, чтобы вернуться обратно, нужна машина времени, которую, к сожалению многих, еще не придумали…

Через месяц я неплохо разработал свою руку с искусственным добавлением, и обо всём происшествии мне напоминал лишь продолговатый шрам на плече. Мне нужно было двигаться дальше и, восстановив себя, мне надо было восстанавливать своего железного друга.

Я пришел в гараж под вечер, распахнул двери и, включив свет, обнаружил его в самом углу, но даже в таком потертом и разбитом состоянии, он выделялся на фоне этих серых стен. Всем своим видом он показывал мне, что ждал и снова готов ринуться в бой.

Мы проучили друг друга, и теперь нас связывало нечто большее, чем просто человек и кусок сложного метала, одетого в пластик, нас связали мой шрам и его потертые бока, месяц мыслей в одиночестве и сантиметр пыли, укрывшей его по всей длине.

Всю последующую неделю я искал замену испорченным частям, мотаясь по всей Москве. Я раздел его, скинув с него весь пластик, поломанные части которого отдал на пайку, и теперь мне оставалось раздобыть новую крышку генератора, левую ручку и мелочи, но в эти мелочи уперся весь процесс. Казалось, нет ничего проще, найти все это в нашем огромном мегаполисе, но всё обстояло иначе. Все мои звонки по мотомагазинам и моторазборкам заканчивались одними и теми же фразами: «Нет в наличие», «Ожидаем поступлений», или «Только под заказ», и для меня все начиналось заново – поиск, звонки и снова поиск. После моих тщетных розысков мне помогли мои новоиспеченные друзья мотоциклисты, и в конце недели я закручивал последний болт в новую крышку. Новые зеркала (первое, что страдает при падениях), водрузились на пластик, незаметно стянутый проволочными скобами изнутри, ручка встала в штатное место, как родная, и теперь оставалось дело за малым, за поворотом ключа. Последний маленький нюанс, словно последний мазок художника, на который я не решался, вновь заставил мое сердце биться с частотой барабанной дроби. Все мои знания, вся моя заученная теория теперь не имели никакого смысла, и стоя перед своим «вылеченным» другом, я отчетливо понимал, что теперь надо учиться заново.

Как бы было, если бы мои тогдашние страхи взяли надо мной верх? Как? Теперь я этого никогда не узнаю, и мне совсем не жаль…

Я неумело выкатил мотоцикл из гаража, повернул ключ и нажал кнопку запуска двигателя. И снова этот гром заглушил всю нависшую гаражную тишину, но это был уже не тот звук, который так манил к себе, это был звук страха, который надо было вырвать из своего нутра с корнем. Я еще долго не мог решиться сесть и поехать и, молча, изучал свои ощущения, то решаясь подойти, то вновь отступая. То, что, мне казалось, я знал и принял как своё, родное, стало абсолютно чужим.

Всё мое тело охватывал озноб, понемногу затекающий в меня через уши и глаза, вызывая в моих коленях видимую лишь мне дрожь, но я знал, что и это чувство временно, как все в наших жизнях, и мне нужно было только решиться.

Через несколько минут немой борьбы, я сломал свой страх и сел за руль своего рычащего друга. Еще секунда раздумий, и под моей левой ногой щелкнула первая передача.

Озноб вновь вернулся, выступая на моем лбу холодным потом, не давая мне сделать следующий шаг. Я медлил, медлил как неуверенный выпускник на последнем балу, что не решался подойти к своей первой любви и закружить ее в медленном танце. И волею судеб я оказался тем самым ботаником, с каждой новой секундой понимая, что никогда не был таким. Уверенность стала возвращаться в мое тело, как только я стал вспоминать, каким я был до встречи с больничными стенами, и мои руки вновь стали крепки, сжав в своих объятьях ручки.

Еще мгновенье, и медленно отпуская сцепление, мы сдвинулись с места, начав свое движение, по этому кирпичному лабиринту. Мотор, истошный звук которого отражался от стен, захлебывался, а я все никак не мог добавить газа. Страх стал снова возвращаться, вызывая в моем теле дрожь и оцепенение, и, прилипнув к баку, я стал ощущать, как эти вибрации передаются в железо, на котором восседал. Пересекая гаражный пролет, я понимал, что уже не в силах это контролировать, и еще немного такой неуверенной езды, и я вновь окажусь на асфальте, завалившись набок. Я удалился от своего гаража всего на двадцать с небольшим метров и, не в силах совладать с этими чувствами, остановился. Боясь упасть от дрожи в ногах, я слез с мотоцикла, поставив его на подножку, которую нащупал с третьего раза, заглушил мотор и вновь отошел в сторону. Смотря на это черное, красивое творение, я пытался уловить причину своего страха, чтобы подавить его на корню, и ответы не заставили себя ждать.

Я знал, чего боюсь, но не решался себе в этом признаться, а боялся я еще одного краха своей мечты, от которой меня отделяли всего несколько метров.

Решая, что мне выбрать, я упрямо доказывал себе, что серая размеренная жизнь куда страшнее боли от падений. Отказаться, значит сдаться, подчиниться этому кричащему хаосу внутри и расстаться с самым на тот момент главным, расстаться с мечтой, что была слишком близка, для того чтобы включить заднюю передачу. На мотоцикле она отсутствовала, усиливая его предназначение – двигаться только вперед, а пятиться назад, отталкиваясь носками, должен был человек, но пятиться мне не позволял мой характер, который уже сделал свой выбор.

Еще немного помедлив, я снова уселся на кожаное сиденье, повернул ключ и завел мотор. И теперь мне нужно было ответить всего на несколько вопросов для того, чтобы двигаться дальше, но эти вопросы знали свои ответы еще много лет назад.

Смогу ли я смотреть на свое отражение, если сейчас поддамся своему страху?.. Смогу ли я отказаться от того, что уже приобрел?.. Смогу ли я уважать себя за свой выбор?

На все эти вопросы, был ответ «Нет!», и как только я это осознал, уверенность вернулась в мое тело, сжав все мои мышцы в один четкий механизм, который был подвластен только мне.

Вокруг меня тут же возникла придуманная моим разумом толпа людей, которые расположились по стенам, создавая живой коридор. На их лицах проглядывалась ожидающая улыбка, улыбка моего триумфа. Мой разум собрал здесь всех, кого я знал, расставив их образы как недвижимые изваяния, которые ждали моей победы, самой важной победы над самим собой.

На самом деле коридор, конечно же, был пуст, и лишь приглушенный свет падал на заасфальтированный пол. Множество ворот с номерами и буквами, за которыми стояли единственные зрители этой борьбы – машины, были закрыты, и в этой тишине, раздавленной звуком моего мотора, я улыбнулся в ответ образам, что смотрели на меня, и щелкнул коробкой.

Отпуская сцепление, мы снова сдвинулись с места и, вскинув ноги на подножки, я играючи докрутил ручку газа. В тот момент мне показалось, что кирпичные стены гаражного комплекса увеличиваются на глазах, вытягиваясь, словно резиновые, и удлиняя мой путь, насколько это возможно. Они вмиг превратили затемненный коридор в бесконечность с чернотой в конце, по которому двигался я, как акробат, идущий по тонкому канату с шестом, пытающийся из последних сил удержать равновесие. Это расстояние в несколько десятков метров превратилось для меня в несколько километров, но мне нужно было их пройти, чего бы мне это ни стоило. Мое сжатое тело, придвинутое к баку вплотную, ощущало, как работает сердце моего железного друга, и эта скрытая мощь придавала мне еще больше уверенности. Дернув и закрыв ручку газа, словно дернув выключатель, я снова превратил бесконечные стены в кирпичные и приблизился к повороту, за которым меня ждали распахнутые ворота. Вмиг все исчезло – и бесконечный туннель, и придуманные наблюдатели, и остатки страха, который из последних сил все же пытался вырваться наружу, я вернулся в реальность, плохо освещенную бетонную реальность, гордый за эту маленькую победу.

Через несколько секунд я снова стоял на том месте, откуда отправился несколько минут назад, и уверенно выкинув подножку, наклонил на нее мотоцикл. Ощутив под своими ногами твердую поверхность и отступив назад на несколько шагов, я вслушивался в монотонное бурчание двигателя, радуясь, что победил. Но какова была цена той маленькой победе, я еще не знал, и как студент, получивший зачет за невыученный предмет, я был готов подпрыгнуть к потолку.

Желание облачиться в кожаные латы и выскочить на улицу, овладевало моими мыслями, но холодный разум, обретенный в дни раздумий, говорил: «Нет!», и я не мог с ним не согласиться, ведь я очень хорошо знал, как это, быстро начинать.

На тот час я проделал свой короткий, но такой важный для себя путь, и я справился, теперь мне оставалось лишь закрепить эту возвращенную уверенность.

Многие, потерпевшие фиаско в начале своей двухколесной жизни, тут же отказываются от своих желаний, продавая или задвигая подальше в гараж эти творения инженерной мысли. Руководствуясь страхом, они смотрят на них уже совершенно другими глазами, не желая вновь столкнуться с болью.

Страх… страх, был всегда тем чувством, в котором мы боимся себе признаться, а если он подкреплен физической болью, он становится властелином мыслей, решая за нас, что нам выбрать. Нежелание испытывать все эти отрицательные эмоции снова, попадавшие первосезонники, а бывает, и те, кто накатал несколько лет, отдаляются от мира двух колес на приличное расстояние, не желая сознаться в том, что всему виной их страх, который можно вырвать, лишь вновь сев за руль. Но дано это не каждому.

У всех нас своя история и свой выбор, лишь вид после падения у всех одинаковый, да и мысли, наверно, тоже.

Тогда, стоя в том лабиринте из кирпича и железа, я поломал в себе этот страх, не желая жить с ним всю оставшуюся жизнь, ведь, когда я покупал эту игрушку, я о нем просто не думал, видя только одну сторону медали, но теперь я был знаком с обеими и сделал выводы из каждой.

Я закатил мотоцикл обратно в бокс и направился домой, обдумывая всё, что со мной произошло. Мне нужно было выдохнуть и привести мысли в порядок, чтобы уже вечером выехать на улицы моего города с чистой головой.