Текст книги "Дневники мотоциклиста"

Сомнения, несчастные сомнения кричали внутри меня, вырываясь немым хрипом наружу.

Зачем ты сюда приехал?!.. Неужели тебе мало, и ты хочешь еще раз столкнуться с этими пустыми глазами, которые стерли твое отражение?! Неужели ты все еще любишь ее и веришь в то, что можешь все исправить?!..

Эти вопросы диктовали мне свои правила, вынуждая меня повернуть ключ, чтобы с громом выскочить из этого двора, оставив ее наедине с тем одиночеством, которое заполнило собой ее дом. Но тот, кто привел меня сюда, заставлял меня остаться, отвечая на все это лишь одним словом… Стой!

Я, словно зажатый в огромные тиски, смотрел на нее, не решаясь сделать и шага, и оставляя внутри себя надежду, что через секунду все изменится. Но, к моему сожалению, все оставалось на своих местах, словно это был спектакль одного актера, в роль которого входило молчание до антракта. Лишь утреннее солнце куда то исчезло, разбавив нашу немую картину серым, и добавляя этот цвет как недостающую специю, так хорошо подчеркивающую весь этот драматизм.

Небо над нашими головами за мгновение было затянуто тучами, а нагнавший их шквальный ветер с каждой минутой становился все сильнее, поднимая над асфальтом вихри из песка и неубранного мусора. Все это внезапное ненастье случилось с появлением Виктории, и можно было подумать, что даже те, кто наверху, против этой встречи, решив, что дождь заставит меня сбежать. Но я не мог этого сделать, я остался, спрыгнув с мотоцикла и сделав шаг вперед к неизвестному, к той, кого я, оказывается, совершенно не знал, поверив в придуманную иллюзию как в то, что громко называется жизнью.

Я подошел к ее машине, теперь наши лица разделяли всего лишь несколько десятков сантиметров, железная обшивка двери и стеклянное окно, через которое я смотрел на нее.

Так близко ее вид был еще более уставшим, потерянным, без жизненной искры, это все пробуждало во мне только одно желание – прижать ее к себе как можно крепче. Она словно боялась посмотреть мне в глаза, все так же разглядывая пространство перед собой и видимо желая только одного, чтобы я поскорей убрался восвояси.

Всегда голубой цвет ее глаз, в которых я видел бесконечный океан, стал бесцветным, подобно серым промокшим стенам этого бетонного города, где на каждом метре было начертано лишь одно слово – пустота. Ужасная, никому не нужная пустота, всегда приходящая без приглашения и несущая в своих карманах грусть и печаль, словно дар, с которым даже у самого счастливого человека нет будущего, вырывалась из них, прося меня о помощи. Эта пустота, у которой не было будущего, с отчаяньем от настоящего тянула эту хрупкую «незнакомку» в прошлое, мысли о котором слегка поднимали уголки ее губ вверх, изображая на ее лице жалкое подобие улыбки.

Она смотрела вперед, словно перед ней раскрыли невидимый старый фотоальбом, в котором воспоминания, запечатленные на толстой глянцевой бумаге, были дороже всего на свете, что с ними рядом просто не оставалось места для этой улицы, этого дома, этих припаркованных машин и для меня, наблюдающего за всем этим сквозь прозрачное стекло ее машины.

Я уже видел этот взгляд, который стал для меня молчаливым изгнанником, выставившим меня за дверь без скандалов и объяснений восемь ночей назад, и теперь я столкнулся с ним снова как со старым знакомым, от встречи с которым я уже знал, что ожидать.

Мгновение, и словно вспомнив что-то важное, она встрепенулась, слегка приподнявшись на своем сиденье. Ее осанка выпрямилась, даже сквозь летнюю тонкую одежду мне было видно, как каждая мышца на ее хрупком теле напряглась, подобно натянутым струнам. Лицо вновь преобразилось, будто она окунулась в холодную воду, которая забрала в себя всю накопившуюся усталость, а глаза стали менять свой цвет, наливаясь как и прежде синим, безумно красивым синим цветом, на который я готов был смотреть вечность. Слегка пухлые губы сжались, стирая это подобие улыбки, словно ее картинки из воспоминаний, мелькающие перед глазами, исчезли, возвращая ее в реальность, где она была одна.

Выбрав это одиночество сама, как проявление силы, так давящей на ее женские хрупкие плечи, она была совершенно не рада такому выбору, но все уже было сделано, и она не представляла, как все можно вернуть обратно.

Вот он, момент, ставивший все на свои места и стирающий с ее лица эту маску безразличия, которая уже перестала казаться мне иллюзией. Момент величайшего моего заблуждения, где я был напыщенным оскорбленным мальчишкой, а не тем, кто может раскрыть свои глаза, чтобы увидеть и принять правду, какой бы горькой она ни была.

Она еще несколько секунд смотрела перед собой с лицом, которое вновь принимало знакомый мне облик, и вдруг резко повернулась ко мне, смотря мне прямо в глаза. Железная леди пала, не оставив и следа на ее лице, словно ничего и не было, теперь я вновь увидел любящие меня глаза, ради которых я готов был оставить все, лишь бы они больше никогда не исчезали. Она смотрела на меня, словно не видела много лет, хотя прошел всего лишь день, и в этом взгляде была радость вперемешку с безумной тоской, такой не скрываемой, кричащей и призывающей меня только к одному, сжать ее в своих объятьях, чтобы больше никогда не отпускать. Ее рука потянулась ко мне, но была остановлена толстым прозрачным стеклом, на которое легли тонкие красивые пальцы ее ладони, мне была видна каждая их линия. Эта прозрачная преграда, разделяющая нас, взяла в себя немного ее тепла, очертив руку влажным ореолом, если бы она даже убрала ее, я все равно бы видел этот оставшийся рисунок ладони. Минута молчания, подобная вечности, ждала от меня следующих шагов, которые с каждой новой секундой становились все сложнее.

Чем дольше я смотрел на эту, ничем не прикрытую откровенность, тем больше я терялся в новых сомнениях, которые все дальше отдаляли меня от этих любимых глаз. Я не верил, что так может быть, и человек, кто еще вчера избавился от тебя как от ненужной вещи, цинично не обронив ни слова, собрав все напоминания в одну черную сумку, сегодня вновь стал тем, кто боялся меня потерять. Ее глаза с каждой секундой наливались все больше слезами, что совершенно было не похоже на ту, кто молчал семь дней и семь ночей подряд и позвонил вчера в мою дверь лишь для того, чтобы поставить этот черный тряпичный квадрат, в котором была часть моей счастливой жизни. Я поддался этой минутной слабости и забыл, каждый последний рассвет, что я встречал все эти дни, сидя в своем кресле в одиночестве. Я вновь поверил ее глазам, я поверил каждой черточке ее лица, которым было плохо без меня так же, как и мне без них. Вытянув свою руку, я приложил ее к окну, я спрятал ее ладонь под своей. Даже через это толстое стекло я почувствовал тепло, которое передавалось в каждую клеточку моего тела, захватывая меня как при нашей первой встрече.

Мы словно вернулись в прошлое, в ту летнюю ночь, когда я стоял перед этим подъездом, еще не зная и даже не догадываясь, как много счастливых дней подарит мне этот дом. Держа ее за руку и смотря в ее глаза, я, также как и сейчас, не хотел ее отпускать, но тогда между нами не было стекла, и мы еще не успели дать друг другу громкие клятвы, которые один из нас так и не смог сдержать. Тогда мы были рады нашей случайной встрече, и нам было неважно, что будет дальше, но сейчас все изменилось, даже небо было против нас.

Оно спрятало от нас солнце, нагнав над нашими головами черно-серые тучи, из которых уже начали выпадать огромные горошины дождя. За секунду эта стена из небесной воды захватила все вокруг меня, словно кто-то наверху ждал этого прикосновения и дал отмашку – сделать все, чтобы разбить его, но я остался стоять на месте. Шум от миллионов падающих с неба капель в мгновенье захватил эту утреннюю тишину, сменив щебетание птиц на тысячу барабанщиков, которым было абсолютно не важно, на чем играть. Гром и молния сопровождали этот утренний оркестр, прогоняя с этих улиц всех, кто не оказался под своим одеялом, но мне все это было не важно, я смотрел в ее глаза, которые даже не обратили внимания на эту, резко захватившую все в округе стихию. Эти глаза лишь блестели от соленой, живущей в них воды, еще немного, и она разделила бы это лицо на три части, но мне не было суждено этого увидеть.

Я не чувствовал холодной воды, падающей на меня с неба, и этот захвативший все в округе шум для меня был еле слышен, потому что мое тело захватывало тепло ее руки, а в ушах играла старая мелодия, та, под которую мы первый раз станцевали свой медленный танец. Это была песня Криса Айзека с глубоким смыслом и названием «Злая игра», говорящая сама за себя и указывающая нам на то, что в наших жизнях нет ничего вечного. Доброе воспоминание, пробивающееся в моих ушах, словно ограждало меня от этой непогоды, закрывая меня от всего невидимым зонтом и возвращая меня в тот вечер, когда я держал это хрупкое тело в своих руках, двигаясь с ним в такт.

«Злая игра» сопровождала наши движения из подвешенных к потолку динамиков в одном из московских ресторанов, рассказывая нам грустным голосом историю любви, в которой, так же как и сейчас, не оказалось победителей и проигравших. Но нам был не важен ее грустный текст, мы наслаждались этими мгновениями, растворяясь друг в друге, и кто мог тогда сказать, что злая игра приключится со мной, оказавшись куда злее той, рассказанной нам неразделенной любви.

Воспоминания… Кто мы без них? Пустое место без прошлого, но какими бы добрыми они ни были, мы только можем прокручивать их в своих мыслях без права для повтора, всегда возвращаясь в свою реальность.

Еле слышная мелодия звонка телефона Виктории, оторвали прикованный ко мне взгляд и руку, теплое прикосновение которой я чувствовал даже через залитое холодными каплями стекло.

Я снова остался один, и минутная слабость вновь приобрела то лицо, с которым я познакомился неделю назад. Блеск ее грустных голубых глаз исчез, вновь меняя их цвет на серый и отлично дополняющий эту погоду. Она, не спеша, достала телефон из коричневой кожаной сумки, стоявшей на пассажирском сидении, и поднесла его к лицу, вглядываясь в имя этого раннего собеседника. Даже через залитое дождем окно я отчетливо прочитал это имя, и оно не смогло рассказать мне абсолютно ничего, кроме того, что я что-то упустил.

Обычное мужское имя «Алешка», записанное в паспортах у сотни тысяч людей, без фото и фамилии красовалось на этом черном дисплее, заставляя меня делать жестокие выводы. Лишь потом я узнал, что эти выводы совершенно не подходят под правду, но тогда я начинал презирать, делая два шага назад и желая только одного – уйти без объяснений.

Это имя, принадлежавшее ее подруге, ласково, еще с детства изменившее во всех ее записных книжках всего лишь две буквы, было обычным женским именем Аленой, с которой она ходила в школу, еще живя в другом районе, и потеряла связь много лет назад, сменив свой адрес. Но их судьбы, спустя столько лет, вновь встретились в этом огромном мегаполисе, ставшем для обеих домом.

Тогда всего этого я не знал, а видел только улыбку, сопровождающую ответ в прислоненный к уху телефон, чей голос был мне не слышен.

Это имя подарило мне еще несколько часов моих иллюзий, и уже через секунду я вновь сидел на своей черном стальном друге, поворачивая ключ зажигания.

Стоя в тот день рядом с ее машиной, я не мог себе представить, как сильно заблуждаюсь, и что через каких-то несколько часов моя жизнь, если это можно так назвать, круто изменится, указав мне на то, что я просто не мог и не хотел замечать.

Сильный дождь стал понемногу угасать, отображаясь редкими каплями на вновь появившихся лужах, но наше утреннее долгожданное солнце все так же скрывали эти серые тучи, которые гнал сильный ветер на запад, освобождая этот город от захватившей его стихии. Лишь редкие его лучи все же пробивались сквозь толщу этих грязных одеял, укутавших мой город, ненадолго оставляя свои следы на все тех же домах и дорогах, в центре которых был я.

Мне понадобилось несколько секунд, чтобы еще раз взглянуть на все так же сидевшую в машине Викторию и исчезнуть из этого зарешеченного двора, сквозь его распахнутые ворота. Встретив около них все того же соседа, который быстрым уверенным шагом возвращался домой, я медленно проехал рядом с ним, увидев, что он так же, как и я, не стал прятаться от этого ливня, и теперь на пару со своим промокшим псом, он выглядел как измученный олимпиец в годах, идущий к своей награде, невзирая ни на что.

Через несколько секунд я вновь оказался на этом, залитым утренним дождем проспекте, направляя свой мотоцикл в сторону дома. Мое огромное желание, поскорее забыть эту часовую слабость, приведшую к дому Виктории, гнало меня дальше, выкручивая ручку газа на полную мощность, только рев раскаленного до красной зоны двигателя был куда сильнее этого уходящего на запад грома. Еле заметные водяные капли уходили вместе с ним, оставляя этому городу лишь серые тона, после которых, я знал, обязательно появится радуга.

За моей спиной осталось то, что меня уже не держало, и эта широкая дорога, разбавленная утренней воскресной безлюдностью, приняла меня как своего, убрав с моего пути практически все преграды. Машины, еще спящие в своих гаражах и на парковках или просто рядом с домом, дали мне шанс еще раз ощутить безумное чувство адреналина, ту невидимую для чужих глаз страсть, какой обладали в этом городе немногие. Но как бы я ни выкручивал эту ручку, от меня незаметно ушло и это, и я больше не чувствовал безумства, двигаясь на грани. Отныне я просто ехал, метр за метром становясь все дальше от любимых глаз, и теперь в моей памяти было еще несколько кадров того, как не должно было быть.

Делая свой выбор, разве мы можем предположить, что нас ждет дальше, ведь если бы мы знали все наперед, судьба каждого из нас стала бы безошибочной лентой, в которой не осталось бы победителей и проигравших. Мы перестали бы радоваться случайным встречам, перестали бы ходить на неинтересные фильмы, мы бы просто перестали жить, превратив себя в компьютерные программы, где уже в начале ты знаешь, что будет в конце…

Мое продолжение в виде моего мотоцикла стало моей неотделимой частью, и единственным из того немногого, что осталось у меня. Я возвращался в то утро домой, подводя ужасающую, непонятную мне черту, возле которой я мог смело заявить, что остался один…

Одиночество… Каким вы его представляете?.. Тихим?.. Ужасающим?.. С бледным лицом и пустыми глазами?.. Да, вполне возможно… Но иногда… Оно имеет красочную маску вечного праздника… И только такой же одинокий человек… Способен распознать под ней… Истину…

Ответ

Погода меняется со скоростью приносящего ее ветра так же, как наша жизнь меняется со скоростью секундной стрелки, еще вчера мы не представляем того, что может произойти с нами сегодня, а наше завтра может круто измениться даже тогда, когда, казалось бы, меняться больше нечему.

Всю следующую ночь я измерял проспекты своего города в километрах, высвечивая на табло своего мотоцикла максимальное, на что он был способен. Я настолько привык быть один, что уже забыл, какая мелодия стоит на входящих звонках моего телефона. Он молчал так же, как все окружающие меня люди, давая мне повод думать о том, что все это последствия огромного заговора, направленного против одного растерянного человека в виде меня. Весь прошлый день я провел дома, вернувшись после этого утреннего откровения, которое еще дальше отодвинуло меня от мысли о том, что мы с Викой вновь будем вместе.

Она больше не хотела говорить со мной, и у нее началась новая жизнь, в которой просто не осталось места для меня. Моя предначертанная участь диктовала мне лишь одно новое правило – стереть себя из ее памяти. Такова наша жизнь, и такие у нее горькие законы, беспощадные и бескомпромиссные, мне оставалось только принять их и наслаждаться тем, что мне оставили.

Мои друзья, исчезнувшие из каждодневных звонков и встреч после моего переезда, видимо считали, что я и так давно потерян для них и сейчас упиваюсь семейной жизнью на другом конце Москвы. Им просто не могло прийти в голову, что все это оказалось величайшей показухой, в центре которой оказался я. Они уже давно заочно списали меня из своих рядов, вынеся мне вердикт счастливого молодожена, для которого теперь в цене субботние поездки по магазинам и вечера на теплом диване перед телевизором, нежели драйв ночной игры в догонялки. У них на это было полное право, и я их совершенно не осуждал, даже после того, как не увидел ни одного из них в больнице. Они просто об этом не знали, как, впрочем, и о том, что уже больше недели я живу дома.

Мой старый дом также не жаловал меня, и мне даже не хотелось выходить из квадрата своей комнаты, ставшей для меня местом моего заключения. Я думал, что способен все изменить, и что эта черствость, так резко ворвавшаяся в мою жизнь, лишь маска, накинутая моими близкими для того, чтобы указать мне на мои ошибки, на то, что мне пора бы уже повзрослеть и оставить свою страсть, но с каждым новым днем мне стало казаться, что все не так, что это было со мной всегда, и все эти лица только сейчас стали настоящими.

Обида может затаиться внутри и съесть тебя, обвинив во всем кого угодно, кроме тебя самого, ведь так нам намного проще.

Всю ночь, пролетая между рядов машин, появляясь и исчезая за горизонтом, я пытался отогнать от себя эти печальные итоги как можно дальше, но у меня это не очень получалось, и каждый раз, когда я откручивал ручку газа, я вновь и вновь возвращался к этим равнодушным лицам. Нет, я не хотел, чтобы они жалели меня, и совершено не желал увидеть на них натянутое подобие улыбок с новыми наставлениями на жизнь, я просто хотел вернуть все обратно, в те дни, когда мне казалось, что я что-то значу.

Все, кого я знал, как один, словно под влиянием злого заговора, отказались от меня, даже моя мама, постаревшая грустная мама делала вид, что я посторонний для нее человек. Я оказался ненужным везде, и даже дома я скорее чувствовал себя соседом по этим бетонным квадратам, нежели любимым сыном.

Мне было непонятно, куда могла деться эта материнская забота и любовь, которой я был окружен с детства?.. Неужели она могла просто исчезнуть, сменив утренние завтраки на закрывающиеся перед моим лицом двери?.. Или ее просто никогда не было, и это всего лишь было частью обязанностей, которые за год быстро забылись?..

Я не знал, во что мне верить, даже не мог представить масштабы всего происходящего, и единственный, в ком я не переставал сомневаться, это был мой отец. Он один остался со мной, пускай и не совсем так, как это было раньше, теперь его здравые мысли были разбавлены запахом хорошего коньяка. Несмотря на это он всегда умел слушать меня, и я знал, что только он может сейчас помочь.

Блуждая всю ночь по дорогам, темным улицам и ярко освещенному центру своего огромного города, я знал, что с возвращением домой я пойду к нему, и он точно меня выслушает. Я хотел как можно быстрее приблизить утро, проходя поворот за поворотом на своем стальном друге, который словно чувствовал это и рвался вместе со мной в сторону дома как натасканный пес. Мы оба не могли усидеть на месте, меняя вид набережной на выложенную камнями Красную площадь, широкий проспект на тонкую улочку, а знакомые до каждого окна дома на совершенно новые многоэтажки, во дворах которых еще не успели зажечь осветительные фонари. Мы метались от одного конца города к другому, прибавляя на часах по несколько десятков минут, и приближая то утро со скоростью цифр на моем спидометре, и мы точно знали, что эта ночь не может быть вечной, и вскоре мы увидим это долгожданное восходящие солнце.

Лучи рассвета я встретил на другом конце города, на мосту через реку, величаво называющейся Москвой, где еще совсем крохой любил гулять с дедом, бросая с этой высоты камешки в воду. Там, в своем детстве, просовывая голову через чугунные толстые перила, я смотрел вдаль, где река уходила за поворот, и мог часами ждать, как оттуда появится корабль. Дед никогда не торопил меня, и, облокотившись своими огромными руками на этот художественный парапет, он, так же как и я, смотрел в горизонт. Тогда, еще маленьким мальчишкой, мне было совершенно непонятно, что мог означать этот туманный взгляд, устремленный далеко-далеко, сейчас же я стал очень хорошо понимать, что это было, жалея только об одном, что не могу увидеть его снова. Тот взгляд, устремленный вдаль, был взглядом воспоминаний, которые грели душу моего высокого старика, и вместе с ними он возвращался в свою молодость, где был таким же мальчишкой, как и я, беззаботно ожидающим маленького чуда. В них он становился юношей, первый раз признающимся в любви, и мужем, ставшим счастливым отцом. В них он прожил всю свою достойную жизнь, и теперь он добавлял к ним новые дни, проведенные с внуком.

Встречая свой новый рассвет на этом мосту из воспоминаний, о котором я забыл на несколько лет, мне было безумно жаль, что я не могу вернуть время, чтобы хоть на минуту оказаться рядом с этими двумя мечтателями…

С каждой новой минутой озаряемый утренним солнцем мой город начинали наполнять машины, своими звуками и своими цветами возвращая меня из моих воспоминаний в мое настоящее. Разбуженные утренним будильником, они уже спешили по своим работам, делам, встречам и новому дню. Сигналя, моргая поворотниками с ближним светом фар и нарушая скоростные режимы, они понемногу становились частью огромной системы, которая была готова принять каждого из них, но не меня. Я перестал быть частью этого гиганта с многомиллионным населением, скорее теперь я чувствовал себя здесь в гостях, а не как у себя дома. Мое участие в этом безумном движении, напоминающим своей суетливостью огромный муравейник, для меня стало своего рода игрой, без цели и конечной точки, давая мне возможность выбирать самому, исчезнуть или остаться. В отличие от всех здесь присутствующих, я спешил к совершенно другому, эта ежедневная система меня уже давно перестала волновать, и я просто наслаждался этой безумной утренней гонкой, когда улицы еще не успели встать в многокилометровые пробки. Сев на свой мотоцикл, я устремился в центр города вместе с этим нерестом железных коробок, и разрезая их хаотичные ряды. Я спешил к своему отцу, единственному, кто у меня остался, и всегда мог и умел меня слушать.

Метр за метром приближаясь к своему дому, я выстраивал пучок своих мыслей, очень похожий на все это утреннее хаотичное действо, в строгий порядок.

«Что? Отчего? – и, конечно, главный вопрос: – Почему?» – шли параллельно последним событиям, освещая каждый час, каждое безразличное близкое лицо, и каждое мое легкое переживание оставленного, всеми забытого человека.

Пускай мой мудрый, постаревший отец мог и не знать всех правильных ответов, но я мог с полной уверенностью утверждать, что он услышит меня и поможет.

Я приблизился к своему дому, не заметив, как разрезал свой город, словно круглую буханку хлеба, разделив его ровно на две части, и теперь мне оставалось всего несколько десятков заасфальтированных метров, чтобы вновь увидеть свои окна. Сбавляя обезумевший темп, стоило мне пересечь невидимую черту, отделяющую двор от проезжей части, и я превратился в самого медленного в этом дворе, даже простой пешеход мог с легкостью обогнать меня. Напротив моего подъезда стояло желтое такси, преграждая собой путь каждому, кто хотел проехать двор насквозь. На багажнике этой ожидающей, не заглушенной машины, из трубы которой поднимался еле видный серый дым, хорошо виднелись черные цифры красивого номера, запомнить который не составило бы труда даже первокласснику. Это такси остановило меня в нескольких метрах от моего подъезда, заставляя подождать, пока оно исчезнет, чтобы я смог подъехать ближе к своим окнам, но вышедший из дверей этого панельного здания пассажир, в мгновенье изменил все мои планы. Это был мой отец, появившийся из темноты подъездного холла и в несколько шагов миновавший тротуар. Сев на заднее сидение этого желтого экипажа, он не обратил на меня внимания, оставив меня в непонимании. Все произошло настолько быстро, что я не успел сказать ни слова, а те несколько секунд, что я смотрел на него, развеяли все сомнения о том, что это может быть кто-то другой.

Он был одет в строгий темно-синий костюм, а его поседевшие от времени волосы были аккуратно уложены. За эти секунды я даже успел разглядеть черную кожаную маленькую сумку, торчащую из-под его подмышки, что подарил ему я на юбилей несколько лет назад. И вот эта желтая железная карета тронулась, как только он захлопнул за собой дверь, оставив меня стоять на месте в замешательстве, которое продлилось недолго, как только они скрылись за поворотом, я устремился за ними.

Желание поговорить, было намного сильнее желания ждать в этих давящих на меня стенах, и куда бы он ни направлялся, я решил двигаться вместе с ним. Я даже не мог себе представить, куда он меня приведет, и, щелкнув передачей, я направился вслед за желтой машиной, словно меня кто-то подталкивал сзади, и нагнал их на светофоре, который разделил нас красным светом. Они быстро удалялись от меня в сторону области, как будто знали, что я дышу им в спины, и мне ничего не оставалось, как сохранить эту дистанцию, держа их желтый багажник, разбавленный красными фонарями, в сотни метрах от себя. Мы оказались практически одни на той утреней дороге, удаляющей нас от Москвы все дальше и дальше, где на встречной полосе был занят каждый метр огромным разнообразием автомобилей, в толкотне которой у всех на лицах было только одно желание, поскорее добраться до своей конечной точки. Я не знал, куда двигался мой отец, и где была наша конечная точка, но через несколько километров этот желтый экипаж повернул направо, съехав на дорогу, уходящую в лес.

Пытаясь нагнать разделяющие нас метры, я прибавил скорости, боясь вновь потерять их из виду, но уже через несколько секунд, я так же, как и они, медленно заходил в поворот, где дорога оказалась такой же четко начерченной прямой, как и оставленное нами шоссе, с затертой, еле видной, прерывистой разделительной полосой. Они не смогли уйти от меня далеко, и я отчетливо видел, как желтый багажник с цифрами медленно удалялся от меня вдаль. Оказавшись на двуполосной заасфальтированной улочке, прикрытой с обеих сторон высокими зелеными деревьями, я поймал себя на мысли, что уже очень давно не видел этого великолепия, и моим лесом стали множество бетонных небоскребов, безжизненных и серых, что зеленая листва, свисающая над моей головой, казалась мне самой чистой и самой живой. Эти окружающие меня изо дня в день стены просто не могли ничего ей противопоставить, даже цветок, стоявший в горшке на подоконнике, выделялся на фоне этой серой массы. Я ехал по зеленому тоннелю и наслаждаться каждым мгновением, не понимая, как мог раньше этого не видеть.

Мы незаметно для себя уже давно стали неотъемлемой частью своих каменных склепов, эта красота нам кажется обычным дополнением, без которой мы бы неплохо обходились, забыв о самом главном, что только благодаря ей, мы можем дышать. Мы так заняты своими делами, проблемами или просто жизнью, что у нас не остается времени даже на восхищение, и мы с радостью выберем для своих свободных минут какой-нибудь захудалый отель с огромным бассейном, нежели хижину в лесу, от которой надо пройти несколько километров, чтобы попасть к воде. Большинство из нас восхищаются чужими странами, словно это другие планеты, жалея о том, что родились не в них, но как можно оценивать красоту пальм или песочный искусственный пляж, не побывав на нашем диком пляже, скрытом от чужих глаз тридцатиметровыми елями. Вот так мы и проживаем свою жизнь, восторгаясь чужим и не замечая того, что находится совсем рядом, мечтая еще раз вернуться к слову комфорт, которое уже давно сделало из нас своих рабов. Эти несколько букв, так незаметно влившиеся в нашу жизнь, стали очень важными для нас, мы готовы отдать огромные деньги, чтобы эти слова нас окружали как можно чаще. Да, мы давно забыли свою природу, и теперь покупаем дополнительные функции в свою новою машину лишь для того, чтобы на всех этих кнопочках и лампочках невидимо блистало именно это слово. Мы заказываем обеды из ресторанов, имея за стеной полный холодильник, а когда мы хотим увидеть человека, живущего от нас в двадцати минутах ходьбы, мы просто открываем видео чат. Мы стали заложниками этого слова, и отбери его у нас, мы, скорее всего, вновь начнем удивляться обычным вещам и видеть то, что лежит на поверхности.

Рассматривая эти свисающие над моей головой кроны деревьев, я двигался подобно туристу, жившего рядом с музеем, но решившего зайти в него только сейчас. Я был поражен этим великолепием, меня словно что-то останавливало, давая мне возможность запомнить всю эту красоту окружающих меня красок, которые все же позволили мне отпустить желтый экипаж, так быстро уходящий от меня вдаль. Он, подобно игрушечной машинке, двигаемый невидимой рукой, скрылся от меня за пригорком, выстраивающим перед моими глазами четкую линию горизонта. Я боялся окончательно потерять их и вновь выкрутил ручку газа, за мгновенье слив эту листву в две сплошные стены, которым, казалось, уже нет конца, но я ошибался. За несколько секунд перемахнув через мнимый высокий барьер, я увидел, что здесь начинается другая жизнь, и ее начало брал на себя еле проглядываемый из-за толстых стволов деревьев черный решетчатый забор, уходящий в чащу леса. Такими заборами очень часто огораживали парки и скверы, выделяя ими место, где можно отдохнуть, но что он делал посреди густого леса, я пока не понимал, вновь устремляя свой взгляд в горизонт, где была пустая дорога. Такси, в котором ехал мой отец, словно исчезло, заставив меня скинуть газ и рыскать по сторонам в поисках спрятанного листвой съезда, но здесь не оказалось других дорог, и через секунду справа от меня открылась огромная заасфальтированная площадка, по которой шел мой отец. Желтый экипаж, в котором он прибыл сюда, медленно развернулся, и, встречая меня тусклыми огнями своих фар, выехал мне навстречу, снова вернувшись на узкую безлюдную дорогу. Его отпустил мой отец, добравшись до своей конечной точки, утренняя площадка которой была заставлена всего несколькими машинами, и теперь он в одиночестве шел по ней каким-то неуверенным, совершенно не похожим на него шагом, который я увидел впервые.

«Что это за место? Куда он меня привез?..» – зазвучали настороженные вопросы у меня в голове, когда я отвлекся от незнакомой мне походки отца, медленно уходящего от меня в сторону огромных решетчатых ворот, вставленных в белокаменную бетонную арку… «Почему он один? Неужели он вновь не увидел меня?» – продолжали звучать вопросы снова и снова, заставляя меня окликнуть его, но было уже поздно, его силуэт миновал прозрачную распахнутую дверь, и мне оставалось лишь последовать за ним.