Текст книги "Дневники мотоциклиста"

Решение сделать шаг было важнее моего любопытства, и оно было принято мгновенно, что оставило все мои вопросы в том вагоне, и мне оставалось только еще раз взглянуть на своего собеседника через стекла с белыми надписями, чтобы запомнить его лицо.

Через несколько минут я уже поднимался по мраморной лестнице в сторону серого света дневной улицы, откладывая все свои мысли об этом старике в далекий ящик. Я хотел как можно быстрей попасть в наш дом, чтобы увидеть мои самые родные глаза на этой планете, ведь все остальное было абсолютно не важным, а люди, люди всегда будут говорить, иногда попадая в ваши эмоции, иногда задевая вас, а иногда и заставляя вас задуматься, и вам остается только выбирать, слушать их или нет.

Город вокруг меня жил своей будничной жизнью, не обращая никакого внимания на захватившую его, по-осеннему дождливую погоду, и уж точно не вникая в то, что небо над его головой черно-серого цвета, без малейшего намека на луч солнца. Этому городу никогда и ничего не мешало жить своей жизнью, даже ураганы и грады не сбивали графиков развоза и доставки пиццы. Людям, сидящим в офисах и не видящих солнечный свет с девяти до шести, было важно только то, чтобы это ненастье закончилось хотя бы в шесть ноль пять и часик передохнуло, а потом пусть все продолжается хоть до следующего утра, что даже лучше, ведь тогда вечер будет проведен точно дома, и жена не попросит сводить ее в дорогой ресторан, а любовница тоже будет ждать хорошей погоды. И с такими вещами многие готовы мириться с понедельника по пятницу, убеждая себя в том, что все равно ничего не теряют. Но стоит наступить выходным, они готовы сами сесть за штурвал самолетов, разгоняющих облака, лишь бы эти два дня остались красивыми фотографиями из их жизней.

Я шел по знакомому, залитому небесной водой проспекту, вдоль огромного железного ограничителя в виде двух бесконечных перекладин, рассматривая машины в уже скопившейся пробке. Время обеда закончилось, и некоторые мчались обратно на работу, создавая трудности тем, кто еще не успел до нее доехать. Каждую широкую дорогу, каждый проспект и каждое шоссе понемногу захватывало это скопище гудящего и дымящего железа, так что спустя еще пару часов здесь не окажется места для беременных и тяжело больных, потому что проще сразу умереть, чем пробиться через все эти ряды терпеливо-раздраженных. Вскоре я уже скрылся во дворе соседнего дома, срезая свой путь через заасфальтированные тропинки. Дворы из центра всегда отличались от дворов с окраин, и здесь редко увидишь огромную детскую площадку, и уж тем более дюжину детей, резво играющих на ней. Это скорее огромные бесплатные парковки, чем обитаемые квадраты жителей этих домов. Здесь не увидишь болтающих на лавочке бабушек, и так же не увидишь развешенного на окне первого этажа белья, высыхающего под тенью деревьев, здесь другая жизнь и абсолютно другие люди.

Я прошел двор насквозь, и не встретив в нем ни души, подошел к высокому стальному забору единственного небоскреба, за которым я увидел черное пятно, стоящее рядом с нашим подъездом. Этим черным пятном был мой мотоцикл, который стоял на своем, уже привычном месте, приняв на себя контрастный небесный душ.

Черный, весь в дождевых каплях, он был практически невредим, и о моем недавнем инциденте говорило только то утро.

Вспоминая утреннею больницу и лист, в котором было описано все, что со мной произошло, я был безумно рад увидеть свой абсолютно целый мотоцикл. Обойдя его вокруг и рассмотрев каждую его деталь, я не обнаружил ничего серьезного, кроме одной маленькой мелочи – ключи были вставлены в зажигание, что было немного безрассудно.

Один вопрос решился сам собой, и мой мотоцикл нашелся, осталось поговорить с Викой и восстановить в своей памяти вчерашний кусок своей жизни.

Окрыленный своей находкой, словно это был чей-то подарок, я вытащил ключи из зажигания и, похлопав своего красавца по баку, вбежал в подъезд, стараясь быстрей оказаться в квартире. Все вокруг на мгновенье перестало быть серым и приобрело свои утраченные краски. Мне казалось, что стоит мне отворить входную дверь, как из комнаты выскочит Вика и, не дожидаясь, пока я скину с себя промокшую куртку, напрыгнет на меня, обхватив мою шею руками. На секунду я даже перестал в этом сомневаться и выбросил из головы то угрожающее заявление, и уже стоя перед дверью, я вдруг услышал чьи-то шаги, отвлекшие меня от любых мыслей. Это был курящий на лестнице между этажей сосед, в старом затертом спортивном костюме, который был не очень приветлив и здоровался с нами через раз, будто, то, узнавая, то, не узнавая своих молодых соседей. Вот и в этот раз он, молча, прошаркал в свою квартиру напротив, не обращая на меня никакого внимания, и захлопнув за собой дверь, вернул мои мысли обратно. Взявшись за ручку, к своему удивлению я обнаружил, что дверь не заперта, и войдя в квартиру, я не нашел там ничего, кроме пустоты и тишины – двух лучших подруг одиночества, которых так давно здесь не было. Уже с порога было понятно, что Вики нет дома, и я уже опять хотел набрать ее номер, но, оказавшись в нашей спальне, застыл на месте, всматриваясь в этот хаос и отложив свой телефон обратно в карман.

Все мои вещи были вывалены из шкафов на пол и раскиданы по всей комнате, складывалось такое впечатление, будто все это было приготовлено для огромных полиэтиленовых пакетов. Здесь валялось все – от моих летних маек, до зимних курток и кремов после бритья, в эту кучу была собрана вся моя жизнь, и, видимо, здесь, она уже никому не была нужна.

Да, трудно наверно быть человеком слова… – подумал я тогда, смотря на этот бардак. Чувства, вперемешку с гордостью, всегда были плохими советчиками, и это место было лучшее тому подтверждение.

Если бы у нее ко мне не было никаких чувств, то все мои вещи скорей всего были бы уже сложены в сумках при входе, с ужасающе педантичной аккуратностью, лишая меня возможности пройти дальше, и с порога указывая мне обратно на дверь, как бы вывешивая в воздухе моргающую, никому не видную, кроме меня, табличку: «Парень, ты доигрался, и тебя здесь уже никто не ждет», но если бы чувства были бы сильнее данного когда-то мне слова, я бы не увидел всего этого укрытого пола из мои вещей, и все было бы на своих местах, нам обоим оставалось бы только перевернуть наш настенный календарь на следующее число, больше не вспоминая о вчерашнем дне.

Я молча сидел на нашей кровати, в этой пропитанной новыми переменами квартире, и смотрел на все это, так и не осознавая, что это конец. В моей голове была наша первая встреча, когда я первый раз увидел два огонька ее бездонных глаз, наша первая прогулка, и та ночь, когда я первый раз прикоснулся к ее губам, в моих мыслях было все то лучшее, что было между нами, и что никому и никогда не отнять у меня. Все мои воспоминания встали стеной передо мной и заслонили собой весь этот хаос, на минуту мне стало очень тепло внутри, и мне не хотелось возвращаться в этот день. Вспомнив все, что делало нас самыми близкими, я уже не мог представить, что может быть иначе, но, оказывается, может, и через каких-то полчаса я увидел это собственными глазами.

Я не услышал, как открылась дверь, и Вика вошла в квартиру, и так же я не услышал, как она просидела десять минут в ванной, не отрываясь от своего отражения. Я увидел ее только тогда, когда она молча вошла в комнату, словно нарочно не замечая меня, и так же молча, без всяких эмоций, стала упаковывать мои вещи. Все слова, которые я хотел ей сказать, застыли у меня в горле, не давая мне произнести ни звука, и глядя на этот ужасающий, молчаливый цинизм, я оставался неподвижен. Я словно попал на худший спектакль своей жизнь, где с первых минут ужасной игры актеров был ясен весь итог, и в этом спектакле она молча продолжала укладывать мои вещи, изредка бросая на меня свой беглый взгляд.

– Привет, – не выдержав, тихо промолвил я, все так же сидя на нашей кровати и пытаясь в этот момент поймать ее взгляд.

Тишина между нами остановилась, я остановил ее, пускай и не так, как хотели бы многие из женщин, но я хотя бы начал, а многие же даже и не пытаются.

Когда я произнес это безумно простое слово, она укладывала мои вещи в большую спортивную сумку, сидя на полу ко мне спиной, но после услышанного на мгновение она застыла, словно хотела обернуться, но не сделала этого и снова продолжила заниматься своим делом. Такого между нами не было никогда, и я с трудом мог вспомнить хотя бы один случай, когда кто-то из нас мог повысить на другого свой голос, не говоря уже о серьезных ссорах.

– Привет! – повторил я более громко, поднявшись с кровати и встав за ее хрупкой спиной.

В этот момент больше всего я хотел обнять ее за плечи и, подняв с пола, прижать ее к себе. Больше всего на свете я хотел почувствовать ее запах и теплоту ее тела, но последующий взгляд разорвал и скомкал, бросил туда же на пол все мои желания. Она выгнулась, сидя на полу все в той же позе и развернув шею, откидывая хвост своих черных волос в другую сторону, посмотрела мне в глаза так, словно я был самым заклятым ее врагом. Ее взгляд был, словно сквозь меня, и совместил в себе все то, что я еще никогда не видел в этих глазах. Эта была безграничная боль с ужасающим страхом и только что появившейся ненавистью, это было безразличие вперемешку с отрицанием, это были совершенно чужие мне глаза, глаза, которые я видел первый раз в своей жизни. Я застыл на месте, не решаясь продолжать этот немногословный монолог дальше, ведь я просто не был готов к такому.

Вика так и не сказала мне «здравствуй» в ответ, она еще несколько секунд молча смотрела на меня, а потом, резко встав, мне даже пришлось сделать шаг назад, вышла из комнаты, громко захлопнув за собой дверь в ванну. В тот момент я ожидал всего что угодно, но только не этого. Я даже думал, что впервые услышу ее крик, но то, что я услышу тишину, повергло меня в шок.

Я перестал быть нужным здесь, и за какие-то двадцать четыре часа превратился из любимого, самого дорогого ей человека в того, кто даже не достоин обычного слова "здравствуй". Я вмиг превратился в надоевшего, перегостившего соседа, которому сейчас собирают вещи, не обращая на его присутствие никакого внимания. Я смотрел на все это, и мое непонимание сменила злость, которая была готова выплеснуться наружу в любую секунду, не спрашивая у меня разрешения. Я вышел в коридор, на секунду задержался рядом с входной дверью, наверно, ожидая, что меня все-таки остановят, но, так и не дождавшись ни слова, через мгновенье я стоял по другую сторону моего второго дома.

«Разве я мог так в ней ошибаться?.. – крутилось в моей затуманенной голове… – Разве все то, что я видел в ней, все, что я чувствовал, все это было сплошным блефом?..» – болезненно произносилось в моих мыслях.

Еще больше вопросов и не так уж много ответов – все, что я имел, спускаясь по самой длинной лестнице из моей прошлой жизни.

Я потерялся… Я… уверенный, молодой, успешный, ни от кого не зависящий, в один миг снова стал тем маленьким мальчиком, который убежал на многолюдной площади от всех, кто ему был так близок. Я оказался совершенно одинок в этом огромном мегаполисе, где, казалось бы, одиночество просто невозможно.

А может быть, все это было огромной иллюзией, которую я сам себе придумал и, не желая с ней расставаться, лелеял до самого конца, не видя перед собой очевидного?.. Может, я просто заигрался с собой во взрослую жизнь, в семью, в того мужчину мечты, которого просто нет?

Я шел по ступеням вниз, перелистывая в своей памяти все моменты, связанные с ней, и не верил в то, что все это кончилось, этого просто не могло быть, ведь я не мог вспомнить ни одного скандала, ни одной обиды, и даже ни одного разговора на повышенных тонах. В нашей жизни все было идеально, а может быть, это тоже было иллюзией?..

Выйдя во двор, я увидел, как солнце выглянуло из-за серых туч, пробиваясь своими лучами к каждой луже на мокром асфальте. Оно хотело как можно быстрей покончить с этим, испаряя все то, что налило за эти сутки, а я как можно быстрее хотел исчезнуть отсюда, подсознательно оставляя себе еще не один шанс появиться здесь вновь.

Через несколько минут сильный, по южному теплый ветер полностью освободил небо над моей головой, сменив всю серость на разлитую по всем домам, дорогам и тротуарам яркость, что придавало происходящему со мной некую иронию, ведь невозможно разочаровываться в жизни в такую прекрасную погоду.

Я уселся на своего железного друга и, как к этому уже все здесь привыкли, прогремел своим выхлопом до самого последнего этажа, надеясь на то, что мой гром дойдет до адресата. Но этого не случилось, и, оглянувшись на наши окна, я увидел в них лишь пустоту, так неожиданно ворвавшуюся в мою жизнь.

Выехав на проспект, я направил свой мотоцикл в сторону центра, желая прокатиться в свое удовольствие и немного развеяться. Я медленно передвигался между машин, словно танцуя вальс, плавно меняя свои направления, и каждый раз задерживаясь перед переносом себя в другую полосу. Я двигался к месту своего вчерашнего ДТП, и с каждым метром в моей памяти появлялась новая картинка того дня. Я вспомнил утро, все практически по минутам, и вспомнил то, куда я так спешил, я вспомнил то, что вечером должен был быть в ресторане и ту черную большую машину, я вспомнил даже звуки, издаваемые ее мотором, но дальше, дальше была пустота. Словно кто-то поработал огромным ластиком, стерев несколькочасовой отрезок моей жизни, я больше ничего не видел, и только больничный потолок в опустевшей палате застрял в моей памяти, видимо, навечно, отложив все остальное на потом.

Понемногу злость, так резко родившаяся у меня внутри, ушла, ведь с каждым новым километром я становился все дальше и дальше от всех этих хлопот и забот, так что вскоре абсолютно перестал думать о завтра и тем более о завтра с ней. Я пришел к тому, от чего ушел, так ни разу и не изменив себе, и, видимо, переделать меня уже никому не под силу, что проще всего собрать мои вещи и стереть меня из своей жизни, чем принять то, что есть.

Только пока мы настоящие, без многочисленных масок и многотонного грима, мы по-настоящему живем, а это у нас никто не может отобрать, если только мы сами этого не пожелаем.

Уезжая от неё, я уезжал от самого себя, пытаясь обманом оставить тонкую нить, по которой я мог вернуться. Так устроены многие, разрушая своими руками стены своего дома и вытаскивая вложенные когда-то кирпичи, мы надеемся, что эти хрупкие, дырявые стены все же не рухнут, а когда все начинает сыпаться на наших же глазах, мы яростно обвиняем кого угодно, нежели себя.

В моей истории можно было найти множество виноватых, но самым главным обвиняемым всегда выступал я сам. А как можно вынести себе справедливый приговор, если ты так обожаешь свое отражение в зеркале? Все это я могу легко примерить к каждому из вас, такова уж наша сущность, к великому нашему сожалению, или, напротив, к великой нашей радости, но выбор всегда останется за нами.

За каких-то полчаса жаркое летнее солнце испарило все то, что выливалось на нас целые сутки, оставляя всю смытую пыль и грязь в придорожных водостоках. Вся наша жизнь вновь начинала приобретать свои замазанные серым цвета, переливаясь в вымытых окнах домов своим изобилием красок.

Каждый город по-своему уникален, и мой город далеко не исключение, ведь люди, живущие в нем, сами создавали эту уникальность. Сажая деревья и выкорчевывая их, они порой даже не замечали, как много это значит для наших улиц. Вешая огромную вывеску на кирпичный фасад старого здания, безвкусный владелец совершенно не думает о красоте этой улицы, а думает он только о своей выгоде, и чем вывеска больше, тем больше у него амбиций на свою выгоду, да и вообще на жизнь. Но если бы всего этого не было, и не было бы таких, как он, наш город был бы скучен, и появившемуся солнцу просто не отчего было бы отражаться.

Я медленно двигался в сторону дома, умудряясь даже разглядывать лица прохожих, не говоря уже о таких же участниках движения, как и я, что мне понемногу начинало нравиться. Ползти по высушенному асфальту, перескакивая по потускневшей разметке из полосы в полосу, медленно добавляя и так же убавляя свой газ – я был, наверно, самым безразличным на той дороге, что абсолютно не вязалось с моим вчерашним образом. Но так бывает, и тем днем, после самого долгого моего молчания, меня тянуло лишь в мой дом, оказавшийся единственным, что было в моей жизни настоящим. Видимо, только небеса в тот день были на моей стороне и подарили мне солнце на час, стоило мне вновь оказаться в моей комнате, как тут же дождь забарабанил по окну снова.

Я лег на свою кровать, не утруждаясь снять с себя верхнюю одежду, и если бы это увидела моя мама, я бы получил по полной. Но в мою комнату так никто и не вошел, и я встретил ту ночь, разглядывая отражения фар от проезжающих машин на потолке, в сопровождении шума их мокрых покрышек. Если бы я мог, и вспомнил бы об этом пораньше, моим дополнением той ночью стала бы бутылка хорошего виски, но, видимо, не судьба, и свой стакан со льдом я уже выпил, не почувствовав никакого послевкусия… Жаль…

Когда ты натыкаешься на высокую стену, не обязательно бить по ней голыми кулаками или пытаться через нее перелезть… Оглянись… Быть может, выход совсем рядом…

Тишина

Утро. Летнее утро после дождя – это всегда красиво, это всегда то, что будет радовать нас, что бы ни происходило с нами. Даже если вы прикованы к своей кровати и знаете, что никогда уже не сможете твердо стоять на своих ногах, вы все равно улыбнетесь, глядя на то, как этот огненный шар выплывает из-за горизонта и устремляется в небо. Внутри вас все меняется, и вам кажется, что этот шар светит только для вас, наполняя вас безграничным теплом. Вдыхая полной грудью слегка морозный, влажный утренний воздух, вам стоит лишь на секунду закрыть свои глаза, как ваш разум перенесет вас в любую точку мира, какую вы только сможете себе представить, и дом напротив вашего окна в момент исчезнет, оставив после себя лишь огромную зеленую скалу. Такой вот эликсир счастья, придуманный множество тысячелетий назад, до сих пор неизменно делает нашу жизнь лучше, не взяв с нас за это никакую плату.

Я всегда любил этот утренний свет, медленно крадущийся по каждому метру высоких зданий, и в то утро я был готов его встретить, сидя в старом кресле, давно стоящем на моем балконе. Мой молчаливый вечер сменила такая же тихая ночь из вспышек воспоминаний, которые словно короткометражные сны не давали мне пропустить этот рассвет. Я вспоминал свое детство, я вспоминал то, когда первый раз увидел мотоцикл, и то, когда первый раз сел за руль, я вспоминал то чувство, когда первый раз увидел на своем спидометре три максимальных числа и, конечно, я думал о ней, сидящей иногда за моей спиной. Это были добрые, хорошие воспоминания, которыми я очень дорожил, пока не встретил Викторию. С ее появлением моя жизнь изменилась, и не успев поменять свою прошивку, я сломался, теперь меня ждала только жесткая перезагрузка или вообще полное удаление. Но, как бы этого ни хотелось всем в округе, в мои планы все это совершенно не входило, что и заставило меня пребывать в этом мире грез еще приличное время, прежде чем я разгадал этот ребус.

Я встречал тот рассвет, словно ждал его целую вечность и наконец-то дождавшись, сидя в потрёпанном от времени, поблекшем кресле, я готов был смотреть на это великолепное зарево еще и еще. В те минуты от ночных воспоминаний не осталось и следа, я мог с твердой уверенностью заявить всем, что ни о чем в этой жизни не жалею, и готов снова и снова повторять свой путь, делая все те же ошибки. Меня словно кто-то разбудил от многолетнего сна, мне стало очень легко дышать, и все вокруг поменяло значение. Все мы – это сплошное одиночество в самых ярких его пробуждениях, и единственное, что нам всем нужно – это наше отражение, остальное – это сменные картинки, очень напоминающие мне диафильмы из детства. И я был такой же, как и все, лелеющий свое отражение, но в какой-то момент я стал забывать о нем, думая, что все может быть иначе, пока не столкнулся с этими молчаливыми, до сих пор дорогими мне глазами. Виктория была со мной, пока я находился в своеобразной спячке, но стоило мне выбраться из своей берлоги, как тут же я получил красную карточку и был удален с поля. Такова жизнь, и таковы ее жесткие правила: не прощать ошибок даже своим близким, даже если они вовсе не виноваты в них. Я смотрел на взгромождающееся солнце и гнал от себя эти проклятые мысли прочь, не веря в то, что это вообще может быть, приказывая себе думать о том, что все это плод чьей-то злой фантазии. Складывалось такое впечатление, будто вчера подменили не только меня, но и всех, кто меня окружал, даже моя щепетильная мама не потревожила меня вечером своим ужином, а отец несколько раз просто заходил в мою комнату, молча смотрел на меня, словно что-то хотел спросить, но так и не решившись, исчезал за закрытой дверью. Хотя, если честно, я меньше всего думал тогда о них, скорее, самый важный человек из моих мыслей был я сам, ведь мне надо было снова учиться доверять людям, чтобы вновь не перевозить свои вещи с места на место. Я сидел и думал, что будет дальше, я очень хотел знать, что там, за стеной времени, и очень хотел опередить ожидающие меня события, чтобы хотя бы одним глазком заглянуть в свое будущее. К сожалению, мое кресло не было машиной времени, и я все так же неподвижно сидел, наслаждаясь тем рассветом и размышляя сам с собой на темы любви и мира. То утро не могло помочь мне заглянуть хотя бы на день вперед, но увидеть, что будет через несколько часов, я вполне уже мог, и это жаркое солнце отлично помогало мне в этом.

Пыльный гараж и мой одинокий мотоцикл – все, что встретило меня через несколько часов моей тишины, что уже звоном отдавалась у меня в ушах. Видимо, из этого квадрата, пропитанного насквозь маслом и бензином, все разъехались незадолго до моего появления, и я оказался последнем на старте того дня, сам того не желая, и дав всем своим друзьям огромную фору. Все они в то утро были тоже ранними птицами, и еще не открыв полностью глаза, напялили на себя просохшие за ночь комбезы, чтобы сегодня, обдавая их теплым ветром, окончательно закончить эту сушку.

То, что Андрей был ранним работником, это знали все, но то, что я не увидел мотоцикл Большого, это уже было интереснее, раньше двенадцати он обычно не выезжал, а на настенных часах было только десять. Большой пластмассовый, грязно-белый прямоугольник со стрелками, висящий прям над воротами гаража, шел точнее кремлевских курантов, и всегда отлично показывал мне, на сколько я уже опоздал. Я не помню, откуда эти часы появились у нас, но то, что их возраст был не меньше возраста пятиклассника, с этим было трудно поспорить. Глядя на их вымазанное сажей табло с римскими цифрами, можно было подумать, что наш бокс это бокс, где целыми днями жгут об асфальт резину, выдавая из-под своих покрышек черный ядовитый дым, который так любит потолки и стены. Эти часы были ужасны, и каждый из нас хотя бы раз хотел их снять, чтобы отправить в мусор, но так и не сделал этого, и они продолжали висеть, щелкая секундной стрелкой. Их будущее было вполне понятно, когда мы перестали обращать на них внимание, и теперь им предстояло еще долго пылиться на этой стене, перещелкивая свои черные стрелки, как нашу жизнь, сложенную в месяцы и года, когда они остановятся, возможно, кого-то из нас уже не будет, но это уже будет совершенно другая история.

Занятый вчера совершенно другими вещами и не особо заостряя своего внимания, как попал домой, я еще раз обошел свой мотоцикл вокруг, и не найдя на нем ничего нового, что было несколько странно, я протер его тряпкой, заставив вновь блистать. Он был как новый, будто ничего и не было, и ждал меня для того, чтобы вместе со мной отправиться в новый путь.

Через несколько минут я был на шоссе, забивая громом моего глушителя звон в своих ушах, которому, видимо, так понравилось жить в моем теле, что выгнать его оттуда способен был только этот звук. Еще несколько секунд, и я уже был на Рязанском проспекте, разрезая эту каждодневную многокилометровую пробку своим мотоциклом, словно кухонным ножом, и отделяя крайний ряд машин от общего потока с точностью японского самурая.

Нет, я не ехал, я был на сантиметр выше всех, не касаясь земли, и отталкивался своим заднем колесом не от асфальта, а прям от воздуха, ускоряясь так, словно под моим баком было не двести без десятка лошадей, а вся тысяча. Солнце отблескивало от всего, что меня окружало, и в этой яркой радуге цветов я вновь обрел себя, поверив в свои силы. Я мчался к неизвестному, пытаясь убежать от самого себя, и гнал свой мотоцикл, словно арабского скакуна, пришпоривая ему бока и не давая ему продохнуть. Быть может, лет двести назад, юный гусар мчался по этой еще проселочной дороге, прочь от своей возлюбленной, загоняя своего коня, что есть сил, так же как и я тогда, быть может, он тоже пытался найти ответы на не существующие вопросы, и был одинок настолько, что единственное, что ему оставалось, это исчезнуть, и быть может, потом про него написали роман, и вся его яркая жизнь стала достоянием школьников на уроках литературы. Но вряд ли эти школьники увидели в этой жизни урок для собственных жизней, и скорее всего просто прочитали только краткое содержание, ведь так намного проще.

Мое детство было насыщенно хорошими героями с их незабываемыми жизнями и поучительными историями, но ни в одной из них я не смог почерпнуть то, что в один момент тебя могут оставить те люди, ради которых ты готов пожертвовать самим дорогим, что у тебя есть. Во всех этих историях добро всегда побеждало зло, а герои были непобедимы, заставляя меня в очередной раз хлопать в ладоши, когда я слышал очередную концовку, даже не задумываясь о том, что в жизни все совершенно иначе. Эти добрые истории предназначены для того, чтобы воспитать из нас таких же положительных героев, но никак не Карабасов Барабасов, и мы даже не хотим задумываться о том, что сделало его таким.

Нам с детства навязывают чужие устои, делящие все на хорошее и плохое, добро и зло, любовь и ненависть, так что нам самим уже не остается выбора. Мы – бесполезное продолжение друг друга, потому что только единицы из нас идут против устоявшихся традиций, решая сами, что для них важней: быть положительным героем или стать местным Карабасом Барабасом со своим кукольным театром.

Мой театр с недавних времен был пуст, потому что сам распустил всех своих актеров, желая воспитать в себе положительного героя, и незаметно для самого себя стал сам таким же актером, только чужого театра. Так всегда было, и так всегда будет: либо ты правишь своим баллом, либо танцуешь незнакомый тебе танец, подвязанный к потолку за ниточки, и от тебя уже ничего не зависит.

Я ехал по уже изученному до каждого канализационного люка проспекту и удивлялся самому себе.

Как же я заблуждался последнее время, поверив в то, чего никогда не существовало, в простое слово, из-за которого многие жизни в один миг теряли всякий смысл. Ведь из-за него потерял смысл и я, но быстро опомнившись, я вновь улыбался сегодняшнему рассвету, радуясь ему, словно ребенок. В это громкое слово я давным-давно перестал верить, но видимо оступился и сильно стукнулся головой, что поверил в человека, который смог так легко от меня отказаться. Как говорится, все познается в сравнениях, и у меня таких сравнений было предостаточно, но только от их приторности и похожести стошнило бы даже самого большого сладкоежку, не говоря уже обо мне.

Я совершенно не заметил, как спустился к набережной и, перемахнув через высокий бордюр, остановился у самого ограждения, отделяющего граждан нашего города от воды.

Солнце блестело своими лучами, отражаясь от этой закованной в бетонные блоки черноты, где даже в самый ясный день нельзя было увидеть, что находится под ее зеленоватой поверхностью, хотя бы на расстоянии тридцати сантиметров. Эта вода уже давно забыла о таких словах как чистота и прозрачность, и скорее была отличным атрибутом для каменных плит, уложенных без какой-либо фантазии инженерной мысли, нежели для того, чтобы влюбленные пары, присев на крайние ступеньки, опустили в нее свои ноги.

Я остановился в нужном месте, и легко мог наблюдать отсюда за всей этой будничной суетой, не привлекая к себе абсолютно никакого внимания. Моя Москва кипела работой, словно один огромный завод по производству денег, она давно забыла, что такое пустая дорога в будничный полдень. Я всегда любил наблюдать за всей этой суетой, всем своим видом показывая, что мне, в отличие от вас, никуда спешить не надо, ведь от своего желания все успеть, вы зачастую забываете, зачем вы были рождены.

Словно гончие, вы всю жизнь бежите, а ради чего?.. Неужели, ради себя? Или вы скажете, что ради своей семьи и детей?.. Многие из вас забыли свою первоначальную цель, стоило им только на метр удалиться от старта, и для кого все это?..

Вы всю жизнь бежите по инерции, толкаясь и ставя подножки тем, кто рядом, пытаясь вырваться хотя бы на ярд вперед, но как бы это грустно ни звучало, добраться до финиша удается далеко не всем, а точнее, единицам, потому что толчки и подножки тоже имеют свою инерцию. Вот такие смешные старты, в которых проходит жизнь многих из вас, и спешащих по набережной в тот день, но когда вы оглядываетесь, вы растерянно видите, что позади ничего не поменялось, и это был всего лишь бег на месте. Задымляя этот город своим сизым дымом, вы, видимо, думаете, что вы очень полезные винтики в этом огромном механизме, но механизм огромного завода под названием Москва тем и уникален, что у него безумное количество запасных деталей.

Я никогда не хотел быть деталью, и к своим годам так ей и не стал. Глядя на эти услужливые пиджаки, не скрывая своего презрения, я выбрал другую жизнь, жизнь на грани, и даже любовь без памяти не смогла изменить меня. Скорее всего, лет через десять я опять буду стоять на этой мостовой, в комбезе и ботах, смотря на эту мутную воду и на того, кто так для кого-то спешит, забывая о своем предназначении, что уже совсем стер каблуки на своих офисных ботинках. Быть может, это высокомерно, но это правда, и стоя в тот день рядом со своим черным, как кусок смолы, переливающимся мотоциклом, я даже не мог подумать, что может быть как-то иначе, и никогда бы не поверил в то, что могу так заблуждаться.

Я наблюдал за тем чудесным днем со стороны как мальчишка, обиженный на весь мир, строя в своей голове разные планы, которые не очень отличались возрастом от моих обид. Ведь я поверил и совсем не был готов к такому, что со мной даже не захотят разговаривать, и все, что я заслужил, это безразличие во взгляде. Мне было плохо и хорошо одновременно, что с легкостью могло запутать любого психолога, и мое разделенное я торжествовало и плакало от своего одиночества, даже не задумываясь о причинах. А причины были слишком просты и очевидны, но, видимо, я не был еще готов принять все это.