Текст книги "Дневники мотоциклиста"

Жизнь, в которую я совершенно не хотел верить, и которая, не спросив моего разрешения, затекла серым туманом сквозь входную дверь, заполонив собой каждый метр, каждый уголок моей квартиры, стала частью меня, затекая в меня через мое горло, мои уши, мои глаза. Теперь она стала моей реальностью, отодвинув все мои планы в конец очереди, и поставив во главе всего мое одиночество. Все, что у меня осталось, это спортивная сумка, доверху набитая моим прошлым, которая так быстро стала частью этой квартиры, будто она была здесь всегда и всегда стояла, придвинутая к стенке, и только отсутствие пыли на ней могло напомнить мне нашу историю.

Невидимый груз прижал меня к полу, мешая мне сдвинуться с места и оставляя меня смотреть на эту режущую уши тишину, в которой я остался совершенно один, проводив всех персонажей этой утренней сцены за их двери.

Вика выбрала свою дверь, и эта дверь вела на улицу, где ей, видимо, было лучше без меня, я даже не удостоился ее прощания, мама же скрылась в родительской спальне, с заспанным видом пройдя мимо меня и сделав вид, что ничего особенного не произошло, словно ей уже тысячу раз привозили мои вещи. Ну а я был лишь зрителем, без права выкрика с места, и все, что я мог, это молча смотреть, стесняясь уйти раньше их.

В тот момент рядом с дверью, облокотившись на стену, стояло два меня, где я, старый, безумно хотел побежать вслед за Викой, перепрыгивая через две ступеньки вниз по лестнице и желающий только одного – остановить ее, ведь все остальное для него было совершенно неважно, но был и другой я, совершенно новый, и который хотел тоже одного, это лишь уйти обратно к себе, как только увидел в дверях эти глаза, в которые раньше другой я мог смотреть часами.

Вот такая борьба двух одиночеств или просто выбор случается в наших жизнях, что мы не можем сделать и шага, мечась между старым и новым, и проигрывая в своей голове оба варианта, мы так и остаемся на своем месте, неосознанно выбрав середину.

Мне очень нравился старый я, тот я, который уважал старших, ценил дружбу и знал, что такое любовь, и от которого с каждым новым днем оставалось все меньше и меньше, словно это все было наращенной кожей, что сейчас отваливалась пластами с моего тела, и из-под которой уже виднелась совершенно другая, новая, не верящая ни в кого и ни во что.

Я чувствовал, как с каждым новым часом я становился свободнее от всего того, что не так давно считал правильным, и теперь мне оставалось лишь научиться жить с новыми планами, которые строились только на ближайший вечер, не оставляя в моей голове никаких мыслей про завтра. Так было намного легче, и, стоя в том коридоре, я начинал ненавидеть себя за то, что нарисовал свое будущее на долгие годы вперед, не оставив себе путей для отступления.

Все было кончено, и как бы я ни хотел верить в обратное, мне оставалось только принять это все и постараться оставить внутри себя только хорошее.

Еще немного постояв, провожая своим взглядом уже неслышные шаги за дверью, я вернулся к себе, оставив все на своих местах и совершенно не желая продолжать думать о только что увиденной сценке. Я медленно подошел к окну, за которым было солнце, и это было важнее всех моих мыслей, всего того разочарования и тех невзгод, которые были мне навязаны, ведь с его появлением я хорошо представлял, где я буду через несколько часов. А остальное пускай подождет, ведь для этого и существует дождь.

У меня была целая неделя, чтобы смотреть на него утром и засыпать под его звуки каждый вечер, и теперь все исчезло, все вокруг засверкало и начало радоваться жизни, словно это было необходимо не только мне, но и всему городу, которому тоже надо было побыть наедине с самим собой и просто подумать, молчаливо всматриваясь в серый горизонт.

Как говорил один великий человек, и как учил меня с детства мой отец: «Всему всегда свое время. Есть время дождей и печали, и есть время радости и солнца, и каждому присвоен свой час, ведь в нашей жизни нет ничего вечного».

Тот дождь, заливающий мой город семь дней и семь ночей подряд, был очень к месту в моей судьбе, как и то, что его сменило солнце в то утро, которое так быстро окрасило наши улицы и дома в желтый цвет, испарив с каждого сантиметра асфальта эти пролитые лужи с быстротой уходящего экспресса, словно их и не было вовсе, и единственным напоминанием об этой непогоде оставались еще невысушенные черные круги, минуты которых были сочтены.

Я стоял и смотрел в окно, за которым все мгновенно менялось, и лишь знакомая машина цвета слоновой кости остановилась напротив и помешала мне вновь улыбнуться. Она медленно выехала со двора на дорогу, привлекая к себе мое внимание, и, проехав несколько метров, остановилась там, где мне было хорошо ее видно. Любой прохожий мог легко подумать, что привлекательный водитель, сидящий внутри, остановился в этом месте просто так, просто поговорить по телефону или просто перевести дух и сделать глоток воды для того, чтобы вскоре продолжить свой путь, так мог подумать любой, но не я, видящий сквозь запыленные стекла два огонька небесных глаз, которые так жадно вглядывались в мое окно. Как вы уже поняли, это была Виктория, несколько минут назад так поспешившая уйти, не сказав мне даже «Прощай», но теперь, словно остановленная невидимой стеной, на которой было большими буквами написано: «Ты теперь тоже одна», она смотрела в мое окно. На расстоянии в несколько десятков метров, я мог разглядеть абсолютно все, и даже то, что она нервно поднесла ко рту тонкую сигарету, которая так и осталась незажженной, лишь белым пятном на ее лице напоминающая о своем присутствии. Она убрала ее обратно в пачку, так и не поднеся к ней огня и не отрывая своего взгляда от моего раскрытого квадрата с белой рамой, словно чего-то ждала, и словно это что-то держало ее здесь невидимыми канатами, с которыми она уже смирилась. Облокотившись на подлокотник, она упиралась рукой себе в подбородок и оставалась неподвижной, как внимательная ученица, увлеченная рассказом учителя. В этой неизменной позе она молчаливо ловила каждое мое движение, сменив маску безразличия на то лицо, которое оставалось у меня в памяти. Наверное, там, закрытая от всех прозрачным стеклом с железным каркасом, она и была настоящая, та, с которой я познакомился, и которую видел последний раз в день своей аварии. Мне не хватало ее, но, видимо, только никому не признавшись, украдкой, и не желая быть кем-то замеченной, она вновь становилась тем человеком, которому так шла улыбка, и который сейчас стал таким же одиночеством, как и я.

Наши жизни были связаны, и даже отказавшись от меня, она не могла просто уехать. Задерживаясь на той дороге и выискивая меня в окне, она хотела все исправить, но, всегда существует какое-то «но», и в это «но» на тот момент, я абсолютно не готов был поверить. Минутная пауза слабости была закончена, и вскоре я смотрел уже вслед быстро исчезающего за поворотом автомобиля, что привез мне часть моей жизни, педантично упакованную в прямоугольник из ткани.

С этим внезапным визитом закончилась еще одна страница моей истории, в которой я оказался всего лишь зрителем, а так хотел иметь главную роль…

Вы сейчас дома?.. Сидите в уютном кресле или лежите в теплой кровати?.. Оглянитесь вокруг… Что вы видите?.. Свои вещи?..

А теперь подумайте… Во сколько пластиковых пакетов или прямоугольных тряпочных сумок… Уместится вся ваша жизнь…

Сашка Испанец

Вечер того дня требовал от меня праздника, и я прекрасно знал, где я могу его получить, ведь для того, чтобы исправить эти картинки из дождей и разочарований, так пульсирующих в моей памяти, мне достаточно было заменить их новыми, состоящих из всевозможных огней и громкой музыки.

Остаток светлого дня я провел в своей кровати, в ожидании, когда солнце начнет падать с небес, разжигая по всему моему городу придорожные фонари. Это было мое время, часы для уличного драйва, и в эти минуты в моих мыслях не оставалось места для личных мелодрам, ведь в игре в догонялки с самим собой голова должна быть чиста как утренняя роса. Испепеляющее солнце осушило мой город, будто кто-то сверху включил огромный фен, и к полудню от пролитой воды не осталось и следа. Птицы вылетели из своих гнезд, щебеча и радуясь каждому лучу, словно это было в последний раз. Перепрыгивая с ветки на ветку, кружа в небе и пикируя на асфальт, они сбивались в маленькие стаи и вновь распадались на единицы. Такая резкая смена погоды для них была настоящим счастьем, и, видя, как они этому рады, мне оставалось лишь позавидовать им и поучиться радоваться даже такой мелочи, как это, ведь для того, чтобы вновь научиться улыбаться, стоит начинать с самого малого.

Этот щебет, проникающий в мою комнату сквозь открытую балконную дверь, заставил меня улыбнуться. Он словно был из моего прошлого, и я прекрасно помнил тот день, потому что именно он изменил мою судьбу, и благодаря ему я начал жить по-настоящему.

Да, это был именно тот день, когда я купил свой первый мотоцикл, который стал для меня нечто большим, чем просто груда скрученного болтами железа, облаченного в пластик, он стал для меня настоящим другом, открывшим мне совершенно другую жизнь, и показавшим настоящего меня, того, кто умеет дружить, умеет любить и умеет быть по-настоящему свободным. Многие стремятся к этому всю свою жизнь и погибают внутри себя, так и не насладившись этими великими чувствами, а мне посчастливилось испытать все это, и мою книгу можно было с легкость перевернуть на следующую страницу, даже не задумываясь о старости без воспоминаний, потому что у меня их было уже сполна, что можно было спокойно начинать все с новой строки. Но, чистый лист иногда так и остается неисписанным, и это совсем не значит, что нам нечего сказать, просто для этого нам не оставили времени…

Я вышел из своего дома, когда дневная жара спала, и теплый вечер сменил жаркий день, давая передохнуть каждому, кто этого ждал. Солнце медленно спускалось с небес, постепенно превращаясь из желтого шара в огненно-красный круг, которому оставалось жить на нашем горизонте совсем чуть-чуть, и все, что ему было предначертано, это смириться со своей участью, чтобы завтра вновь воскреснуть с востока. В окнах домов понемногу начинали просыпаться всевозможные осветительные приборы, делающие нашу жизнь проще, и так давно ставшие для нас настолько обычными, что случись маленькая катастрофа, отрубившая несколько улиц от электроснабжения, в лицах многих можно будет прочитать растерянность и страх.

Этот дар, владеть светом в любое время дня и ночи, сделал нас мнимыми властелинами нашей планеты, но стоит подняться вверх на несколько километров, это уже не кажется таковым. Смотря на Землю с высоты птичьего полета, эти огни можно легко сравнить с роем светлячков, сбившихся в одну общую массу, и только строгая их неподвижность выдает природу этого искусственного света, которого с каждым новым годом становится все больше и больше. Он словно опухоль, захватывающая тело, по миллиметру присоединяет к себе километры земли, выстраивая под своим началом новые районы, новые дома, школы и больницы, где в каждой новой комнате, в каждом новом коридоре он стал обычной функцией, которая имеет пластиковый выключатель. Благодаря ему, наша жизнь длится дольше, давая нам возможность заканчивать свой день, когда мы захотим, и тем вечером я прекрасно знал, где этого света будет достаточно.

Я шел в сторону гаража, уже представляя этот праздник, в который я был обязан окунуться, и даже если бы снова пошел дождь, я бы не остановился, потому что время для моей печали кончилось, и теперь к месту был только фейерверк. Остановившись на единственном светофоре, разделяющим меня и моего стального друга, я увидел, как мимо меня, держа крейсерскую скорость, проплыл Пашка, появившийся из ниоткуда и нехотя двигающийся в сторону площадки. Его слегка тонированный визор, был полностью закрыт, но даже сквозь это затемненное стекло можно было увидеть, его отрешенный, направленный строго перед собой взгляд, которому, видимо, так же как и мне, хотелось побольше ночных огней. Он прогудел мимо меня на пониженной скорости и удалился вдаль, даже не думая увеличивать свой темп, и мне оставалось только поспешить, чтобы присоединиться к нему, ведь нет хуже, чем догонять, а его компания могла спасти меня от необдуманных поступков. Я не успел опомниться, как стоял уже напротив своего, блистающего в свете гаражных ламп мотоцикла, на черных боках которого можно было увидеть только жажду и желание поскорей окунуться в ночные краски города. Он был создан не совсем для этого, но каждая его линия была выведена и продумана множеством конструкторов и инженеров для того, чтобы он разрезал собой потоки воздуха и ветра, и московский ночной воздух был не хуже раскаленного трэка, и для моей гонки мне оставалось лишь повернуть ключ. Еще мгновенье, и я оказался на улице, предвкушая эти множественные выбросы адреналина, словно только они были для меня настоящим лекарством от моей хвори.

Наверно, так же чувствует себя человек, потерявшийся в пустыне и бродивший по ней семь дней и семь ночей подряд, без воды и пищи, имеющий в своем арсенале только надежду и воспоминания, в которых он ясно видел свой зеленый оазис с кристально чистыми ручьями. Так же как этого путника, меня мучила жажда, но эта жажда имела совершенно другую природу, это была жажда скорости, с которой теперь меня ничего не разделяло. Я нашел свой оазис так давно, что понемногу стал забывать, что он для меня значит, и только события последних дней вновь все расставили на свои места.

Мы можем изменять себя, меняя прическу, меняя свои гардеробы, обновляя свой стиль каждый год, но стержень нам никогда не изменить, ведь именно он – то, на что мы все это навешиваем, и как бы мы ни старались это скрыть, он будет проявлять себя даже под тонной строгой одежды. Мой стержень уже давно состоял из совершенного антипода семейного человека, а дополнение в виде кожаного комбеза и стального друга было отличным тому подтверждением.

Я прокрался в сторону площадки и издалека увидел стоящего на выезде Пашку, который был в абсолютном одиночестве и видимо уже собирался покинуть это место, о чем говорил мне одетый на его голову шлем. Он стоял, опустив эту огромную красочную пластиковую голову вниз, словно разглядывая асфальт под своими ногами, и совершенно не обращал никакого внимания на отдыхающую молодежь из припаркованных машин, разбившуюся по кучкам по всему этому периметру, так любящих визг скользящей резины и громкую музыку, что каждый вечер дорога сюда для них была заказана. Проехав до конца дороги и заехав на этот заасфальтированный пятачок с «черного хода», я медленно приближался к своему одинокому другу, который был так отрешен, что даже не встретил меня взглядом, и все так же рассматривал серый асфальт под своими ногами.

Я продвигался мимо всех этих разбросанных малочисленных компаний, всем видом показывая непохожесть на них, и хоть мы и были больны одной и той же болезнью под названием скорость, мы все же были разными.

Наша разность легко объяснялась тем, что мы готовы отдать за секунды, проведенные в эйфории, и на этом месте, в тот вечер было всего лишь две души способные отдать за это все, остальным же оставалось за всем этим только наблюдать, хвастаясь друг перед другом тем, какой мотоцикл появится у них уже в следующем сезоне. Каждый из них уже давно бы купил себе мотоцикл, причем самый серьезный, но обстоятельства были всегда против них, и каждый сезон я краем уха слышал от этого несостоявшегося «брата» множество причин, мешающих воплощению их мечты, и уже после третьей такой истории я перестал во все это верить. Люди, рассказывающие мне про свои желания, которым никогда не суждено было сбыться, вызывали у меня лишь смех, который, порой, я даже не пытался скрыть, потому что лишь единицам нравилась скорость за двести в потоке машин, остальных же прошибало холодным потом только о мысли об этом. Они сами отделили нас, назвав особой кастой, и лишь немногие из них сознавались честно в том, что не готовы сесть на два колеса из-за своих страхов и чувствуют себя уверенно только на четырех, закладывая свои спидометры под лишение прав.

Разглядывая сквозь прозрачный пластик своего шлема всех присутствующих, я не заметил в этом месте перемен, и все эти лица, для меня были знакомы. Все эти люди, все эти машины, все это уже было здесь раньше, изменилась только музыка, с треском раздающаяся из их заниженных авто. Как все наши радиостанции меняли свой репертуар лишь раз в год, немного разбавив его новинками, перекручивая их снова и снова каждые полчаса, так и они следовали за данью этой моды, только прибавляя громкость на уже заезженном треке.

Медленно продвигаясь мимо всех этих лиц, я подъехал к Пашке, который незаметно для меня забрался на свой мотоцикл и готов был уехать, выстрелив в точку, как он это отлично умел, но, видимо, увидев меня, решил подождать. Его левая рука уже выжала сцепление, а ноги были напряжены как у хищного зверя, готовившегося к броску, и лишь обернувшись на меня, он показал мне свои глаза, в которых через открытый визор можно было прочитать только грусть.

Мы никогда не лезли друг другу в душу, и многое могли понять только по взгляду, который тогда был один на двоих, и нам оставалось лишь выстрелить вперед, выжимая из себя и из своей техники все, на что мы были способны, убирая нашу грусть за наши спины.

Кивнув ему головой в знак приветствия и желая задать ему лишь один вопрос: «Ну что, едем?», я получил в ответ два еле видных кивка, сопровожденные стуком включенной передачи. Прошло мгновение, и мы уже рассекали теплый воздух нашей главной улицы, привлекая к себе внимание большинства прохожих.

Я не знал, куда мы держим свой путь, да и мне это было не особо важно, важно было то, что я был не один, и радуясь каждой белой линии дорожной разметки, словно конвертам с счастливыми письмами, я был в своей стихии, которую у меня никто не мог отобрать. Если бы тот день повторялся бы вновь и вновь, я бы хотел, чтобы он заканчивался именно так, ведь только это для меня было настоящим. Я держался на расстоянии вытянутой руки позади Большого и повторял всю его траекторию с точностью выпущенной в мишень пули из рук самого меткого стрелка, выбивавшего десять из десяти, и этот сценарий был вполне для меня подходящим, сценарий, где не надо было думать о следующем повороте, все за меня писал Пашка, держа свой мотоцикл на пределе своих возможностей. Мы медленно спустились на МКАД и ушли в точку, через несколько минут разрезая своей траекторией ряды разбросанных по всем пяти полосам машин, мы были уже в нескольких километрах от дома, в котором любовь к нам была намного сильнее нашей любви к самому сильному наркотику – адреналину, что поступал в нашу кровь бешеными дозами, и на который у нас уже был свой иммунитет. Пашка задал безумный темп, многие из любителей двух колес уже давно бы отстали, но в этом списке не было меня, и я не отпускал его ни на сантиметр. Метр за метром, мы, как два экспресса, выпущенные с вокзала друг за другом, шли к своей цели, оставляя позади себя свое разочарование и грусть, которые шли за нами по пятам, не давая нам никакой форы и только пытались закрыть нам глаза, возвращая нас в наши воспоминания. Только здесь я почувствовал себя настоящим и, наконец, смог отпустить все мысли, захламившие мой разум за последние семь дней, только здесь, видя перед собой линию осветительных мачт, которые замыкали этот круг, я перестал задавать себе вопросы, шумевшие в моей голове с той же очередностью, что и эти лампы, и так долго не дававшие мне уснуть, только там я вновь поверил в то, что смогу все исправить, оставляя себе шанс для новой встречи.

Через несколько минут мы были на другом конце вечерней субботней Москвы, часть которой покинула этот город еще вчера, оставляя позади себя тех, кому больше по душе огни и несмолкающий шум, нежели чистый воздух и утренняя роса на лужайке возле дома. Резко уходя из крайнего левого ряда в правый поворот, Пашка вывел нас на Кутузовский, по асфальту которого я намотал сотни километров, сложившиеся для меня в цифры опыта, пускай и печального. Выйдя на эту широкую магистраль, он совершенно не думал сбавлять темп, что со стороны наверно казалось безумием, которое так отлично подпитывалось зелеными огнями всех светофоров на нашем пути, моргающий свет которых только больше откручивал наши ручки газа. Редкие машины, едущие в центр, не успевали даже испугаться, провожая нас светом своих недрогнувших фар, а встретившиеся нам мотоциклисты даже не хотели пытаться зацепиться за этот бешеный темп, который задавал Пашка, быстро приближая меня к дому, в котором не осталось ничего, что могло напомнить его жителям о моем существовании. В какой-то момент я стал думать, что он специально выбрал эту дорогу, что вела меня к Виктории, чтобы лишний раз мне напомнить тот день, когда моя судьба переломилась и выбросила меня на обочину как ненужную вещь, но когда мы пролетели поворот, ведущий к ее дому, мои сомнения развеялись. Нет, в Пашкиной голове не было коварного плана, и он выбрал эту дорогу совершенно по другой причине, что таилась всего лишь в нескольких километрах от нас, и к которой он нас так стремительно приближал. Спустя мгновение, мы были уже далеко от дома Виктории, и внезапно для меня мой партнер по этой игре с жизнью сбавил темп, с каждой секундой все больше замедляясь, и только когда он выставил на своем спидометре пятьдесят километров в час, я понял, куда он меня все это время вез.

Мою память резко прошибло рваными отрывками воспоминаний недельной давности, словно это были кадры просмотренного мной фильма, который я смотрел невнимательно, и теперь мне приходилось самому восстанавливать все по сценам, выстраивая в своей голове всю последовательность, произошедшего со мной. Картинки того дня, появляясь быстрыми вспышками, меняя данную реальность и вновь, и вновь возвращая меня в тот день, когда я не сдержал своего обещания. Сегодняшний вечер резко сменялся тем днем, на секунды вставляя перед моими глазами слайды старого диафильма, словно кто-то сверху хотел, чтобы моя память вернулась, выбрав для роли проводника моего друга, приведшего меня сюда. Я складывал паззлы того утра, поминутно вспоминая каждую мелочь, каждый взгляд, каждую улыбку. Прошибаемый холодом, словно меня опускали в ледяную ванну снова и снова, я уже мог ответить себе на многие вопросы. Я вспомнил все, от начала громкого будильника, до горячего кофе, заваренного для Вики, я вспомнил ее любящий взгляд и свое огромное желание приблизить тот вечер как можно быстрей. Двигаясь вслед за Пашкой, моя память возвращала ту дорогу, по которой я мчался к своей другой мечте, думая о том, что все делаю правильно, играя с чувствами близких мне людей как отъявленный картежник, и совсем не представляя иного развития событий, нежели заявленный мной. В моей памяти вновь появился тот таксист, своим маневром замедляющий меня, то секундное замешательство и пронизывающая все мое тело резкая боль, закрывшая мои глаза черным полумраком, после которого я лишился всего. Пашка словно специально все это делал для того, чтобы я все это вспомнил и больше никогда к этому не возвращался, но он не знал того, что меня заставят к этому вернуться чуть позже, сейчас же он практически закрыл ручку своего газа, положа левую руку себе на бак и двигаясь накатом, смотря на встречную полосу, словно что-то там искал. Ситуация изменилась, и теперь все, кого мы оставили позади, обгоняли нас, подмигивая нам своими стоп сигналами и разбавляя наш вечерний горизонт красным цветом. И те двухколесные друзья, которых мы оставили несколько минут назад за своими спинами, не скрывая своего любопытства, тоже равнялись с нами, окидывая моего ведущего внимательными взглядами из раскрытых визоров, но столкнувшись с Пашкиным безразличием, удалялись восвояси, видимо так и не ответив себе на вопрос: «Что все это значит?». К их глубокому разочарованию им предстояло еще раз за этот вечер быть опереженными нами, но этому суждено было случиться чуть позже, сейчас же мы просто наслаждались свободной дорогой, пыхтя на своих мотоциклах, словно речной трамвайчик, медленно крадущийся к очередной пристани, капитан которого не обращал совершенно никакого внимания на всех присутствующих. В этой роли мы пробыли совсем не долго, и Большой вновь открыл все заслонки своего мотоцикла до предела, за секунды превращая цифры на своем табло из двухзначных в трехзначные. Его мотор вновь ушел в высокие обороты, нагоняя тех, кто еще мгновенье назад скрался от нас за горизонтом, и, не оставляя им никаких шансов, он издавал звук рычащего зверя, бегущего к своей цели. Мы ушли на Садовое, держа уже привычный бешеный темп, и поиграв совсем чуть-чуть в кошки-мышки с участниками этого движения, так же быстро исчезли из поля их зрения, уйдя в сторону Звенигородского шоссе. Только увидев ворота нашего городского зоопарка, я понял Пашкин план, который вел нас к огням и музыке, женскому смеху и сотне сверкающих незнакомых друг другу глаз, блеск которых просто не мог не радовать, ведь эта атмосфера была создана для нас и таких же, как и мы. Мы стремительно продвигались к празднику незнакомых лиц, обходя машину за машиной, сливаясь с черным, плохо-освещенным асфальтом воедино, и желая только одного, поскорей оказаться там. Последний затяжной поворот был пройден с профессионализмом кольцевых гонщиков, пускающих свое заднее колесо в срыв, и в нескольких сантиметрах держащих свое лицо от асфальта, наслаждающихся этим действом, только запредельные скорости могли принести большее наслаждение. После такого исполнения «на грани», мы просто нуждались в длительной остановке, преодолев последнюю точку, отделяющую нас от уже начавшегося праздника, на наших лицах появились улыбки, легкие искрении улыбки, потому что в этом месте мы были свои. Спустившись вниз на заасфальтированный огромный круг практически полностью, заставленный множеством мотоциклов, мы с Пашкой оставили за своими спинами последнюю черту «Церковного сторожа» и разъехались по разным сторонам, выбирая место получше, что в итоге разбило наш сложившийся тандем на две отдельные единицы. Я остановился рядом с железным строением, отдаленно напоминающим мне прозрачный дом с несколькими этажами, в стальном каркасе которого были деревянные столы и сплошные лавки. С высоты этого железного скелета была отлично видна вся площадка, на которой с каждой минутой мест становилось все меньше и меньше. Я обошел по кругу в поисках Пашки, мотоцикл которого стоял на противоположной стороне, и, так и не найдя его, вернулся обратно, поднявшись на второй этаж этого огромного сооружения. Присев за крайний стол, я начал разглядывать всю прелесть этой вечерней картины из разнообразия моделей, цветов и форм, чудес инженерной техники, имеющей только два колеса.

Где как не здесь можно было проводить экскурсии для любящих эту технику людей, ведь именно в этом месте ее собиралось приличное количество, если бы убрать барные стойки и ее владельцев, можно было бы представить, что это огромный музей. Большой оказался рядом с одним из таких баров, в компании из нескольких мотоциклистов в кожаных комбинезонах, наличие которых говорило мне о том, что они так же, как и мы, любят спортивные мотоциклы. Они уже что-то бурно обсуждали, запивая это горячим чаем и жестикулируя руками так, что многие проходящие мимо обращали на это внимание. Даже после этого драйва Пашка выглядел каким-то отрешенным и все время отвлекался от этой увлеченной беседы, ища кого-то в толпе, и когда его взгляд поднялся вверх, я махнул ему рукой, показывая, что я здесь. Но он не покинул эту компанию и лишь махнул мне в ответ, продолжая дальше свой поиск. Шумная компания, сидящая за соседним столиком, огороженным от меня листом железа, что-то бурно обсуждала, смеясь так, словно они были на комедии года, донося до меня смесь женских и мужских голосов, из предложений которых я подчеркнул, что они знают тех, кто стоял рядом с Пашкой. Их заразительный смех был связан как раз с историей про одного из них. Мужской голос вещал всем присутствующим, как накануне его поймал мотобат, и тот, кто стоял рядом с Пашкой, оказался рядом с ним, так же выловленный из толпы с отсутствием каких-либо документов. Этот голос в красках описывал всю артистичность и нелепость доводов этого человека, высказанных людям в серых комбинезонах, которые в конечном итоге поверили и отпустили злостного нарушителя, даже не взяв с него маленький штраф. Женские голоса нескрываемо восхитились таким поступком, и доносящиеся до меня высказывания говорили только о том, что с таким они готовы хоть на край света. Я стал невольным слушателем и хотел уже уходить, но мое внимание переключил на себя въехавший в эту зону громкий чоппер, водитель которого криво запарковавшись рядом со мной, чуть не упал, слезая со своего стального друга. Он был сильно пьян, и, достав из кожаного кофра уже наполовину отпитую бутылку с горячительным, он направился в нашу сторону, несколько раз спотыкнувшись и еле удерживая свое равновесие. На секунду его фигура скрылась за решетками лестничного пролета, но не успел я вновь начать искать глазами Пашку, как из-за моей спины послышались громкие неуверенные шаги этого любителя тяжелой обуви и крепких напитков. Я обернулся, когда он остановился за моей спиной. Сделав пару глотков из своей початой бутылки, он поморщился и вытер рукавом своей потертой кожаной куртки слегка синеватые губы, вид которых разбавляла его жидкая черная бородка. Секунду помедлив, словно оценивая обстановку, он сделал несколько шагов вперед, в сторону моих соседей, но, не дойдя до них полметра, он резко остановился, разворачивая свое непослушное тело на сто восемьдесят градусов и представая передо мной в полной своей красе.

На вид ему было не больше тридцати пяти, о чем мне рассказало его лицо, еще не успевшее совсем осыпаться старческими морщинами и имеющее свежую ссадину под правой щекой, вид которой указывал на то, что она была сделана асфальтом, и что с момента этой встречи прошло не так много времени. Черные засаленные волосы были убраны назад, а глаза напомнили мне глаза одного антигероя, из недавно увиденного мной нашумевшего боевика, название которого словно смыли из моей памяти, оставив только лица героев и незамысловатый сюжет военного времени. Они были так же глубоко посажены, придавая этой личности чуть загадочности, и подтверждая все это своим темным цветом, который был разбавлен искусственным блеском, что появляется у человека, принявшего пару бокалов с крепким алкоголем. Его заостренный подбородок скрывали черные редкие волосы, сложенные на его лице виде бородки и усов, если бы его облачить в другое одеяние, он легко бы сошел за испанца, кем, впрочем, он потом мне и представился. Черная потертая кожаная куртка, поверх которой был одет такой же потертый джинсовый жилет без каких-либо опознавательных знаков, относила его к классу любителей хрома и езды без шлема, а рваные синие джинсы, местами оголяющие его худые ноги, скорее походили на наряд трудного подростка, нежели на штаны человека, разменявшего третий десяток, ну и, конечно, на ногах все это завершали стоптанные не за один год казаки со сбитыми мысами.