Текст книги "Дневники мотоциклиста"

Медленно проехав до входа, я остановился всего в нескольких метрах от них, но даже отсюда, сквозь толстые черные прутья, мне было видно все, что было за этой мрачной оградой, и то, что я увидел, заставило меня застыть на месте, смотря на удаляющуюся фигуру своего отца.

Это оказался другой мир, тихий мир прошлого, воспоминаний и слез, где деревья сменили надгробные камни, а время просто остановилось, начертав на каждом из них свою дату. Передо мной были распахнуты двери тишины и покоя, куда приходили люди, чтобы поговорить с фотографией на камне или просто помолчать, мысленно рассказывая все то, что так хотелось сказать. Я оставил мотоцикл и еще несколько секунд стоял на месте, не решаясь войти, но, все же сделав шаг вперед, пересекающий эту финишную черту, я пошел вслед за своим отцом. Я не знал, зачем он здесь, и рисовал в своей голове картины, совсем не похожие на то, что меня уже начало окружать, думая о том, что он выбрал не совсем удачное место для встречи или просто утренней прогулки. Он медленно спускался вниз по аллее, с обеих сторон которой были возведены разнообразные монументы людей и их судеб, долгих и коротких, только выбитые на этих мраморных камнях цифры могли рассказать о годах их жизни. Это будничное солнечное утро привело сюда не очень много людей, глаза которых словно были нарисованы одним художником, у которого из красок оказались только тона серого цвета. Лишь встретившие меня на входе несколько женщин, сидящие под большими зонтами, скрывающими их лица от проснувшегося солнца, в окружении огромных белых пластиковых ваз с цветами, были здесь самым ярким пятном, для них чужое горе стало своего рода работой. Они словно продавцы на ярмарке в ожидании новых клиентов вглядывались в каждое новое лицо, пересекающее эти черные распахнутые ворота, но только была одна, но существенная разница – на их лицах, даже под падающей тенью, нельзя было разглядеть приветливых улыбок и уж тем более услышать их смех. Они были здесь каждый день, и эта работа стала для них жизнью, в багаже которой с каждым новым днем прибавлялось еще несколько историй про чужую судьбу, что уже закончилась, и под траурную музыку им дали возможность посмотреть ее финал. Работа не выбирает людей, а люди выбирают работу, и каждый способен сам для себя решить, на что он готов смотреть день за днем, мешая увиденное с мыслями о приготовлении ужина.

Каменную площадку, на которой восседали эти торговцы цветами, расположившиеся рядом с одноэтажным побеленным маленьким зданием, сменил асфальт, разделивший заставленное каменными глыбами поле на три части, и сделав из них длинные аллеи, в начале которых был вкопан невысокий столбик с номером. Эти столбики зарыли в землю, чтобы люди с их помощью находили то, что должны были знать и без них, но растерянные лица все равно встречались при входе, ведь такова наша природа, и мы очень часто забываем тех, чья частичка крови течет в нас самих.

Мой отец уверено шел, спускаясь вниз по главной аллее, словно он был здесь не первый раз, и его неторопливая походка только подтверждала это. Но что он мог здесь делать, для меня до сих пор оставалось большим вопросом, звенящим в моих мыслях снова и снова, и для этого ответа мне оставалось лишь проследовать за ним, прибавив шаг.

Поднявшееся в небо солнце освещало это место, придавая еще больше красок искусственным и живым цветам, оставленным здесь ради памяти, но иногда эта память была уже выцветшая и завядшая, о чем говорили их побледневшие тона, которые все равно пытались сиять в лучах этого огненного шара. Тысячи глаз сейчас смотрели на меня с каменных плит, под которыми была их конечная точка, но им был важен не я, им было важно, кто войдет в эти черные огромные ворота, ведь это может быть кто-то из их близких, забывший на несколько лет отдать им дань памяти. Так бывает, что мы забываем даже тех, кто был безумно дорог нам, оправдывая себя своими мыслями, где мы вроде как помним, но всегда находим тысячу дел в свой свободный выходной день, из которого мы могли бы легко отдать несколько часов памяти, сев в машину и приехав к этим вечно ждущим глазам. Но мы заняты, мы всегда очень заняты, и так спешим жить, что даже смерть не в силах нас образумить; забывая о самом главном, что когда-нибудь и наши глаза будут вечно ждать, застыв в отшлифованном мраморе.

Мой отец продолжал идти по дороге, усыпанной с обеих сторон именами и фамилиями, так ни разу и не оглянувшись, я даже не мог окликнуть его, ведь в этом месте так легко нарушить тишину, и это право было дано только черным, словно облитых смолой воронам, облюбовавшим верхушки редких деревьев. Они, словно назначенные кем-то сверху сторожа, присутствовали в каждом из таких мест. Восседая выше наших голов, наблюдая и каркая, будто обсуждая то, что было видно только им, они были и здесь, и нам оставалось лишь смириться с этими пронзительными звуками.

Шаг за шагом я становился все ближе к отцу, и когда нас стало разделять всего несколько метров, он вдруг резко остановился, так и не взглянув назад. Даже сквозь плотный темно-синий пиджак мне было видно, как напряглась каждая его мышца, выпрямив его осанку как у вышколенного военного, что сделало его выше на несколько сантиметров. Мгновенье и его прямая спина развернулась ко мне в пол оборота, и сейчас я отчетливо мог видеть часть его лица, на котором солнце высветило все его морщины, разбавив их блеском немного прищуренных глаз. Его седая голова была развернута в сторону свежей могилы, у которой не было ни ограды, ни памятника, а был лишь высокий деревянный крест, в подножье которого лежали венки с черными лентами.

«От друзей»… «От любимой»… «От папы и мамы»… Множество живых цветов, которые еще не успели завянуть, закрывали собой каждый сантиметр этого холма из песка, словно разноцветным одеялом, из-под которого был еле виден угол рамки с фотографией.

Шаг… еще один… и я уже стоял рядом со своим отцом и мог дотронуться до него рукой, но, так же как и он, не мог оторваться от того, что было в метре от наших ног.

Секунда нашего молчания была подобна вечности, но даже у вечности бывает свой срок, и наши взгляды на эту вечность под цветным покрывалом были абсолютно разными.

Я никак не мог понять, что он делает здесь, и почему его глаза смотрят вниз, будто вокруг больше ничего не существует, и на этом поле из мрамора есть только он и тот, кого закрыло этим одеялом. Я никогда не видел его лицо таким, что сейчас, каждая его морщина была отчетливо прорисована, а глаза, ни разу так и не моргнувшие, словно не живые, были двумя впалыми блестящими горошинами, застывшим отражением того, что было у него внутри. Я смотрел на него и хотел окликнуть, взять его за руку и оторвать этот печальный взгляд, чтобы вновь увидеть того, кого знал, но я не мог пошевелиться, стоя сбоку, всего лишь в метре. Меня словно парализовало, и мои руки и ноги больше мне не принадлежали, а мой голос просто исчез, раздаваясь криком лишь у меня внутри и оставляя между нами эту пугающую тишину. Тишина – это слово стало для меня роднее всего, и тот, кто ее нарушал, сейчас тоже принял эти правила, делая вид, что меня нет, а я был, я стоял рядом и смотрел… смотрел и ждал…

Отец медленно наклонился, присев на корточки, его пиджак коснулся земли, он положил правую руку на это цветное покрывало, словно хотел почувствовать, как под ним бьется чей-то пульс. Но под ним был лишь песок, безжизненный и бездыханный, как все вокруг, и он не мог исполнить этот стук, который дается нам еще в утробе матери, и отнимается, сделав два или миллион ударов, не сказав нам об этом ни слова. Под этой конечной вершиной не было ничего, и тепло его ладони могли почувствовать только цветы, которых бог не наградил сердцем, но наградил жизнью, и теперь их увядающий цвет стал отличным дополнением смерти, придав ей особый смысл и укутав ее красками. Красный, зеленый, белый, желтый, синий – эти цвета окружают нас каждый день, и мы дарим их, чтобы сделать кого-то счастливее, совсем не думая, что принесем их в дань памяти, ведь так сложно предположить, как человек, улыбавшийся тебе пять минут назад, в миг исчезнет, оставив после себя лишь воспоминания. Смотря на то, как мой постаревший отец держит свою руку над этими красками изобилия цветов, я не мог предположить, что увижу под ними.

Мое время остановилось, и мне оставалось лишь ждать, когда он откроет фото. Его взгляд так же, как и мой, был прикован к нему, но, в отличие от меня, он знал, кто на нем, и совсем не спешил убрать с него цветы, оставляя этот торчащий уголок как часть другого мира, мира прошлого, у которого уже не было будущего.

А что было у меня? Я пришел за ним, чтобы он выслушал меня, а оказалось все совершенно наоборот, и теперь нужно было слушать мне, пускай всего несколько слов, но я должен был их услышать…

Секунда длиною в вечность стала для меня самым большим моим откровением, от которого уже ничего не зависело, но я сохранил это чувство настоящего до сих пор, вспоминая, как каждая клеточка моей души верила в жизнь.

Словно услышав мои мысли, отец потянулся к фото, нерешительно поднеся к нему еле сдерживаемую от дрожи руку. Время застыло на месте, я мог легко рассмотреть каждую частичку солнечного луча, падающего на нее, и в это мгновение все, что сжимало мой голос, вдруг отступило, вырвавшись из меня лишь одним словом… Отец!..

Это слово пронеслось по этой алее из мрамора, но ничего не изменив, как крик немого вернулось ко мне эхом без ответа.

Момент моей истины настал, и в следующий миг я увидел эту открытую рукой моего отца фотографию, с которой на меня смотрели молодые счастливые глаза молодого парня, те глаза, которые я видел в своем отражении…

Тысячи электрических разрядов вперемешку с безумным холодом пронеслись по каждому сантиметру моей души, вставляя перед моими глазами картинки прошедшей недели, в которой меня уже не было, и все, что происходило со мной, было самым большим обманом моего разума. «Этого не может быть!.. Это всего лишь сон, и я сейчас проснусь!..» – кричало все внутри меня, но чем дольше я смотрел на это фото, тем я больше понимал, что это реальность.

«Отец!.. Ответь мне!.. Скажи хоть слово!.. Отец!» – слова переходили в крик, я мог отчетливо услышать свой голос, но его слышал только я, и белая седая голова моего отца оставалась без движенья.

Он медленно поднялся, все так же смотря на мое фото, повторяя что-то шепотом снова и снова, и лишь по губам я смог прочитать эти два слова, значение которых я понял лишь потом.

– Сын, прости… Прости меня, сын… – вновь и вновь он повторял их как какой-то заговор, и я увидел, как его руки начали дрожать еще сильней, что он уже не мог их сдерживать. Эта дрожь была подобна болезни, медленно захватывающей его тело, но что-либо сделать я был уже не в силах. Мне нужен был всего лишь шаг, чтобы обнять его, сказать ему: «Пап, я здесь…», но этот шаг был длиною в вечность, до осознания которой мне оставалось всего немного.

Вспышками моя память возвращала меня в мое прошлое, как будто я отматывал отснятое кино назад, дубль за дублем, останавливаясь на том моменте, где мне казалось, все было настоящим, но это было всего лишь иллюзией, в которой каждому была отведена своя роль. Перед моими глазами застывали моменты моего заблуждения вперемешку с моментами моей истины, и только сейчас все начинало раскладываться по полочкам, указывая мне на правду, которую я уже не мог исправить.

Я вспоминал, как всего лишь день назад я стоял под дождем, которого совершенно не ощущал, смотря в глаза Вики сквозь прозрачное стекло ее машины. Как она смотрела на меня в ответ, что мне казалось, еще мгновенье, и все это кончится, как наши руки стали одним целом, как я ждал чуда, которому было невозможно сбыться, как я верил в это и уехал, посчитав, что она от меня просто отказалась. Тот ее взгляд был устремлен в пустоту, и напротив меня сидела потерянная маленькая девочка, выплакавшая тысячу слез, жизнь которой остановилась вместе с моим сердцем, а не та бесчувственная, надменная леди, которую я так хорошо представлял, приняв эти правила игры своего разума. Тогда, перед ее глазами были только воспоминания, в которых я еще был настоящим и улыбался ей, сидя на своем мотоцикле на том же месте, где и всегда, но в настоящем меня уже не существовало, и только память могла ей подарить хоть немного этого тепла.

Я вспоминал Сашку Испанца, его прозрачный безвкусный ром и многочасовую беседу, в которой я слышал его, а он слышал меня, но стол, за которым мы сидели, так всю ночь и простоял пустым, а мы лишь продлили друг другу жизнь, не ведая то, что было на самом деле. Если бы я тогда уехал раньше, последовав за Пашкой, я бы увидел совершенно другого Испанца, чье бездыханное тело лежало на обочине в окружении бригады скорой помощи и множества зевак, но я этого не сделал, и теперь у меня оставалось лишь мое: «Если бы…».

Если бы это… Если бы то… как много оно значит в наших жизнях это обычное, бесконечное: «Если бы», и быть может он до сих пор так и скитается по этому городу миллионов судеб, веря в свою жизнь, как и тот старик из вагона метро, день за днем едущий по одному и тому же маршруту в свою вечность.

Но для меня это все оставалось настолько реальным… тот старик… Сашка… Федор из больницы и врач, я вновь поверил в это как в настоящее, и голос внутри меня начинал снова кричать… Я забыл!.. Врач!.. Он отвечал мне!.. Это все ошибка!.. Это дурной сон, и я сейчас проснусь!.. Но это не было сном, это была моя, настоящая реальность, в которой я уже не мог себя обмануть, разглядев ответы в бреду пьяного, чей брат Федор, почувствовав свою смерть, увидел ее в моем лице, и, смирившись, тихо ушел.

Перед моими глазами менялись картина за картиной, то утро, когда я увидел Вику на пороге своего дома с сумкой, набитой моими вещами, и то, как мимо меня прошла моя мама, не сказав ни слова и оставившая эту сумку на месте, словно ей было все равно. Я вновь увидел те рассветы, которые встречал уже в одиночестве, и вечно закрытую дверь в мою комнату, куда не решались войти мои родители, лишний раз огородившие себя от новых слез. Все это было очередной фальшивкой моего разума, и я не видел того, что происходило за дверью родительской спальни, а там была убитая горем женщина, на тумбочке которой стояло мое фото, и теперь она могла тихо разговаривать только с ним, рисуя в своей голове мечты, что я просто уехал жить в другой город.

Отец… Мама… Виктория… Пустая палата… Сашка и Федор… Большой и тот старик – все пульсировало перед моими глазами, выдавая места и действия, связанные с каждым из них, но среди всего этого я не мог разглядеть самого главного, тех нескольких часов и того момента, когда я перестал дышать, хотя это было уже неважно, и под моими ногами было отличное тому подтверждение в черной рамке, с именем, фамилией и датой.

Мой отец еще несколько минут смотрел на это фото, борясь с дрожью в своем теле и все же одержав над ней верх, я вновь увидел, как его крепкая спина выпрямилась в знакомой мне осанке, а руки снова стали неподвижны. За все это время он так ни разу и не оглянулся, смотря на эти метры земли, усыпанные цветами, как на самое большое свое поражение, где ставка была не только моя жизнь, а еще жизнь мамы и его самого.

Он оказался первым, кто услышал тот звонивший монотонный мужской голос, назвавший ему мое имя, фамилию и адрес с сухой формулировкой «Соболезную», и последним, кто поверил, не решаясь войти за ту стальную дверь, откуда веяло холодом, храня каждую минуту как надежду на то, что это ошибка. Он был моим отцом, впервые показавшим мне двухколёсное чудо, и сейчас каждую минуту проклиная себя в душе за мой выбор, он брал на себя ответственность за все, но этот выбор сделал я сам, и теперь в метре от меня лежал его итог. Итог заигравшегося молодого юнца, поставившего на кон самое важное, что он должен был сберечь, счастье любимых глаз, в которых он видел свое отражении, но он проигрался и больше никогда этого не увидит…

Гром, словно тысяча барабанов, разом забили в один слаженный такт, раздался за моей спиной, отрывая меня от этой ужасающей тишины, в которую я погрузился с головой, теряя грань между воспоминаниями и реальностью. Это был ни с чем несравнимый гром, гром мощи, последний звук, что я услышал, и который я мог с легкостью узнать из миллионов похожих. Взглянув назад, я увидел, как за нашими спинами стоит мой мотоцикл, поблескивая на этом солнце своими горящими фарами, словно двумя глазами, чей звук должен был распугать наблюдающих за всем здесь черных, как его пластиковые бока ворон, но они просто не слышали его и оставались все так же неподвижны. Для них его больше не существовало, как и меня, и то утро было совершенно обычным, тихим и безлюдным, как множество таких же, а единственным, кто мог их напугать, был мой отец, но ему до них не было никакого дела, ведь его мысли были очень далеко.

Все, что осталось от моего неодушевленного друга в тот роковой день, это груда покореженного металла вперемешку с кусками разбитого пластика, вся эта масса с легкостью поместилось бы в большую картонную коробку, но так и оставалась лежать в углу нашего гаража в ожидании всевозможных экспертиз и осмотров. Эта груда железа перестала быть моей историей еще на том проспекте, где я не смог уйти от столкновения и был выброшен на встречную полосу как подкошенный солдат, не добежавший до укрытия и накрытый шквальным огнем. Но я не был солдатом, и это была не война, где ты четко знаешь, кто твой враг, меня окружали такие же люди, как и я, где каждый из них мог стать той пулей, несознательно или осознано выпущенной мне в самое сердце. Я забыл об этом, и, заигравшись, доверился случаю, выбрав его как правильное решение и совершенно не думая о таком итоге, теперь мне приходилось смотреть на слезы своего постаревшего отца, а не на улыбку своей молодой жены, так и не одевшую не купленного кольца.

У смерти нет различий, она всегда одинока, будь ты старик или совсем юнец, будь ты женат или холост, ты не знаешь, в какую секунду она придет за тобой, но, делая свой выбор, ты можешь предугадать последующие случайности, а от них зависит вся твоя жизнь.

Я не смог вспомнить лица человека, чья машина невольно стала моей пулей, передо мной были лишь испуганные глаза его дочери, сидящей на пассажирском сидении. Большие, светлые испуганные глаза еще совсем ребенка было последним, что я смог вспомнить, и эти глаза сейчас вновь смотрели на меня как с остановленного кадра фильма, где через секунду должен был раздаться детский крик, но его я уже не услышал…

Возвращаясь в свою новую непривычную реальность, где всего лишь в нескольких метрах от меня по-прежнему стоял мой отец, а где-то далеко была моя мама, Вика, мои друзья, я не знал, что меня ждет дальше, и единственное, что у меня осталось, это был он, блестящий, красивый, рычащий, молчаливый друг, который, где бы я ни был, всегда будет со мной, появляясь из ниоткуда и исчезая в никуда. Он стал со мной одним целым, тем моим выбором, который я сделал еще в детстве…

Я больше не хотел кричать от своей безысходности за те несколько минут моего откровения, я все понял, и теперь мне оставалось только свыкнуться с новой реальностью. Единственное, о чем я мог просить, но не знал кого – несколько секунд жизни, чтобы мой отец вновь меня увидел. Но чудес не бывает, и вскоре я провожал его неторопливую походку, стоя на том же месте, куда он меня привел. Я не смог попрощаться с ним и провожал его медленно удаляющийся силуэт, говоря ему вслед слова, которые должен был сказать еще давно, но всегда откладывал, а сейчас…

Такова жизнь, и мы так спешим ее прожить и все успеть, что очень часто откладываем важные слова для своих близких в дальний ящик, а когда приходит время их сказать, мы просто молчим, забыв об их существовании, и вспоминаем только тогда, когда уже поздно. А это поздно может наступить в любую секунду, не спросив на это у вас никакого разрешения.

Фигура моего отца становилась все меньше и меньше, пока вовсе не скрылась за черными воротами, и я вновь остался один.

Ключ… Зажигание… Пуск…

Заблуждения… Они преследуют нас всю нашу жизнь…

Кто-то заблуждается в том, что он любим… Опоздав к финалу измены всего на пять минут… Кто-то заблуждается в своей власти… Думая, что заискивающие взгляды это прямое тому подтверждение, а не обычный цинизм или страх… Кто-то заблуждается в том, что он душа компании… Не зная о том, что все его считают обычным шутом…

Этот список можно продолжать бесконечно… Но самое страшное заблуждение в жизни… Сама жизнь… Ведь многие думают, что живут… А на самом деле уже давно лишь существуют…