Текст книги "Могила Ленина. Последние дни советской империи"

В общем, я написал репортаж о нашей встрече. Через несколько месяцев Иванов получил серьезный аванс от каких-то зарубежных издателей. И готов был рассказать все. Спал ли он с Килер? Украл ли секреты Военного департамента? Конечно, писал Иванов. Конечно!

Спустя несколько месяцев во время нескончаемой пресс-конференции в МИДе кто-то тронул меня за плечо и сказал, что мне звонят по очень важному делу. Звонил генерал Карбаинов из Центра общественных связей КГБ. Он спросил меня, не хочу ли я побеседовать с Эдвардом Ли Ховардом.

Ховард был первым оперативником ЦРУ, перешедшим на службу в КГБ и сбежавшим в Советский Союз. В 1983-м его уволили из ЦРУ превентивно: он не прошел несколько тестов на полиграфе, касавшихся его личной жизни. Кроме того, ЦРУ было убеждено, что Ховард сдал несколько ценных агентов в Москве, в том числе одного авиационного эксперта, которого в результате казнили за шпионаж. Перебежчиком Ховард стал в 1986 году: просто “зашел” в советское посольство где-то в Восточной Европе – вероятно, в Будапеште.

Карбаинов попросил меня отправиться домой и ждать в полдень звонка, чтобы “все подтвердить”.

Я был дома уже через пять минут. Звонок раздался ровно в полдень.

– Знаете часы с кукушкой на “Меже”? – спросили меня. “Межой” иностранцы называли гостиницу “Международная”. – Встретимся завтра под часами с кукушкой в 10:30 утра.

Я успел только ответить “Окей”, и связь оборвалась. Как всегда в таких случаях.

Значит, мне опять предстояло увидеть, как жизнь подражает низкопробным романам. Или наоборот. Разумеется, устраивая интервью с The Washington Post, Ховард и, должно быть, КГБ изображали разведывательную деятельность на “международном уровне”. Но все это выглядело, надо признать, крайне глупо.

Утром в субботу, точно в назначенное время, под чудовищными часами с медным кукарекающим петухом ко мне подошел человек – не низкий и не высокий, не худой и не толстый, не красивый и не уродливый. Он похлопал меня по плечу.

“Привет, я Эд Ховард, – сказал он. – Рад встрече. Пойдемте”.

Гостиница “Международная” в эпоху гласности была, пожалуй, единственным местом в Советском Союзе, напоминавшим типичную деловую Америку. Здесь были “переговорные зоны”, атриум со стеклянными лифтами, магазины с разноообразными товарами и рестораны с разнообразными блюдами. Совершенно не похоже на Россию.

“Мне здесь нравится, потому что напоминает торговые центры у нас, – объяснил Ховард. – Иногда я здесь обедаю, наверху, в немецком пивном ресторане, и мне очень нравится кафе-мороженое”.

Ховард устремился к выходу – быстрым коротким шагом, как киллер после исполнения заказа. Он заметно нервничал. Однако на бег не переходил и не прятал лица. В холле гостиницы было полно иностранцев – в основном усталые бизнесмены, бесцельно слонявшиеся по вестибюлю в ожидании очередной встречи. Такие рыбки гуппи в аквариуме. Может быть, кто-то из них и мог узнать Ховарда как героя давних скандальных публикаций, человека, который “сделал” ФБР и ЦРУ, ушел от их слежки в Нью-Мексико и спокойно отправился в советское убежище. А может, вообще никто не узнал. Внимания на него не обращали.

Как было возможно, чтобы перебежчик, человек, которого подозревали в передаче КГБ государственных тайн, мог спокойно появляться на публике? Я спросил об этом Ховарда. Неужели он не боится, что какой-нибудь агент ЦРУ из американского посольства его поймает? Или его вдруг опознает какой-нибудь торговец микросхемами из Такомы? Покажет на него пальцем и скажет: “Эй, да ты же…”

“Никогда, – ответил Ховард. – Опросите тысячу людей на улицах Вашингтона или любого обыкновенного американского города типа Кливленда: «Кто такой Эд Ховард?» Вам 999 из тысячи не ответят, а уж тем более не скажут, как я выгляжу”.

А ЦРУ?

“У них и так есть чем заняться”.

На подъездной дорожке Ховард шагнул к черной “Волге” и открыл заднюю дверь – на таких машинах обычно ездили средней руки партийные чиновники, военные и люди из КГБ.

“Едем на дачу”, – произнес Ховард на ужасном русском. Водитель-кагэбэшник, без сомнения, хорошо говоривший по-английски, выехал на Кутузовский проспект и взял курс на юго-запад. После того как мы свернули с шоссе, всю дорогу до дачи водитель намеренно петлял, проходя повороты на скорости, от которой ухало в животе, и поглядвая на нас в зеркало.

Ховард закатил глаза.

“Обратно не надо ехать этой дорогой, – сказал он. – Какой в этом смысл?” Водитель, хоть и был явно не просто шофером, все же удостоил Ховарда кивком.

Подмосковная местность в районе Барвихи, по крайней мере в той ее части, где жил Ховард, была застроена обычными дачами вперемешку с высоченными кирпично-стеклянными особняками советской элиты. Недалеко от Ховарда в монструозном многоэтажном доме жил Илья Глазунов, прославленный антисемит и художник, чья популярность намного превышала его талант. Другими обитателями поселка были сотрудники КГБ, партийцы, отставные генералы.

Мы подъехали к довольно изящному двухэтажному кирпичному дому за забором. Во дворе стояло два навеса для машин – один для “Волги”, второй для собственного Ховарда “вольво”. В небольшом коттедже на участке Ховарда жила пара пенсионеров: женщина готовила и убирала в доме, мужчина ухаживал за садом, выращивал яблоки, клубнику, розы и картошку. Они называли Ховарда “Иван Иванович” – все равно что “никто”. За домом стояла будка охраны. Здесь за Ховардом денно и нощно наблюдали двое молодых кагэбэшников. В ворота был вмонтирован инфракрасный датчик, сигнализировавший о непрошеных гостях. Ховард, у которого была еще просторная квартира в арбатских переулках, пренебрежительно заметил, что хозяева дачи – бестолковые разорившиеся русские. Он указал на окно второго этажа: “Они там даже не достроили дом. Как водится здесь. Наверное, на то, чтобы доделать, денег не хватило”.

Дом был обставлен добротной, хоть и скучной советской мебелью и оснащен новейшим западным видео– и аудиооборудованием. Две спальни, большая гостиная, терраса и кабинет. Высота потолка в гостиной была под восемь метров. Библиотека у Ховарда была скудная: “Ленин: жизнь и труды”, Библия, “Русский язык для всех” и триллер Лена Дейтона. Ховард сказал, что забирает в городе USA Today и Newsweek, а КГБ оплачивает ему подписку на National Geographic, Money и Computer World. Чтобы убить время, Ховард играл в шахматы с охранниками или смотрел фильмы – видеокассет у него было три сотни. В кабинете на галерее над гостиной у Ховарда были два компьютера. Их он использовал для своей работы “экономическим консультантом” в одном из банков. Еще он часами играл в компьютерные игры. “Вот моя любимая: SDI, – сказал он. – Американская. Суть в том, что КГБ захватил власть в стране и собирается напасть на Запад. Нужно бороться с КГБ. Я всегда выигрываю. А мои друзья всегда проигрывают”.

В бедной стране Ховард жил как паша, главным образом за счет КГБ. “Мне здесь комфортно”, – сказал он тоном стоматолога, старающегося отвлечь вас от мыслей о том, во сколько ему обошлась комната отдыха. По словам Ховарда, он получал 500 рублей в месяц в институте и “жалкие” комиссионные в валюте от банка. Он имел возможность отовариваться в магазинах для дипломатов, где покупали продукты иностранцы. Но он отрицал, что КГБ платил ему за информацию или просто за роль живого трофея.

“Когда я сюда приехал, у меня был чемодан с одеждой, и все, – рассказывал он. – Когда я пошел на работу, они сказали: проследите, чтоб у парня была приличная одежда. Так сказал Крючков. Мне дали денег на одежду. Может, пару тысяч рублей. В первые три месяца, пока мои дела не наладились, они помогали мне деньгами – рублями. Денег было не очень много. Не хочу называть точную сумму”.

Приставленные к нему охранники и “топтуны” его не беспокоили. “КГБ отвечает за мою безопасность. Они подходят к делу серьезно. Бывает, они меня ругают: мол, почему легкомысленно относитесь к своей безопасности. Но это мое решение. Я сам решил отвезти вас сегодня к себе на дачу. Крючков сказал: «Это ваше решение». Им это не понравилось, но они сказали, что отвечать буду я. У нас хорошие отношения, я уважаю их за эту работу по обеспечению безопасности… До тех пор пока они дают мне свободу действий – нет, это плохое слово, – пространство для маневров, разрешают общаться, с кем я хочу, делать, что хочу, меня все устраивает. А они мне все это позволяют”.

Ховард уверял, что ему даже разрешают свободно путешествовать. За последние четыре года он якобы побывал в Восточной Европе, в Никарагуа, на Кубе, в Мексике, Франции и Канаде – “просто для удовольствия”. По его словам, он съездил к жене и сыну в Миннесоту и даже добрался до Кубы. Я подумал, что он наверняка бахвалится, врет из каких-то своих темных шпионских соображений. Когда я сказал ему об этом, он забавно вскипел.

“На Кубе чертовски приятные пляжи! – заявил он. – Вы вот бывали на Кубе, видали эти пляжи?”

Ховард родился в маленьком городке в Нью-Мексико и вырос на романах о Джеймсе Бонде. Он работал в Корпусе мира[122]122
  Корпус мира – правительственная гуманитарная организация США, действует на волонтерской основе, занимается оказанием помощи бедствующим странам. Время от времени организацию обвиняют в шпионаже; так, в 2002 году была прекращена ее деятельность в России.


[Закрыть] в Колумбии и в Агентстве по международному развитию[123]123
  Агентство по международному развитию (US AID) – государственное агентство США, обеспечивающее гуманитарной помощью бедствующие страны и занимающееся, в частности, поддержкой торговли и демократии. Также не раз обвинялась в поддержке политических интересов США, в первую очередь на Кубе.


[Закрыть] в Перу. Так он пристрастился к путешествиям (и к дешевому кокаину). В 1980 году в возрасте 28 лет он прошел собеседование в ЦРУ. “Признаю, был в этом такой авантюрный дух”, – вспоминал он о своих прежних представлениях об агентах ЦРУ. “Но потом, пообщавшись с людьми из нашей Заграничной службы, я сказал себе: да они такие же парни, как мы! Любят вечеринки”.

Получив диплом магистра делового администрирования в Американском университете[124]124
  Частный университет в Вашингтоне, округ Колумбия.


[Закрыть], Ховард решил стать разведчиком, специализирующимся на экономике: “совать нос в чужие банковские счета и все такое прочее”. Но вместо этого в 1982 году ЦРУ начало готовить его к переброске в Москву. “Когда я сказал однокурсникам, что меня отправляют в Москву, они рты пооткрывали. «Ого, Большая М!» Я подумал: ладно, разберусь с Москвой и потом сам скажу, куда мне хочется поехать – вот хоть в Цюрих”. Несколько месяцев Ховард проходил тренировки в Виргинии и Вашингтоне. Он изучал, как закладывать тайники и как уходить от слежки, прятать в деревяшках пленки и долго не моргать. Ему объяснили, что такое “замоченный” (так русские говорили об убитом агенте), “медовая ловушка” (женщина, соблазняющая объект вербовки), “ворон” (гомосексуальный мужчина, занимающийся тем же). Ему рассказали, что ЦРУ хранит имена “живых агентов” в Москве в раздельных черных конвертах в сейфе, в подвальном помещении.

Обо всем этом Ховард вспоминал с нежностью: “Райское было время, отличное”.

Но затем он провалил тесты на полиграфе и был вынужден уволиться. Согласно источникам в ЦРУ, которые цитирует Дэвид Уайз в книге “Сбежавший шпион”, Ховард начал странно себя вести. Он звонил в американское посольство в Москве и оставлял сообщения для начальника резидентуры ЦРУ. Позже он признался, что, стоя напротив советского консульства в Вашингтоне, раздумывал, не пойти ли туда с предложением своих услуг. Он неизвестно зачем ездил в Вену – идеальное место для шпионажа из-за своего географического положения в центре Европы и исторического опыта города, разделенного на части в эпоху “Третьего человека”[125]125
  “Третий человек” – американский фильм 1949 года по одноименному роману Грэма Грина. Действие романа и фильма происходит в послевоенной Вене, разделенной на четыре зоны оккупации.


[Закрыть].

Когда ЦРУ заставило Ховарда уволиться, выяснилось, что у него были серьезные проблемы, в частности с алкоголем. Во время нашей встречи в гостинице, он держал в руке пакет с двумя бутылками. “Это для гостей”, – пояснил он.

“Думаю, я пил из-за стресса, особенно когда работал в ЦРУ, – говорил он. – Ну и здесь я тоже не сразу приспособился. Понятное дело. Теперь я все больше пиво пью. Я осознал, что крепкий алкоголь меня срубает. Это уже большой шаг. В последний раз, когда я напился, у меня была депрессия”.

О Ховарде сообщил перебежавший в Америку советский шпион Виталий Юрченко, и только тогда ЦРУ поделилось сведениями с ФБР и за Ховардом установили слежку. Он в то время жил в Санта-Фе и работал в законодательном собрании штата Нью-Мексико. В ЦРУ Ховард обучился методам обнаружения слежки и ухода от нее, так что он скоро понял, что за ним следят. Своих “топтунов” он называл “сапожниками” и “идиотами”. “Вокруг моего дома все время ездил один и тот же парень. Серьезно! Или вот понадобилось мне полететь в Сиэтл. Одни и те же люди летят со мной в Лос-Анджелес, потом в Сиэтл, а потом обратно в Санта-Фе”.

По уверению Ховарда, пока в июне 1986 года он не получил политического убежища, он никогда не контактировал с КГБ. Из-за постоянного психологического давления и регулярных запоев он, в конце концов, решил, что больше не может оставаться в Соединенных Штатах. В сентябре 1985-го он совершил побег, вновь воспользовавшись навыками, приобретенными в ЦРУ. Вечером 21 сентября они с женой ехали в джипе, за рулем была жена. Ховард выкатился из машины, а на его месте воздвигся манекен. Ховард бежал. В то время, пока длилось его путешествие по Америке и Европе, закончившееся в Советском Союзе, его жену Мэри допрашивало ФБР. Как пишет Дэвид Уайз, Мэри призналась, что ее муж имел на счету в швейцарском банке сумму в 150 000 долларов, а также закопал где-то ящик для патронов с крюгеррандами[126]126
  Золотая монета ЮАР, в 1980‑е была запрещена к ввозу в США в связи с южноафриканской политикой апартеида.


[Закрыть] и серебряными слитками. Кроме того, она показала, что Советы оплатили ее мужу поездку в Вену в 1984-м. Все это ставило под большой вопрос утверждение Ховарда, что до получения статуса беженца он ни разу не контактировал с КГБ. Но каждый раз, когда я заговаривал с ним об этом, он отводил глаза и говорил: “Давайте не будем о 85-м”.

Когда речь заходила о США, Ховард упоенно злорадствовал при малейшей возможности. Он радовался, узнав, что КГБ начинил “жучками” американское посольство в Москве, и прямо ликовал, когда американские морпехи влипли в историю с советскими агентками, имевшими прозвища вроде Большая Рая. “По мне, так это просто комедия, обхохочешься. В итоге-то, кажется, всего одного парня посадили. А остальные что, обычные молодые ребята-пехотинцы, кровь горячая, сперма в голову ударяет. Ну поразвлекались с советскими девчонками. Ха-ха-ха!”

Временами Ховард вел себя так, будто интервью было для него выполнением неприятного задания. Но иногда он оживлялся, особенно когда говорил о собственной невиновности. Странно было слышать, как он рассуждает о других шпионских скандалах – например, о семье Уокеров, шпионов из военно-морского флота США, которые продавали советам шифры и другие важные военные тайны. В его оценках осуждение, ригоризм смешивались с моральным релятивизмом. “Конечно, они должны ответить за свои преступления! Но в этом деле, в разведке, никогда точно не скажешь, что там преступление, а что нет. Может быть, я пытаюсь как-то себя выгородить, но, понимаете, это зазеркалье. Там трудно быть моралистом…”

За окном тянулось серое субботнее утро. Поначалу Ховард добросовестно играл свою роль. Он даже цинично отзывался о пиар-кампании “хорошего КГБ”: “Советую американцам верить этому так же, как цэрэушной пропаганде”. Но постепенно роль начала Ховарда тяготить. Он сам себя утомлял, устал от собственной легенды. В конце концов, он был просто статист, мелкая сошка в большой игре сверхдержав. И потом, холодная война закончилась, разве нет? Кому был нужен Эд Ховард? Он не был Кимом Филби или Джорджем Блейком. В его истории не было никакой, даже самой извращенной романтики. Он не принимал решения “выйти на свет” ради идеалов или ради богатства. Он нарушил присягу и, вероятно, продавал секреты по большей части из страха и мести.

Мы вернулись в Москву и пообедали в том самом немецком пивном ресторане на втором этаже “Международной”. Ховард с мрачным видом ковырял жареную курицу. Вокруг него сидели смеющиеся бизнесмены. Они поднимали пивные кружки и говорили о возвращениии в Копенгаген, Париж, Лондон. Они радовались, что скоро вернутся домой.

Ховард сказал, что обдумывает возможность поселиться в будущем со своей семьей в “нейтральной стране”. “Русские не запрещают мне строить такие планы, – сказал он. – Мне по-прежнему кажется, что это вполне возможно”. В то же время у него “в материальном плане есть все, что нужно”. В том числе бесплатный абонемент на теннисный корт ЦК.

Вторая спальня на его даче была завалена большими плюшевыми зверями и прочими игрушками. Они предназначались сыну Ли. Пока что Ли Ховард знал только, что его отец занимается в Москве “финансами”. “Наверное, однажды мне придется все ему рассказать. Не знаю, в каком возрасте, но придется, – говорил Ховард. – И он, оценивая эту ситуацию, будет примерять ее ко мне, будет решать, хорошо ли я с ним обращался, как я его воспитывал, любил ли его. И когда его у него пройдет шок, я уверен, отношения у нас снова наладятся. Ну вот посмотрите на сыновей Кима Филби. Они регулярно его навещали. На похороны к нему приехали, ну и вообще”.

Эдварду Ли Ховарду больше нечего было сказать. Пора было возвращаться на дачу. “Наверное, они позвонят вечером, спросят, как прошло”, – предположил он. Вероятно, “они” это и так знали. Заботило ли их это хоть сколько-то? Через несколько дней я позвонил Ховарду, он был мертвецки пьян. Он не понял, кто ему звонит.

Сахаров всегда говорил, что по сравнению с высшими партийными чиновниками сотрудники КГБ были сравнительно честными и образованными людьми. Возможно, им даже можно было привить тягу к реформированию. Сахаров рассуждал так: аналитики и агенты КГБ много ездят по миру и много читают. Они лучше всех других представляют настоящее, отчаянное положение дел в СССР, а также жизнь за его пределами. В этих рассуждениях была логика, но в их справедливости я убедился, только проведя целый субботний день в кинотеатре “Октябрь” на проспекте Калинина[127]127
  Ныне улица Новый Арбат.


[Закрыть], на учредительном съезде “Демократической платформы” – либерального крыла партии.

Утро проходило предсказуемым образом: ожидаемый набор докладчиков выступал с ожидаемым набором речей. Шел июнь 1990 года, до XXVIII съезда КПСС оставались считаные недели, и ни для кого уже не было новостью, что в партии есть демократы. Большинство главных российских реформаторов, и тот же Ельцин, оставались членами партии. И вдруг произошло нечто странное. Один из лидеров “Демократической платформы” обратился к собравшимся, чтобы привлечь их внимание к выступлению особого гостя – Олега Даниловича Калугина, бывшего генерал-майора КГБ. У Калугина были резкие черты лица и ледяной взгляд – вылитый герой шпионского фильма. Он напоминал Збигнева Бжезинского в молодости. Калугин говорил без всякой театральности, но сразу завладел вниманием слушателей. Он рассказал о своей оперативной службе в КГБ, среди прочего упомянув посты пресс-атташе в Советском посольстве и заместителя начальника Второй службы Первого главного управления КГБ, то есть контрразведки. Тогда он не стал вдаваться в детали, но позже рассказал мне, что работал со знаменитым семейством Уокеров и был “куратором” Кима Филби в Москве: “Я, сами понимаете, получил свои медали не за успехи в бойскаутском движении”.

Калугин хотел донести до собравшихся простую вещь: КГБ, несмотря на все успехи своей кампании в прессе, по-прежнему наводняло своими агентами предприятия, церкви, творческие союзы и политические группы. В то же время многих офицеров КГБ, особенно младших, можно было назвать “диссидентами”. По крайней мере, у них были фундаментальные разногласия с Владимиром Крючковым, им не нравились его политка и амбиции.

“Роль КГБ не изменилась. Комитет создал себе новый публичный образ, но его суть осталась прежней, – сказал Калугин уже после выступления. – КГБ повсюду, он вездесущ. Это справедливо и сегодня. Пока он остается орудием партии, он будет вести себя так. Мы никого не убиваем за политическую деятельность, но мы можем убить человека с помощью клеветы. Тысячи и тысячи человеческих судеб, карьер, сломаны из-за КГБ”.

Специалист по внешней разведке, Калугин хорошо говорил по-английски, по-арабски и по-немецки. В 1958 году он стажировался в Колумбийском университете и подружился с другим советским студентом – Александром Яковлевым. В Нью-Йорке Калугин даже стал героем публикации в The New York Times. Макс Франкель, много лет спустя ставший ответственным редактором, написал статью о Калугине. Там советский студент был изображен “веселым парнем”, который любил пробираться за кулисы Линкольн-центра и фотографировать балерин, “иногда в не вполне пристойных позах”.

Через несколько дней после выступления Калугина я пришел к нему в гости. Они с женой Людмилой жили в Кунцеве, сравнительно тихом московском районе. Дом был особый, для сотрудников КГБ. Снаружи дежурили черные “Волги”, готовые везти своих седоков на Лубянку и еще бог знает куда. Это была одна из самых приятных квартир, что я видел в Москве. Здесь было много вещей с Запада – латунная собачка, керамическая Золушка, бессчетные сувениры, собранные за годы службы в КГБ.

“С пепельницей осторожнее, – предупредил Калугин. – Мне ее подарил один из настоящих африканских диктаторов”.

Калугин считал себя большим библиофилом. “Взгляните, – сказал он, демонстрируя мне «Раковый корпус» Солженицына, переплетенный в красную кожу. – Я всегда его любил. Специально переплел. Смотрите, какое золотое тиснение”. Еще на полках стояли шпионские триллеры, “Как прожить в Европе на пять долларов в день”, Ахматова, Гумилев и внушительное собрание старых руководств КГБ по дезинформации, в том числе знаменитая “Белая книга”, которой при Брежневе, Андропове и Черненко пользовались, чтобы порочить личную и политическую репутацию отказников. Прохаживаясь вдоль книжных полок, Калугин сказал, что в 1971-м он стал “ответственным” за Кима Филби. “Ким пил как проклятый. Его жизнь катилась под откос. Андропов попросил меня помочь Филби. Я приходил к нему, может быть, раз в месяц. Отвечал за его безопасность и благополучие, пока в 1988-м он не умер. Я первым положил на его могилу венок”. Он показал мне воспоминания Филби “Моя тайная война”. Имелась дарственная надпись: “Людмиле и Олегу с глубокой благодарностью и счастливыми воспоминаниями о наших встречах… Всего хорошего, старик. Ким”.

Соседей Калугина, конечно, “сильно обеспокоило” его выступление на съезде “Демократической платформы”. Крючков, живший в еще более роскошном доме, уже несколько лет имел на Калугина зуб. В 1987-м Калугин передал Горбачеву письмо, предупреждая, что КГБ вышел из повиновения. Он предлагал как минимум вдвое сократить штат КГБ и поставить ведомство под строгий парламентский контроль, “как это делается в цивилизованных странах”. В 1989-м он опубликовал в журнале “Международная жизнь” статью, в которой критиковал заграничные операции КГБ. Имя автора не указывалось: сообщалось только, что это генерал-майор, ранее на протяжении долгого времени занимавшийся дипломатическими вопросами. За три месяца до того, как Калугин “открылся” в кинотеатре “Октябрь”, его отправили на пенсию в 55 лет.

То, что Калугин говорил сейчас о КГБ, было не большим секретом, чем то, что говорил Ельцин о партии. Да и его оценка тесных отношений Горбачева и Крючкова как “дурной знак” тоже не была оригинальной. Но статус Калугина придавал его высказыванием вес, а партийные руководители чувствовали себя уязвленными. Генерал-майор тайной полиции вдруг направо и налево начинает рассказывать, что КГБ по-прежнему остается становым хребтом тоталитарного государства! Не иначе он ведет какую-то хитрую игру. Но зачем? Чего он хочет добиться?

Через две недели после съезда “Демократической платформы” ТАСС передал сообщение: указом президента СССР Михаила Горбачева Олег Калугин лишен звания и государственных наград. Военные, отдавшие приказ о стрельбе по мирным демонстрантам, никакого наказания не понесли, зато решили покарать Калугина[128]128
  Награды и звание были возвращены Калугину после августовского путча, во время которого он выступил на стороне Горбачева и Ельцина. В 1995 году Калугин уехал в США, а в 2003‑м получил американское гражданство. Бывшие коллеги Калугина обвиняют его в предательстве; предателем его называл и Владимир Путин. В 2002‑м Калугин был заочно осужден Московским городским судом за госизмену и приговорен к 15 годам тюрьмы.


[Закрыть]. Это было пугающее событие, а ведь политические заморозки 1990 года только начинались. Горбачев действовал либо по собственному позыву, либо под давлением КГБ – трудно сказать, что хуже. В любом случае Министерство любви продолжало работу.