Текст книги "Русское окно"
Автор книги: Драган Великич
Жанр: Современная зарубежная литература, Современная проза
Возрастные ограничения: +12
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 11 (всего у книги 25 страниц)
Эдина идет по кафе пленительно легкой походкой. Мгновение она всматривается в легкую дымку, поднимающуюся над необозримым городом. Там ничего нет, говорит она Руди, и впечатывает поцелуй в его щеку. Следуют полчаса в кафе, потом они направляются в один из ресторанов Буды. После обеда обходят бутики в «Мамуте». Руди в состоянии представить, как может выглядеть обычный день в жизни, которую ему предлагают. Пример такого дня ясно очерчен, совсем как Пешт с высот Буды. Никаких сюрпризов, день за днем как ряд клавиш. Дыхание равнины невыносимо ни летом, ни зимой, оно душит и давит, кладбищенская торжественность, редкие прохожие похожи на кипарисы.
Разве не от чего-то подобного он бежал? Модистка в провинциальном городке Воеводины, богатая девушка на выданье, узница салона по пошиву свадебных нарядов. Груды женских журналов, переплетенная пустота. Жужжание мух на летней веранде. Иероглифы черных птиц в зимнем небе. Нигде даль не бывает так бесконечна, как в провинции. Холостяк средних лет влюбляется в модистку. Что-то из его влюбленности в эту девушку просачивается в бесцветные газетные тексты, написанные ночью. Лента пишущей машинки «Империал» натянута между двумя черными колесиками. Всего лишь в сотне метров вниз по главной улице катушки ниток подрагивают в ритме, заданном сильными ногами местной красавицы.
Если принимать во внимание каждую деталь, как это делает Каталин, не осталось бы ни одной непрочитанной жизни, думает Руди, глядя в окно кафе на необозримый город в равнине. Точно подмеченная деталь сокращает путь, оберегает от опасных окольных путей, однако кто знает, в какой ловушке он может оказаться, если убережется от ошибочных решений и поисков? Наверное, в момент рождения меняется расположение звезд, каждому предопределяется путь, который предстоит совершить, независимо от того, портновской ли иглой или клавиатурой пишущей машинки. Понимание, что ничто не случайно в этом городе, что все происходящее с ним должно быть именно так и никак иначе, наполняет его гордостью и силой. Тот, наверху, чего-то хочет от него. Он предначертал ему долгий и непростой путь.
Потому и существуют истории, чтобы утешить и укрепить, думает Руди. Подобную историю он услышал несколько дней назад на вечере у Мариэтты. Его внимание привлекло имя: Радое Лалович. Оно было произнесено с сильным венгерским акцентом и больше напоминало пароль, чем имя и фамилию. Из разговора он понял, что этот человек недавно умер, и по этой причине на вечеринку не пришла Соня. Еще одно имя, которое для слуха Руди прозвучало странно. Он спросил, кто такая эта Соня. Младшая дочь Радое. А Радое? Легенда филармонии. Нет, он не был музыкантом, просто заведовал хозяйством. Уйдя на пенсию, он продолжал дважды в неделю являться на репетиции. Старые филармонисты рассказывали легенды о его умении держать все под контролем.
Весной 1948 года Радое бежал из Югославии в Венгрию. Какое-то время он находился в центре внимания, но позже по непонятным причинам отказался от военной карьеры. А биография у него была знатная. Семнадцати лет он бежал в Испанию, чтобы бороться на стороне коммунистов, потом вступил в Иностранный легион, набрался опыта на африканских театрах военных действий и на третий год войны вернулся в Югославию, чтобы присоединиться к партизанам, и прихватил с собой нескольких закаленных легионеров. Они высадились на берег неподалеку от Улциня, ночью, как мавританские пираты. Прошло всего несколько месяцев, и Радое Лалович стал настоящей легендой. Конец войны он встретил в Верховном штабе Тито. После освобождения получил генеральское звание и стал ответственным за безопасность границ северного сектора. Занимал должность военного атташе в Париже. А потом, во время конфликта с Информбюро, Лалович бежит в Венгрию.
Это факты его необычной биографии. Ее обладатель, объявленный изменником, проведет остаток жизни, точнее, две ее трети, в мирных занятиях управляющего хозяйством будапештской филармонии. Руди не мог понять, по какой причине некий высокопоставленный военнослужащий венгерской армии определил беглого генерала армии Тито на гражданскую должность. Укрыли его здесь на некоторое время, а потом забыли? Или это был его самостоятельный выбор?
Начиная с того вечера Радое Лалович время от времени стал гостить в мыслях Руди. При каждом появлении он приносил с собой всю декорацию: мрачные улицы, огромные панно с портретами героев мировой революции, растянутые на фасадах дворцов Пешта, крепкие посетители ночных баров в униформах, полуголые красавицы, дорожки из красного бархата на лестницах государственных учреждений. Руди чувствовал определенную близость с человеком, который хотя и умер и гниет в земле какого-то кладбища в Буде или Пеште, все-таки продолжает жить земной жизнью. Его биография сопротивляется забвению. Ему было интересно, какое сальдо подводил Радое Лалович через пять, десять или двадцать лет. От родственницы Мариэтты он узнал, что Лалович не только ни разу не побывал в Югославии, но и весьма редко рассказывал о своей предыдущей жизни. Не отвечал на письма ближайших родственников, он окончательно покинул свою страну. Отказался от встречи с родным братом, который в начале семидесятых приезжал в Будапешт. Провести жизнь без родного языка, стать островом в венгерском море. Женился он поздно, на флейтистке Эве Захар. Ему было уже за пятьдесят, когда родилась младшая дочка Соня.
У этого неизвестного человека нет ни лика, ни облика, только имя, произнесенное с сильным венгерским акцентом. Прогуливаясь по улицам Пешта, Руди часто останавливается перед высокими дворцами. Разглядывает высокие французские окна, фальшивые балконы с коваными перилами, украшения на фасадах, витражи на роскошных входных дверях и представляет, как эти великолепные здания стояли на этих же самых местах несколькими десятилетиями ранее, когда здесь проходил Радое Лалович. Эти старые декорации поменяли реквизит. Нет ужасающих панно с портретами вождей пролетарской революции на фасадах зданий, русских униформ, грустных витрин. Со всех сторон доносится конспиративный шепот, давит невидимая тяжесть. Это был другой город, тот, в котором жил Радое Лалович, в котором так же летали птицы, вздрагивали стальные конструкции мостов, любовники флиртовали в снятых на час гостиничных номерах, возникали непредвиденные транспортные пробки в городских тоннелях.
И тогда, подумав о любовной истории своих родителей, которая навсегда останется для него тайной, Руди припомнил исповеди Даниэля в первые дни их знакомства, когда он говорил, что всегда существует Некто. Целая армия заговорщиков движется по лабиринтам сознания. Остаются живыми похороненные, и только подергивание уголка губ, едва заметный тик выдает беспокойство на лице виновницы торжества, тихой старушки с ангельскими чертами. Слезящимися глазами она смотрит на того, с кем провела полвека в удачном браке. Пока перед собравшейся родней они нежно целуются и режут праздничный торт, их подпольные страсти успокаиваются. В семье много слышали о его похождениях в молодые годы, она же всегда сохраняла статус святой. Но и в ее каземате существует некто. Гостиничный врач на южном курорте, разовая инъекция, герой эпизода, тайно включенного в черный фонд прошлого.
Что знает Руди о своем отце? Целые сорок лет остались неизученными, как будто этот человек был иностранцем. И чем эта часть жизни отца, начиная с его рождения, стала более ясной, чем жизнь Радое Лаловича? А мама? Он легко воспроизводит в памяти отцовскую интонацию, с которой тот во время ссоры упомянул ее «мюнхенские годы». Руди играл на террасе, не обращая внимания на повышенный тон их голосов, как бы отсутствуя, но тем не менее сохранив в памяти это событие. Слово «Мюнхен» врезалось в память. Через несколько лет Руди увидел это имя на географической карте. Он скользил пальцем по красной линии железной дороги дальше, на север, произнося вслух названия незнакомых городов.
В каком закутке памяти сохранилось это мгновение? Почему именно эти слова врезались в память Руди? Он не припоминает, чтобы хоть когда-то подумал о том полдне, который сейчас совершенно отчетливым кадром выплыл из забвения, озвученный отцовским голосом. Какую сумятицу он скрывает в себе и можно ли разобраться в этом вне контекста повседневных событий? Он догадывался, что именно появление Радое Лаловича заставило хозяина подсознания вынести на обозрение давно забытую картину. Сколько еще подобных эпизодов хранится в необъятной кладовой памяти? Если собрать воедино весь этот материал, внимательно выслушать все голоса, изучить каждый жест, проследить за брошенными тайком взглядами, то вся предыдущая жизнь окажется единым целым, в котором нет места непредвиденности и случайностям и у каждой костяшки домино было бы свое место.
И потому не случайно закрепился в его мыслях человек, который уже несколько дней гниет на каком-то кладбище. От одного только чувства, что он, Руди, остался в этом городе и начал новое существования, его охватывает тоска. Потому что ни один из вариантов жизни с Эдиной не устраивает Руди. Это ведь все одно и то же; распределение ролей ему хорошо известно, потому что само его появление на этом свете обязано именно такой встрече.
Он помнил нервозные шаги отца ночью, когда этажом выше он измерял площадь, намного превышающую территорию его корпункта. Застряв в клетке провинции, он все время пытался перебраться в Белград, вырваться из городка, в котором пребывал временно, как до этого временно проживал во всех городах, где поселялся его отец, землеустроитель по профессии. После окончания учебы в Белграде на отделении романистики Михайло Ступар неосмотрительно – это он поймет позже – согласился на должность преподавателя гимназии в провинции, чтобы через несколько лет оставить службу в системе просвещения и посвятить себя журналистике. Он постоянно кружил вокруг столицы, в которой кипела единственная жизнь, которой имело смысл жить. Михайло все время мечтал вернуться к той отложенной на время жизни в Белграде. Стоило ему произнести имя столицы, как в голосе начинала звучать тоска, словно вспоминал имя девушки, в которую был влюблен в юности. С годами он отказался от переезда в столицу, окончательно приняв координаты, которые ему предопределила Божья воля. Он даже старался не едить туда, и во время учебы Руди только два раза навестил его. Однако одержимость этим городом перешла к Руди. Еще мальчиком Руди замирал на улице, завидев автомобиль с белградскими номерами, провожая взглядом авто и его пассажиров, счастливчиков, живущих в самом привлекательном городе мира. Он представлял широкие бульвары, забитые транспортом, тысячи спешащих куда-то людей. Он видел этот город и в ночные часы, под дождем, когда лучи света отражаются в мокром асфальте, а по тротуарам как гигантские грибы скользят купола зонтиков. Жерло города вздрагивает днем и ночью, в каждом доме разворачиваются десятки разнообразных спектаклей. И все, что видел Руди в местном театре, всего лишь бледное отражение того, что предлагает жизнь большого города. Однажды, когда он сам приедет в обетованный город, Руди уже не повторит отцовскую ошибку и после учебы не вернется в провинцию, не бросит ту единственную жизнь, которой только и стоит жить.
Звук отцовских шагов навсегда остался в памяти Руди. И только годы спустя он свяжет их с участившимися ночными прогулками в лихорадочные дни накануне премьеры, когда мама до самого утра оставалась в мастерской, строча и перешивая костюмы. Дома воцарялась предпраздничная атмосфера, правда, экзальтированной становилась только мама, а отец умолкал и впадал в дурное настроение. Его «Империал» стучал с перерывами. Он напоминал Руди пулемет. Как будто отец наверху, в своем укрытии, строчит очередями по всему городу. Потому что он неудовлетворен и не реализован, ему предназначался иной мир, так что он, по сути, жил не своей жизнью. И кто знает, что в это время происходило в театральном хранилище?
«Никогда не угадаешь, как сложится твоя история»Сидя в кафе «Одеон» на одной из красивейших улиц Пешта и ожидая появления Эдины, Руди рассматривает сквозь широкую витрину кафе голые ветви деревьев, которые словно гигантские метлы шаркают по фасадам домов. Если бы он мог выбирать в Будапеште свой адрес, сказал он недавно Эдине, то это было бы здание рядом с кафе «Одеон». Здесь, на тихой улице Земельвайс, в тени огромных крон, в самом центре, но в стороне от толкотни и шума, находится пространство, в котором бы он с удовольствием поселился. Ему понравилась квартира на втором этаже с угловой лоджией и такими большими окнами, что они казались стеклянными стенами. Каждое утро он пил кофе в «Одеоне», а потом, в одиннадцать часов, входил в соседние двери, ведущие в холл кинотеатра «Пушкин». В Белграде он регулярно посещал утренние сеансы. Эдина не совсем понимала привычки Руди. В кино ходят вечером, а днем работают. И почему он не согласился на работу в обменном пункте, которую ему предложил Золтан?
Как предсказуемы контуры жизни, которую бы он со временем создал с Эдиной! Все ее остроумие исчезает в момент произнесения окончательного диагноза, когда минутное озорство глохнет перед канонами мира, который ее породил, ее стремление скрыть скромное происхождение, заменив адрес в Йозефвароше на какой-то более достойный район. Какие авантюры духа скрываются в попытках исправить Божью несправедливость, чтобы освоить координаты, на которых можно было бы жить так, как хотелось. В момент знакомства на пляже острова Маргит Руди очаровали искристость взгляда Эдины, неожиданность ее комментариев, быстрота, непосредственность движений, дерзость, с которой она противоречила ему, настойчиво высказывая свое мнение. Однако после шести месяцев их связи, когда Руди переживал свою неопределенность, он осознал, что его удерживает только тело Эдины. Все время он пытался сохранить состояние, в котором находился после приезда в Будапешт. Собственно, он никуда и не приехал. Он часто переносил отношения между родителями на связь с этой парикмахершей. Эдине же нравилось то, что Руди не похож на ее прежних парней. Этой непохожести Руди предстояло стать всего лишь экспонатом в пространстве совершенно обыкновенной жизни.
В конце декабря они впервые серьезно поссорились. Поводом стала встреча Нового года. Руди отказался провести новогоднюю ночь на пароходе Золтана. Два дня он не встречался с Эдиной, и уже осыпалась инфраструктура общественной жизни. Он опять был одинок. То и дело откладывал решение позвонить ей. Во время короткого препирательства в кафе «Одеон» он был весьма резок. Она вскочила и вышла из кафе. Мысль о том, что новогоднюю ночь придется проводить одному, и не будет прогулки с Эдиной морозным январским утром, и не придется выпить кофе в каком-нибудь кафе в Буде, привела его в дурное расположение духа. И все это время ему было страшно неприятно.
В Институте Гете ему сообщили, что до весны место в библиотеке не освободится. Мама в который раз отложила поездку в Будапешт. Премьера «Мастера и Маргариты» прошла с большим успехом, предстоит показ в Белграде. Тебе ни в коем случае нельзя возвращаться, кричала она в трубку. Тебя искали люди из армии. Похоже, опять готовится мобилизация. Дьявол опустошает Сербию. Это видно и в спектакле по Булгакову. Она подробно поведала историю, которую, кто знает по чьей инициативе, распространяли в театральном буфете. Неубедительной и бессмысленной была эта история, возникшая в чьей-то досужей голове. Когда он слушал ее хаотичное изложение, ему казалось, что мама довольна, что отцовская смерть подарила ей новую жизнь и все в ее жизни проходит по заведенному порядку. Она всегда была на правильном месте, и у нее никогда не было проблем с хронологией. Так, «мюнхенские годы» были в начале ее жизни, а теперь, когда она перевалила за пятый десяток, у нее осталось достаточно сил на еще одну премьеру.
Когда он уже выходил из квартиры, раздался еще один телефонный звонок. Родственница Мариэтта пригласила его встретить Новый год у них, будет много молодежи. Упомянула некоторые имена. Он познакомился с Соней? Она тоже будет. Его ждут после восьми.
Повесив трубку, он увидел в окно прихожей, выходившее во двор, что снаружи метет снег. Крупные снежинки кружились на все более темном фоне. Это имя пробудило в нем любопытство. Он испытывал какое-то приятно чувство, когда произносили имя Соня. Неожиданное приглашение на новогодний вечер предоставило ему возможность маневра в отношениях с Эдиной.
Когда он вышел на улицу, небо было серым и мутным. В полдень машины ехали с включенными фарами. Он спешил встретиться на улице Ваци со знакомым по факультету белградцем, который поступил в аспирантуру Центрально-Европейского университета. И не он один. В Будапешт приехали еще несколько его однокурсников. Так легче всего было избежать призыва в армию, рассказывал знакомый, пока они сидели в кафе «Одеон». Их будет все больше. В Белграде только и говорят, что о бомбардировках. Знакомый упомянул имена тех, кто приедет после январских каникул. Он в Будапеште с октября. Видел его однажды вечером на бульваре с какой-то девушкой. Телефон ему дала его мама. Куда он пойдет праздновать Новый год? Так, значит, он в Будапеште уже освоился. Руди записал телефон и номер комнаты студенческого общежития в Керепеши. Обещал позвонить после праздника. Попрощались на улице. Это была одна из многих ненужных встреч, подумал Руди, отправляясь на автобусе в Буду. Его знакомый во время учебы был расположен к нему, но соблюдал дистанцию. Хваленая белградская открытость не была подтверждена опытом Руди. Потому что это было внимательное отношение к родственнику из провинции, но не искренняя попытка принять его в свое общество на равных правах. А может, Руди просто коридор? Мрачный, длинный коридор без окон, как ему однажды, накануне разрыва, сказала Ирена.
Пока автобус неспешно ехал по заметенным улицам, потом долго стоял перед отелем «Гелерт», Руди размышлял, от кого он унаследовал этот коридор. У мамы после года пребывания в Белграде наверняка бы образовалась толпа поклонников, и она до конца бы прожила свои белградские годы в полную силу, точно так же, как и мюнхенские. А что отец? Может, от него ему досталась осмотрительность? Нервозные шаги и склонность откладывать результат? Подавленность в результате пропущенных возможностей, тоска и неуверенность? И почему он сейчас надумал пообедать в китайском ресторане в Буде, там, где он однажды был с Эдиной? От нее осталось только имя. Как имя оставил после себя тот молодой офицер, который снимал комнату у деда с бабушкой. Мама девчонкой была тайно влюблена в него. Его звали Руди. Позже его перевели на север, в Словению. Вместо того, чтобы в метель ехать в Буду, умнее было бы принять приглашение знакомого по факультету и отправиться с ним в Керепеш, пообщаться с его компанией. Все они из стран Восточной Европы. Никогда не угадаешь, как сложится твоя история, говорила мама. И потому всегда надо плыть на всех парах. Но у него хватит сил в любой момент изменить курс. Он унаследовал это от нее, равно как и реакцию на темные пространства и сознание того, что все случившееся в жизни произошло заслуженно.
СоняКвартира, в которой живет Мариэтта с мужем Дьюри, находится на Белградской набережной. Мариэтта преподает в музыкальной школе неподалеку от кафе «Одеон». Здание школы стояло вплотную к угловому дому, о котором Руди мечтал как об идеальном адресе.
Тебе не кажется, что здесь слишком шумно, спросила Мариэтта. С утра до ночи здесь царит какофония. Ни в коем случае, воспротивился Руди. Это все равно приятнее, чем трамвай на бульваре. Кроме того, через двор можно входить прямо в кинотеатр. Все самое важное для меня на одном месте.
Дьюри разливал шампанское. На краешке длинного дивана сидела Соня. Руди показалось, что она на несколько лет старше его. Бледное продолговатое лицо, рамка черных волос с челкой, закрывающей лоб, правильный нос, крупные губы, увеличенные помадой, и сияющий взгляд глубоких глаз. Когда она на минуту привстала, чтобы чокнуться, узкое черное платье подчеркнуло ее кошачье тело во всей роскоши. Не сделав ни шага, она опять опустилась на диван. По ходу вечера Руди сумел присесть рядом с ней и начать разговор.
В двух огромных комнатах, разделенных шестистворчатыми застекленными перегородками – широко распахнутыми по случаю праздника, – было десятка три гостей. Разговоры и музыка царили в голубоватом табачном дыму. Мариэтта постоянно приоткрывала окно. Морозный декабрьский воздух на мгновение сковывал оголенные плечи дам.
Свежий пахучий холодный воздух был приятен, снег шел весь день, мороз перед полуночью начал крепчать.
Соня говорила тихо, улыбалась каждый раз, когда Руди ошибался, и тогда она переходила на сербский. Ошибок не совершала, только силен был акцент. Она делала короткие паузы между предложениями, словно предъявляя их на суд собеседника. Но выглядела при этом весьма уверенно. Когда она смотрела на Руди темными глазами, ему казалось, что она угадывает каждую его нарождающуюся мысль.
Руди тоже рассказывал. Припомнил, что в гимназии выступал на любительской сцене, что закончил германистику. Из-за того, что происходит в Сербии, на некоторое время укрылся в Будапеште. На некоторое время, повторила Соня. Мой отец тоже приехал на некоторое время, а остался на всю жизнь. Тогда были другие времена, сказал Руди. Соня быстро поднялась, извинившись, сказала, что ей надо отойти. Направилась к коридору через центр комнаты. Он следил за ее гибкой фигурой, и тогда неожиданно заметил, что Соня прихрамывает на правую ногу. Поэтому она весь вечер сидела на диване, и кто знает, как долго она откладывала поход в туалет. Через несколько минут она вновь появилась, и Руди внимательно проследил за ее походкой. Синкопа правой ноги придавала идеальной фигуре Сони исключительную особенность. Усаживаясь на свое место в углу дивана, она улыбнулась ему, и Руди воспринял это как знак давней симпатии.
В полночь над Будой засверкал фейерверк. Весь вечер Соня и Руди не отходили друг от друга. Разговаривали. Пили красное виланьское вино. В висках у Руди все сильнее бился пульс. Незадолго до полуночи они перешли в маленькую комнату рядом с кухней, где располагалась прислуга. Новый год застал ее здесь. Когда все гости переместились к окнам, выходящим на Дунай, чтобы посмотреть фейерверк, Соня и Руди стояли у окна, выходящего во двор. Они были одни. Руди задержал на мгновение руку Сони в своей, достаточно долго для того, чтобы она улыбнулась ему. Счастливого Нового года, сказала она. Кто-то с хохотом прошел по коридору и погасил свет. Руди с силой привлек Соню к себе. Они целовались в полумраке.
Начинался 1999 год.
Виланьское вино опьянило Руди. Он произносил слова, не успевая мысленно связать их воедино. Он терялся в деталях. Плавал в своем воображении. Думал одно, а произносил совсем другое. Стройный конвой слов рассыпался. Он никак не мог решить, за каким из них надо было следовать. До самого утра он блуждал в открытом море, понемногу теряя корабль за кораблем, но не переставая говорить. Они больше не сидели на диване в гостиной. Меняли места, перемещаясь по квартире. Они были единственной парой, которая не расставалась всю ночь.
Соня была архитектором. Она знала сотни дряхлых домов в Будапеште. Руди сказал, что на него действуют фасады. Рассказал ей о своем придуманном любимом адресе на улице Земельвайс. Хорошее место выбрали, сказала она улыбаясь. Это здание исключительно ценное. Он заходил внутрь? Парадная выложена майоликой, кованые перила на широкой лестнице, а в лифте каждая деталь… Она остановилась, подыскивая подходящее сербское слово, после чего, так и не найдя его, произнесла: «kezmiives». Руди рассмеялся. Ручная работа, сказал он. Твой венгерский лучше моего сербского, заметила Соня. Это долгая история, но однажды я расскажу тебе.
Перед рассветом квартира стала быстро пустеть. Руди тоже предложил уйти. Можно было зайти в «Одеон» на первый утренний кофе. Давай посмотрим твое идеальное жилье, сказала она. Это всего лишь один из моих адресов. И тогда он впервые за ночь подумал об Эдине. Пока Соня с улыбкой отпускала комментарии в адрес его недвижимости, он подумал, где же сейчас Эдина. На пароходе Золтана, всего в нескольких сотнях метров от него? Нашла ли она кого-нибудь? На мгновение он ощутил пустоту в груди, которую не могли
заполнить ни звонкий Сонин смех, ни ее твердый взгляд и прикосновение длинных пальцев, как бы случайно прошедшихся по его ладони. Когда они направились к выходу, прощаясь с Мариэттой и ее мужем, он похотливо оценил взглядом гибкую Сонину фигуру. Легкая хромота страшно возбуждала его, что на лестнице вылилось в страстные поцелуи.
Они долго целовались в темном холле первого этажа, до тех пор, пока не услышали где-то вверху голоса. Включился свет. Кто-то вызвал лифт. Кабина дернулась и поползла наверх. Изношенный механизм стенал и скрипел, словно противился каждому движению. Мутный свет в кабине переливался в витражах и длинных стеклах парадной.
На улице морозный воздух перехватил дыхание. Соня подняла меховой воротник черного пальто и натянула шляпку на самые глаза. Она напоминала крохотного зверька, выглянувшего из дупла. Ее маленькие темные глаза сверкали в ледяном утреннем свете. Руди сунул ладонь правой руки в карман ее пальто и сплел свои пальцы с пальцами Сони. Они неспешно шагали по хрустящему под ногами снегу. На утоптанных участках тротуаров блестела ледяная корка снежного покрова. Руди подумал, что некоему таинственному наблюдателю, который сейчас из окна своей квартиры следит за обнявшейся парочкой, осторожно бредущей по Белградской набережной, Сонина походка не кажется необычной.
Он спросил, откуда у нее такое имя, не сербское и не венгерское. Отец назвал ее так в честь героини одного русского фильма. А ты? Руди ведь тоже не сербское имя? Тайная девчоночья любовь моей мамы. Тот Руди, настоящий, молодой офицер, несколько лет жил в доме, где она выросла.
Моя мама, сказала она, всегда сомневалась в том, что эта Соня существовала только в кино.
Возможно, и настоящий Руди был не просто жильцом, заметил Руди.
Выйдя на площадь Ференчек, они двинулись в направлении кинотеатра «Пушкин». Анонс американского триллера, на плакате крупные кадры. Мода пятидесятых годов. Мрачные декорации воспроизводят город в какой-то социалистической стране. На заднем фоне просматривается громадный капот черной «Волги».
Это «Татра», сказала Соня. А город – Прага.
В зимнем утре появился Радое Лалович. Он вынырнул из тонированных фотографий в витрине кинотеатра «Пушкин» и призраком воспарил над молодой парой, идущей в сторону улицы Земельвайс. Сжимая Сонины пальцы в теплом кармане пальто, Руди рассказал, что он слышал о ее отце. Ему кое-что известно о его необыкновенной судьбе. Наверное, Будапешт с его странным, непонятным языком грустно звучал для ушей сербского генерала. На этот раз Радое Лалович высадился не на песчаном берегу неподалеку от Улциня, а на песке Паннонии. Да, она знает об авантюрной высадке отца вместе с французскими легионерами на улциньском пляже.
Это была очень необычная жизнь, сказала Соня. И у мамы тоже была странная судьба. Ее отец много лет провел в Сибири. Он объездил полмира. Поэтому я такая малоподвижная. Не люблю путешествовать, не люблю даже переезжать. Не выношу сюрпризов. Я выросла в той же квартире, в которой живу сейчас. Приходи как-нибудь, я покажу тебе фотографии дедушки.
На углу улицы Земельвайс она указала ему на заснеженные кроны деревьев.
На втором этаже, в воображаемой квартире Руди, горел свет. Широкие окна без штор демонстрировали часть убранства квартиры.
В этот момент в правом углу окна появился седой старик. Он как будто что-то искал в комнате.
Как же ты постарел, сказала Соня. Что же ты потерял?
Они рассмеялись. Руди стоял, опершись на ствол дерева. Он чувствовал запах замерзшей коры. Снял перчатку и прошелся рукой по серой поверхности. Его охватил восторг, каждая деталь пробуждала в нем нежность. Это его душа фиксирует впечатления. Перед ним раскинулась бесконечность времени, отделяющая его от того старика. Он продолжал растерянно ковылять по квартире и вдруг, заметив на противоположной стороне улицы влюбленную пару, помахал ей рукой. Они ответили ему. И сама мысль, что он все еще стоит на якоре в заливе молодости, переполнила Руди великодушием ко всему окружающему. Он привлек к себе Соню. Ее дыхание пахло влажной древесной корой. Старик неожиданно исчез в глубине квартиры. Сначала погас огонь в лоджии, а потом и все пространство погрузилось во тьму.
Ты живешь один?
Я никогда не бываю один. Во мне так много других. Целая театральная труппа.
И тогда Соня вспомнила, что в нескольких кварталах далее, в направлении Октогона, есть кафе, которое часто посещают актеры из соседнего театра. Там наверняка открыто, сказала она. Найдется компания для твоей труппы. Никто не должен оставаться в одиночестве.
Они остановились перед зданием с необычно широкими окнами. Я с удовольствием бы поселился здесь, сказал Руди.
Нет ли у тебя близнеца в Будапеште, спросила Соня. В парикмахерском салоне говорили о молодом человеке, который любит останавливаться посреди улицы и смотреть в окна, все смеялись, а та девушка, что рассказывала, работает там, салон на площади Кальвина, я уже много лет причесываюсь у них, тебе бы надо посмотреть это здание, оно под охраной, а почему ты не стал учиться на архитектора, ах, но здесь полно народа, говорила Соня, когда они входили в прокуренное кафе, но нашелся свободный столик у окна, тепло опьянило их, я вот-вот засну. Руди окончательно пришел в чувство после неожиданного открытия, о котором попытался не думать, давай не будем сейчас о моем деде, говорит Соня, это долгая история, Руди совершенно отчетливо слышит смех, несущийся из-под колпаков фенов, видит жестикулирующую Эдину, на секунду отошедшую от своей клиентки, поднимает взгляд, как бы рассматривая фасад, да, вот так он делает, рассказывает сквозь смех Эдина, отходит на несколько шагов, чтобы получше рассмотреть квартиру, в которую он въедет, женщины хохочут, те самые, которые бы с удовольствием обнимались в подъездах Йозефвароши, потом все пройдет, как утверждает Даниэль, высохнет, блестит слеза в старческом глазу, но она не от радости и не от печали, а сама по себе, без всяких эмоций, хотя, как однажды сказала Мария Лехоткай, в определенном возрасте уже нет пустого места, в которое стоило бы всмотреться, все уже столько раз повторилось, то ли как водевиль, то ли как трагедия, что это ты так задумался, спрашивает
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.