Текст книги "Русское окно"

Руди не сомневался в своей избранности. Заблуждения – надежная территория, на которой строятся убеждения, возводится инфраструктура, действующая в течение всей жизни человека, и тем самым при каждом действии, совершаемом во имя данной Богом избранности, аккредитивы выдаются самому себе. Он почувствовал то же облегчение и удовлетворенность, какие появляются в конце сеанса, когда в зале кинотеатра зажигается свет, резко прерывающий иллюзию. Он любил фильмы, в которых расширяется пространство незнакомых городов, мечтал затеряться в массах, заполнивших широкие бульвары, на Невском проспекте накануне революции или на парижских улицах нашего времени, на улицах, теперь доступных и ему и по которым он вскоре пройдет. Потому что мир принадлежит ему. Он чувствовал это по молчаливому консенсусу, когда все соглашались с его избранностью; лидер гимназического драмкружка был временным жителем городка, которому Провидение предопределило высокий полет. Он видел контуры многообещающего будущего; он не только узнавал его в кадрах просмотренных фильмов, но в моменты экзальтации и вдохновения мог с очаровательной точностью воспроизвести каждую его деталь. Преимущество он отдавал черно-белой технике, жизни в единственном кадре, без широких планов и толпы, только Она и Он. Как в старых отечественных фильмах, где действие происходит в Белграде. Близость реки, пристани и мосты, буксиры, чайки, дебаркадеры, поезда, исчезающие на плоских берегах Нового Белграда. Утренний свет, полуоткрытые двери террасы (конец апреля или начало сентября), одежда, брошенная на спинку стула, звон трамвая. Он просыпается, освобождает руку из-под ее шеи, Она меняет положение, на мгновение открыв глаза, чтобы сразу же отвернуться и зарыться лицом в теплую подушку, Он встает, одевается, неслышно выходит из квартиры, по деревянной лестнице спускается во двор, да, это уже не срежиссированный материал из Превера. Париж, в который он в любом случае приедет. Вместе? А может, приберечь Париж для другого фильма? Покупает в киоске булочку и йогурт, потом газету и сигареты; перескакивая через две ступеньки, поднимается на третий этаж, входит в квартиру, Она уже проснулась, камера выхватывает фасад дома во дворе напротив, звук сводится только к дыханию.

Итак, он точно знал, как выглядит эта обетованная жизнь, к которой стремился на всех парах, предчувствуя, что городок в Воеводине вовсе не та сцена, на которой ему предопределено сыграть свои роли, так что связи гимназического времени он воспринимал как настройку инструмента, период, предваряющий взмах руки дирижера; впрочем, они и не были связями, потому что по неписаным правилам они всегда заканчивались ничем, и Руди Ступар в вопросах телесного опыта все еще продолжал ожидать в прихожей перед вешалкой, размышляя, что сделать сначала – снять шапку или разуться. Может, для начала отложить в сторону мокрый зонтик? Итак, придя июньским днем в начале девяностых на вступительный экзамен в белградскую театральную Академию, Руди Ступар все еще был невинным. Между тем мало кто в городе взросления счел бы его парнем, у которого не все в порядке; его постоянно видели в компании девушек, у него и друзей-то не было, одни только подружки. Наталия была его исповедницей, она знала о нем все, точнее, все то, что он позволил ей знать, только то, в чем он мог признаться самому себе. В общении с Наталией он выстроил официальную версию, настолько убедительную, что сам поверил в нее. Действительностью становилось то, что звучало в исповедях перед Наталией, что было в тончайших отклонениях, когда, поведав о нюансах сорвавшихся попыток начать ухаживания за какой-нибудь девицей, он виртуозно вставлял в рассказ выдуманную причину, например, что слишком рано стал настаивать на интимной близости с ней. Какая убежденность, какое признание собственных слабостей, признание в неправильном поведении, какой королевский гамбит и еще одно предъявленное доказательство Наталии, которая знает о нем абсолютно все, что его ранний сексуальный опыт нанес ему определенную травму, которая и стала причиной его эмоциональной незрелости. Потому что

Наталия была ознакомлена с эпизодом его первого сексуального опыта: после окончания восьмого класса он провел несколько недель у тетки в Суботице, походы на Палич, ночные прогулки, Агата. Так ее звали. Агата Сабо, девушка на два года старше Руди, с которой он однажды ночью впервые занялся любовью. Он настолько точно описал ее Наталии, что маленькая Сабо, как ее прозвали в Суботице, и в самом деле стала частицей повседневной жизни Руди; и не суть важно, что маленькая Сабо в действительности была недостижима, что он даже ни разу не обменялся с ней репликами. Вечерами, засев у окна в кухне, он ждал, когда в дверях дома напротив появится Агата Сабо.

Наталия была советником Руди. Он великодушно воспринимал любой ее диагноз в вопросах любовных неудач, потому что в основе всех этих исповедей и объяснений был непоколебимый факт, которому ничего не угрожало, факт, что он слишком рано вступил в мир взрослых. А когда Наталия в последний гимназический август вернулась с каникул, проведенных в Трпне, и откровенно рассказала о своем первом любовном опыте с каким-то студентом из Сараево, Руди почувствовал боль в груди; ее приключение он воспринял как предательство. Эта замкнутая и умная девушка, которая все эти годы – о, Руди прекрасно чувствовал это – была влюблена в него, та, которая создала обстановку, позволяющую ей общаться с возлюбленным в свойстве самой близкой подружки и исповедницы, теперь его Наталия обладает опытом первой ночи, опытом, которого он все еще был лишен.

По окончании гимназии Руди отправился на учебу в Белград, а Наталия – в Нови-Сад. И все то, что, по версии Наталии, было муками взросления в маленьком городе, исчезло с переездом в столицу; наконец-то Руди вздохнул полной грудью и уже в первом письме сообщил Наталии о Рыжеволосой. Он скрыл от своей исповедницы имя первой белградской любовницы, к тому же эта связь была короткой, как и все предыдущие связи Руди. А когда Наталия однажды в ноябрьские выходные приехала в Белград и была принята хозяйкой квартиры как любовница Руди, Рыжеволосая уже была в прошлом. Они пришли на факультет Руди, прогулялись по кафедре германистики, пообедали в кафе «Моряк». Оставили достаточно следов для того, чтобы потом Руди, общаясь с коллегами, пустил в ход синтагму «та самая Наталия», давая даже интонацией понять, что от былой любовной связи остались всего лишь приятельские отношения.

Так возникла территория Руди, ситуация определяла стратегию, а потом был сотворен принцип, фактически ловушка, в которую он загнал себя сам, не сумев проникнуть в причины, по которым боялся женщин. Тем не менее он не отказался от своей карты, упорно ожидал попутного ветра, который позволит отправиться в уверенное плавание. Его карта с отмеченным островом сокровищ не предполагала наличие утешительных версий, следовательно, ни Наталия, ни любая другая девушка, бросавшая на него влюбленные взгляды, не могла заменить ту, которая так или иначе должна появиться.

Он не сомневался в том, что с ним все было в порядке, и только обстоятельства ставят его в невыигрышное положение. Лишенный склонности к вуайеризму, равнодушный к порнографической литературе, он не знал, что делать с сильным либидо, которое заставляло мечтать во время киносеансов и театральных спектаклей. В течение нескольких мгновений он так отчетливо ощущал близость острова сокровищ, аромат неведомой растительности и шум кристально чистой воды, что возвращение в действительность было лишено гнета безнадежной обыденности, и сомнений не было – Руди плывет правильным курсом.

Год спустя на факультете он обзавелся доверенной подружкой Недой, которая знала о Наталии абсолютно все и очень быстро объяснила растерянность Руди (потому что он не мог скрыть от нее, что все еще не обзавелся в Белграде девушкой) синдромом длительной юношеской связи. Руди поведал Неде о о том, что все четыре года гимназии у него были постоянные связи, сначала год с Агатой, венгеркой, которая стала его первой девушкой, а потом три года с Наталией. Неда позавидовала Руди за его такую стабильную юность. Да, она припоминала Наталию, он приводил ее на факультет. Тогда мы уже расстались, сказал Руди. Это было заметно, добавила Неда. Связи прекращаются, вы все равно расстались бы, даже если бы учились в одном городе.

Так создавалось богатое прошлое Руди, потому что и Неда после окончания учебы получит статус бывшей любовницы. Потому что жизнь развивалась, заканчивался второй акт, Руди иногда казалось, что он живет другой жизнью, знакомится с какими-то иными женщинами, учится чему-то другому, живет в каком-то другом городе, и все это происходит не с ним, а с кем-то иным. А поскольку только артист может стать любым, то Руди, наверное, сможет найти тот остров. Он не отказался от Академии, следовал внутренним импульсам, долго готовил программу к вступительным экзаменам. Между тем он ни разу не позвонил Рыжеволосой. Встретил ее только в начале апреля, когда пришел расспросить об июньских экзаменах. Он едва скрывал обиду, порой даже гнев; вообще у Руди виноваты были все, потому что, как бы хорошо он не подготовился к новой попытке в Академии, все равно чувствовал, что скользит в направлении, которое вовсе не является единственно верным, что он просто блуждает; этому ли носатому созданию учить его игре? Если бы он хоть что-то понимал в игре, то не торчал бы здесь. Да и вообще все в мире перепуталось.

Об этом он рассказал Неде через неделю после того, как во второй раз провалился на экзаменах в Академию. Она засмеялась; заметила, что, кстати, в похожих обстоятельствах ее уже бросил один парень. Откажется ли он от театра? Он хотел сказать, что откажется от Академии, но не от актерства, но вымолвил только это: «Может быть». В голове у него мелькнула мысль, что и этот разговор с Недой всего лишь кадр в его выдумке, что всю жизнь он ничего не делает, кроме того что лжет. Лжет другим, а себя подвергает пытке истиной, и в этом главное – не терять уверенности в себе, потому что Провидение хочет, чтобы его путь вел извилинами, назначение которых ему непонятно, однако это его путь. И от осознания этого ему все стало ясно. Он заметил, что скрещенные ноги Неды выглядят привлекательно, что ее тело подрагивает, а голос вибрирует, что возникла близость, которой прежде между ними не было. Неужели Неда та самая особа, которая лишит его тоски, метафизического страха перед женским телом?

Они сидели на Земунской набережной, на террасе ресторана, откуда было прекрасно видно все происходящее на реке. Он сразу узнал в выражении лица Неды озабоченность, тот самый мягкий тон, которым светилось лицо Наталии. Появилось даже неожиданное желание отказаться от острова сокровищ, чтобы отдаться тому, что сулил многообещающий взгляд. Но только извечная боязнь того, что все может закончиться унижением, погасила физическую привлекательность объекта. И потому семь дней спустя, на вечеринке у Неды он воспротивился естественному желанию – так он истолковал эротическое поведение Неды в танце – и позже оказался в объятиях какой-то другой девушки, с которой проследовал в соседнюю комнату, и все произошло так легко, совсем как в рассказанных Наталии историях о своих однодневных авантюрах; а потом рука девушки на его руке, сказанные сквозь смех слова, что сегодня она не может – все это случилось утром. Они лежали в постели и курили. Руди был переполнен впечатлением от того, что произошло и что в последующие дни станет привычной краской его будней; Она не привидение, Она существует, она из стихов Превера, из шансонов Азнавура, из фильмов Шаброля, его пьянили возможности, и даже то, что по определенным причинам секс все еще откладывается, и к этому постепенно привыкаешь, но это его все-таки ожидает, и это желанное состояние вливает в него уверенность. Девушка успокоила его эрекцию губами. Руди лежал на кровати, разглядывая в темноте очертания мебели, предаваясь чарующей музыке «Пинк Флойд», звучащей в губине квартиры, время от времени заглушаемой смехом и голосами. Эта ночь несколькими днями позже завершилась на Калемегдане, они целовались у стены, девушка не скрывала отчаянного желания секса, Руди оборачивался, контролировал свои движения, поддерживал расстояние, нет, он не был готов в первый раз совершить это у стены, кроме того, с дорожки, откуда-то сверху, доносились голоса, девушка расстегнула у Руди ширинку, нет, не будем здесь, не любишь на природе, шепнула она, да нет, я не могу, не готов, почему, сказала она сдерживая смех, ты не готов, милый, ну сейчас… Он стонал, а был таким безумным в твоих руках на вечеринке, помнишь, вот, он не такой сейчас, ты сумасшедший, о чем ты, отступила на шаг, застегнула блузку, потом вытащила из сумочки сигареты, зажгла две, потом одну из них сунула ему в губы, другую взяла себе, провела рукой по его голове и шепнула, хорошо, в другой раз. А Руди почувствовал, что другого раза не будет, что его никогда и не было, что эпизод на Калемегдане станет всего лишь деталью его прошлого.

Он не отказывал себе признаться в том, что стеснителен, но как признаться в том, чего не существует? Он не стеснителен, он не уверен. Это не одно и то же. Любой другой на его месте давно бы рехнулся от того, что судьба надавала ему столько тычков, и дело не в том, что он не может справиться с самим собой, он вовсе не врет, ладно, может, слишком кокетничает этой стеснительностью, чтобы спрятать неуверенность, но именно поэтому он и есть гениальный артист. Вечно что-то мешает, но он здоров, он это знает, женщины так и липнут к нему. Он не одинок, как те типы в холостяцких домах и кинотеатрах. Ему неприятны бобыли. В семье был такой дядя Славиша, ветеринар из Нови-Сада, закоренелый холостяк. Он создал миф о своей разборчивости, ни одна не подходила ему. Он вечно скитался по курортам, его преследовали слухи о богемных манерах, он носил итальянские костюмы, водил автомобили последних марок, считался в обществе самым элегантным человеком. Покупал Руди дорогие игрушки. Приходя в гости, всегда просил сестру, мать Руди, познакомить его с какой-нибудь молоденькой актрисой.

Предложенная версия жизни дяди Славиши не устраивала Руди. Он знал, что такое игра, и знал, какие темные пятна своей жизни скрывает этот печальный человек. Руди невозможно было обмануть, поскольку он сам прибегал к подобной технике, выстраивая мнение о себе намного тоньше, чем это делал дядя Славиша. Он не останавливался на аллюзиях, которые позволили бы сравнить его с моделью, которую хотел видеть собеседник, и после оказанного воздействия немедленно отступал. Тогда, измыслив несогласие с мнением, заставляющим думать о нем как об эмоционально неустойчивой личности и прирожденном бабнике – а это он сам все время подтверждал намеками, – еще больше подкреплял желательную версию о себе самом у других людей. К тому же, в отличие от от дяди Славиши, который был вовсе не тем, за кого его принимали люди, все усилия Руди были направлены на открытие как можно более точного оригинала в себе самом. По какой-то ошибке космического масштаба Руди оказался там, где ему не было места, где все его усилия были направлены на то, чтобы уничтожить гравитацию ошибки, которая привела его в печальный мир холостяков. Руди считал, что позорнее всего быть одиноким. И потому в те годы всю его обыденную жизнь заполняло непрерывное измышление различных стратегий, в результате которых окружение уверилось бы в том, что рядом с ним существует еще кто-то.

Семь летних дней в гостях у дяди Славиши в Нови-Саде накануне отъезда на учебу позволили Руди увидеть затхлую жизнь бобыля, выдающего себя за весельчака и бонвивана. Каждый вечер они проводили в ресторанах и барах, дядя знакомил его со своими подружками, подмигивал и делал тонкие намеки. Руди едва удавалось скрыть отвращение, которое переходило в жалость. С отъездом из Нови-Сада исчезла тоска, накопившаяся за время пребывания там. Позже он избегал навещать дядю Славишу, потому что, проводя время с ним, Руди казалось, что он в гостях у собственной жизни, такой, какой она могла бы стать, если бы какой-то попутный ветер не увлек его в направлении острова сокровищ.

Он жил на чеховской сцене, постоянно откладывая путешествие в поезде, стоящем у семафора, пока не уехал на учебу в Белград. Неудача в Академии не сломила Руди, напротив, уже самим фактом переезда в большой город он лишился ауры пропащих людей из собственного окружения. Это были все те же жизни, которые безымянно текут по окраинам мира в похожих декорациях, и не важно, проходит ли их время в сонных имениях посреди бескрайних русских степей или на пустых улицах равнинных городов. Где бы такие жизни не проходили, их протагонисты произносили все те же слова, шагая в клетках квартир, где траектория бегства обрывается у окна. Они никуда не уходят, они – статисты, в представлении других людей похожие на мебель, родившиеся на параллельном пути, в постоянном ожидании свистка и зеленого сигнала семафора. Нет той стрелки, которая направила бы их туда, где все дышит полными легкими. Их время течет мимо мира.

Заведующая швейной мастерской городского театра, красивая и гордая женщина; каждое утро по дороге в театр вызывала у вуайеристов желание подглядывать из-за штор. Отцу Руди, провинциальному корреспонденту, она принесла в приданое модный салон, специализирующийся на свадебных платьях, завидную недвижимость и богатое прошлое. С этим последним молодожен великодушно смирился, тем более что разница в возрасте (целых четырнадцать лет) казалась важной добычей человеку, который всегда и во всем едва успевал вскочить в последний вагон. Кроме того, он осознавал относительность цифр, заполняющих рубрики прошлого. Скандальное число любовных связей в провинциальной Воеводине едва ли станут вспоминать в большом городе. Он не обращал внимания на те два года жизни своей избранницы в Мюнхене, где она училась на специализированных портновских курсах одной из самых знаменитых немецких фирм, шьющих свадебные платья. Через год после возвращения она открыла в ближайшем городе модный салон. Говаривали, что за всем этим кроется местный высокопоставленный человек, с которым она состоит в тайной любовной связи. Позже ее благодетель впал в немилость, а модный салон стал первым в крае местом по пошиву свадебных платьев. Тогда в жизни Джурджи Новков появился Михайло Ступар, человек без биографии. На сцене городка в Воеводине, где Джурджа продолжала жить в родительском доме, корреспондент столичной газеты из соседнего городка, в котором она держала модный салон, человек, который снабжал воскресные выпуски местных газет суетными фельетонами, был случайной особой. Привлекательный статус человека, который вот-вот отправится в большой мир и которого ждет карьера, Михайло Ступар поддерживал, распространяя слухи о скором переводе в столицу. После нескольких недель знакомства Джурджа согласилась обвенчаться с этим господином, который на пороге своего сорокалетия обещал волнительную жизнь, что является обязательной мечтой каждой молодой особы, заключенной в рамки скучного провинциального существования. В двадцать четыре года она уже обладала достаточным опытом, чтобы понимать относительность успеха, знала, что жизнь обычно только отнимает, а не дает, и что в рамках этой неминуемой операции в расчет идут только годы. По провинциальным понятиям она уже находилась в критической зоне. Появление Михайлы Ступара было возможностью, которую не следовало упускать.

Он считался отличным журналистом, всегда следовавшим политической линии, толерантным и отменным, свободно владел русским и французским, и было естественно – поскольку годы проходили, а другие, более слабые журналисты делали карьеры, переезжали в Белград и уезжали корреспондентами за границу, – что пребывание в ранге пожизненного корреспондента столичной газеты в провинции объяснялось ошибкой государственной администрации или недовольством некоего политического деятеля. Он никогда не поймет неминуемости незапланированного и потому всю жизнь будет искать ошибку, допущенную в построении непредвиденных версий завтрашнего дня, которые он ежевечерне наполнял намерениями и перестраивал привычные приемы. Во время подготовки репортажей о ветеринарной клинике в Нови-Саде он познакомился со Славишей Новковым, с которым несколько дней спустя встретится на улице своего города, прямо перед корпунктом, в обществе стройной брюнетки, владелицы модного салона. После того как Новков представил даму как свою сестру, Михайло Ступар предложил выпить в кафе при городском театре, завсегдатаем которого он был. Джурджа Новков месяцами была героиней его любовных фантазий, он подглядывал за ней из-за опущенных жалюзи корпункта – однокомнатной квартиры, в которой он и жил, – как она ежедневно, в определенный утренний час, где-то после десяти, направляется по главной улице в салон. В ритме ее походки он прижимал вставший член к ребрам радиатора, и после того как девушка исчезала за отдаленным углом, Михайло тут же, у окна, завершал воображаемое любовное приключение. До судьбоносного знакомства на улице перед корпунктом он знал о Джурдже только то, что живет она в соседнем городке, что была любовницей местного высокопоставленного чиновника, который недавно впал в немилость, и что она регулярно посещает городской театр. Там он и планировал подготовить для нее капкан, однако добыча сама постучалась в его двери.